Разбойник Кадрус

Дорогой Фоконьяку пришла в голову мысль.

– Уж это не наши ли? – сказал он.

– Какие Кроты осмелятся действовать без моего приказания? – сказал грозный Кадрус.

– А я почем знаю! Пьяные или влюбленные, а это одно и то же.

– Беда тому, кто осмелился на это похищение без моего ведома!

Фоконьяк громко вскрикнул тем особенным криком, которым начальники призывали Кротов.

Разбойник, стоявший на часах, опрометью кинулся в грабины, где также испугавшийся крика слепой уже подхватил носилки, наскоро сунул в рот кляп пришедшей в себя Жанны, и оба пустились во всю прыть к хижине, где их ждал Гильбоа.

Глава XV

Нищие заставляют запеть других

Между тем Жанна успела кое-как освободиться от кляпа, который второпях слепой не успел засунуть ей в рот как следует, и вскрикнула громко. Жорж и Фоконьяк услышали этот крик. Разбойники снова засунули платок в рот Жанны и спешили как могли, натыкаясь на ветви, спотыкаясь, а лошадиный топот все приближался. Притаившись за густой массой деревьев, разбойники выждали, когда Кадрус и Фоконьяк как стрела промчались мимо них по дороге, а потом слепой сказал:

– Они не такие дураки, чтобы долго скакать по ложным следам! Спустимся в долину по скалам, это будет труднее, но вернее и короче… Когда мы придем в хижину, оставим там нашу ношу, а если эти чертовские всадники найдут, где запрятана девица, мы успеем удрать. Пусть Гильбоа выпутывается как знает!

Гильбоа ждал их, спрятавшись в густой чаще, с маской на лице. На нем был костюм тех работников, которые с незапамятных времен разрабатывают каменоломни в лесу Фонтенбло. Он был так неузнаваем, что сами нищие испугались, когда он показался при их приближении. Но он снял маску и дал им себя узнать. Не обмениваясь с ним ни одним словом, оба разбойника поспешили отнести в хижину свою ношу. Это была жалкая, брошенная избушка, когда-то служившая жилищем семье одного из тех дровосеков, которые посылаются в те места, где им приходится рубить лес. В лачуге были две комнаты. Первая, очевидно, служило общей, а вторая спальней. В глубине последней стояла кровать, сделанная из четырех кольев, вбитых в землю. Переплетенные ветви составляли ложе, на которое недавно была положена свежая солома, прикрытая листьями и мхом. На эту-то постель нищие положили бедную Жанну, разбитую усталостью и оцепеневшую от страха. Полнейшая темнота господствовала в хижине.

Разбойники вернулись к Гильбоа.

– Мы сделали все, – сказал слепой. – Надеюсь, что вы довольны?

– Хорошо! – грубо ответил дядя Жанны. – Ступайте.

Но разбойники были себе на уме. Им хотелось кое-что выклянчить у барона.

– Вам известно, – продолжал слепой. – что когда бывают довольны людьми, всегда дают на водку.

– Уходите! – приказал Гильбоа. – Я уже предвидел ваши требования и приготовил ответ.

Он вытащил из кармана пистолет.

– Если вы не уйдете, – сказал он, – я пристрелю вас.

Негодяи увидали, что Гильбоа не шутит, и ушли. Потом, однако, слепой передумал; ему пришла в голову мысль. Он вернулся.

– Эй, барон! – сказал он.

– Опять? – вскричал Гильбоа.

– Я, пожалуй, уйду, но хотел дать вам хороший совет.

– Хорош совет! – с пренебрежением повторил Гильбоа.

– Да, – ответил нищий, – совет, за который вы, пожалуй, заплатили бы тысячным билетом! Что, если я скажу, например, что вам угрожает опасность… и опасность большая…

«Негодяи! – подумал владелец Магдаленского замка. – Они придумали способ еще выманить у меня денег, растревожив меня. А что, если правда?»

– Ну, говорите! – сказал он.

– А где тысячный билет? – спросил слепой. – Хороший совет за такую ничтожную цену все равно что даром.

Он протянул руку. Барон вложил в нее банковый билет.

– Вот это хорошо, – сказал нищий и рассказал, как они испугались двух неизвестных всадников. – Однако мы вам хотим услужить за вашу щедрость. Ступайте в хижину, и будь я не Баландра – так меня зовут, – если мы не покараулим вас.

