Последняя афера

Поиском и выбором жертвы занимались оба, как Грек, так и Иван. В отборе кандидаток такие параметры, как внешность, религиозность или характер, разумеется, не брались в учёт. Главных составляющих, по которым утверждалось то или иное лицо, было всего три: наличие богатого мужа и финансовая зависимость от него, моральная готовность к измене и несчастье. Понятие слова несчастье довольно широкое и многогранное, и по мнению Грека и Вани, несчастным является каждый, кто когда-то родился и ещё не умер. Изменить супругу способна не каждая, но абсолютно каждую, по их убеждениям и опыту, можно довести до измены. Оставалось лишь первое – финансовый вопрос. Структуру их работы можно было изобразить следующим образом: поиск – сбор информации – утверждение – обольщение – разоблачение – пожинание плодов.

Когда один из двух находил подходящую кандидатуру (это всегда происходило по-разному, и путем долгих поисков, и случайными встречами в совершенно разных местах) в дело вступал организатор Ваня и приступал к вынюхиванию всей необходимой информации. В случае утверждения, эстафета передавалась Греку. Он выискивал то, что было нужно жертве, отталкиваясь от информации, предоставленной Иваном и от своих личных наблюдений, а затем дарил это недостающее. Все остальное – дело отточенной годами техники: несколько свиданий, секс на камеру, неожиданный визит частного детектива, жаждущего помочь бедной девушке, получение денег через безналичный расчёт. Главная прелесть заключалась в том, что им обоим даже не нужно было ни от кого скрываться, жертвы сами прощались со своим любовником, из-за которого вляпались в такую ситуацию, плюс ко всему, оставались довольны таким результатом и бесконечно благодарны доброму детективу.

Конечно, несмотря на блестяще выстроенную схему, зачастую случались и промахи. Некоторые, особо закаленные дамы, просто посылали детектива к чертям, объясняя это тем, что муж плевать хотел на любовников своей жены. Другие же шли на принцип, посылая детектива в те же дали (в таких случаях "улики" просто утилизировались), некоторые же оказывались непробиваемыми хранительницами своего брака, не готовыми терять все имеющееся ради какого-то секса.

По счёту Милада была одиннадцатым успешным проектом. Хотя, считать этот проект успешным до перевода денег было ещё рано, все же Грек почему-то не сомневался в удаче.

"Получим деньги и полечу на юг. Мне и вправду нужно отдохнуть." – подумал он. Тем временем он уже приближался к месту, откуда дальше планировал поехать на такси. Сзади послышался рёв двигателя, он обернулся, в надежде увидеть такси. Так и оказалось. Желтая машина с шашкой на крыше начала снижать скорость. Сравнявшись с ним, машина не остановилась, а продолжила движение на скорости пешего хода, едва шурша колёсами по асфальту. Грек приблизился к проезжей части, чтобы постучать в окно водителя, но тот, будто бы не замечал его. Машина медленно начала уплывать вперёд и вдруг, в окне заднего сиденья он увидел то же самое лицо. Тот же мужчина, теми же пустыми глазами смотрел на него практически в упор. Грек резко отскочил назад и приготовился было бежать, но неожиданно для него машина резко рванула вперёд, подняв за собой столб пыли.

Несколько минут Грек пребывал в знакомом ему состоянии шока, по ощущениям близкому к астралу. Ему стало холодно. Он достал телефон, чтобы заказать такси. Цифры показывали половину шестого, небо медленно начинало светлеть.

Когда машина подъехала, он прыгнул на переднее сиденье рядом с водителем и отправился на съемную квартиру, где предыдущую ночь провёл с Миладой. В следующее воскресенье ему нужно будет увезти все свои вещи обратно домой. А до этого его ждали ещё пять долгих будних дней.

Глава 7

Весь день Грек провёл в крепком сне. Когда он проснулся, за окном уже было темно. Оставаясь в кровати, он взял мобильный, чтобы посмотреть время, но первым, что бросилось ему в глаза, было огромное количество уведомлений. Экран показывал тринадцать пропущенных вызовов и два сообщения, одно из которых было от Милады. Игнорируя остальное, он открыл то, которое было от неё.

