Разбойник Кадрус

Свита, удивленная этим рядом событий – грозой, приемом обоих дворян, охотой за кабаном, драмой, которая должна была разыграться между кабаном и Фоконьяком, – свита, говорим мы, находилась под влиянием глубокого волнения.

Фоконьяк смело подошел к кабану, готовившемуся ткнуть его своим рылом. Гасконец ловко прыгнул и воткнул ему нож меж лопаток до рукоятки. Кабан, раненный смертельно, тем не менее скакнул вперед и упал под ноги лошади императора, который не очень крепко держал поводья. Лошадь испугалась и понесла, все бросились ее догонять. Скоро вся свита отстала, кроме Жоржа, у которого была лошадь, способная соперничать с лошадью императора. Жорж держался в двадцати шагах, не догонял, но и не отставал.

Минут через десять Наполеон увидел, что лошадь его прямо бежит к барьеру скал, называемых Наковальней, высотой в тридцать футов, усыпанных гранитными обломками и огромными камнями у подножия. Гибель Наполеона была очевидна. Вдруг один… два… три ружейных выстрела раздались за ним. При первом лошадь его поскакала еще неистовее, при втором медленнее, при третьем зашаталась и упала в десяти шагах от скал, но Наполеон, отличный наездник, соскочил наземь. Перед императором была бездна. Возле него хрипела лошадь. Позади него улыбался Жорж. Наполеон, бледный, но спокойный, просто сказал своему спасителю:

– Я вам обязан жизнью, благодарю.

Потом он взглянул на свою упавшую лошадь.

– Бедный Муштейн! – сказал он. – У него был только один недостаток: он пугался выстрелов. Я в сражении не садился на него, но очень его любил.

Жорж подвел свою лошадь к императору и сказал:

– Государь, вот арабский конь, который может заменить вашу лошадь! Осмелюсь ли предложить его вам? У него есть драгоценное качество – он спокоен, как мрамор. – Вынув пистолет из кобуры, Жорж добавил: – Мне оставалось сделать только один выстрел. К счастью, он был бесполезен, потому что если бы третий не поразил коня, то четвертый был бы сделан слишком поздно.

Тогда-то Наполеон произнес историческое слово, доказывающее его невероятную гордость:

– Я еще нужен Богу!

Жорж подошел к своей лошади и вдруг выстрелил в воздух возле уха. Лошадь не сделала ни малейшего движения. Император подошел к лошади, поласкал, внимательно рассмотрел ее и сказал:

– Это сирийский жеребец?

– Да, государь.

– Я беру у вас взаймы вашу лошадь, но в подарок не принимаю.

– Напрасно, ваше величество, – просто сказал Жорж. – Эта лошадь была бы для вас драгоценна.

– Но она нужна вам самим.

– У меня в конюшне есть два брата Солимана, государь. Вы видите, что я не останусь без лошади.

Император, не отказывая и не принимая, сел на лошадь и остался доволен.

– Он прекрасно дрессирован, – сказал он и поскакал во весь опор, но вскоре вернулся. – Я думаю, что Муштейн был хуже, – сказал он.

В эту минуту послышался быстрый галоп – наконец свита подъезжала. Император обратился к Жоржу:

– Ни слова о том, что произошло между нами. Никто не должен знать, что я подвергался опасности, – это взволновало бы Париж.

Жорж взвел курок пистолета и вернулся к Муштейну, которому раздробил голову.

– Это для чего? – спросил император.

– Вы укротили лошадь, государь, – сказал Жорж. – Потом, так как вы нашли ее опасной, вы приказали мне убить ее. Я выстрелил в первый раз и не попал. Он убежал. Отсюда происходят три первые раны. Наконец он упал, и я доконал его, пустив пулю в череп. Выдумка будет правдоподобна.

– Хорошо, – сказал император.

Свита приближалась. Бертье показался первым. Он был бледен и дрожал. При виде императора он вскрикнул от радости.

– Что с вами? – спросил Наполеон.

– Я боялся за ваше величество.

– Что? Неужели я не сумею справиться с лошадью?

