Обыкновенная семейная сцена

—Сонечка! – воскликнула Антонина Анатольевна, в ужасе отрывая голову от подушки у Ивановой во флигеле в третьем часу ночи.

Часть четвертая

Сонечка!

Среди всей суматохи этого дня как-то все вдруг забыли о Сонечке.

Андрей Константинович, в какой-то момент, еще в присутствии гостей, в беседке, как вспоминалось потом ему, замечал про себя отсутствие собственной дочери, но плеснувшееся ему в лицо вино разом с вылившимся на него отчаянием Антонины Анатольевны впредь и надолго подчинили все его существо одной лишь рефлексии. Другими словами, Андрей Константинович глубоко копнул вовнутрь себя, чтобы все собою нажитое хорошенько осмыслить. Среди прочего, нажитого им, конечно, должна была значиться и дочь его, и для Андрея Константиновича, мы можем смело утверждать, этот пункт был одним из самых серьезных и самых болезненных в его рассуждениях. Разумеется, он понимал и принимал, что слишком он провинился также и перед дочерью и перед сыном, как перед женой, также и перед самим небом, если уж говорить всё. Но, чтобы конкретно помышлял он: «А что с моей дочерью, где она в данную минуту?» – так Андрей Константинович не думал.

Не думали о местонахождении Сони Игнатовой и друзья дома, и только лишь по той одной причине, что некогда им было о том и подумать. При других обстоятельствах, Бондаренко Анжелика Владимировна еще бы и с порога обратилась с вопросом к Андрею Константиновичу или к Антонине Анатольевне: «А где это наша принцесса?» – говоря об их дочери. При других обстоятельствах не упустили бы из виду отсутствие Сонечки и осторожные Воробьевы (при других обстоятельствах, надо полагать, Воробьевы бы в гостях вели себя активнее), давно привыкшие смотреть на цветущую и много собой обещающую Сонечку, как на потенциальную свою невестку (девятнадцатый год шел их сыну). Нина Матвеевна, при других обстоятельствах, должна была вспомнить о своей крестной дочери, и, кто знает, может она и вспоминала о ней впоследствии, но мы решительно ничего не имеем сказать об этой женщине утвердительного, так как потеряли всякий ее след еще с момента незаметного ее отлучения со двора Игнатовых. Маргарита Олеговна с головой окунулась сначала в проблему своей подруги, затем в незавидное свое прошлое и о Сонечке тоже не думала. К несчастной и измученной Антонине Анатольевне мысль о собственной ее дочери, как и должно то, пожалуй, было статься, пришла к первой, но невзначай и со значительным опозданием. Уже глубокой ночью, у Ивановой во флигеле, волнуемая жестокой бессонницей, среди прочих, бегущих вереницею образов и нехороших мыслей, Антонина Анатольевна вдруг нарвалась на один драгоценный для нее лик, породивший тут же обыкновенный и естественный вопрос, но судя по времени и в совокупности с обстоятельствами, вопрос, весьма и весьма ее поразивший. Как от страшнейшего кошмара взвелась Антонина Анатольевна на диване, широко раскрыв глаза и вобрав полные груди воздуха. Еще спустя мгновение она была уже на ногах и металась по флигелю в растерянности, не успевая сообразить, как ей лучше поступить и что предпринять первым долгом. Наконец, наткнувшись ощупью на телефон, покоившийся в боковом карманчике блузы, сброшенной ею на пуфик перед сном, на тот, на котором во время разговора сидела Маргарита Олеговна, – она догадалась набрать дочку, чтобы спросить, где она? Может, Соня ночует у бабушки, а может, вернулась домой после того, как она, Антонина Анатольевна, ее мать, их дом покинула? «Первое было бы, безусловно, предпочтительнее; неизвестно, в каком там сейчас состоянии Андрей Константинович: гляди, заведет еще объяснительный разговор. Пятнадцатилетней девчушке можно ли такое слушать?.. А если ни у бабушки, ни дома ее нет! Господи, только бы взяла трубку!» – так думала Антонина Анатольевна, спешно занимаясь разблокировкой телефона и поиском надлежащего контакта в списке исходящих вызовов. Наконец, пошли гудки, и Антонина Анатольевна пережила еще одну волнительную минуту. Волнение ее только усилилось, когда гудки оборвались закончившись. Она набрала повторно и в третий раз. Удушливая тишина со стороны Сонечки. Делать было нечего, нужно было звонить мужу, не тревожить же среди ночи свекровь? Может, все-таки дома Соня?.. Дома Соня не показывалась, так ответил Андрей Константинович (сначала робким затем тоже резко встревоженным голосом). Он сам вызвался обеспокоить свою мать крайне поздним звонком. Оказалось, что Соня не ночует и у свекрови. На часах начало третьего! Антонина Анатольевна была близка к обмороку…

