Научите своих детей

– Что тебя беспокоит?

Когда Бог задавал вопросы, Томас невольно отворачивался в сторону, дабы не ловить на себе его интересующийся взгляд.

– Я не знаю, как это объяснить..

Дураку понятно, что все, что я объясняю про тогдашнее состояние Тома, на сам момент происходящего было никому не известно – Томас не знал, что ему ответить.

– Ты спрашивал у неё совета?

– Да, – сразу проговорил Томас.

– Ты стоишь перед выбором?

– Да, именно так.

– Значит, ты бьёшься между тем, как хочешь ты, и тем, как хотела бы она?

«Поразительно»

– Именно так.

Мужчина остановился. Том прошёл несколько шагов и, развернувшись, посмотрел на него.

– Кем она была для тебя?

– Разве ты не знаешь? – нагло спросил Том.

– Мне кажется, даже ты не знаешь ответа на этот вопрос.

Том обомлел. Неужели он прав?

– Я не хотел исповедоваться..

– Но ты пошёл за мной.

– И..

– ..в любой момент можешь уйти. Тебя никто не держит.

Старик ухмыльнулся, поднял взгляд в сторону рассвета и пошёл дальше по дороге.

Томас вынужден был смотреть ему вслед – будто его последний шанс отдалялся от него всё дальше и дальше, без малейшей возможности на ещё одну встречу.

– Стой! – Том бросился вдогонку.

Бог остановился, развернувшись в пол-оборота, Томас упал на колени пред ним.

– Ответь мне, прошу, – тяжело дыша, говорил Поулсон, – стоит ли сворачивать с того пути, каким я шёл всю жизнь, какой путь ты мне дал?!

Бог посмотрел на него и рассмеялся, затем достал из-за спины свою большую ладонь, положил ему на голову и заговорил:

– Ты ещё слишком молод, сын мой – дорогу себе простелил ты сам, и никто иной тебя за руку по нему не вёл.

С этими словами от слегка оттолкнул голову Томаса и побрёл далеко, навстречу солнцу. А бывший детектив смотрел ему вслед, пока не дождался момента, как фигура Господа пропадёт из виду.

Часть 2

Глава 1

“22 декабря 1997

Этой датой должна начинаться моя краткая биография. Первый дневник, до этого мне не было дела описывать пережитое мной каждый день. Но сейчас для меня, и тебя, ситуация обострилась. Поэтому я вижу срочную необходимость в ведении записей.

Дело в том, что я, Радищев Карл Альбертович, 22.12.1970 года рождения, родившийся в Воронеже, через три года своей жизни переехавший по причине перевода отца (а он у меня окружной судья) в Москву, сегодняшним днем сумел наконец-таки приобрести тетрадь, и, что самое главное, силы на то, чтобы начать описывать всё, что со мной происходило.

Причина, или, скорее, необходимость этого, заключается в том, Карл, чтобы не дать тебе забыть себя. Да-да, я разговариваю сам с собой, и я не психопат, каким меня можно считать, хотя ты на момент записи в той ситуации, когда двинуться головой очень легко. И чтоб ты не забывал, кем являешься, я позволю тебе дальше листать эти страницы, потому что чует моё сердце, что вскоре ты забудешь, кто есть на самом деле.

Дело в том, Карл, что на данный момент ты в «Красной Горе» доктора Монсетти, своеобразном психиатрическом курорте.

Как попал? Долгая история, и чтобы объяснить тебе её, мне наверняка придётся расписать кучу страниц, с чем я, надеюсь, справлюсь.

Начав издалека – в 91-ом году случился развал СССР, твоей Родины, и по причине того, что происходило в Москве, родители решили, что оставаться в России небезопасно, и отправили сначала Софью, твою старшую сестру, в Канаду. Затем и сама мать, вместе с тобой, села на самолёт в Торонто.

Ты наверняка понимаешь, и, наверное, никогда не позабудешь, почём актуальность этого переезда, и я не буду напоминать тебе, в скольких опасных ситуациях ты побывал, сколько твоих знакомых погибло за те три месяца (сентябрь-ноябрь 91-го).

Итак, твоя жизнь началась, можно сказать, с чистого листа, по причине того, что ты переехал неполной семьёй в другую страну. С чистого листа? Ты оказался в совершенно незнакомом, ином мире, и без отца.