– Извините, государь, но…

– Вы сомневались во мне. Я укротил Муштейна, но так как это животное опасное, я попросил кавалера де Каза-Веккиа убить его. Савари, велите дать лошадь кавалеру!

Император пришпорил лошадь. Савари хотел исполнить приказание императора и взять лошадь у кого-нибудь из свиты, когда Жорж, вскочив в седло позади Фоконьяка, сказал:

– Благодарю, генерал. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь вернулся пешком. Вы позволите, любезный друг? – обратился он к Фоконьяку.

– Сделайте одолжение!

Свита тронулась. Император направлялся к тому самому месту, где упал кабан. Он висел на дереве так высоко, что собаки достать его не могли. Свора плясала около него адскую сарабанду, и время от времени какая-нибудь собака успевала схватить зубами окровавленную голову.

Когда свита подъехала, Наполеон увидел Фоконьяка и Жоржа на одной лошади. Он нахмурил слои олимпийские брови.

– Савари! – сказал он.

– Что прикажете, ваше величество?

– Сойдите.

Генерал соскочил с коня.

– Предложите вашу лошадь кавалеру.

Савари, скрывая свой гнев под улыбкой, любезно исполнил приказание, а Жорж без всякого замечания, что было бы неприлично после приказания императора, вскочил в седло. Император смотрел на кабана, который чуть было не изменил положение всей Европы.

– Бертье, – сказал он, – пусть подадут мне сегодня вечером кусок мяса этого кабана. Маркиз де Фоконьяк, вы его убили, справедливость требует, чтобы вы его и отведали. Кавалер де Каза-Веккиа будет с вами, потому что вы неразлучны. Какое у вас странное оружие, господин де Фоконьяк, – прибавил Наполеон, – и как вы искусно владеете им.

– Государь, – сказал гасконец, – история моего охотничьего ножа очень любопытна.

– Вы расскажете ее нам сегодня вечером.

– Государь, у всякой хорошей вещи есть своя пара. Под пару к моему ножу есть нож у моего друга кавалера де Каза-Веккиа. Осмелюсь посоветовать вашему величеству приказать и кавалеру рассказать историю своего оружия.

– Очень хорошо, господа. Мы вас послушаем сегодня.

Свита понеслась к Фонтенбло как вихрь. Однако толпа успела приметить Фоконьяка в числе самых близких придворных. В городе пошли об этом толки. Прежде насмехались над эксцентрическими выходками гасконца, а теперь нашли, что у него величественный вид.

С Фоконьяком случилось нечто особенно приятное. В гостинице Ферине у окна стояли Мария и Жанна. Они вскрикнули от удивления: их обожатели между генералами и маршалами… Жорж поклонился, Жанна улыбнулась. Фоконьяк тоже поклонился, Мария бросила на него пламенный взгляд. В одно мгновение мнение ее насчет достоинств ее обожателя изменилось. Несмотря на быстроту, с которой Фоконьяк ехал, он уловил все эти оттенки.

Простившись с императором у подножия большого крыльца и возвращаясь в гостиницу Фрерона, он проехал опять мимо гостиницы Ферине. Но девушек уже не было. Тогда Фоконьяк заставил свою лошадь встать на дыбы и делать самые нелепые скачки посреди улицы. Маркиз спокойно и гордо сидел на своем коне, пока тот бесился. Все бросились к окнам. Жанна и Мария тоже показались у окна и приметили Жоржа, смотревшего с рассеянным видом на Фоконьяка. Маркиз, увидев Марию, разом остановил свою лошадь и бросил на Марию взгляд, говоривший: «Все это для того, чтобы увидеть тебя, прелестное дитя!»

Но вдруг явился магазинщик и потребовал с Фоконьяка денег за разбитое окно.

– Что говорит этот негодяй? – спросил Фоконьяк.

– Вы разбили мое окно! – ответил магазинщик.

– И ты хочешь, чтобы я тебе заплатил?

– Непременно.

– Сколько, бездельник?

– Триста франков! – последовал бесстыдный ответ.

Алкивиад Фоконьяк вытащил свой знаменитый кошелек, блеснув им на солнце, бросил магазинщику и закричал:

– Кричи «да здравствует маркиз!». Вот тебе сто пистолей!