Слухи

Рассказчик чувствует, что и в этом месте он вынужден несколько отступить от хронологического порядка событий, чтобы предложить дополнительную информацию читателю о детях Андрея Константиновича и Антонины Анатольевны. Ведь, несмотря на то, что старший отрок Игнатовых – Данил уже не единожды выступал фигурантом данной повести, и самым непосредственным, но, с явного упущения рассказчика, тоже почти совсем без сопроводительных характеристик, так что и этот интересный молодой человек, надо полагать, все еще мало знаком и понятен читателю. Что говорить о Сонечке, до сей поры не только участниками правдивой этой истории, но и недобросовестным ее летописцем совершенно упущенной из виду.

А между тем и Сонечка и Данил, уже и с первого взгляда на них, представляются весьма замечательными молодыми людьми. Оба хороши собою, и даже необыкновенно. Каждый являет собой вполне закономерный и весьма естественный результат брачного союза своих родителей и предстает на глаза окружающих верным по ним списком. Имея крепкие, густые, темно-русые волосы, как у Андрея Константиновича, оба унаследовали «благородную» белизну лица от матери, отчего их лица как будто оттенены по контуру и еще заблаговременно такой своей отчетливостью привлекают внимание. Данил формой лица вышел в родителя и много выиграл от этого: умерено широкие скулы добавили его лицу мужества. Но глаза у него материнские, черные, взгляд глубокий, смотрит он всегда пристально и создает впечатление задумчивого молодого человека, порою излишне, до самозабвения. В компании обыкновенно он сдержан, и даже слишком. Знакомства имеет самые различные, но не дружит, по-настоящему, кажется, ни с кем, что несколько странно, судя по его возрасту. Такая умеренность в обращении и некоторая обособленность, в сочетании с твердым взглядом, выражающим непоколебимую уверенность в себе и отчасти гордость, создали ему репутацию «задаваки» в нашем местечке, но вместе с тем и сделали его популярным. Кроме того, он Игнатов, – «да, да, сын тех самых Игнатовых». Словом, внимание к персоне Данила в Кузино сосредоточено, – разумеется, тоже и с девичьей стороны.

Сонечка же имеет глазки папины, светло-синие и ясные; нрав веселый и беззаботный. Она приветлива со всеми; по-настоящему друзей у нее больше чем знакомых, так даже, что только кто познакомился с Соней Игнатовой, зачастую, тут же сделался ее другом. Лицо у нее чрезвычайно миленькое и фигурою в свои пятнадцать годов она уже вышла, и столько, что если взглянуть на нее с особой точки зрения, то – совершенно она уже фигурою вышла и даже вышла «весьма интересно». Но Сонечка настолько еще ребенок и так от нее от всей еще веет детством, что смотреть на нее «по-особенному» порядочному человеку, пожалуй, станет и совестно, а вот только отметить, что она много собой обещает (по примеру наблюдательных Воробьевых) и отметить исключительно в пользу поколения подрастающего – иному родителю так даже долг повелит. Еще она, Сонечка, входит в различные кружки, ходит на хореографию, учится в музыкальной школе по классу фортепиано. В день города у Дома Культуры на сбитой из сосновых досок сцене она постоянная и активная участница. Короче говоря, Сонечка знаменита в нашем городке в самом прямом смысле этого слова. И «да, она тоже Игнатова».

Такими в глазах кузиновского общества мы застаем Данила и Соню Игнатовых до событий, послуживших поводом к написанию данной повести. Также и представление об их родителях, о чем мы свидетельствовали еще в одной из первых глав, в умах жителей нашего местечка сложено было уже давно, и даже еще раньше, и хоть с меньшей основательностью, но тоже достаточно прочно. Так что, заинтересуй нас Игнатовы немножко ранее случившегося переполоха в их семье и в их доме, рядовому обывателю Кузино, в ответ на проявленную нами заинтересованность и сверх уже сказанного, вероятно, нечего было бы и прибавить по-настоящему любопытного. Но после же дня, породившего столько неблагоприятных для Игнатовых событий, о членах этого семейства по Кузино добавочно расползлись самые разнообразные и большей частью фантастические слухи.

