Шелопут и фортуна

Сегодня первый день сидел в редакции, правил какие-то письма, писал подписи под клише, проклинал все на свете и испытывал какую-то слякотную сентябрьскую скуку. Все же до чего замкнуто живут в больших редакциях и до чего скверно вращаться среди одних старших товарищей. Каждый тебя поучает, как ребенка, преподнося самые элементарные вещи вроде того, что газета – мощное оружие партии, или же смотрят на тебя, как на бутылочное стекло. Ну ладно, это я тебе уже не хотел писать. Написалось само собой.

На вокзале в Челябинске мы с тобой так и не договорили… Так вот, продолжаю тему. Твое беспокойство вполне понимаю и оправдываю его. (Тема такая: Галина, полагая, что вряд ли я скрою от Доброхотова нашу тайную с ней любовь, не хотела, чтобы о ней знал кто-нибудь еще. – А. Щ.) Но оно не имеет оснований. Такие вещи я бы сам не доверил М., по крайней мере, в настоящее время. У него иногда не хватает чувства такта, чувства меры. Ну, еще осталось выразить восхищение по поводу проницательности Галочки! Кстати, передай ей привет и самые лучшие пожелания. Она мне желала счастья при расставании в редакции «Комсомольца». Не знаю, будет ли оно. Я теперь осторожен к женским пожеланиям. Как-то свердловская Галочка пожелала мне удачи перед экзаменом по диким народам, и я его завалил.

Кончается бумага, новый лист брать не буду, хватит с тебя. Попробуй-ка ты написать столько!

Лёня».

«Привет, старина! Тебе, очевидно, хорошо живется, коль ты совершенно игнорируешь своих свердловских друзей. Или совершенно иссякли мысли? Что ж, это тоже случается от хорошей жизни! Пописывает что-то о металлоломе, отбивает жен у кандидатов философских наук, а остальное его и не касается… Хорош гусь!

Впрочем и я не лучше, правда, по отношению к другим. Ну, довольно упреков. Перехожу к делу.

Ты знаешь, у нас на курсе чудеса! Дней пять тому назад родился хорошенький, миленький… Кто бы ты думал? Ни за что не угадаешь! – Коллективчик. Правда, период внутриутробного развития неестественно затянулся – почти четыре года – но, слава богу, роды наконец состоялись, и коллективчик родился премиленький. Пестовать и хранить его поручили Солоницыну.

Схватки начались недели две назад, после выборов курсового бюро. Кто-то предложил съездить в колхоз с концертом. Каким-то чудом эту идею поддержали. И вот каждый вечер стали собираться в красном уголке на репетиции. Допоздна нестройно горланили песенки. Твой покорный слуга выбился в солисты… До самой последней минуты я относился к этому крайне иронически и на репетиции являлся, сказать по совести, больше из-за Надюшки.

Но вот в субботу двинулись в колхоз. И вообрази – собралось 32 человека! Больше того, обещанная машина из колхоза не пришла, так мы доехали автобусом за свой счет – представляешь энтузиазм! Поистине пробуждаются черты человека коммунистического завтра. Не ездили с нами только трупы вроде Дм. Бычкова. В субботу вечером дали концерт в колхозе-миллионере. Между прочим, в концерте были заняты все 32 человека. С нами ездил Купченко, так и тот нашел себе работу – открывал и закрывал занавес. После концерта председатель отвалил нам 300 рублей. Так что мы решили и впредь ездить только в экономически сильные колхозы.

С нами ездил наш куратор П-в. Это новый тип на кафедре, так что ты его очевидно не знаешь. Удивительное бревно! Вечером после концерта нас несколько человек решило выпить где-нибудь на лоне природы, так он преследовал нас в одном нижнем белье. Мы скрылись в баньке у сторожа, запалили огарок свечи и в эдакой романтической обстановке распили две бутылочки, перекурили, поговорили со стариком-сторожем и отправились в правление, где был наш ночлег. Часов до трех ночи пропели, и охрипли до того, что на следующий день, давая концерт в другой деревне, кое-как справились со своей программой.

Короче, поездкой все остались страшно довольны. Много шутили, создалась атмосфера любви, дружбы и взаимопонимания. О себе писать не буду. Думаю, догадаешься сам. Уж раз я так восторженно отзываюсь о поездке, значит, она и для меня лично прошла неплохо.