Пришпорив лошадь на глазах у остолбеневшей толпы, он скоро исчез, сделав почтительный поклон молодым девушкам, для которых и разыграл эту комедию. Никогда ничего подобного не случалось в Фонтенбло, впечатление было необыкновенное.

Глава XXI

Как Кадрус познакомился с принцессой Полиной

У Наполеона была большая семья. Много ему стоило труда придумывать почести и титулы для всех своих братьев, дядей и кузенов. Одних он сделал королями, других генералами, некоторых епископами и многих дипломатами. С женщинами ему было еще больше возни. Сестры, племянницы, кузины, все гордые и честолюбивые, изъявляли невероятные притязания. Они хотели мужей, а мужья – приданое, чины, места. Но семейство это было южной крови, и дамы позволяли себе иметь любовников. Выходили разные огласки, а император огласок не любил. Это он выдумал пословицу: «Грязное белье надо стирать в своей семье». Он заглушал слухи, платил за молчание мужей, изгонял обожателей, но все эти печальные дела занимали его более европейской политики. При этом он очень любил тех своих родственниц, которые не заставляли говорить о себе, терпеливо ожидая выгодного замужества, или не мучили его, хотя и были замужем. Особенно он был привязан к герцогине Полине де Бланжини. Она была двоюродной сестрой Бонапарта и очень рано появилась при дворе. Прехорошенькая собой, она имела только один небольшой недостаток. Она была своевольна и хотела, чтобы все преклонялись перед ее волей. Но она по крайней мере не подавала повода к злословию; говорили, что она умрет девственницей и не будет любить никого. Она была царицей при дворе, царицей на бале, где ее великолепные плечи, шея как у статуи, надменная поза, гордая голова, величественные движения давали ей превосходство над всеми другими женщинами. Глаза всех обращались на нее, все разговоры прекращались, все подчинялось обаянию ее красоты. С нижайшим смирением добивались чести протанцевать с нею контрданс или вальс. Гордая со всеми, она была чрезвычайна любезна с императрицей, которая ей покровительствовала и защищала от интриг соперниц. Император любил ее как отец и баловал. Он хотел выдать ее замуж, но она не соглашалась. Она отказывала принцам, маршалам, генералам. Ее называли мраморной.

Вдруг она передумала и захотела непременно выйти замуж. Ей захотелось путешествовать, и ей давали ради приличия компаньонку. Она пошла к императору и объявила, что так как она едет через три недели, то замуж выйти можно тоже в три недели. Она хочет путешествовать замужней женщиной, свободно и без всяких помех.

– Но твой муж? – заметил Наполеон, которому нравились даже капризы его любимицы. – Да муж стеснит тебя более, чем эта бедная графиня де Буа-Крессе.

– Полноте, государь. Маркиза будет делать замечания: «Это можно… это нельзя…» А мой муж будет делать, что я хочу.

– За кого ты хочешь выйти?

– За герцога де Бланжини.

Это был шестидесятилетний дипломат. Знатный барин с головы до ног, старик очаровательный, но дряхлый и разбитый сумасбродствами второй молодости, он всегда испытывал при виде принцессы Полины платонический восторг. Он был беден. Император, желая обеспечить себе услуги этого вельможи, дал ему положение, которое позволяло ему поддерживать звание; но состояния герцог не имел никакого, и это было для него очень тяжело.

Император улыбнулся выбору Полины, потом, считая ее ледяной и не созданной для любви, понял этот выбор и одобрил его тем охотнее, что, как всякому приемному отцу, ему было бы неприятно видеть Полину влюбленной в блистательного генерала или молодого дипломата. Удостоверившись в согласии императора, Полина инкогнито явилась к герцогу де Бланжини, который с удивлением узнал ее.

– Герцог, – откровенно сказала она ему, – вы часто говорили мне, что были бы рады иметь такую дочь, как я.

– Милая принцесса, я отдал бы половину всей остальной жизни, чтобы провести другую с таким ребенком, как вы! – любезно сказал старый дворянин.

– Живите долго, герцог, не жертвуйте ни одним днем вашей жизни и будьте довольны. Я беру вас в мужья… через три недели. Но вы должны любить меня, как отец…

Герцог остолбенел.