Ты столкнулся с новым режимом, и катализатором изменений в твоей жизни было отсутствие отца. Да, я всё говорю тебе про отца, пускай я и под действием седатива, коим меня здесь пичкают, но не могу не передать, не озвучить здесь ту ненависть, ту ярость, которую ты испытывал и испытываешь и будешь всегда испытывать по отношению к нему. И, пожалуй, эта единственная часть твоей жизни, которую я не стану включать в эти записки, которую я не позволю тебе вспоминать.

Как ты не довольствовался своей новой жизнью, весь кайф твоей существенно отличался от попыток других принести себе удовольствие. Ты был всё также одинок, всё также погружен в себя, и разговоры вёл только лишь с пером и бумагой, коими ты мастерски (да, сейчас я хвалю свои способности, ведь даже под таблетками у тебя превосходный почерк – может, поэтому медсестра пускает тебя на пятнадцать минут в день в процедурную, для того чтобы ты написал пару страниц каллиграфическим шрифтом – но она наверняка не знает русского, да и выбора у меня нет – ни тетрадь, ни карандаш при себе держать здесь мне никто не даст)

В Райерсоне ты обязан был получить квалификацию знания “научного” языка, и группу твою составляли, естественно, такие же, как и ты иностранцы – китайцы, итальянцы. Русских тоже было много, однако к общению с ними ты не стремился. Занятия проводились очень оригинально, это отличалось от нашей, советской школы, пусть даже школы перестройки, и что в первую очередь было забавно – мы часто занимались на свежем воздухе, сидя на газоне у парка университета.

Но ты, как и на Родине, всегда сторонился рядом находящихся, совершенно не пытаясь завладеть их вниманием и получить их авторитет. Поэтому ты практически ни с кем не контактировал, разве что репетируя знания чужого языка.

К чему я всё это рассказываю? К тому, что в этом-таки и кроется предпосылка причины твоего пребывания в “Красной Горе”. Принудительного пребывания.

Как я уже сказал, ты был совершенно одинок, одиночка, в чужой стране. Да, это казалось окружающим весьма странным, пускай ты и чувствовал, что с ними контактировать тебе нетяжело, но всё-таки, никому, скорее всего, не было понятно, почему ты такой. Можно сказать, что всем было плевать на тебя, но тут-то нет – ты знатный симпотяга, и в сочетании с твоей интровертированностью, многим девочкам ты был интересен, чем ты, конечно же, пользовался. Но не в том смысле, что ты их совращал – безусловно, секс у тебя был, но перво-наперво ты их рисовал.

В остальном же – дело техники – тебя не сильно любили другие ребята, и сцепиться с кем-либо не составляло труда, так как инициаторов всегда хватало.

Ты мог бы подумать, что сидишь в псих-лечебнице из-за драки.. Может быть, ты и прав..

27 декабря 1997

Я решил уже не дописывать той, прошлой датой, в которую у меня забрали тетрадь, и пишу уже через пять дней – на этот срок тетрадь мне не выдвали. Причин сестра не назвала, однако и на том “спасибо”, что дала снова – её точно завораживает мой почерк, что ещё может мотивировать её на жалость ко мне?

В любом случае, я договорился, что мне будут выдавать драгоценную бумагу и мягкий карандаш, и это главное.

Вернусь к своей истории – произошло следующее: за этой ситуацией, которую лицезрело несколько учеников и пара преподов, шёл, как они говорили, “воспитательный выговор” – при том, что я не был инициатором драки, но, внимание, задержанный очевидцами ублюдок, что напал на меня, утверждал, что я изнасиловал его подругу.!Представляешь? Ты способен на это? Я тоже думаю, что нет. Да, у тебя может клинить башню.. Хотя, в той ситуации ты вышел сухим из воды – против внешне крупнее чем ты паренька, что, возможно, настрожило преподавателей.. В любом случае, тебя направили на несколько часов к психологу, который с того дня не давал мне покоя.

Понимаешь, в тот момент хрен знает что могло произойти дальше, ведь если бы не одна особа, то милые преподаватели могли бы пойти к той, которую “защищал” этот ублюдок, по имени Nathen Somperie, и пойти не одни, а с копами, что наверняка обещало мне ещё больших неприятностей (ну, не сложилось у меня с ней, но изнасилования конечно не было!). Хотя, что может быть плачевнее того, что происходит со мной сейчас (шучу, терплю).

В тот момент мне чрезвычайно повезло попасть к орудующему средь студенческих «девиантов» психиатру. Абсолютно случайно, как я понял, Алисиа Анна Дойл, «блестящий профессор», о чём я узнал у знакомой, что учится в МИ – Дойл читала у них вступительные лекции, а имя её там на слуху.

