Обезьяний ящик

Материалы к этому перенасыщенному интеллектуальным хмелем роману Браун собирал в Испании, во Франции и секретных архивах Ватикана, где ему разрешили по недомыслию работать, и больше на порог не пустят. Книга официально запрещена Римским Престолом (не просто раскритикована и отвергнута). «Код Да Винчи» официально осужден и Русской Православной Церковью. Читатель возопит: мол, инквизиция в XXI веке. Все не так просто. Дэн Браун покусился на «святая святых», он попытался взорвать фундамент фундаментального христианства, осуществив «священную интервенцию» (слова Брауна, пусть и сказанные по другому поводу).

Все русскоязычные критики (негодники) раскрывают эзотерическую проблематику-интригу романа во второй фразе. Это нечестно по отношению к читающей публике (зачем читать книгу, если ВСЁ сразу известно). Я ограничусь некоторыми намеками. В основе осуществленного замысла Брауна лежит древнее еретическое арианское учение (по имени основателя, священника Ария (IV век н.э.), согласно которому Иисус Христос не истинный Бог, единосущный Отцу и Духу Святому, а… (купи роман, друг мой читатель), да и в словарик (поисковую машину) заглянуть невредно. Дэн Браун, опираясь на дешифровку скрытых смыслов картин, рисунков и рукописных кодексов Леонардо, утверждает, что Христос и Мария Магдалина… Что первая французская королевская династия Меровингов (V-VIII вв.) восходит к… Можно сказать, еще и так: концепция романа сходна c концепцией фильма Мартина Скорсезе «Последнее искушение Иисуса Христа». Демонстрация этого фильма в разных странах (включая Россию) вызывала яростное возмущение, включая погромы кинотеатров, сторонников ортодоксальных ветвей христианства (католиков и православных).

С фундаменталистской точки зрения триллер Дэна Брауна глубоко кощунствен. Ну, как «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. В основе булгаковского романа лежит внецерковная равновесная дихотомия (скажем на простецком языке) Бога и сатаны, света и тьмы, добра и зла, что с ортодоксальной точки зрения является богохульством и бесоодержанием. У Брауна «Иисус Христос был исторической фигурой, обладавшей огромным влиянием. Возможно, это самый загадочный и харизматический лидер, которого видел мир» (С. 280). Т.е. Христос был человеком, великим человеком, благодетелем человечества, но не Богочеловеком. Здесь пропасть между христианством и фосфоресцирующим умствованием, которую преодолеть нельзя.

В новом столетии начинает «проклевываться» новая литературная тенденция: в одном и том же литературном произведении уживаются высокое и низкое, сакральное и профанное, интеллектуальное и площадное, ученый трактат и полицейская хроника. Возникает некий новый жанр: КНИГА для ВСЕХ. Блестящим образчиком этого своеобразного «пост-арт-нуво» и является «Код да Винчи». И в русской литературе есть такой автор. Правильно: Борис Акунин.

6 июня 2005.

Точка обмана, или Точка обмена

Волна славы, подхватившая американца Дэна Брауна, с гулом накатила на весь «цивилизованный мир». Его сверхбестселлер «Код да Винчи» (2003 г.) читают все, восторгаясь, превознося автора или понося его последними словами (из зависти, разумеется). В нашей газете была опубликована моя заметка об этой книге.

Роман «Точка обмана» вышел в Америке в 2001 г. Итак: Дэн Браун. Точка обмана. Перевод с английского Т.Осиной. М.: Издательство «Аст», 2005. 508 С. Тираж 20 000 экземпляров.

Книга принадлежит к новому (вернее, новаторскому) жанру, который я хотел бы «окрестить» так: интеллектуально-развлекательный роман. Родоначальником этого жанра я считаю итальянского писателя Умберто Эко, чьи романы «Имя Розы» и «Маятник Фуко» (в особенности) стали мировыми бестселлерами.

Почему интеллектуальный? На первый взгляд потому, что в этом увесистом томе автор между делом, отнюдь не навязчиво сообщает читателю массу занимательных сведений, которые не почерпнешь из газеты, к примеру, по гляциологии, океанографии, петрологии, зоологии, биологии, новейших видах всевозможных вооружений, убийств, не оставляющих следов-улик, и т.д. Читатель, знаешь такие термины: полиэдра, субдукция, хондра, панспермия, синопсис, мегаплюм? Нет! Так узнаешь из книги. А что означает «Арктика» и «Антарктика»? Нет! См. с. 202! В сюжете романа ключевую роль играет некий «люминесцентный планктон». Ей-Богу!