– Что вы говорите, милое дитя? – прошептал он.

– Разве вы не понимаете, что я пришла просить вашей руки? – сказала она, смеясь.

Она оставила герцога вне себя от удивления и радости. Он оживет, и дом его наполнится радостью, потому что эта девушка свалилась на него с неба.

Они обвенчались. Он обращался с нею прекрасно. Она в восторге от того, что пользуется всеми преимуществами замужней женщины, оставаясь девушкой, окружила своего мужа вниманием и попечениями.

Сначала много толковали об этом браке. Осмелились говорить, что император был любовником молодой женщины. Бланжини обвиняли в том, что он согласился быть отцом не своим детям, которые будто бы непременно явятся на свет.

Но герцогиня оставалась безукоризненной. Жозефина – очень ревнивая – продолжала показывать расположение своей мнимой сопернице. Но принцесса так держала себя, что все сплетни прекратились. Брак ее остался загадкой для многих, но люди проницательные поняли ее.

В то время когда начинается эта драма, принцесса Полина была замужем уже шесть месяцев; герцог был где-то посланником. Императору были нужны услуги этого тонкого дипломата. Принцесса жила в Фонтенбло на одной вилле за лье от города. Она обожала деревенскую жизнь. Замок ее был покрыт зеленью; она жила, по ее словам, зарывшись в цветах.

Странная женщина! В этом чудном теле не было жара. Оно было гранитное. Однако черные волосы, греческий нос с дрожащими ноздрями, блестящие глаза, чувственные губы, шея как у афинской куртизанки – все показывало любовь. А она не любила.

Но Фуше разгадал принцессу Полину. Однажды император жаловался на принцессу Луизу, влюбившуюся в какого-то офицера, за которого она непременно захотела выйти, и сравнивал эту восторженную девушку со спокойной герцогиней де Бланжини. Фуше улыбнулся. Император встревожился. Когда его попросили объяснить эту улыбку, Фуше сказал пророческие слова:

– Государь, принцесса Полина – скала, которая воодушевится когда-нибудь и сделается вулканом. Тогда, может быть, вы будете иметь неприятности.

Но до сих пор ничто не оправдывало предвидений министра. Принцесса в отсутствие мужа жила очень тихо, присутствовала на всех празднествах, каждый вечер бывала на вечерах или на балах, а потом с гусарским конвоем возвращалась в свой замок.

Однако в ее обращении приметили что-то необычайное. Она уже месяц скучала и была рассеянна. На балах иногда танцевала мало, а иногда без устали. Очевидно было только то, что принцесса скучала.

В таком расположении духа случай свел ее с Жоржем. Он возвращался в гостиницу вместе с Фоконьяком, а принцессе Полине в этот вечер пришла фантазия заняться благотворительностью. Она пошла пешком по большой аллее, отправив вперед свой экипаж и свою свиту. У принцессы Полины душа была надменная, а сердце золотое. С тех пор как она жила в Фонтенбло, бедные люди благословляли ее. Принцесса заметила недавно под деревьями, окаймлявшими аллею, небольшую хижину лесничего, видела бедную женщину в черном платье с тремя маленькими детьми, вернувшуюся из города со слезами. Собрав сведения, принцесса узнала, что это вдова лесничего. Она получала недостаточную сумму и терпела нищету. Герцогиня взяла с собой пятьдесят луидоров и пообещала себе деликатно подарить их несчастной женщине. Не желая быть обвиненной в чванстве, она решилась войти инкогнито в хижину, куда приносила радость и довольство. Сделав добрый поступок, она возвращалась в город, когда вдруг услышала крики:

– Берегитесь! Берегитесь!