Она совершенно случайно оказалась в кабинете директора в тот момент, когда я явился оправдывать себя.. В общем, Дойл была очевидцем твоих объяснений, в течение чего положила на меня свой профессиональный взгляд. Как сейчас помню дату той беседы, первое знакомство с ней, из-за которого я тогда уцелел – 24 мая 92 года. Нет, ты не насиловал никого, но чёрт знает до чего могло дойти происходящее.

Ты вспомнил её?

Если вспомнил, то не перечитывай следующий абзац – и без того в твоём мозгу сейчас кипит желание. А если нет, то читай дальше – таких женщин (ей было около тридцати пяти) ты ещё не видел. Смуглое, гибкое тело её..

С первого взгляда на неё ты, Карл, обнаружил себя таким ничтожным, ввиду той разницы, той пропасти между вами – кто ты? Ты оборванец, мигрант, пускай слегка и окультуренный, но до уровня полёта этой птицы тебе очень далеко. Один её хищный взгляд чего стоил, причём смотрела она не оскаливаясь, будто уже совсем сытая львица, что наблюдает за самостоятельностью подчинённых в прайде самок, своевременно жаля их своим недовольством, отчего те тотчас визжат.

Она действительно выглядела царицей. Ты уже сам понял, что не стоит описывать её внешность. Разве может такая хищница выглядеть как-то ущербно, иметь недостатки? Правильно – нет.

Женщина совершенно уникальной породы, коих ты нигде не встречал.

Ну а что? Твой взгляд сразу пристал к облачённым в тонкие шёлковые штаны ногам. Пояс, что подвязывал её отлично сшитую на заказ рубашку обхватывал предельно узкую, осиную талию – её размеров не было ни в одном магазине – всё наверняка кроилось на заказ.

И чем ты ещё так долго восхищался, так это красотой её кистей. Помнишь? Эту руки, эти аккуратные длинные пальцы, ноготки белоснежного матового.. Страх как прекрасны.

И самое пугающее было то, что данная особа положила на тебя взгляд с твоего лишь появления на пороге миссис Чоулс. Как положила? Каком образом ты это понял? Просто попросила присутствующую хозяйку университета оставить вас наедине, после чего представилась (невероятно сексуальным тоном) и переговорила со мной минут двадцать. О чём? Не помню. Помню лишь концовку, когда она дала мне свой адрес, и сказала, что очень заинтересована в том, чтобы помочь мне. Какой помощи? Да Бог знает – я был обезоружен поворотом событий, и тем, к чему она меня вела.

На следующий день ты, после учёбы, на всех парах мчался на неизвестный доселе тебе адрес (Воссково шоссе, 14), где стоял огромный замок имения Дойл. Описывать хоромы её я не буду, итак времени мало.

С тех пор ты стал постояльцем этого дома, и тот кабинет, на третьем этаже, стал твоей комнатой. Ты взахлёб слушал монологи (по обращению к тебе) миссис Дойл, в свою очередь просто просиживая кресло. Само собой, со временем ты стал опоминаться: «к чему это всё?». А ведь она тебя «лечила» Пролечивала, так сказать, своими методами.

Ах, время у меня закончено. Скоро увидимся!

31 декабря 1997

Тетрадь выдают редко, но и на том спасибо Джесс (медсестра)

Вообще здесь запрещено всё то, чем больные могут поранить себя или друг друга, либо же чем воспользоваться против медперсонала.

Прочитал последний абзац 27 декабря, и понял, что имею серьёзные проблемы с памятью на относительно недавние события. Прошлое же помню хорошо, а вот то, что собирался рассказывать – совсем забыл.

Проведя с миссис Дойл порядка месяца встреч, ты стал объектом её сексуальных утех. Да!

Всё началось после того, как разговоры с миссис Дойл подошли к конкретному разбору позднего подростничества. Естественно, интерес у неё вызвала та замкнутость, которая сопровождала мою речь о трудностях первого «общения» с девочками.

Она прямо съедала всё моё упорство, с которым я пытался замолчать эту тему, но затем она нашла выход! Алиса просто достала пакет с марихуанной! Конечно, я был не в силах отказать, но, будь я на тот момент в добром здравии, в последующем отказать себя я всё же бы заставил.

Дело в том, что после получасового разговора с перекуром, состояние Алисы не то чтобы уподобилось моему, полу-убитому, а наоброт, только разогрелось, она будто ожила. Я же ничего, кроме голода, не испытывал. Так вот миссис Дойл пришло в голову совратить тебя!