Говорили одни у нас после, будто на одном из спиритических сеансов, производимых известным «кружком» по ул. Пушкина, неизвестный дух (из других источников: дух известный, дух Пушкина), вызванный участниками сеанса, обнаружил измену хозяина дома (из других источников: обнаружил рифмой), отчего хозяйка тут же, на месте, сошла с ума и запела петухом. Потом она, вроде как, пришла в себя, рассказывали, но совершенно всё позабыла, так что хозяин дома и все присутствующие в тот вечер гости, держат от хозяйки признание духа в строжайшем секрете, и, стало быть, на одном только сим умалчивание там семья и держится до сих пор.

Третьи говорили, что никакой «сеанс» «кружком» не производился, и вообще никогда, что все это несомненная ересь, а настоящая правда в следующем: измена действительно была обнаружена, и Игнатов не отрицал. Игнатова, как женщина хара́ктерная, о чем многим известно, как женщина гордая незаурядно, обиду стерпеть так просто не пожелала, в то же время не посмела разрушить и брак, как мать двоих детей, что с ее стороны весьма разумно и понятно. Выход из ситуации она нашла в следующем: решила изменить мужу и сама, чтобы восстановить статус-кво, таким образом, ну и «чтобы понимал». В этот же вечер, или даже уже в ночь, дабы не отлаживать дел в долгий ящик, она вышла на улицу, с твердым намерением совершить прелюбодеяние с первым встречным. Состоялась ли «контризмена» на самом деле, точно сказать нельзя, но что порядка четырех ночных часов Игнатовой дома не наблюдалось и, что по возвращении домой ею было сделано для Игнатова «заявление», в этом сомнений быть не может. Так уверяли третьи.

Этому, последнему, слуху многие с энтузиазмом у нас поверили, некоторые даже с сожалением, что не подоспела им оказия в ту ночь по ул. Пушкина прогулку совершить. «Хотя для моциону, всяко полезно бы было», – слетало с уст этих некоторых, к великому возмущению тут же присутствующих благонравных «кумушек».

Много тоже и о молодых Игнатовых после «того самого вечера» можно было услышать у нас в Кузино «интересного», и услышать едва ни больше чем об их родителях. Говорилось о них всё больше среди подрастающего поколения, что, впрочем, весьма естественно, хотя все те же и вездесущие «кумушки», при случае, к таким речам проявляли тоже немалое любопытство. И вот что им приходилось слышать:

Молодой Игнатов, «тот самый интеллигентный юноша», окончивший с золотой медалью школу и обучающийся теперь юриспруденции в городе Х., в «тот самый вечер» или даже уже «в самую ту ночь», по заверению очевидцев, стал идеологом и первым учредителем настоящей вакханалии в Баре «Искры», примеру которой там (и даже там!), может, и не было до сих пор.

«Такой глупой сплетни», несмотря на все заверения «будто бы» очевидцев, благоразумные «кумушки» наотрез отказались поверить, к чему поспешили склонить также и умы своих благовоспитанных дочерей.

О Сонечке же Игнатовой из кузиновских околоподъездных новостей мы узнаем следующее:

Прежде всего, в «этот день», в шестом часу пополудни, ее видели на проулке «Богуславском», что перпендикулярно стоит улице Пушкина и одним своим краем сочетается с «городом», – видели зареванной, куда-то вниз (то есть, в сторону, опять таки, «города») во всю прыть бегущей, так что даже и подумали тогда: «не приведи Господь, чего трагического у дитя произошло». Ее видели и так подумали жильцы 42-го дома улицы «Виноградной», супруги Семиошко, как раз в тот момент из своей улицы, из улицы «Виноградной», на темно-синих своих ВАЗ 2101 на проулок «Богуславский» выезжающих. «Хорошо, тормозной шланг за два дня заменил до того, а так… летела стрекоза прямо под колеса», – рассказывал потом Семиошко Петр.

В «этот же вечер», уже в семь часов, или даже без четверти, дочка Игнатова, «да, того самого Игнатова», в компании других двух девочек, на вид, ее сверстниц, покупала, по всей видимости, для себя и для тех других двух девочек (больше, кажется, не для кого было) три баночки слабоалкогольного напитка. Покупала в ларьке, что у городской больницы, «да у той самой хамки, у которой вечно сдачи нет и по семи раз на день переучет»1.