Все бежали со всех ног. Бешеный вол, запряженный в телегу, разломал ее, оборвал веревку, за которую был привязан, и бросался на все, что попадалось ему навстречу. Прохожие бежали со всех ног с криками, бесившими животное еще более. Герцогиня увидела в один миг двоих затоптанных ногами женщин, растерзанного рогами ребенка, мужчину, вскинутого наверх; она сама побежала вместе со всеми. Ей казалось, что вол гонится за нею, и действительно, ее розовый зонтик раздражал зверя. Принцесса пробежала шагов двадцать, но вдруг запнулась и упала. Вол бросился на нее… Но из соседней улицы выехали два всадника, и один быстрее молнии понял, в чем дело, и остановил свою лошадь между волом и молодой женщиной, а сам остался тверд на седле, только высвободил ноги из стремян. Вол направил свои рога на лошадь, но всадник этого и ждал. Он выхватил охотничий нож, заткнутый у него за поясом, и в то время как вол боднул рогами живот лошади, всадник нагнулся и, как каталонский тореадор, вонзил нож в затылок вола. Тот повалился, лошадь также упала. Всадник соскочил наземь и стоял между двумя жертвами этой борьбы. Вол был мертв, лошадь хрипела. Сцена эта была быстрее мысли. Герцогиню схватил второй всадник в ту минуту, когда она вставала, и посадил ее на свою лошадь. Она видела все подробности этой сцены. Несмотря на свое волнение, она видела все и была поражена необыкновенным хладнокровием своего спасителя, который был не кто иной, как Кадрус. Тот среди грома рукоплесканий, поставив ногу на шею вола, вытащил свой окровавленный нож из раны. Герцогиня Полина никогда не видела большей силы, соединенной с большим изяществом. Кадрус вытер лезвие о шерсть вола и спокойно вложил нож в ножны; потом подошел к молодой женщине и, поклонившись ей, сказал:

– Герцогиня, позвольте предложить вам мою руку и проводить вас во дворец!

Фоконьяк – это он держал герцогиню на лошади – поставил ее на землю, и она взяла под руку Жоржа. Она так дрожала, что и говорить не могла. Толпа зевак окружала эту сцену и громко разговаривала. Жорж понял, что герцогиня терпела пытку среди всей этой толпы, и увел ее. Но любопытные следовали за ними. Тогда Фоконьяк поставил свою лошадь поперек улицы и, вынув пистолет из кобуры, зарядил его с величайшим хладнокровием.

– Эй вы, бездельники! – сказал он. – Мало того, что вы не помогли женщине, вы теперь еще беспокоите ее нескромным любопытством… Ступайте домой, негодяи! Если через минуту останется хоть кто-нибудь на улице, я выстрелю в него.

Молодая женщина услышала эти слова, обернулась и очень была благодарна Фоконьяку за то, что он сделал, потому что зеваки хотя и ругались, а разошлись.

Через несколько минут явились экипаж и свита герцогини. Кто-то догадался сбегать за ними. Герцогиня тотчас села в карету, опираясь о руку Жоржа.

– Надеюсь увидеть вас завтра в замке, чтобы поблагодарить, – сказала она взволнованным голосом.

Жорж поклонился. Карета поехала.

Случайно экипаж подъехал к герцогине почти под окнами Жанны и Марии, которые с удивлением видели своих обожателей в таких хороших отношениях с принцессой. Придворная карета, гусары, составлявшие свиту, обращение и улыбки герцогини – все это произвело на молодых девушек, не знавших про историю с волом, глубокое впечатление. Фоконьяк показался Марии почти красивым. Жанна была очень бледна. Развлеченные этим происшествием, друзья собирались уехать, не бросив на окно ни одного взгляда, когда Мария, выведенная из терпения, довольно громко закашляла. Фоконьяк поднял голову и поклонился молодой девушке, которая ответила на его поклон самым любезным образом, а Жорж, которому привели лошадь, вздрогнул, увидев, как Жанна бледна. Он вложил в улыбку всю возможную нежность и сделал молодой девушке почтительный поклон; она слегка наклонила голову, потом отошла от окна, не так скоро, однако, чтобы Жорж не мог приметить, как она покраснела.

Вернувшись в гостиницу, Фоконьяк заметил:

– Любезный друг, ты на дороге, чтобы сделаться министром. В четыре часа ты спас императора, в семь часов принцессу Полину. Тебе остается только оказать какую-нибудь важную услугу императрице.

– А между тем я предпочитаю оставаться Кадрусом.