И, естественно, у неё это с лёгкостью вышло.

Я опущу все подробности. Суть в другом – всё оставшееся лето ты был для неё сексуальным рабом, хотя инициатива и желание тебя не отпускали. Только лишь в сентябре ты понял, что был для дурманящей красавицы лишь игрушкой.

Если честно, я не совсем помню нашу последнюю встречу – она была назначена на 13 сентября. Всё лето ты, по вторникам и пятницам, приезжал к этой твари и насыщал сердце. Забавно, но ты довольствовался происходящим, даже чересчур, ведь никого красивее ты не встречал.

Но хрен с ней, с красотой. 13 сентября ты поехал к Алисе – но хозяйки не было дома. Её слуга, старик Востер, как обычно встретил тебя, но пропускать дальше ворот отказался, почему – он понять не дал, лишь на конец уговоров объяснить причину заявил, что «миссис Дойл не у себя». «Как это нет? Вторник, время 11:23, а её нет дома?» – я подозревал неладное, но ничего, кроме попытки на следующий день, у меня не было.

Следующий день изменил всю твою жизнь. Честно, Карл, до некоторого времени я не знал, что произошло 14-го сентября.

Расскажу потом. Мне плохо от воспоминаний

8 января 1998

Злополучное 14 сентября.

Знаешь, ты столько всего испытал, прежде чем понял, в чём ты провинился.

Очнулся ты, неизвестно через сколько времени, в одиночной камере, переодетый в робу, как у заключённых. Каково же было моё недоумение оттого, где я нахожусь.. Невозможно передать словами, что я себе напридумывал, сидя там, в одиночестве. А может и не в одиночестве, но на момент прозрения ты был совершенно один.

Я отчаянно пытался воспроизвести тот потерянный отрезок памяти, что выпал у меня из головы после того, как я сел в такси на Кинмаунт. Но это было бесполезно.

Сколько времени я там провёл? Не знаю. В моей камере не было ничего, что могло бы мне свидетельствовать о времени суток. Я считал моменты, когда мне приносили еду. Хотя едой это было назвать сложно.

Подавалось это варево, как и должно было быть, пластмассовым подносом на жестяной тарелке, в которой лежал самый безопасный столовый предмет – разумеется, ложка. Кормили пускай и отвратительно, но сытно. Неизвестно, отчего была вызвана эта сытость – настолько питательным рационом или же отсутствием аппетита от отвратительно выглядящей еды. Разбирать, что было в тарелке, мне, естественно, не было дела, поэтому даже сейчас, я не смогу представить ни вид этой, ни вкус, не запах – лишь отвращение.

Хочешь вспомнить, сколько раз тебе принесли этот поднос, прежде чем с тобой заговорили? По-настоящему заговорили, а не лишь указаниями и обращениями, как и должно быть в режимном отделении? 217 раз. А может и больше – я могу ошибаться.

Перед должным двести восемнадцатым к тебе в камеру постучались, а затем, оставив постового копа за дверью, внутрь зашёл человек.

Лицо его показалось тебе чрезвычайно знакомым, но в то же время оно вызывало у меня какой-то испуг, страх – хотя отчего? Столь необъяснимое явление было непонятно мне и тогда, ведь этот мужик абсолютно нормально, по-человечески, поздоровался со мной. Я не слышал этих слов уже целую вечность!

Приход этого человека был сопровождён моим выведением в отдельную камеру, где нас двоих ждал третий человек, мне тоже до этого не знакомый.

Первый, что вошёл в мою камеру, оставил нас с этим человеком наедине, и перед выходом долго смотрел на меня, прямо в глаза.

– Что происходит? – спросил я тихо, осматривая то одного, то второго незнакомца.

Первый, высокий и темноволосый, средней ширины плеч, ничего мне не ответил, а лишь повернулся ко второму, сидящему за столом и кивнул второму, полноватому, с небольшой лысиной на голове, затем вышел, сильно хлопнув дверью

– Что происходит? – во второй раз спросил я.

– Карл, присядь, – сказал он и снял очки, потирая глаза.

Что меня поразило следующим моментом – этот человек заговорил со мной по-русски! Безо всякого акцента, а как настоящий русский человек.

– Карл, меня зовут Андрей Станиславович Фиренц.

Я был ошарашен – чего стоил вид моего лица с открытым ртом.

– Я понимаю, чему ты так удивлён, но у нас мало времени..

– Подождите! Что происходит? Почему я здесь?!

Я сильно занервничал.