Потом Соню Игнатову видели на площади и потом еще раз возле ларька.

Потом все с теми же подружками, в чрезвычайно возбужденном состоянии (она одна, подружки вели себя пристойней), знаменитая ангел-Сонечка переполошила чуть ни всех жильцов дома № 7, что на 16-ом квартале, близ 1-ой школы, своими поисками некоей «бесстыжей твари, наглой разлучницы», которой она пришла «вцепиться в рожу».

По завершению этих поисков, так и не принесших результатов, как рассказывали потом уже лично те две девочки, составлявшие «в тот день» компанию Соне, их подружка неожиданно и вдруг впала в какую-то необъяснимую веселость и затребовала срочно для себя праздника. «Мы повели ее на дискотеку, – рассказывали потом, перебивая друг друга, девочки, – но ей там не понравилось очень…»

–Ей там показалось скучно.

–Хотя было там, как всегда, весело.

–Даже больше чем всегда людей было.

–Потому что вход был бесплатный для девочек.

–А мальчики, понятно, всегда там, где девочки.

–И многие из мальчиков так даже танцевали, не то, что всегда: стоят истуканами возле стеночек.

–Но Соне все равно было очень скучно, – говорила первая девочка.

–И нас она называла чрезвычайно скучными, – добавляла другая девочка.

–Хотя мы были очень веселыми.

–Да, очень веселыми…

–А потом, уже перед закрытием, Соня куда-то исчезла.

В конце концов, из заверений все тех же «будто-бы» очевидцев, записавших в учредители вакханалии, произошедшей в Баре «Искры», Игнатова Данила, мы узнаем, что и сестра его тоже была в ту ночь в «Искре». Мы узнаем, что будто-бы «и часа не прошло, с того момента как удалился младший Игнатов, на его место заступила младшая Игнатова. Заступила в Ресторан, хорошенькая… – глаз не оторвать, вскружила голову доброй дюжине мужиков, которые и подрались там за нее между собою, и удалилась потом из «Искры» в сопровождении победителя, невозмутимо веселенькою, как будто ничего и не произошло.

По поводу вышеизложенной информации, распространившейся по Кузино с тем же успехом, что и другие сведения о «свежих приключениях» знаменитых Игнатовых, «кумушки» своих удивлений отнюдь не выказали, при этом сожалений особых не наблюдали тоже.

Невероятно, но факт!

Все это были одни слухи, доверять которым из них или не доверять мы оставим на вкус и выбор читателя; сами же спешим возвратиться к событиям достоверно нам известным, к тому месту, на котором отступили мы от хронологии повествования, и даже немножечко дальше, дабы избежать излишней сутолоки и возни и отстранить, наконец, свое внимание от возмущающего душу беспорядка уже слишком надоевшей нам «Искры». Руководимые этими побуждениями, мы переносимся на переулок Богуславский, уже знакомый нам, пересекающий, в том числе, и улицу, на которой стоит дом Игнатовых. Здесь мы застаем Дмитрия Сергеевича Пряникова бережно и терпеливо, однако, без церемоний и радости, несущего на руках дочь своего друга. Застаем мы его вымотавшимся, разбитым, разбитым, по собственным его ощущениям, прежде всего «внутренне», со следующими в голове удручающими мыслями:

«Надо же, надо же, как же это так получилось-то! Ах-ах-ах! Проклятый хмель!.. Но, однако, как же мне было узнать-то? В таком месте и Андрюшина доченька. В таком часу и Сонечка! Дикость какая, небылица. А на поверку, что выходит? Вот она, у меня на руках, считай под утро, и совершенно можно сказать без чувств. И это наряду с тем, что старшего-то, Данила-то, совсем недавно и совершенно таким же… Проклятые Бондаренки! Представляю, с какими словесами они его в таком виде перед Тоней и Андрюшей представили. «Вот, пожалуйте, посылка от Пряникова, примите, распишитесь», – сказали, верно, бестии. И какое тут найти для себя оправдание, когда одни обстоятельства, сплошь одни обстоятельства всему виной и во всем сегодня для меня грешного выступают подставою? Господи, Господи, смилуйся, одну минутку дай пережить, первую только минутку перенесть, а там: сдам с рук на руки, и поминай, как звали. Ах-ах-ах…»

Пряников со своей ношей свернул с Богуславской на улицу, по которой живут Игнатовы.