Да, еще одно чудо! В воскресенье сам П-в поставил нам по 150 граммов. Возвращались на колхозной машине. Снова песни и дружественная атмосфера – каждый устраивался на дорогих ему коленях, кто поскромнее – на груди. В довершение всего уже в общежитии наконец собрались вместе и устроили торжественный банкет в честь рождения коллектива две враждующие комнаты: 55-я и 10-я (мужская и женская. – А. Щ.).

…Какие еще новости? В газете «Год четвертый» поместили крамольный фельетон Л. Ероховца, но наши девушки так перепугались, что сорвали его раньше, чем кто-нибудь с кафедры успел прочесть его. Вот как запугали нашего брата (скорее, нашу сестру)!

Ах, ты черт! Самое главное чуть не забыл. Ты, Сашка, помнишь песню «Пускай о нас в газетах не напишут, когда по Дерибасовской идешь…» и т.д. Так вот, в газетах о нас все же написали. Правде, в многотиражке «Уральский университет», но все же… Появилась зарисовка о нашей поездке В. Логинова. Мало того – даже фотография с изображением «самых голоситых». Цитирую Логинова: «Песню Мурадели «Россия» запевают самые голосистые Леня Доброхотов, Галя Григорьева и Юра Зотов». На наш взгляд, это самый удачный абзац. Наконец-то и я понял, что значит попасть в газету и что значат домыслы нашего брата-журналиста.

…Сейчас пишу под аккомпанемент лекции Курасова. Какая скука! Каждый изобретает, чем бы заняться. Всех остроумней оказался Юрок Высоцкий. Он решил записывать лекцию левой рукой и сейчас, высунув язык, выводит какие-то каракули. Этот штрих дан специально, чтобы ты не особенно обольщался и трезво воспринимал нашу жизнь со всеми ее плюсами и минусами.

Еще одна приятная новость! Встал вопрос о моем отчислении из университета, если я к понедельнику, т.е. к 13 апреля, не сдам зачет по теории и практике. Помнишь, еще прошлогодний? Выплыл-таки окаянный. А я уже забыл о нем думать.

А вчера, Сашка, мы закончили военку. Вот это поистине чудеса! Итак, это письмо тебе пишет, в сущности, уже готовый младший лейтенант артиллерии.

Что новенького у тебя, кроме статьи «А где он ЛОМ-то? Нет его!» Как работа в новом отделе? И вообще все КАК? В свободное время почитываю материалы Г. Режабек: «На крыльях любви» и проч. Крепнут крылья, крепнут…

В субботу у нас в общежитии был весенний бал. Присутствовал почти весь наш курс. От танцев получил редкое удовольствие, ибо танцевал с Леночкой Казанцевой. В танце она изумительна! А в конце вечера влюбился в одну биологиню с четвертого курса: беленькая, миленькая, тоненькая и зовут Галочка! Сейчас серьезно задумался… Впрочем, скоро в клубе Дзержинского вечер интернациональной дружбы, и Берта обещала билеты.

Ну, ладно, Александр! Пора мне закругляться, а то я способен так писать без конца, ведь лекции длинные-предлинные, а блокнот у меня толстый, и вырывать из него листы я могу еще очень долго. С ответом не слишком задерживайся, а то мне придется писать статью: «А где он ОТВЕТ-то? Нет его!» Передавай приветы коллегам из «Комсомольца».

«Сашка, привет! Сегодня пошли восьмые сутки моей лагерной жизни. Только восьмые! Но за это время всякая иная жизнь отодвинулась так далеко, что я совершенно позабыл о существовании Свердловска, Челябинска и прочих объектов. Как неодушевленных, так и одушевленных, с коими ранее неразрывно было связано мое бытие. И вдруг сегодня по радио я услыхал какую-то песню о ракете в исполнении нашего хора (он сейчас еще в Москве), и в памяти моей неожиданно четко проявились картины милого вчера. Я хлопнул себя по лбу, отчего моя пилотка съехала на два сантиметра с отведенного ей по уставу места, и воскликнул: Почему бы мне не написать чего-нибудь Сашке?! Как развилось действие дальше – ты догадываешься…

Ну, тебя очевидно интересует, как мы живем. Что ж, живем великолепно: трижды в день в строю топаем в столовую, причем непременно с песней. Это ничего, что ни у кого нет ни голоса, ни слуха – ори знай громче. Если ты хочешь испытать, хорошо это или плохо, попробуй каждый раз, идя в столовую и возвращаясь назад, орать одну и ту же песню, например: Руку жала, провожала. Посмотрю, что ты запоешь через недельку. Впрочем, это незначительная деталь. О других деталях и писать нет охоты. Гораздо лучше вспомнить несколько строк из одного малоизвестного поэта:

Пойдем за березовым соком,

Забыв неполадки в быту…

(Из стихотворения нашего однокурсника Саши Антонова. – А. Щ.)