Интеллектуальным (в самом высоком смысле слова) творение Дэна Брауна еще можно назвать и по той причине, что автор придумал хитроумнейший, тщательно продуманный, элегантный и парадоксальный сюжет, который в конце книги переворачивается с ног на голову, изумляя благодарного (или неблагодарного) читателя. В конструировании головоломного сюжета автор неукоснительно следует собственной формуле: «В случае если существует много объяснений какой-то проблемы, правильным обычно оказывается простейшее» (С. 178). Выражаясь простецким языком, это модификация-подвид прославленной «бритвы Оккама». Кстати, книга отличается изощренным психологизмом, что совершенно не свойственно чисто «развлекательной» литературе. Неким шифром-кодом к роману являются загадочные до поры-до времени слова «Они знают»…

А почему роман развлекательный? Так в нем есть любовь, погони, перестрелки, политические убийства, специально выделанные ходульные сюжетные ходы и т.д. А еще «Точка обмана» – серьезный политический триллер.

Любимая забава сегодняшних критиков (любых: литературных, театральных, «киношных») – в первом же абзаце раскрывать сюжет (романа, кинофильма, телесериала, пьесы). Всё! Читатель все узнает и ему испоганено наслаждение-удовольствие от сладостной встречи с тем или иным артефактом (так скажем). Я ни в коем случае не принадлежу к этой славной когорте-тусовке.

В основе сюжета «Точки обмана» лежит беспрецедентная в мировой истории провокация, осуществленная … спецслужбой в целях любой ценой сохранить власть президента США, опасающегося, что его не переизберут на второй срок. Сам президент в финале романа…

На американском севере при помощи спутника якобы найден большой … с явными отпечатками некоего.., что свидетельствует о том, что жизнь на Земле возникла… Грандиозная и тщательно осуществленная провокация влечет за собой не предусмотренный «кукловодами» кровавый шлейф убийств. Невинными жертвами «космических провокаторов» становятся… Гигантская «машина»… разведки, все ее техническое могущество, в том числе засекреченные коммандос из спецотряда, обрушивается на разведчицу-аналитика Рейчел Секстон и популярного телеведущего, специалиста по… Майкла Толланда, потому что они… Подвид американской мечты: люди (как люди) вступают в смертельную схватку с государственным Молохом и…

Помимо баснословных похождений-испытаний героев, внимание читателя очень скоро захватывает центральная тема романа: власть как феномен и все проявления этого феномена. «Точка обмана» (кроме всего прочего) – книга о власти, о ее вожделенной опасности (и для ее носителей, и для «пасомых»), о ее мистической привлекательности, о горячей крови невинных людей, которую проливают ее охранители зачастую во имя лживых и преступных целей, разумеется, объясняя свою жестокость высшими целями и благом общества. Автор приводит латинское изречение: «Жертвуй некоторыми ради спасения многих» (С. 468). Мудрые и справедливые, на поверхностный взгляд, слова на самом деле – индульгенция для политиканствующих гангстеров-манипуляторов телами и душами человеческими. Обо всем этом Дэн Браун повествует умно, тонко, исключительно интересно, сочно, вкусно, ядрено (текст аж на зубах скрипит). Естественно, писатель затрагивает и грозную проблему цинизма «властей предержащих». Краткий афоризм Дэна Брауна: «Цинизм власти убивает страну» (С. 454). Читатель, ЭТО ни о чем (либо ничего) тебе не напоминает?

О нравах, царящих в «коридорах» и официальных «залах» власти, о подковерных войнах в Белом доме и официальных офисах автор пишет с глубоким знанием и тонким пониманием-истолкованием дела. Особую роль в романе играет раскрытие-разоблачение грязных предвыборных технологий, бесстыжего «черного пиара», безвозвратно губящего людей. В России не за горами новые, разномастные по масштабу и калибру выборы. Не только специалистам по «связям с общественностью», но и самому широкому читателю будет чрезвычайно интересно узнать: как ЭТО делается, какие преступные махинации идут в ход для того, чтобы победил «свой» кандидат. Разумеется, автор раскрывает и каналы, по которым идет «черное» финансирование избирательных кампаний. У НИХ все, как в России-Матушке (впрочем, у НАС все, возможно, подлее и гаже). Дэн Браун хладнокровно констатирует: «Все технологии, описанные в романе, существуют и применяются на самом деле» (С. 6).