"Дорогой Грек. Вчера вечером в моей жизни произошли кое-какие неприятности. К сожалению, мы больше не сможем ни видеться, ни общаться. Мне очень… Очень, очень жаль. Прошу тебя поверить, дело вовсе не в тебе, ты замечательный! Скажу больше, мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Но после случившегося я вынуждена исчезнуть из твоей жизни. За меня не переживай, я жива и здорова, со мной все в порядке, просто так надо. Как бы мне сейчас не было грустно и больно писать это, я все же вынуждена попросить тебя оставить любые попытки связаться со мной. Мне правда тяжело, но так будет правильно. Искренне надеюсь на твоё понимание. Прощай."

Такого рода сообщений Грек прочёл с десяток. Но если все предыдущие прощальные письма звучали с победным горном, вызывая эйфорию и сладкое предвкушение грядущей наживы, то сейчас в его уродливом, ржавом сердце на незнакомом ему языке пели скорбь и тоска.

Чтобы заглушить неприятные чувства, он решил отвлечься на что-нибудь занимательное. Он покинул постель и отправился в зал. Отыскав в мини баре бутылку дешевого виски, Грек плеснул в стакан и уселся на белый, кожаный диван. Он поднял верхнюю панель ноутбука, стоящего на маленьком столике, который располагался прямо перед ним и отправился в безгранные дали интернет паутины. Именно здесь он чаще всего выискивал жертв через социальные сети, познавал психологию общения и поведения с противоположным полом, осваивал школу пикапа, инструменты манипуляции людьми и даже, изучал современные танцы по видеоурокам. Вспомнив вчерашние советы Вани, он решил посвятить время поиску места для отпуска. Выбор практически сразу пал на Паттайю, столицу секса и разврата. Он много слышал о Таиланде от своих приятелей, однако сам он там ни разу не бывал.

До глубокой ночи он изучал информацию о городе. Когда бутылка опустела, опьяненный градусами, он завалился на бок на том же диване и вновь уснул.

Утро началось весьма неприятно. Сбитый режим сна в добавок к похмелью напоминали о себе не самыми добрыми способами: головной болью, сонливостью, рассеянностью и как следствие, двухчасовым опозданием на работу. Едва он успел зайти в свой разгромленный, словно после землетрясения кабинет, как к нему вошла секретарь и известила о том, что его вызывает начальство. Для Грека это оказалось весьма кстати, ведь как раз сегодня он и собирался поговорить с Валерием Константиновичем на тему отпуска. Но как только Грек переступил порог аквариума и увидел лицо босса, он сразу же понял, что отпуска не будет. Густые, ровные, как лезвие канцелярского ножа брови начальника, в сочетании с опущенными вниз уголками губ, явно давали понять, что присутствие тела Грека здесь не за похвалой. Беседа продлилась совсем недолго. К изумлению Грека, причин на его увольнение было больше, чем требовалось. Со слов Валерия Константиновича последние несколько месяцев его поведение было довольно странным, что подметили и многие коллеги. С ним, как сказал начальник, неоднократно пытались обсудить это, желая помочь, но все такие попытки он игнорировал, хотя сам Грек никакой заботы со стороны сотрудников ни разу не замечал.

Новость об увольнении он принял, ни как утрату, а скорее, как освобождение, какое испытывает каждый выпускник в конце обучения. В произошедшем, конечно, и имелись минусы, но сейчас, когда вопрос отпуска стоял, как никогда острым ребром, увольнение было ему на руку.

Он вернулся к себе в кабинет и собрал все свои личные вещи, а точнее, кофейную кружку с надписью "It's time to conquer the World" и кубик Рубика.

Перед выходом, он обошёл всех своих коллег, чтобы попрощаться. Дольше всего он задержался у стола Олега. Они побеседовали, пошутили, договорились о встрече в один из выходных дней и попрощались.

На улице было пасмурно. Серый туман с холодным безразличием окутывал крыши зданий. Сквозь серый густой слой безмолвного уныния солнце принимало зеленоватый оттенок и больше походило на нечто отравляющее, нежели чем на источник тепла и света.