«Вот уже и Пушкина, – продолжал неприятную он свою думу. – Близится время нам на веки проститься, милый друг, Андрюша… Злые языки, обстоятельства, а я, видит Бог… Эхма!.. Вот, опять звонок! – прислушался Пряников. – У кого? У Сонечки звонит. Конечно, Тоня опять звонит. Погоди Тоня, что тут скажешь, сейчас я уже доставлю, сейчас передам из рук в руки… Сонечка, Сонечка! И как же это ты так расслабилась вдруг? То танцевала, кружилась, да как кружилась: голову вскружила до забвения старому дураку, то: «Ах, Дмитрий Сергеевич, не могу идти, устала я, Дмитрий Сергеевич! И маме, говорит, ответить не могу, потому что пьяненькая я». Как же это ты, Сонечка, милое дитя, пьяненькая? Как же это ты не можешь ни идти, ни говорить, как же это так получилось-то! «Ответьте вы, – предлагает она мне, – ответьте вы моей маменьке». Да что же я, Сонечка, маменьке твоей отвечу? Нет, погоди, вот он уж дом твой, вот уже пришли, вот ваша калиточка. Сейчас открою, передам из рук в руки… Только бы пережить первую минуту… А это кто бежит? Тоня нам наперерез бежит? Ох-ох, надо же, откуда это она?»

–Все нормально, все в порядке, не пугайся, милый друг, Тонечка. Утомилось лишь, заснуло твое дитя!

Против ожиданий Дмитрий Сергеевич Пряников, «сбывая с рук на руки» Соню, не получил ни единого упрека в свой адрес, и даже косого взгляда не получил, а получил, напротив, благодарность чистосердечную, сначала от Антонины Анатольевны, затем и от Андрея Константиновича, за проявленную заботу об их дите. Такого поворота событий Пряников уж никак не ожидал, совсем не ожидал, и для выяснения обстоятельств он решил переменить свои планы и задержаться у Игнатовых дольше «одной лишь минуточки». Антонина Анатольевна, впрочем, единой благодарностью ограничившись, наперед оставила все праздные разговоры и полностью сосредоточила свое внимание на нуждающейся в заботе дочери. Прошло несколько минут и Сонечка, стараниями матери приведенная в некоторые чувства, не преминула и тут оповестить сколько она «пьяненькая», что хоть было и очевидно, но и без того мучимым угрызениями совести родителям с ее уст было услышать, как ножом по сердцу. Несчастная Антонина Анатольевна, прикрывши уста ладонью, напрасно старалась подавить порыв стенаний, устремившихся из ее груди наружу. Андрей Константинович, обхватив обеими руками голову, с беспрестанно повторяющимся восклицанием: «Господи, Господи!», поспешил удалиться за угол дома, как будто прячась «от глаз людских».

Прошло несколько времени. Пряников остался один посреди двора Игнатовых, находясь в некоторой растерянности и недоумевая, как ему поступить теперь. Много чего еще было туманного для него, много еще нуждалось в срочном его разрешении, потому что сердце его, во всяком случае, было не железное, он это знал и чувствовал, и неопределенности не выносило. Приняв во внимания требования своего сердца, Пряников, заодно и внезапно, нашел себя обязанным составить компанию своему другу, который, по его замечанию, не мог не нуждаться сейчас в поддержке. Со всем тем, Дмитрий Сергеевич направился за угол Игнатового дома, где в дальнейшем между ним и Андреем Константиновичем состоялся долгий вплоть до самого рассвета разговор.

Разговор двух друзей

Пряников застал своего друга сидящим на одном из бревен, что лежали с этой стороны дома под окнами спальной комнаты, созерцающим покрытое сумраком пространство, среди которого предполагался небольшой участок земли, отведенного под огород. Свет из беседки сюда едва доходил.

–А что Бондаренки приезжали? – подойдя поближе к Андрею Константиновичу, спросил его Прняников.

–Приезжали. А ты как знаешь? – больше с рассеянностью, чем с любопытством, отвечал тот.

–Как, разве могу не знать? – удивился Пряников, чувствуя нарастающий прилив волнения. Андрей Константинович, однако, никак не отреагировал на эту эмоцию. Он был слишком погружен в нелегкие свои думы.

–Ну так, как же, они приезжали и что? – не терпелось все же выведать Дмитрию Сергеевичу. Игнатов окинул его грустным взглядом, но все еще не спешил с ответом.