Итак, Саша, идем за березовым соком: сегодня у всех у нас праздник – приняли воинскую присягу на верность Родине. Так что теперь я гражданин Союза Сов. Соц. Республик, вступивший в ряды вооруженных сил. Если ты, получив это письмо, перевернешь на своем письменном столе несколько календарных листков назад, то убедишься, что сегодня – это воскресенье. Вот почему мне удалось выбрать свободное время для сочинения этих строк. Впрочем, через 15 минут заступаю на вахту – я сегодня дневальный.

Продолжаю ровно через сутки, окончив дневалить. 16 часов простоял под грибком на передней линейке и опять-таки вспомнил пару строк из Межирова:

На передней линейке песок золоченый,

Днем и ночью там ходит дневальный ученый…

Ну, теперь, кажется, вдоволь нацитировался…

Я думаю, при желании ты еще успеешь черкнуть мне пару строк в лагерь… Ну, Искандер, форсирую конец. Будь здоров! Рядовой Доброхотов».

«Сашка, привет! Уже шестой день «слушаю» лекции (ну, ты знаешь, как их обычно слушают!). Доцент А-ий читает что-то из исторического материализма. Как всегда, блестяще противен! Встреча в Свердловске с однокурсниками была довольно шумной и, быть может, даже радушной. Мужская половина нынче порадовала меня больше. Женщины, как всегда после практики, открывают новые таланты как в своей среде, так и в среде нашего брата, а потому опротивели мне довольно быстро. Кстати, лично мне говорят комплименты: якобы похорошел и вроде ростом стал выше. Это изволила заметить известная тебе Надюшка.

Валентин Логинов влюблен… Взял штурмом какую-то биологиню, но закрепиться на занятом рубеже, кажется, не сумел. Советует и мне обзавестись чем-нибудь, ибо уже сезон.

…Рассказ «Безумец» прочитал Ю. Высоцкому. Ему не нравится идея и публицистичность стиля. Но наш милый Юрок оказался очень своеобразным критиком: мне в пример он все время ставит себя. Что ж, может быть, ему на это дает право более солидный стаж прозаика! Во всяком случае, я улыбался.

Обстоятельный Зуев, как всегда, разложил все по полочкам и внес в дело ту ясность, которая меня всегда немного отпугивала. Очень много дельного сказал он, но не все меня устраивает. У меня сложилось мнение, что если неукоснительно следовать его советам, то получится голая схема, отвечающая всем требованиям к рассказу, а потому страшно скучная.

Димка требует больше мыслей – и усилить все сильные места! Говорит, что рассказ хороший, но его надо сделать еще лучше. Вот и попробуй что-нибудь возрази!

Оригинальной оказалась Людочка Глушковская. Она заявила, что я написал его несерьезно. Я сказал: напротив – очень серьезно. Она сказала: Тогда это не в твою пользу. Обвинила меня в том, что вся ситуация не жизненна и что я не знаю медицины. На что мне пришлось поинтересоваться, при чем тут медицина? Короче говоря, после непродолжительной литературной дискуссии с этой особой, которая закончилась, как ни странно, очень прозрачным, прямо-таки нейлоновым, как любит выражаться Димка, намеком на какие-то симпатии к твоему покорному слуге, я подверг сомнению ее художественное чутье (а она, очевидно, мое; что ж, закономерно).

Ты не можешь себе представить, как он мне опротивел, и я уже не в силах работать над ним. А противоречивые суждения о нем до того наскучили, что я бы очевидно сошел с ума, если бы не прекрасное свойство нашей памяти – забывать. Строго придерживаюсь правила: выслушай десятерых и поступи по-своему! Остальные рассказы никому не читал. Хватит с меня критики!

Между прочим, влопался в историю: выбрали меня снова в бюро. Все шуточки маленькой Софи.

…Еще одна новость: ходят слухи, что газету «Резинщик» собираются прикрыть. В связи с этим Еранцев находится в некотором смятении. (Этот наш однокурсник сменил меня в должности ответсекретаря заводской многотиражки. – А. Щ.). Кстати, о Еранцеве. Этот наглец приударил знаешь за кем? За той самой химичкой, которая тебе известна под дипкличкой «Девушка из-под фикуса».