Грек спустился в поземный переход. Внутри на фоне изрисованных стен вряд стояли самодельные столы из картонных коробок и фанер. Одни предлагали детские игрушки, другие – ремонт обуви, третьи – инвентарь для начинающих фокусников. Все это казалось Греку настолько неизвестным, новым и даже немного странным. Несмотря на то, что он проходил здесь множество раз, ощущение было такое, будто он видит все это впервые. На одном из таких столов его внимание привлёк плетёный из пеньки индийский браслет в виде четырёх цветных верёвок: красной, зеленой, бирюзовой и фиолетовой, с креплённой поверх них бамбуковой пластинкой с вырезной росписью. Его заинтересованность не осталась незамеченной и через мгновение к нему приблизилась продавщица цыганского происхождения с вызубренным до зубов рекламным слоганом. Как убеждала она, этот браслет был сделан руками столетнего монаха в монастыре Кайласанатха. По её словам, вырезанная на бамбуке мантра должна нести удачу владельцу и оберегать его от невзгод. Ещё было что-то про божества, добрые духи умерших и прочее, из чего Грек не понял ни слова. Он мало смыслил в индуизме, однако харизма, с которой черноглазая цыганка рассказывала о браслете придавала её словам некий сакральный смысл. С каждым её словом Грек все больше убеждался в том, что этот волшебный амулет должен принадлежать именно ему и в итоге раскошелился на целые две тысячи.

Налюбовавшись покупкой, красовавшейся на его запястье, сулящей удачу, он пошёл дальше уже в приподнятом настроении, с трепетным ожиданием грядущих чудес.

Не успел он пройти и десяти метров, как вновь затормозили. На этот раз его внимание приковал мужчина, сидящий у стены в позе лотоса. Седовласый, лет пятидесяти, глядел прямо перед собой и был совершенно неподвижен, словно восковая фигура. Его застывшее морщинистое лицо не передавало никаких эмоций. Прямо перед ним стояла алюминиевая чаша с мелочью и несколькими купюрами внутри, а рядом мятая картонка, с кривой надписью: "Помогите скопить, на то, чтобы хоть раз увидеть лето." Только после прочтения этих слов Грек понял, что тот слепой. Он подошёл чуть ближе, чтобы разглядеть его лицо внимательней и заглянул в его глаза. Взгляд мужчины напоминал скальную пещеру – он был таким же пустым и холодным, темным и безжизненным. Грек вспомнил этот взгляд. За последние три дня он видел его уже несколько раз. Это был другой человек, но тревога, напоминавшая те чувства, которые он испытывал ранее начала плавно подкатывать к спине. "Неужели, за мной следит слепец." – подумал он.

Продолжая изучать неподвижное лицо сидящего, Грек начал вспоминать образ своего преследователя. Словно из страшного сна, деталь за деталью из памяти всплывали черты незнакомца. Грек вспомнил уродливые шрамы в районе глазниц, распространявшиеся чуть ли не до самих щёк; слегка косой, будто бы от перелома, нос; прямой низкий лоб и впалые щеки, с явно выраженными скулами. Ничего общего с ним, кроме пустого серого взгляда и седых волос, у сидящего на картонке в позе лотоса старца не было.

Грек попятился назад. Обхватив новый браслет на запястье, он промолвил про себя что-то вроде молитвы и в спешке пошёл прочь.

По дороге домой Грек несколько раз пытался дозвониться до Вани, но он не отвечал. Когда он уже был возле дома съёмной квартиры, тот сам перезвонил ему.

– Мы ведь, кажется, по телефону больше не общаемся. Что у тебя там на этот раз?

Голос Вани звучал немного возбуждено, очевидно, он был чем-то занят.

– Скажи, среди наших знакомых женатых товарищей был ли кто-нибудь слепой?

– О чем ты говоришь, Грекушка? Их жены изменяли им с тобой, они все слепые.

Разобрать слова Вани Греку удавалось с трудом из-за какого-то шума на том конце провода. Звуки то ли оживленного шоссе, то ли гремящего завода глушили его голос.

– Да я не об этом! – перекрикивая гул в трубке, заговорил Грек, – Слепой, блин… Человек, неспособный видеть. Со шрамами на все лицо. Был кто-нибудь такой?

– Дорогой мой, сходи к психологу, я прошу тебя. Как ты представляешь слепого, следящим за тобой? Если говорить о внешности, того, которого ты описал среди них не было.

Несколько секунд Грек молчал, перебирая в голове варианты, в коих была бы возможна слепая слежка, но ни один из вариантов никак не вязался с логикой и тогда он продолжил:

– Хорошо. Что там с подругой?

– Друг, ты каждый день будешь спрашивать меня об этом? Срок до воскресения. Как придут деньги, я сразу же тебя об этом извещу, не переживай. Что-нибудь ещё?