–Этот Бондаренко, этот окунь, – изнывало сердце Дмитрия Сергеевича под гнетом неопределенности, – черт знает какую дурь себе в голову вобрал и, главное, переубедить его никак невозможно. А Анжелика, ты же ее знаешь, ей одно бы только сплетню разнести.

–Да что с тобой Митя? – так по-приятельски называл своего друга Андрей Константинович. – Ты как будто на Бондаренок сердит за что-то. Я, напротив, им весьма благодарен. И хоть мне, понимаешь, было стыдно им в глаза посмотреть, все же я им по гроб жизни теперь обязан, равно как и тебе.

Пряников от этих слов Андрея Константиновича смутился ужасно.

–Что ты, Андрей, – потерявшимся голосом отвечал он, – что ты такое говоришь?

–Как, что такое говорю? – повторил в сердцах Игнатов. – Ты мою дочь на руках принес, после того как… Ах!..

–На моем месте так поступил бы каждый, – произнес Пряников, чувствуя, как краска подступает к его лицу.

Какое-то время продолжалось молчание. Погода по-прежнему стояла ясная, безветренная, приветливо светили звезды с неба; становилось лишь немножко прохладней ближе к утру. Пряников семенил на месте, но не от прохлады; ему напротив отчего-то было душно. Утомившись бесцельно переминаться с ноги на ногу, он нашел себе место на бревне подле Андрея Константиновича. Одно неразрешенное обстоятельство продолжало мучить его.

–Ну а что Данил, что он уже спит наверно? – спросил он Игнатова об его сыне. Андрей Константинович ответил не сразу.

–Данила привезли за пару часов до тебя, – ответил он. – Анжелика с Ильей Семеновичем привезли, и точно в таком состоянии, что и Сонечка. Слава Богу, Тоня этого не застала. Хватило ей одного явления дочери. Бедная! Как жаль мне ее! Ты бы знал, Митя, как я мучусь раскаянием!

Дмитрий Сергеевич хоть и не лишен был сочувствия, по внутреннему устройству своему, но всегда в нем обострялись и выходили на первый план его личные заботы и переживания; сейчас его слишком занимал один определенный конкретный вопрос, требующий в нем разрешения окончательного; все остальное было словно заволочено для него туманом.

–И что, приехали Бондаренки, передали тебе Данила, и что, с какими словами? – упорно интересовался он.

Андрей Константинович в одну минуту пересказал все подробности последнего своего свидания с супругами Бондаренко. Из его коротенького повествования следовало, что Анжелика Владимировна с Ильей Петровичем в это последнее их посещение тем только и ограничились, что выражением их искреннего соболезнования и твердой убежденности в том, что сложившееся неприятное обстоятельство, в котором они посчитали своим долгом принять участие, есть следствие одного только недоразумения, и еще поделились мыслью о том, что молодой человек – чему, по их замечанию, один вид его теперешний откровенным свидетелем выступает – к пагубному пристрастию не имеет склонности. Последние утешительные слова Ильей Семеновичем были произнесены уже перед самым выходом, как бы невзначай и между прочим, словом, самым деликатным образом.

–И все с тем? – полюбопытствовал Пряников, после того как Андрей Константинович интонацией поставил точку. – И более ничего они не добавили?

–Решительно ничего. А должны были?

–Нет-нет, вовсе нет?

–Почему ты так интересуешься?

–Да так, просто.

Пряникову как будто свободнее дышать стало. Он привстал, оправился, прошелся туда, назад. Бондаренки умолчали и пока, по крайней мере, ему полноценным другом представлялось оставаться, – с облегчением думал он. Все еще висел долг, но это уже был такой пустяк, в сравнении со всем произошедшим… Кстати о долге?.. Пряников, приостановившись (он продолжал расхаживать взад-вперед перед задумчивым и невнимательным к его маневрам Игнатовым), опробовал на ощупь карман, в котором лежали оставшиеся деньги, и прикинул, не хватит ли ему этого остатка, чтобы прямо сейчас ему с другом рассчитаться. Но он тут же отдернул от кармана руку, будто обжегшись, осознав, что это были за деньги и кому они принадлежали.

«Бондаренки не стали распространяться сегодня о том, где они застали Данила, с кем и при каких обстоятельствах, но что им помешает то сделать завтра? Да сам Андрей, придет немножко в себя, о подробностях у них поинтересуется, – пришло на ум Пряникову. – Это так и будет, это запросто, – порешил он. – Предупредить Бондаренок, рассказать все сейчас, самому, лично? Но как, но как? С чего тут начать можно?..»