…Почти две недели прошло, как я закончил вышепрочитанные тобою строки. И потом все то не было времени, то еще что… Что появилось новенького? Почти ничего, если не считать, что меня вызвали в партбюро, и мы всем курсом собираемся выехать на субботу и воскресенье в деревню с концертом и прочими вещами. Провели одну репетицию, но коей с прискорбием было отмечено досадное присутствие вашего отсутствия, ибо музыкант, которого откопали где-то на первом курсе, представляет собой довольно безутешное зрелище.

…Решил немного поиграть на нервах у Димки, и потому каждый день объясняюсь в любви Галочке Б. Дарю ей яблоки, взамен получаю улыбки, так что, как видишь, товарообмен на высоте. А вообще-то жизнь внешними событиями довольно бедна. На курсе ведем борьбу за упразднение курсовой работы. В успех не очень верю…

Привет Галочке Режабек от юного оптимиста (т.е. меня)… Ну и общий приветик всей редакции.

Леон Д'обр де Котэ».

«Ну, старина, уважил! Четыре странички великолепного тексту, да еще и неожиданно! Смело причисляю твое творение к произведениям искусства, ибо внезапность и неожиданность – непременный атрибут подлинного искусства. С ответом поспешил не из-за тщеславного желания предстать гением пред твои очи, а единственно с целью дать и тебе шанс проявить это достойное изумления качество.

Как и подобает всякому добропорядочному эгоисту и зоологическому индивидуалисту, начну с описания собственного я, т.е. постараюсь изложить собственные мысли, чувства, переживания, деяния и намерения. С мыслями, правда, у нас сейчас туговато, ибо ведем, по митькиному выражению, животный образ жизни: вспомнили доброе старое время и старый испытанный термин «снятие противоречий» (этой формулой в нашем тесном кружке обозначалась выпивка. – А. Щ.). Чувства – вещь преходящая и довольно мимолетная, поэтому с ними может произойти целая серия метаморфоз прежде чем это письмо попадет в твои руки. Переживания – мелки, намерения же как раз наоборот, а если учесть тот факт, что все еще намереваюсь серьезно взяться за учебу, то ты сам понимаешь, какую уродливую форму приняли эти самые намерения.

Последнее время забурлила у нас комсомольская жизнь. Дело даже чуть не дошло до экскурсии в морг, но в результате долгих прений решили ограничиться анатомическим театром. Меня туда Ира Рупасова отнесла на руках – экая силища! К человеку теперь отношусь в высшей степени иронически, а в медичек больше не влюбляюсь – от них от всех за версту разит формалином.

…Вообще тема смерти властно вторгается в число наиболее популярных тем на курсе. Я, как член бюро, конечно, очень обеспокоен этим. Намерен выжигать эти настроения каленым железом. Ведь до чего дошло дело! Провели анкету: «Что бы ты сделал, если бы узнал, что завтра умрешь». Это мероприятие позволило выявить наши низменные вкусы: ответы в разных вариациях в основном сводились к одному – в последние сутки как можно больше урвать у общества его благ, и никто не выразил желания последние часы хорошо потрудиться. Некоторые даже вознамерились в последнюю ночь обмануть девушку. Один только Митя оказался на высоте – решил, прощаясь с людьми, с дорогой сердцу профсоюзной организацией, уплатить на два месяца вперед членские взносы.

Я лично объясняю это тем, что его сейчас облагораживает любовь. К кому? Ты это знаешь. Митя – образец постоянства. Что же касается Галочки, то я могу делать лишь умозрительные выводы. Последнее время она стала очень жизнерадостна, но в субботу и воскресенье попрежнему пропадает у «тети».

Ну, что еще необычного? Ах, да! Сегодня, после двухгодичного перерыва, написал стихотворение. Величайшая абракадабра. Сам ничего не понял. Однако Митька убил совершенно. Он заявил: Создается впечатление, что ты вновь начинаешь свой творческий путь. Я побоялся, что он начнет объяснять мне, что такое рифма, а потому проворно отобрал опус. Ну, вот и гора с плеч! Больше за поэзию не берусь. В смысле творчества сейчас в апогее Высоцкий. На моих глазах написал два рассказа, и оба красными чернилами.