– Кроме того, что меня уволили с работы, больше ничего.

– Тем лучше. Будет время подлечить нервы. До скорых.

Разговор сложился весьма странным. Интонация, с которой говорил Ваня показалась Греку какой-то подозрительной, но что именно его смущало он не мог понять. Ко всему прочему, так шумно у Вани сейчас быть не могло, так как работал он в адвокатской конторе, где в его рабочие часы всегда было тише, чем в морге. Впрочем, это не было столь важно для него, но и оставить без внимания такие детали он не мог.

Грек вернулся в съёмную квартиру. По пути к спальной, в зале он наступил на что-то острое отчего негромко выругался вслух. Это оказалась женская серебряная заколка. Грек поднял её с ковра и внимательно разглядел. В зажиме между зубцами осталось несколько золотистых волос, вырванных с головы Милады в порыве страсти. Издав что-то похожее на горький стон, Грек невольно погрузился в воспоминания о той долгой ночи. Не успев до конца отойти от охватившей его меланхолии, он заметил посуду, стоявшую на прикроватной тумбе ещё с того завтрака, что заставило его еще глубже прочувствовать тоску и одиночество. А ещё через минуту в самой кровати он нашёл разорванную упаковку от презерватива. Белое постельное белье все ещё хранило запах её тела, все ещё помнило сладкий вкус тех эмоций и чувств. Но если запах, напоминавший о Миладе с каждым часом становился слабее, то тоска, безжалостно разрывавшая сердце Грека, секунду за секундой становилась лишь сильней.

Любые попытки отвлечь себя от мыслей о ней ни к чему не приводили. Нахождение в стенах квартиры становилось невыносимым. Тогда он решил развеяться.

До самой темноты он разгуливал по затихающим улицам центра города. Когда он остановился у массивных колон музея современного искусства, чтобы полюбоваться совершенным воплощением дорического ордера, незнакомец круглой формы, проходящий мимо, поприветствовал его жестом руки. На его полном лице блистала на редкость доброжелательная улыбка, в ней было что-то младенческое, наивное. Грек искренне улыбнулся в ответ и хотел было открыть рот, чтобы перевести этот приятный контакт на вербальный уровень, но незнакомец прошёл дальше. Кричать вслед было бы глупо. Грек слегка огорчился. Сейчас как никогда раньше, он желал душевного общения, доброго, дружеского, какое могло обещать добродушное лицо этого прохожего. Тоска по Миладе вновь начала подплывать к груди. По-настоящему близких друзей, перед кем бы он мог обнажить эту тоску, у него не было, а те приятели, с которыми он чаще всего проводил время, не очень-то щедры на подобные сентименты. Грек вдруг вспомнил про того бармена, однако, представив беседу в форме пациент-флейрингующий, желание ехать туда ради этого сразу же отпало. Он на прощание окинул взглядом так приглянувшейся ему архитектурное творение и неспешно побрел на встречу со стенами пустой съемной квартиры.

Глава 8

Анвар освободился на двадцать минут раньше, чем обычно. Когда он вышел на улицу из массажного салона, мальчишки, выгуливающего Майу в его рабочие часы, еще не было на месте. "Должно быть, еще резвятся где-то," – подумал он.

Решение нанять человека, который бы занимался питомцем в его отсутствие было действительно полезным и облегчало его от множества хлопот. Теперь Майя, в отличие от своего хозяина, имела возможность вести спортивный образ жизни, не неся при этом опасности для общества. Анвар вспомнил, как несколько раз, во время совместных игр в парке, запущенная им тарелка прилетала кому-нибудь точно в голову. Теннисные мячи в таких играх чаще угождали в озеро или же на чье-нибудь покрывало во время семейного пикника – такие попадания он определял сразу же по раздававшимся визгу и ругани. От нескольких всплывших в памяти забавных случаев, на душе ему сделалось весело и тепло.

В воздухе слышалась специфическая смесь запахов бактерий и геосмина, что говорило о приближении дождя. Ветер плавно усиливался. Кожей лица Анвар чувствовал, как холоднеют лучи солнца, это могло значить, что тучи уже начинают сгущаться в небе.

Через несколько минут он услышал голос приближающегося мальчика. Когда они появились из-за угла здания, увидевшая своего хозяина Майя радостно залаяла и тут же бросилась в его объятья.