Гильбоа сказал себе, что оба всадника придуманы только для того, чтобы вытянуть у него деньги. Он сделал движение, как человек, который позволил себя одурачить, и вошел в хижину. Там он остановился и прислушался. Около хижины все было тихо.

Нищие между тем, притаившись за хижиной, завели между собой спор.

– Экий ты дурак! – говорил калека. – Для чего ты предложил ему караулить здесь? А если всадники приедут?

– Ну что же! – отвечал слепой. – Мы убежим – вот и все. Ведь всадники-то погонятся не за нами, а прежде в хижину пойдут.

– Да к чему же нам здесь оставаться?

– А может быть, он даст нам еще что-нибудь. Кстати, мне еще пришла одна мысль. Напугаем его порядком и заставим убраться отсюда.

– Это зачем?

– Да мы же можем вытащить у девушки серьги из ушей и снять перстни с пальцев. Да нет ли у нее еще в кармане кошелька?

Разбойники, восхищенные этой мыслью, вдруг вбежали в хижину и закричали:

– Спасайтесь, всадники! Скорее, скорее! Мы здесь останемся, покараулим. Если никто не войдет, мы сейчас же за вами прибежим.

Гильбоа, который был самым малодушным трусом, бросился в чащу леса, в ту сторону, которую ему указывали разбойники.

Как только он исчез из виду, они бросились в ту комнату, где на жалкой кровати лежала молодая девушка, бледная и умирающая. Разбойники прежде всего развязали веревки, связывавшие ей ноги, но тут из жадности между ними завязался спор, кому что взять. Спор перешел в драку.

А между тем в лесу было тихо; в хижине никого, кроме них и этой молодой девушки, лежавшей на постели. Разбойники повалились к ее ногам в бешеной борьбе. Странная сцена, которая должна была иметь ужасную развязку.

Глава XVI

Фоконьяк не хочет играть роль Дон Кихота

Вдруг драка прекратилась. В дверь хижины сильно постучали. В пылу драки разбойники не слышали, как подъехали Кадрус и Фоконьяк.

Жалкая дверь была выбита, прежде чем нищие успели подумать о том, как бы им убежать. Оба стали в оборонительное положение, но упали от ударов атамана Кротов и его помощника.

Жорж и Фоконьяк поспешили к Жанне. Вдруг Жорж остановил Фоконьяка.

– Постой, – сказал он. – Эта молодая девушка не должна знать, что будет происходить, а нам непременно надо узнать правду. – Толкнув ногой два бесчувственных тела, валявшихся на полу, он прибавил: – Эти два негодяя всего лишь орудие. Вещи, оставленные в комнате, доказывают это. Для кого действовали они? Вот что нам надо знать… Заставь-ка их говорить!

Фоконьяк дотащил слепого и калеку до стены, к которой и попытался прислонить их. Но они упали.

– Мы ударили слишком сильно, – сказал Фоконьяк.

– Кадрус хочет, чтобы узнавали его руку, когда он бьет.

И он воткнул до рукоятки свой знаменитый нож в горло нищих. По обыкновению, вся кровь жертв влилась внутрь. У негодяев сделались на шеях разверстые раны, как печать, которую Кадрус накладывал на свои жертвы.

После этой казни Кадрус и его помощник толкнули под кровать оба трупа, для того чтобы молодая девушка, все лежавшая на постели и переходившая от одного обморока к другому, не испугалась, увидев их, и начали призывать Жанну к жизни. Но сначала они надели маски, которые постоянно носили Кроты.

Жанна пробудилась как бы от страшного сна. Выйдя из ужасного кошмара, она осмотрелась вокруг. Приметив отвратительные стены хижины, увидев двух замаскированных людей, неподвижных у кровати, она вскрикнула и закрыла руками лицо. Несколько минут прошли таким образом. Почтительное молчание, окружавшее ее, придало ей мужество; она решилась снова посмотреть.

Оба человека, все еще неподвижные, по-видимому, ждали ее приказаний. Наконец Жанна осмелилась.

– Боже мой! – сказала она. – Где я?

– В безопасности, – отвечал нежный и симпатичный голос.

Жанна задрожала при звуке этого голоса. Кровь бросилась ей в лицо.

– Зачем вы принесли меня сюда? – спросила она, немного успокоившись.

– Не мы вас увезли, – сказал опять Кадрус.

– Но кто же были эти люди? Эти отвратительные головы, которые явились с балкона? Эти разбойники, связавшие меня? Где же они?

– Умерли! Умерли за то, что дотронулись до вас, – отвечал Кадрус.