Пятого декабря думаем в узком профессиональном кругу отметить день Конституции русскими пельменями и русской водкой. В этом профкругу я был бы не прочь видеть и вашу высокую особу, но сам знаю, что это утопия.

…Сашка! Тебе не повезло. Писал, писал я это письмо и потерял его. Нашел только сегодня, т е. 4 декабря. За этот месяц у нас прошла целая серия комс. собраний. На одном защищали Л. Кудрявского, А. Солоницына, Л. Ероховца и Ю. Шипачева. Их за «пьяный разгул» хотели выгнать из общежития. Удалось отстоять. Коллектив – сила!

Да, только что я тебе сообщил, что зарекся писать стихи после Димкиных критик, но как назло на второй же день написал еще одно. На этот раз Митьке оно понравилось, но я имел глупость прочесть его двум девицам: Евсеевой и Тристан. Они ничего не поняли и жестоко ругали меня. Вера даже перешла на «личности» и чуть не поставила вопрос о моем моральном облике. Дебатировали с ними четыре часа. Кончилось всеобщим примирением. Любопытство, наверное, твое разжег, а потому приведу его здесь.

Была теплота с поволокою.

Ушла, прошумела, спеша.

Промерзшая и одинокая,

Куда тебя спрятать, душа?

Даже фату иронии

Временем решетит.

Встали усталые кони и

Призрачный сгинул гид.

И на дорогу звонкую

Выбросило в мороз

Гнаться за пятитонками,

Путаться меж колес.

Что-то искать, заискивать,

В лицах не видеть лиц,

И от восторга взвизгивать,

Падать публично ниц.

Было когда-то обещано,

Знали когда и как…

Где-то в какую-то трещину

Дует и дует сквозняк.

…Десять страниц с тебя хватит? Трижды обнимаю. Леон.

УрГУ. Лекция по истории зарубежной журналистики. Читает Кельник.

Недавно танцевал с В. Размотаевой. Справлялась о тебе: не женился ли? Я сказал: нет, но любит. У ней 1-й разряд по гимнастике. О пустяках говорить теперь с ней можно».

III

Странно, я совсем и видимо давно забыл о Размотаевой. Интересно, что̀ еще испаряется из памяти в первую очередь? И кто или что устанавливает такую очередь?

…В крупных, но все же замкнутых сообществах, например, факультетских, случаются необъяснимые психические поветрия, возникающие вокруг неких личностей. Вряд ли стоит задумываться о причинах явления. Просто упомяну, что оно возникло с появлением в нашем гуманитарном корпусе Кали Размотаевой, филологини, учившейся на курс ниже нас. Вокруг нее, девчонки, конечно, привлекательной – более выразительный эпитет был бы преувеличением, – но державшейся с самонадеянностью отменно вышколенной принцессы, как раз и возникли завихрения почитаний и влюбленностей. Вечно склонный к скептицизму наш однокурсник Юра Зотов, глядя на это, с мефистофельским смехом то и дело возглашал: «Ну, размотаешься!..»

Признаюсь, я не устоял против этого вирусного (нет, скорее «нейронного») недуга. Как водится, «невзначай» познакомился, проявил живое внимание к ее «прошлому и настоящему» (и ничего не запомнил, кроме того, что работала пионервожатой), к текущим академическим успехам. Стал ее вылавливать на факультетских и университетских мероприятиях, на спортивных ристалищах – она была спортсменка, комсомолка…

Вот-вот, именно комсомолка! Мы все были членами ленинского коммунистического союза. И никто в этом не видел ничего плохого и ничего хорошего. Это было привычно, как прививка против оспы, которую делали и в младенчестве, и в детстве и уже в студенчестве. И так же, как нас миновала оспа, мимо мозгов пролетали с малолетства набившие оскомину словеса, которыми всех пичкали идейные пастыри и которые мы сами в нужных ритуальных моментах бубнили, как «Отче наш» Максим Горький, когда еще не великим пролетарским писателем, а подневольным ребенком заучивал молитвы и вместо непонятного «яко же» вставлял: «Яков же» или «я в коже».