– Ну, как ты красавица? – с любовью теребя за уши свою собаку, произнёс Анвар. – Хорошо себя вела?

– Она у вас умница. С ней никогда не было проблем, – сказал мальчик и сразу же как-то резко замолчал. После нескольких секунд он вновь заговорил, как-то робко, словно боясь озвучить колкую правду, – Тут, в парке… Я… Когда мы гуляли…

– Я увидела Майу в парке, играющей с Антоном и сразу же узнала её, – резко перебил его жёсткий голос, – Потом я подошла к нему и спросила, не видел ли он хозяина этой собаки, и он согласился проводить меня до вас. Извините за назойливость. Мне очень хотелось увидеться с вами.

Это был знакомый Анвару женский голос, тонкий, с едва уловимой хрипотцой, принадлежавший Виктории.

– Искренне рад встрече с вами, – с доброй улыбкой отозвался он.

Они попрощались с Антоном и зашагали вперед по тротуару в сторону пешеходного моста, под звуки города и свистящего ветра.

– Так, вы массажист? – заговорила Виктория.

– Верно. В профессиональные гонщики не взяли, пошёл сюда. В душе, конечно же, я больше художник, однако и здесь есть один нюанс – профессиональная фраза «я так вижу» с моих уст будет вызывать недоверие у моих поклонников.

Виктория рассмеялась. Её смех напомнил ему те приятные чувства, которые он испытывал, слыша смех своей подруги, улетевшей в Канаду уже больше двух месяцев назад.

Через длинный каменный мост они прошли на противоположную сторону и спустились к набережной реки, где также располагался небольшой причал для малых прогулочных катеров. Они расположились на одной из лавочек и Анвар сразу же закурил.

– А я где-то слышала, что незрячие не курят.

– Миф это, – возразил Анвар, – Такой же, как и тот, что незрячие не видят.

Виктория не совсем поняла, что он имеет в виду, но из вежливости предпочла молча согласиться. Ей было интересно беседовать с Анваром, но ограничения, сковывавшие её, вызывали дискомфорт. Было очень любопытно узнать о его прошлом, о том, как он лишился зрения. Любое общение на отвлеченные темы с ним ей казалось притворством, спектаклем, где артисту, только что узнавшему о том, что его увольняют, в последнем своём выходе нужно бы было играть оптимиста весельчака. Умалчивание о важном казалось ей настолько же неестественным, как и было бы неестественно встретить свою холостую подругу с восьмимесячным пузом и не задаться вопросом "от кого?". И хотя она понимала, что вопросы о прошлом могли бы показаться её собеседнику бестактными, она все-таки нашла в себе смелости.

– Простите за любопытство, но я больше не в силах сопротивляться. Могу я узнать, как это произошло с вами?

Анвар тихо усмехнулся в ответ.

– Я бы и сам хотел узнать, – выдувая дым изо рта, с иронией произнёс он, – После аварии, случившейся десять лет назад я полностью потерял память. Когда я вышел из комы, помнил лишь своё родное имя и несколько моментов из жизни, один из которых, кстати, имел отношение к тому парку. Большую часть своего прошлого я узнавал уже в процессе адаптации, со слов знавших меня людей, документов и разных бумаг. Как мне рассказывали, авария произошла утром, на загородной трассе. Пьяный парень, угнавший автомобиль такси, на полном ходу боком вылетел на встречное движение, прямо в нас, по пути зацепив еще несколько машин. Женщина, подвозившая меня в ту ночь, скончалась на месте, а меня чудом удалось спасти. Виновник аварии, как это чаще случается с нетрезвыми, выжил и скрылся с места происшествия. Его так и не нашли. И вот, с тех пор я начал писать одну и ту же картину, изображая одно из немногих, оставшихся воспоминаний. Я был глуп надеяться на то, что если буду регулярно изображать этот пейзаж, воссоздавая его из памяти, то мне удастся запомнить его. Я мечтал лишь об одном: запереть эту картинку под замок, скрыть её от разрушительной коррозии времени. Но как бы я не старался сохранить эту красоту в своём уме, с каждым месяцем она уплывала все дальше и дальше, становясь все меньше, размытей и нереальней, пока однажды не исчезла полностью, слившись с чёрным фоном, не оставив даже при этом никакого намёка на своё существование. Теперь картины являются лишь плодом мышечной памяти. Процесс написания полотна для меня стал таким же неосознанным, как и завязывание шнурков. Удовольствие от этого я получаю лишь тогда, когда думаю об этом. Но как бы это все не показалось вам печальным, я с полной уверенностью могу сказать, что нисколько не жалею о случившимся. Меня спасло чудо, и я ценю это. Я ничего не помню о своей прошлой жизни, но я люблю жизнь настоящую, которую имею сейчас.