Жанна невольно задрожала при этих страшных словах, но ею овладело доверие; она чувствовала себя в безопасности с человеком, произнесшим их.

– О, благодарю, – сказала она, – что вы освободили меня.

В порыве признательности она протянула руку Жоржу, который почтительно ее поцеловал.

– Вы в безопасности, – продолжал Жорж. – Мы сделаем все, что вы прикажете.

Взволнованная молодая девушка слушала биение своего сердца и молчала некоторое время. Она думала о странности этого приключения и взвешивала обещание Жоржа.

Она поверила им.

– О да! – сказала она наконец. – Мое сердце говорит мне это. Я с вами в безопасности. – Потом, подстрекаемая любопытством, никогда не оставляющим женщин, она спросила наивно: – Для чего вы носите эту маску? Для чего скрываете ваше лицо от моей признательности?

– Это предписывает мне долг.

– Долг?

– Да, – ответил Кадрус, – и даже более чем долг. Роковая судьба разделяет нас. Глубокая бездна вырыта между нами. Тот день, когда вы увидите лицо мое открытым, будет гибелен для меня… Почему знать? Этот день, может быть, будет гибелен и для вас.

Жанна удержала слова, готовые слететь с ее губ. По трепетному волнению груди можно было угадать внутреннюю борьбу, происходившую в сердце молодой девушки. Она хотела настаивать, но не смела.

– Простите меня, – печально сказал Жорж, более взволнованный, чем ему хотелось бы показать. – Простите меня, если я не повинуюсь желанию, которое для всякого другого было бы приказанием. Я сказал: нас разделяет судьба. Никогда вы не должны видеть моего лица. Никогда не должны знать имени того, кто вас освободил.

– Даже имя? – вскричала Жанна со слезами в голосе. – Даже имя, которое я могла бы произносить в вечерних молитвах?

– Даже имя… – грустно ответил Жорж. – Мало того. Если вы можете оказать мне услугу взамен той, которую я имел счастье оказать вам, выслушайте меня. Никто не должен знать о вашем печальном приключении. И ради вас, и ради меня вы должны умолчать о некоторых подробностях. Мы должны привезти вас в замок, если еще не поздно и ничего еще не узнали. Когда явятся слуги, расскажите, что разбойники связали вас, а потом, услышав стук экипажа, убежали. А о похищении не говорите ни слова. Если уже поздно, скажите, что вы выпрыгнули из окна при виде разбойников, что вы убежали, а потом вернулись, когда подумали, что кража окончена. Ваш дядя, все ваши люди не должны знать о покушении, жертвой которого вы чуть было не сделались. Никто не должен знать, что у вас были избавители. Ваша репутация пострадает, если истина обнаружится.

Жанна поддалась убедительному и в то же время повелительному тону голоса, так гармонически раздававшемуся в ее сердце. Она слушала и не отвечала.

– Обещайте! – продолжал Жорж.

– Ах ты лицемер! – бормотал про себя Фоконьяк. – Как же он умеет улестить! Какая трогательная сцена… Я плачу…

Негодяй вытирал своей костлявой рукой слезу, существовавшую только в его воображении.

Жанна вместо ответа снова подала руку Жоржу, говоря:

– Я буду повиноваться.

– Благодарю, – ответил Кадрус. – Теперь нам надо ехать, – прибавил он. – Моя кроткая лошадь отвезет вас.

Он вышел и свистнул особенным образом. На этот зов прискакали галопом две лошади, спрятанные под деревьями и приученные оставаться на месте, не подавая знака жизни. Они приблизились к Жоржу. Он одним прыжком очутился в седле, потом сделал знак Фоконьяку. Тот понял и подошел к лошади своего друга. Преклонив правое колено, чтобы помочь молодой девушке сесть в седло Жоржа, он подал ей левую руку. Она воспользовалась подпорой, так любезно предложенной, и села в седло. Потом он сел на свою нетерпеливую лошадь, и оба всадника поскакали во весь опор. Скакали они так быстро, что Жанна вынуждена была держаться за шею Жоржа. Жорж упивался близостью этого прелестного ребенка, который прижимался к нему скорее с любовью, чем со страхом. Потом вдруг, подчиняясь непреодолимому любопытству, Жанна сказала Жоржу:

– Я хочу видеть ваше лицо.

– Нельзя, – ответил он глухо.

– Хочу! – настаивала она.

Голос ее был так повелителен, что Жорж уступил. Он снял маску. Жанна узнала его и вскрикнула от радости.