И вдруг… Мы с Размотаевой возвращались из главного университетского здания, где в клубном зале посмотрели новый фильм «Дом, в котором я живу». Он нам понравился. Но, как выяснилось, по-разному. Я уж и не помню своих слов, но сказанное мною показалось ей крамольным. И, Бог мой! Из ее прелестных уст полилась речь, достойная профессорской кафедры по ОМЛ. Однако произносимая не нудно – за преподавательский оклад, не безучастно («так надо» по программе – не только учебной), а пылко и, главное, в сугубо личном разговоре с близким (так мне, торопыге, уже хотелось верить) человеком, совсем не похожим ни на «секретного сотрудника» (сексота), ни на субъекта в неполном душевном здравии! Я был ошарашен. Никогда в приватной, частной жизни такого не слышал. Попытался съюморить. Куда там! Стало еще хуже: «Вот вы все такие». Вспомнил, что она была пионервожатой, и всплыло: «Ему и больно, и смешно, а мать грозит ему в окно». Только «матерью» оказалась милая девушка, а дворовым воспитуемым мальчиком я.

Именно этот эпизод отношений с милой Калей осел в памяти. Но, видимо, были и другие, о чем свидетельствует запись в моем студенческом блокнотике, который служил подобием и хаотичного дневника, и хранилищем мудрых мыслей, почерпнутых в читальном зале, и собственных озарений – зачатков будущих… чего? Философских трактатов? Юмористических романов? Нравоучительных пьес?.. Благие намерения студентов первого и второго курсов всегда широкомасштабны.

И вот оно – зафиксированное впечатление от давней и позабытой встречи: «Как говорится, «не сошлись». Опять изрекла – и опять прописную истину. Уж лучше бы и не говорила. Ведь я не просил… Кажешься воплощением прямолинейности – вроде железного метра. Откуда в тебе это? Самое печальное, что ты не обманываешь, не представляешься передо мной».

Однако, видимо, и Размотаева оказалась склонной к развитию. По крайней мере так я заключил, прочтя в приписке к доброхотовскому письму: «О пустяках говорить теперь с ней можно»…

Ох уж этот блокнотик. Я его откопал, можно сказать, по случайности, но – счастливо. В моей изрядно поношенной, но тем не менее самодовольной голове и мысли не было, что в нем, заполненном полуученическими каракулями, могут быть версии ответов на вопросы, возникшие у меня вчера, а то и сегодня. В первую очередь – обо мне само̀м, любимом… И вот я размышляю, связана ли вышеприведенная запись о «воплощенной прямолинейности» приглянувшейся девушки с приведенным тут же наблюдением Эдмона де Гонкура, касающимся интеллигентных женщин с «одинаковыми, наперед составленными мнениями обо всем не свете, по заимствованным штампам, – ходячий формуляр умственных интересов, катехизис мыслей порядочных людей. Они не осмеливаются обнаружить того, что бунтует, возмущается, дьявольствует в их мозгу, что могло бы показаться странным, ненормальным, эксцентричным, наконец – непохожим на то, что думают им подобные».

Это далеко не одна цитата о сущности женщин из приведенных в блокнотике. Вот из «Преступления и наказания»: «…и к тому же она казалась гораздо моложе своих лет, что бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений, чистый жар сердца до старости». Интересен комментарий к выписке: «Кажется, точно то же в тех же словах – у Толстого в «Анне Карениной» – про Облонскую». И на этой же страничке: «Преступл. и наказ.», Гослитиздат, 1948, стр. 244. – Абсолютное повторение 50 строк из «Униженных и оскорбленных». Там, кажется, частный сыщик, здесь полицейский чин Порфирий – говорит то же». Забавная наблюдательность. Проверить бы! Вот только когда…

Но тут есть и более важное: кажется, найден ответ на вопрос, который я задавал себе в начале этой главы: какая сила постоянно выталкивала меня из чего-то обжитого, милого в нечто иное, неосвоенное и, возможно, неуютное? «Должен тут быть корень, должно найтись причинное слово». Нет, слово еще не найдено. А причина…

Из писем Доброхотова можно составить впечатление, что мы, как он любил выражаться, «вращались» в среде, одержимой сочинительством. Так оно и было. Наверное, больше половины из нас писали стихи. Я не числился в стане стихотворцев. Потому что никогда и никому не показывал свои опыты в этом жанре. Более того, не записывал их, а держал в памяти, пока не выветрятся. Я, с малолетства заядлый читатель, знал их цену, и стоило ли ее подтверждать еще и мнениями других?

Однако автографы двух опусов обнаружились в моей многоликой записной книжке. Один из них, отбросив (отнюдь не ложную) стыдливость, приведу.

Я – за движенье!

Вперед ли, назад –

мне безразлично, это не меряю.