– А я на твоем месте занял бы несколько должностей. Я попросил бы у императора место министра полиции. Как министр, я преследовал бы Кадруса, а Кадрус наделал бы хлопот министру! – Потом с быстротой ума южных жителей он переменил разговор. – Я думаю о принцессе, – сказал он. – Она влюбится в тебя.

– Может быть, – беззаботно сказал Кадрус.

– Ты ею пренебрегать не станешь?

– Я полюблю только ту женщину, – сказал молодой человек, – которая будет любить во мне не кавалера де Каза-Веккиа, а разбойника Кадруса.

– Я полагаю, ты не скажешь герцогине, если она доведет признательность до любви: «Сударыня, я Кадрус!»

– Почему же? – сказал молодой человек.

Фоконьяк хорошо знал своего друга.

Глава XXII

История ножей

Наполеон обедал дурно… когда обедал один. Каждый знает, что он ел скоро, оставался за столом четверть часа и любил только пирожное. Но угощал он всегда роскошно и великолепно. Быть допущенным к императорскому столу было редкой милостью.

Узнав, что кавалер де Каза-Веккиа спас герцогиню де Бланжини, император позаботился указать за столом место каждому из приглашенных.

Когда два начальника Кротов вошли, двор был еще взволнован происшествием с принцессой. Наполеон хотел, чтобы герцогиня села напротив него, а с каждой стороны от нее был поставлен прибор для тех, в честь кого давался этот обед. Жорж де Каза-Веккиа сел с правой стороны, де Фоконьяк – с левой. Несмотря на все случайности их отважной жизни, оба начальника Кротов не могли не вздрогнуть, когда камер-лакеи произнесли их имена в большой зале Генриха III, где был накрыт обеденный стол. Но это движение промелькнуло как молния. Жорж с надменным равнодушием бросил рассеянный взгляд на великолепный стол. Приглашенные чувствовали, что эти два дворянина делаются фаворитами; они окружили их и спешили поздравить. Жорж сначала был холоден и исполнен достоинства, Фоконьяк был любезен, но как-то надменно.

По этикету все должны были стоять около назначенных мест, ожидая, чтобы сесть, прибытия Наполеона и императорской фамилии. Следовательно, Жоржа и Фоконьяка разделяло пустое кресло, предназначенное герцогине. После короткого ожидания отворилась дверь, которая вела в грот, где на больших балах помещались музыканты. Камергер доложил о его величестве императоре и короле. Наполеон в сопровождении своего семейства и маршалов вошел в залу Генриха III. Он шел, не обращая внимания на головы, наклонявшиеся перед ним, но удостоил только со своего места сделать приветствие рукой Жоржу и Фоконьяку, которые низко ему поклонились.

Императрица не присутствовала на обеде. Пустое кресло между двумя друзьями было занято герцогиней де Бланжини, которую камергер привел к этому месту. При виде Жоржа и Фоконьяка герцогиня вздрогнула с движением досады против императора, который, посадив ее подле ее избавителя, подвергал ее неприятности выносить его любезности, и с досадой на саму себя, потому что к человеку, которому она обязана была жизнью, она испытывала чувство похожее на ненависть.

Садясь в свое кресло, молодая женщина обещала себе сохранять ледяную сдержанность против лести, которой наверняка осыплет ее Жорж. Мысль герцогини состояла в следующем: «Этот человек спас меня. Я хороша и могущественна при дворе. Он знатен, может надеяться заставить себя полюбить и воспользуется своею услугой, чтобы навязаться на мою короткость».

При этой мысли гордость ее возмутилась. Однако молодой человек не переходил за границы холодной вежливости, и герцогиня решилась обратить всю свою любезность на Фоконьяка, которому она не была обязана ничем. Кадрус с одного взгляда угадал поведение, которое герцогиня начертала себе, обижаясь, что молодая женщина сочла его способным воспользоваться оказанной ей услугой. Жорж обращался с нею с холодностью почти надменной, оказывая ей только то внимание и уважение, которые предписывал этикет.

Фоконьяк, напротив, вел себя как маркиз времен Регентства, любезно отвечал на предупредительность герцогини де Бланжини и чрезвычайно находчиво давал ответы на благосклонные замечания императора. Наполеон удивлялся, что маркиз не принимает мер, чтобы не дать угаснуть благородному имени Фоконьяков.