– О, я угадала! – воскликнула она. – Мое сердце сказало мне. Это он!.. Это ему обязана я моим освобождением!

Они продолжали бешено скакать.

Фоконьяк следовал за ними, размышляя: «Надеюсь, что брюнетка будет ко мне так же нежна, как эта хорошенькая блондинка к Кадрусу!»

С этой сладостной надеждой приехали в замок. Оба всадника увидали, что замок еще пуст.

Мария де Гран-Пре забилась в угол и решилась выйти оттуда, только услышав голос Жанны, которая тихо ее звала. Так как все слуги из замка были старательно удалены управителем, никто не был свидетелем похищения молодой девушки, никто не видал, как Жорж и Фоконьяк привезли Жанну назад. В нескольких словах объяснив Марии все случившееся, Жорж и Жанна потребовали у нее молчания. Мало того, что люди в замке не могли подозревать о покушении, жертвой которого сделалась Жанна, но условились, что обе молодые девушки согласятся дать себя связать снова, для того чтобы слуги могли быть свидетелями насилия, которому они были подвержены. Тогда все сплетни должны были прекратиться.

Связав обеих кузин так деликатно, как только было возможно, но с проворством, которое могло происходить только от большой привычки, Жорж и Фоконьяк простились с ними.

Они вернулись в свою гостиницу в три часа утра.

Глава XVII

Как Фоконьяк заставлял ходить часы

В гостинице все спали. Оба Крота могли войти во двор, не будучи видимы и слышимы никем, даже конюхами. Эти бедняги ложатся поздно и спят в конюшнях вместе с лошадьми, которые едят, топают, фыркают. Следовательно, конюхи не могли услышать возвращение всадников. Жорж и Фоконьяк могли даже войти в конюшню, взять солому и выйти, чтобы изгладить все следы бешеного бега. Удостоверившись, что никто их не слышал, Кадрус и Фоконьяк осторожно вернулись в свои комнаты. Они нашли в своей передней слугу. Бедняга, лежа на скамье, храпел, как это свойственно пьяницам. Бутылка и стакан, засунутые под скамью, говорили, каким способом спящий развлекался от скуки ожидания. Кадрус, не будя его, прямо подошел к часам и перевел стрелку на половину первого, а потом стал трясти слугу.

– Так-то, негодяй, ты ждешь путешественников! – сказал он.

Сонный не знал, что и отвечать.

– Будешь ты говорить? – в свою очередь спросил Фоконьяк.

– Уже так поздно… – пролепетал наконец слуга, отупев от сна и выпитой водки.

– Как так поздно? – вскричали оба друга. – Пойди посмотри, пьяница…

Фоконьяк потащил несчастного к часам в гостиной.

– Посмотри! – сказал он. – Который час?

– Половина первого, – ответил слуга.

– Повтори! – сказал Фоконьяк.

– Половина первого, – повторил лакей.

– Ну, стало быть, ты пьян, негодяй! И вот доказательство тому!.. – Фоконьяк вытащил бутылку из-под скамейки. – Слушай, – продолжал он, – кавалер де Каза-Веккиа и я, мы прощаем тебе на этот раз.

– Никогда больше не буду, – ответил слуга плаксивым тоном пьяницы.

– На этот раз мы прощаем тебе, – сказал Фоконьяк с суровым достоинством, – а в доказательство выпей остальное и ложись спать.

Он вылил в стакан остаток водки из бутылки. Слуга выпил и шатаясь побрел в свою комнату, между тем как Фоконьяк кричал ему вслед:

– Впредь жди нас терпеливее!

Жорж и Фоконьяк наскоро переоделись, а потом не раздеваясь легли на кровати.

– При малейшем шуме, который покажет, что люди в гостинице начинают просыпаться, надо быть на ногах, – сказал Кадрус своему помощнику. – Мы первыми должны узнать, какие слухи распространятся о происшествии этой ночи. Станут обвинять Кротов. Однако Кроты наказали только жалкие орудие преступления, а теперь нам надо добраться до того, кто их подкупил. Следовательно, нам надо присутствовать при следствии, которое непременно должно произойти.

– Не бойся, – ответил Фоконьяк.

Как человек, привыкший просыпаться при малейшей тревоге, он повернул голову к стене и заснул с совестью доброго гражданина, сделавшего хорошее дело. Жорж, вспоминая о Жанне, напрасно призывал сон и поэтому первым услышал голоса на крыльце гостиницы.