Виктория слушала очень внимательно, наблюдая за тем, как шевелятся его губы. Она смотрела на его изувеченное лицо и представляла события той ночи. Её сердце начало обливаться кровью, в душе кипела проснувшаяся ненависть к несправедливости создателя. "Почему в этом мире так много зла? – думала она, – и почему это зло обрушивается на тех, кто совершенно не заслужил его?" Ей захотелось обнять сидящего рядом седоватого мужчину, защитить его от любых невзгод. Но как только эта мысль проскользнула в её голове, она сразу же вспомнила его слова о жалости, о том, какой она может быть убийственной.

– Не жалеете о случившемся? Но ведь вы бы могли видеть, – хриплым голосом, боясь показать свою слабость, тихо промолвила Виктория.

– Я и так могу видеть. Я точно вижу дождь, который с минуты на минуту польёт на нас.

Виктория задрала голову вверх и только тогда заметила едва видимые тучи, плавно подкрадывающиеся в их сторону.

– Также, – продолжил Анвар, – как и вижу то, что вы не замужем и то, что через три минуты сюда подойдёт красный катер, самый шумный из всех, которые здесь есть. Я не способен узреть пейзаж, который сам же изображаю на полотнах, в этом вы правы. Не способен видеть ваше лицо, преданные глаза Майи, счастливые улыбки играющих детей. Да, я не могу видеть приятного незнакомца, который обращается ко мне с просьбой прикурить, эту реку напротив, эту шумящую листву, но я могу любить все это и люблю. Люблю не потому, что оно мне что-то даёт и не потому, что это красиво или приятно на ощупь, а потому, что оно такое же реальное, как и я, оно существует в том же мире, в коем существую и я, а значит, оно совершенно такое же, как и я, так как его окружает все в точности тоже самое, что и меня. Я люблю это лишь за то, что оно есть, ведь если бы этого всего не было, то не было бы и меня. И говоря "все", я подразумеваю не только лишь прекрасное, а абсолютно каждое явление, включая и те, что люди привыкли интерпретировать, как негативные события. Именно безграничная любовь ко всему миру и есть любовь к себе, любовь к жизни. То, что произошло со мной, я не считаю утратой. Ведь для того, чтобы быть счастливым, не нужна способность видеть. Вы когда-нибудь видели счастье? А любовь? Или смерть? Вы можете увидеть тело мертвого человека, но не смерть, также, как и сможете увидеть прекрасное, но вам никогда не удастся увидеть любовь к этому прекрасному. Узрев величайшие горы, окутанные густым туманом, вы, возможно, испытаете счастье, не увидите счастье вы не сможете, как бы вы не старались. Может, вы слышали счастье? Или осязали его? Нет. Самая главная проблема человека, как раз и заключается в его убеждении в том, что счастье можно потрогать, увидеть или услышать. Многие знают, что счастье – это состояние ума, но эти же многие и ищут это состояние извне, пытаясь обрести его в карьере, в путешествиях, в плотских утехах, в наркотиках, в искусстве. Поиск счастья в таких случаях подобен восхождению к вершине вулкана ради ощущения дефицита земной цивилизации. Человеческое счастье находится в самом начале, в истоке, у подножья горы, вместе с человеком, стоящим внизу, оно внутри него самого. Но человек не видит его, и немудрено, ведь оно невидимо. Человек убеждён, что счастье необходимо сперва заслужить, а только лишь затем увидеть и потрогать. И вот он карабкается по белым сугробам к своей заветной цели, вымокший, уставший и замёрзший. И чем выше он взбирается, тем холоднее и тяжелее становится воздух, тем труднее заставить изнеможённые ноги продолжить путь, выходит, чем ближе он становится к своей иллюзорной цели, тем он и несчастней. Но где бы он не находился, его счастье никогда не было дальше пределов его ума.