Книга Дэна Брауна – «многофигурна». В числе ее персонажей: президент США Закери Харни, «глава … службы Уильям Пикеринг, администратор … Лоуренс Экстром, сенатор Седжвик Секстон (отец главной героини), вознамерившийся … президента, некий хладнокровный убийца – «контролер», на самом деле … Все эти люди находятся в состоянии перманентной войны друг с другом. Это распространяется и на их «вассалов». В романе подробно воссоздана «умственная дуэль», которую (явно и прикровенно) ведут между собой Марджори Тенч (помощница президента) и Гэбриэл Эш (помощница Секстона). В неблаговидных целях прямого обмана людей Марджори использует прием «перенос по ассоциации», заключающийся в… Не скажу! Масло в огонь этой политической войны «всех против всех», естественно, подливают средства массовой информации (в книге воссоздан колоритный образ телевизионной «волчицы» Иоланды Коул).

Привлекает внимание суждение Дэна Брауна о методах политической борьбы: «Стратегия, известная в Вашингтоне под названием “высоко-низко”, была украдена у теоретиков ведения военных действий. Суть ее проста: противника надо заставить сражаться сразу на двух фронтах… Отражение политической атаки требует логики, в то время как отражение атаки на личность требует страсти. Противостоять же тому и другому одновременно оказывается невозможным, поскольку в этом случае необходима невероятная скоординированность действий» (С. 221).

Вот такая книга: захватывающая, интригующая, простая и сложная (в метро не почитаешь) и… честная. Эпиграфом к роману могло бы послужить стародавнее присловье настоящих «янки»: «Говори правду, и будь что будет!» (С. 149).

Читатель спросит: почему в заголовке «Точка обмена». Все очень просто: в романе Дэн Браун по чрезвычайно выгодному курсу обменивает свой беллетристический дар на щедрую благосклонность читателя…

23 августа 2005. Петергоф.

Волос Венеры, или Роман о…

Михаил Шишкин. Венерин Волос.

Роман. М., Издательство «Вагриус»,

2005. 480 С. Тираж 5000 экз.

Третий роман Михаила Шишкина удостоен в этом году престижной литературной премии «Национальный бестселлер». Несколько слов об авторе. Писатель родился в Москве в 1961 г., окончил романо-германское отделение педагогического ВУЗа, работал учителем, дорожным рабочим-асфальтоукладчиком, занимался журналистикой и т.д. Отменная биография для литератора. Последнее десятилетие прожил в уютном Цюрихе. Известность М.Шишкину принес первый роман «Всех ожидает одна ночь», а вторая книга «Взятие Измаила» в 2000 г. получила две литературные премии: «Глобус» и русский «Букер». Писатель за несколько лет проделал трудный путь от известности к славе (пусть пока еще среди профессионалов), смею думать, что и широкому читателю сложнейшая и элегантно решаемая проблематика творчества Шишкина придется по сердцу.

Роман о… А, действительно, о чем увесистый том? Да все о том же! Большая (очень большая) литература представляет собой, как полагают многие «авторитетные» люди, единый, внутренне непротиворечивый, трехтысячелетний текст о «человеке, любви и смерти» (З.Н.Гиппиус). Думает о них Бог. Всю писаную и устную литературу можно трактовать как «вечно возвращающуюся» мысль Бога или дьявола о «Том же Самом» (Ницше). Вот и книгу Шишкина можно истолковать как новаторский, вольный, густой, как сургуч, богословский трактат. В начале прошлого века в России на краткие годы процвело, а после революции каленым железом было выжжено философско-литературное направление – Богоискательство. А в литературе начавшегося третьего тысячелетия чуть слышно, робко зарождается «Богонаходительство» (великолепная словесная находка Виктора Пелевина). В «Венерином волосе» Творцом всего сущего, пантократором, демиургом является «старослужащий Серый» и Толмач – истинный пророк его. Бог во всем и все в Боге. «Божья мысль о реке есть сама река» (С. 25). В семи словах выражена главная тема романа. Книгу хочется цитировать безостановочно: «К безверию нужно прийти самому, а русским безверие достается даром, поэтому его не ценят, а ценят веру» (С. 427).

Писатель невероятно умен и культурен, как Пелевин, но они – антиподы: Пелевин парит под солнцем восточной эсотерики, Шишкин – кружит в лунном свете восточного христианства. Разумеется, между писателем – «Богонаходителем» и ортодоксальным православием зияет непреодолимая бездна. Мир модифицируется, люди меняются, надеюсь, что когда-нибудь она будет преодолена («Золотой век» Достоевского – не в прошлом, а в будущем).