– Не трудно угадать, – говорил голос, – это наделали Кроты.

– Доказательством служит то, – сказал другой, – что они ограбили замок барона Гильбоа.

– Это не может быть, – сказал третий. – В Магдаленском замке большая прислуга.

– Вот вздор! А если Кадрус взял с собой триста или четыреста человек?

– Кадрус не возьмет всей своей шайки из-за какой-нибудь сотни тысяч франков.

– А ты почем знаешь? Уж не из его ли ты шайки?

Громкий хохот зевак, число которых увеличивалось, последовал за этими последними словами. Это было именно в ту минуту, когда Жорж и Фоконьяк появились во дворе гостиницы. При виде таких благородных особ толки прекратились, так что любопытные могли слышать, как они спрашивали у конюхов своих лошадей. Погода так хороша, говорили они, что они хотят сделать утреннюю прогулку. Конюх, который привел лошадей, получил на водку за то, что держал стремена.

– Позвольте спросить, – сказал он, – вы в которую сторону сегодня изволите отправляться на прогулку?

– Для чего тебе это знать, приятель? – спросил маркиз де Фоконьяк.

– Да насчет этой истории…

– Какой истории?

– Вы ведь знаете всех вельмож, – ответил болтун, – следовательно, должны знать и барона де Гильбоа.

– Гильбоа? – повторил маркиз, как будто припоминая.

– Да, Гильбоа. Владельца Магдаленского замка, что на Вальвенской дороге.

– Ну?

– Кадрус с шайкой ограбил замок нынешней ночью. Может быть, вам любопытно поехать туда. И прокурор, и жандармы сейчас едут туда.

Оба друга казались в нерешимости. Конюх прибавил:

– О, будь я свободен, непременно отправился бы туда.

– Ну? – обратился Фоконьяк к Жоржу. – Что скажете, кавалер?

– Я поеду, куда ты хочешь, – ответил Жорж.

– Поедем к Магдаленскому замку, – заключил маркиз.

Оба всадника пришпорили лошадей и исчезли из глаз зевак, которые любовались, разинув рот, быстрым бегом их.

Только они удалились, как один из слуг гостиницы, шпион Фуше, написал рапорт о всех путешественниках, находящихся в гостинице. Об обоих Кротах там была такая фраза: «Вернулись в половине первого. Уехали на рассвете гулять. Будут присутствовать при следствии в Магдаленском замке».

Глава ХVIII

Тревога

В замок прежде всего воротился привратник с своей благородной семьей. С беззаботностью людей этого сословия все легли, не приметив и не подозревая ничего. После привратника пришли влюбленные, лакей и горничная. Пьер пошел спать, а Лизетта взглянула на комнату своих барышень и увидала у них огонь. Потом она с удивлением стала прислушиваться. Она не слышала, чтобы молодые девушки разговаривали и смеялись, как они это делали всегда. Она смутно стала подозревать что-то и приложила ухо к дверям комнаты молодых девушек. Опять ничего не слыша, она решилась посмотреть в щелку. Потом вскрикнула.

Прибежал с метлой привратник, но при виде веревочной лестницы, свисавшей с балкона молодых девушек, он уронил метлу. Как! Ему поручено караулить, а он не исполнил своей обязанности! Воры забрались в замок ночью. Его все поднимут на смех. Может быть, барон Гильбоа прогонит его. Голова и поумнее головы честного привратника могла бы вскружиться. Он дрожал и не находил сил спросить совета у своей почтенной супруги, без воли которой он никогда не решался ни на что. Это было свыше его сил. Он бросился в комнату барышень. Так же как и горничная, он увидал Жанну и Марию, все еще лежащими на ковре. Он так дрожал, что не мог помочь горничной развязать молодых девушек. Если послушать храброго цербера, то до обеих жертв дотрагиваться было нельзя. По его мнению, никто не имел на это права. Это должна была сделать полиция. Но вместо рук он помог громким голосом, которым одарила его природа, и закричал во всю силу своих легких:

– Помогите! Убивают! Пожар!

Скоро дом стал походить на улей, потерявший свою царицу. Прислуга сбежалась со всех сторон. Все кричали без толку, женщины плакали, мужчины ругались.