– Карл. – Он заговорил очень жёстко, настойчиво. – Успокойся, я тебе не враг.

АС смотрел в упор.

– Расскажи мне, что произошло 14 сентября 1992 года.

Я как будто уже слышал этот вопрос, и слышу его снова. В голове проявлялись непонятные воспоминания, но я до сих пор не знаю, что они несли собой. В глазах лишь одна ситуация – я сижу в похожей обстановке, и меня спрашивают один и тот же вопрос тысячу, миллион, миллиард раз. И я не могу ответить на него.

– Я не знаю! – Вскрикнул ты. – Я ничего не знаю.

Опустив голову, ты взялся в очередной раз будить в себе потерянную память.

– Я помню, как садился в такси к миссис Дойл, и всё, больше я ничего не помню! Андрей Станиславович, объясните мне, что происходит? Почему меня здесь держат, почему я в наручниках, что случилось четырнадцатого сентября?

– Хорошо, Карл, я расскажу тебе, только пожалуйста, ответь мне на один вопрос.

– Пожалуйста, на любой.

– Ты сказал «к миссис Дойл»… Зачем ты ехал на шоссе Восково, к дому номер 14?

Я, естественно, замолчал – не мог ведь я рассказать о том, что было между нами и Алисой. И в этот момент меня осенило.

– С Алисой что-то произошло.. – прошептал я про себя, забыв о том, что мне задали вопрос. – Что с ней случилось?

Я смотрел на нового знакомого и начинал догадываться, почему меня здесь держат. Фиренц молчал.

– Что случилось с миссис Дойл?! – Меня охватывал ужас.

– Карл..

– Что?

– Миссис Дойл была найдена в своём доме убитой, вместе с ещё одним человеком.

У меня всё внутри сжалось. «Как, мёртвой? Кто её убил?!»

И я понял, что полиция, и всевозможные спецслужбы, я не знаю, кто ещё этим занимается, все считали меня убийцей. И я сразу об этом спросил:

– Вы считаете, что я убил её?

– Нет, Карл. Я – твой адвокат, я – на твоей стороне. Но они, – Фиренц махнул рукой в сторону двери, – думают именно так.

АС надел очки и раскрыл свой чемодан. Оттуда он вынул несколько фотографий, и показал мне их.

– Ты знаешь этого мужчину?

На фотографии был изображён молодой парень, лет двадцати пяти-семи, худощавый, с вытянутым, узким лицом, которое было усыпано веснушками, да и волосы его отдавали рыжим цветом. Мне казалось, что я его видел, но как и где – неизвестно.

– Нет, но..

– «Но» что?

– Его лицо кажется мне знакомым.

– Значит, ты его где-то видел?

– Ну, похоже на то. Но я не помню, я даже не представляю, где я мог его встретить.

– Его зовут Даниель Чарльз Хьюз. Тебе это имя о чём-то говорит?

– Нет.

– Его труп нашли в том же доме, в том же кабинете, где и была убита Алиса.

На тот момент я был просто поражён. Ты не представляешь Карл, насколько тебе было хреново в тот момент. Но, я думаю, тебя интересует сам курс дела, а не те чувства, что ты переживал.

– Я не понимаю..

– Я тоже не понимаю, Карл, но в тот день, в 16:14, на телефон диспетчера поступил звонок, заявляющий о двух убийствах по адресу миссис Дойл. Полиция считает, что звонил ты, так как по приезду группы в доме застали лишь тебя – вместе с мёртвой Алисией Анной Дойл и Даниелем Чарльзом Хьюз. Более того, Карл, – АС достал целый пакет бумаг. – Здесь куча доказательств полиции твоего прямого участия в произошедшем..

– В смысле?..

АС начал перебирать справки.

– Перед приездом группы ты устроил пожар, или, может, не ты, но в кабинете миссис Дойл был огонь. Версия полиции – самостоятельный поджог, в целях скрыть следы.

Я обомлел.

– Тут же твои отпечатки, в том числе и с оружия, пистолета Макарова, который был найден в ванной.

– Я не мог..

– И последнее, Карл.

АС достал несколько скреплённых листов бумаги:

– Это результат медэкспертизы – в заключении по телу миссис Дойл – изнасилование, и оно говорит, что совершил его ты.

Понимаешь, Карл, каково мне было? Передо мной лежал целый пакет доказательств того, что я – убийца. Но я всё равно в это не верил.

– Я не мог этого совершить!

– Карл, я верю тебе. Но через неделю у нас назначено первое заседание суда – и там на вряд ли нам поверят без нашей версии.