– Государь, – ответил маркиз, – имя Фоконьяков получило начало при Карле Великом, и оно угаснет при Наполеоне Великом! Этого достаточно для фамилии, когда она видела двух величайших гениев человечества.

Наполеон любил тонкую лесть. Сближение между ним и великим императором было для него чрезвычайно приятно. Фоконьяк поднялся на неизмеримую высоту в мнении придворных. Жорж своей сдержанностью, своим непринужденным и любезным обращением оказался совершенно достоин неожиданной милости, доставившей ему место за императорским столом.

– Вы нам обещали, – обратился Наполеон к Жоржу за десертом, – историю вашего чудесного ножа, который оказал нам такую важную услугу, спасши жизнь герцогини де Бланжини, нашей родственницы. Мы охотно выслушаем вас.

– К вашим услугам, государь, – ответил Жорж, поклонившись. – Ваше величество очень милостивы, напоминая мне то, что этот нож сделал для герцогини де Бланжини. Это будет добавочной страницей к его историческому происхождению.

Это было в тысяча двести тридцать седьмом году. Весь христианский мир соединился, для того чтобы помочь сирийским принцам. Людовик Святой имел намерение стать во главе новых рыцарей Крестовых походов. Переходя из уст в уста, известие об этих Крестовых походах против неверных скоро дошло до Востока, который пришел в сильное волнение. Горный Старец – этот царь убийства, как его называют историки тогдашнего времени, – узнал о намерении Людовика в своем страшном разбойничьем гнезде на неприступных Ливанских утесах. Человек этот повелевал фанатическим народом и окружил себя такими приверженцами, которые по его приказанию отправлялись наносить смерть тому, кого он назначал. Никогда убийца не колебался исполнить данное ему поручение в убеждении, что он попадет за это в рай. Горный Старец, узнав о готовящейся экспедиции, собрал торжественный совет, на котором было решено убить Людовика Девятого. Как ни секретно происходило это совещание, сирийские христиане узнали о нем, узнали и о том, что два человека, которым это преступление было поручено, уехали во Францию, при этом переодевшись. Как же их узнать? Весь христианский мир находился в беспокойстве. Людовику Девятому угрожала смерть. Только один Горный Старец мог этому помешать. Тогда-то двенадцать христианских рыцарей решились предпринять то, на что не осмелился бы в то время целый народ. Дело шло ни более ни менее как о том, чтобы ворваться в страшный замок, в котором жил Горный Старец, захватить его и принудить послать новых лазутчиков, чтобы остановить первых, а также добиться от него обещания никогда не покушаться на жизнь Людовика или, в конце концов, убить этого повелителя убийц. Только неслыханная смелость могла исполнить подобное предприятие. Двенадцать рыцарей решились на это. Мало того, несмотря на часовых, карауливших логовище их повелителя, эти рыцари пробрались к Горному Старцу, застали его одного и добились отмены смертного приговора Людовику Девятому. Начальником этой экспедиции был мой предок, государь. Старый сирийский принц знал толк в храбрецах. Он повиновался не страху, а чувству восторга к такой отваге, и захотел привлечь к себе таких людей. «Христианин, – сказал он моему предку, – ты совершил великий подвиг. Все равно к какой религии принадлежит человек, к нему можно иметь доверие, когда он способен на такие вещи для своего государя. Вступи ко мне на службу. Ты получишь от меня почести, богатство, славу. Сверх того я позволю тебе и твоим товарищами свободно исповедовать вашу религию». После отказа моего предка Горный Старец продолжал: «Ну, пусть не говорят, что Горный Старец видел чудеса храбрости и не вознаградил их. Не бойся ничего, христианин, твой король будет спасен. Ты и твои товарищи будете иметь тайное покровительство до тех нор, пока не ступите на землю вашей родины. Через год ты получишь от меня подарок. Этого времени будет для меня достаточно для того, чтобы вычеканить эфес клинка, который я намерен предложить тебе. Я хочу, чтобы работа этого эфеса напоминала всем, и теперь и в будущем, твой благородный поступок. Я хочу, чтобы это оружие переходило из рода в род».