Наконец приход Шардона прекратил этот всеобщий шум. Управитель замка, ожидавший эту суматоху, приготовился разыграть роль горестного изумления. Ему это удалось без труда. При виде связанных молодых девушек, при виде спокойствия, с каким его приняли Жанна и Мария, говорившие, что они только испугались, а вреда никакого не было, у Шардона выразилось на лице такое смятение, что обе кузины, чувствовавшие до сих пор инстинктивное отвращение к управителю своего дяди, изобразили, будто видят истинную привязанность на его расстроенном лице.

Шардон же ничего не понимал. Что значило спокойствие Жанны?

Чтобы скрыть свое смущение, он почтительно наклонился и поцеловал руки молодых девушек, дружески протянутые к нему.

Но надо было действовать. Прислуга между тем, пользуясь молчанием управителя, шумела и наконец стала требовать жандармов. Слово «жандармы» всегда имело влияние на Шардона. Он тотчас распустил всех слуг, говоря, что один Гильбоа имеет право распоряжаться.

– Надо ждать его! – прибавил Шардон.

Потом, когда в комнате молодых девушек осталась только одна горничная, Шардон пошел к своему хозяину, который вернулся потихоньку, не примеченный никем по милости суматохи, господствовавшей в доме. Шардон нашел его лежащим на диване. Он был расстроен и смущен.

– Что же это вы? – сказал ему управитель, вернувший себе все свое хладнокровие. – Нельзя терять ни минуты.

– Как? Что такое? – спросил Гильбоа.

– Разве вы не понимаете, что вам надо сейчас бежать к вашим племянницам?

– К моим племянницам! Но разве Жанна вернулась?

– Она в своей комнате.

– Это невозможно! Я был вынужден оставить ее в хижине и вернулся посмотреть, что происходит там. Я нашел нищих убитыми и убежал. Жанна не может быть здесь.

– Она в замке! – повторил Шардон повелительным тоном. – Ее нашли связанной.

– Связанною?

– Да, на ковре в ее комнате, возле кузины.

Гильбоа терялся в предположениях. Управитель продолжал:

– Пока нет никакой нужды выяснять, как вернулась ваша племянница. Главное, отправляйтесь к ней и постарайтесь выпросить у ней прощение, если она вас узнала.

– Но она не могла меня узнать, когда я сам ее не видал.

– Как?

– В то время когда я собирался войти в ту комнату, где она лежала, я вынужден был убежать. Мои сообщники сказали, что слышен шум. Я испугался и спрятался. Потом, боясь, что нищие меня обманули, я вернулся. Жанны не было, а вместо нее лежали два трупа. Когда я бежал сюда, то встретил двух всадников, скакавших опрометью в Фонтенбло. Я тотчас бросился в ров, они проскакали мимо и не видели меня.

– Вы узнали их?

– Нет. Они были закутаны в широкие плащи, а лица закрыты шляпами.

– Впоследствии вы постараетесь разгадать эту загадку, но теперь ступайте к этим девицам.

Шардон помог барону переодеться, и через несколько минут Гильбоа с родительским выражением на лице и со слезами в голосе обнимал Жанну и Марию, говоря им:

– Будьте уверены, бедные дети, что сердце мое живо чувствует смертельный страх, который вы должны были испытать при виде этих злодеев. Но уверены ли вы, что их было только двое?

– Только двое! – ответила Мария. – Проживи я хоть сто лет, а все будут у меня пред глазами отвратительные головы этих чудовищ.

– Итак, вы могли бы их узнать? – спросил Гильбоа с беспокойством, которое могло быть принято за желание узнать истину.

– Я не знаю, – ответила молодая девушка. – Я только помню, что они были такими страшными! Я не думала, что на земле могут существовать такие ужасные чудовища. Только в шайке Кадруса можно найти подобных злодеев.

Облегченный этим ответом, дядя сказал, подняв руки кверху:

– Хвала Господу Богу за ваше освобождение! Вы сказали Шардону, – стал он опять допрашивать молодых девушек, – что они только связали вас и сунули вам в рот кляпы, а ничего не украли?

Вместо ответа Жанна и Мария указали на вещи, лежащие на столе. Барон и Шардон, подслушивавший за дверью, удивились смелости, с какой Жанна лгала. Эта ложь тревожила их.

– И они не сделали никакой попытки, чтобы вас увезти? – продолжал Гильбоа.

– Никакой, – смело ответила Мария, вспомнив обещание, данное Жоржу и его другу. Она даже прибавила: – Для чего же было этим разбойникам?..

– Почем я знаю, – ответил дядя. – Может быть, для того чтобы потребовать от меня выкуп, который, конечно, я отнес бы им, как бы ни значителен он был.