Я сидел молча минут десять, не зная, что сказать. АС напомнил, что время нашей беседы ограничено.

– Сколько времени уже прошло?

– Сколько тебя держат?

– Да.

– Два месяца. Сегодня двадцатое ноября.

Мой ДР уже близко.

– Карл, у нас очень большие проблемы.

Я понимал это и без сраного адвоката.

– Плохо то, что за этим делом следит весь город, – сказал АС.

Сначала я не понял, что это значит, но когда Фиренц заговорил про телевидение, всё стало ясно.

– Этому делу дана слишком широкая огласка, и оно не будет тянуться годами – без версии защиты, да и при таком режиме суда у нас нет шансов.

– А что вы от меня хотите?.. – Я в сердцах уже не знал, куда деться. – И кто вас нанял? – спросил я АС, в самый последний момент, перед тем, как он постучал в дверь.

– Екатерина Андреевна. Слушай, Карл. У нас мало времени – для первой встречи достаточно, впредь будем видеться чаще и больше. Не падай духом

Отлично, мама знает о произошедшем, но почему я её до сих пор не увидел?

– Слушай, Карл. У нас мало времени – для первой встречи достаточно, впредь будем видеться чаще и больше. Не падай духом.

Фиренц ушёл, оставив меня в камере – а что я ему мог сказать? Да, я мог переспать с Алисой, но разве я мог убить её? Мог ли я вообще убить человека? Двух людей?!

Я остался сидеть в камере – вероятно, мне нужно было ждать конвоирующего, но за мной вновь пришёл тот самый, первый, мужик. И перед тем, как надеть на меня браслеты, он уселся на место, где только что сидел мой адвокат, и заговорил своим грубым голосом:

– Ничего не вспомнил?

Он будто смеялся надо мной. Вообще, он не был похож на того, кто вообще хоть когда-то смеётся.

– Нет, – сухо ответил я.

Меня вернули в камеру”

Томас остановился, снял очки и потёр глаза. Он обнаружил, что давно читает записки сплошным текстом, а всё потому что автор перестал расставлять даты.

“На следующий день Фиренц снова пришёл и рассказал все подробности происходящего извне – он показал мне газетные сводки, выпуски теленовостей – во всех местах я видел того человека, который в первый раз привёл меня к АС. Я понял – Томас Поулсон – следователь, который ведёт моё дело. Точнее вёл, Фиренц сказал, что следствие закрыто, и всё обвинение уже у прокуроров.

Мне стало страшно – страшно было смотреть на этого Томаса. Его слова обо мне действительно будоражат сознание, я, сам того не замечая, стал подозревать, что я мог сделать что-то подобное.

Но как? Здравый смысл отвечал мне, что такое не возможно..

Фиренц сказал, что суд, скорее всего, назначит психиатрическую экспертизу, и, так как я действительно ничего не помню, если, конечно, комиссия это подтвердит, (а я не сомневаюсь в этом), то мне прямая дорога на принудительное лечение. Господи, я стоял перед такой пропастью

Я спросил Фиренца, что меня ждёт в психиатрической больнице – он снял очки, и с таким серьёзным видом, присущим, наверное, самым настоящим адвокатам, сказал, что не знает, что лучше – тюрьма или лечебница.

Но разве я виноват в том, что не помню, что произошло? Может, у меня случилась какая-то травма, я упал и ударился головой об пол, на что Фиренц сказал, что «соматических дефектов на момент задержания у меня не имелось – лишь тремор».

– Карл, меня очень пугает то, что кроме тебя, у следствия нет подозреваемых.

– И что?

– Я вряд ли смогу что-либо сделать…

– Но я не мог совершить этого! – Я верил в свою невиновность.

– Послушай меня внимательно, Карл, – Фиренц снова снял очки, заговаривая настойчиво и грозно, – я твой союзник, но! Но, я не смогу защитить тебя, не имея альтернатив для спекуляции. Обществу нужно хоть что-то, для сомнений. А этого «чего-то» у нас нет! Просто нет. Ты сам видел, сколько всего говорят о тебе, и люди полностью на стороне обвинения. Я тебе уже сказал, что у нас есть два пути – твоя версия, которая грозит тебе неизвестно чем, я даже прогнозировать не имею возможности. Второй путь – признание вины. На момент совершения преступления у тебя как пару недель уже было гражданство, поэтому всё произойдёт по строгости, без депортации. Тебе дадут лет пятнадцать, не меньше..