В книге нет деления на части и главы. Она представляет собой некий ручеек сознания, который, журча, звенит по камушкам, разливается в плоские озерца, наращивает мощь, превращается в холодную, с глубокими омутами и неожиданными мелями реку, которая покорно впадает в океан чистого духа (так скажем). О сюжете, как всегда, коротко и целомудренно.

Толмач – главный герой романа – в реальности служит переводчиком с русского в швейцарской миграционной службе, а в сверхреальности он – многолик, как Протей. В романе немало страниц уделено великой любви Толмача к Изольде, потерявшей своего первого возлюбленного Тристана, которая любит-ненавидит героя, страдая от… Простая житейская обыденная ситуация, вечная, как китайская Поднебесная.

Книга содержит множество скрытых цитат из древних книг, истории персов, эллинов, римлян, письменной мифологии тунгусов и орочей (пугающее и притягивающее «Млыво»; что это? Не скажу! Вот он – постмодернизм: кушать подано).

Итак, в таинственном романе Михаила Шишкина «Венерин волос» идет задушевный, негромкий диалог автора с читателем о Боге и любви, о якобы не поддающейся осмыслению никчемности и случайности жизни, ее запутанности в извивах, тенетах и сетях. На самом деле любая жизнь в любом изводе судьбы незатейлива и конкретна, как штык. Просто продуцировать ее дано только Провидению и художнику, воссоздающему в своем творчестве жизни и судьбы героев.

Сотня страниц в книге отведена великолепному описанию Вечного Города – Рима, некогда столицы вселенской империи, а ныне всемирному туристическому аттракциону. Автор безмерно влюблен в великий Город, его римские зарисовки не только топографически точны, но окрашены в тона пронзительной грусти и изящной элегичности: Рим – вечен, мы – нет. Город (если честно, в мире есть один Город – «Рим Великий») вдохновлял многих русских писателей. Прекрасные страницы о нем оставили писатели от Гоголя до Блока. У нашего автора – свой Рим, другой, перетекающий из века в век, уставший, истончающийся и равнодушный. Вот в таких «декорациях» в романе идет вставная пьеса о любви-ненависти главных героев – Толмача и Изольды.

Пора сказать, почему роман называется «Венерин волос». Все чрезвычайно просто. В эпилоге Шишкин поясняет: римские развалины увиты «богом легким и курчавым… У нас – комнатное растение.., а здесь сорняк. Так вот, это на мертвом языке, обозначающем живое, – Adiantum capillus veneris. Травка-муравка из рода адиантум. Венерин волос. Бог жизни… Трава трав. Росла здесь до Вечного Города и буду расти после» (С. 473). «Бог жизни», но ни в коем случае не человеческой. Мрачный символ. «Жизнь – это струна, а смерть – это воздух. Без воздуха струна не может звучать» (С. 143). И еще о смерти: «Страшно ведь не то, что жизнь кончится, а то, что она может больше никогда снова не начаться» (С. 45). Финальная строка романа: «Где вы? Идите за мной! Я покажу вам травку-муравку!» (С. 478).

В романе «Венерин волос» есть и «вставной роман»: дневники певицы Изабеллы, прожившей сто лет и умершей, не знаю, какое слово подобрать, «раблезианской» – карнавальной смертью. В конце романа ее кончина несказанно преображается (молчок). Читайте сами. Конечно, читатель сразу вспомнит непревзойденную исполнительницу романсов Изабеллу Даниловну Юрьеву (1899-1999). Эти «дневники» настолько информативны, что некоторые критики упрекнули писателя в заимствовании подлинных записей певицы. Чушь собачья: она не оставила дневников. Михаил Шишкин сказал в интервью: «От нее ничего не осталось, и я даю ей жизнь, я ей говорю, как Лазарю: “Иди вон”. Я показываю, что Бог может воскресить нас, используя слово, потому что этот мир был создан словом и словом воскреснем – это эпиграф к моему тексту». С недоброй иронией автор утверждает: «Женщины бывают трех типов: кухарки, гувернантки и принцессы» (С. 198). Намеренно незамысловато, но дельно. От себя прибавлю, что еще бывают кухарки-суки, гувернантки-суки и принцессы-суки.

Дневники отменно стилизованы: интеллектуальный быт Ростова-на-Дону во время Империалистической и Гражданской войн, Москвы и Парижа двадцатых годов воссоздан с убедительной и пугающей точностью. Как специалист по старой России смею утверждать, что в своих разысканиях Шишкин опирался не только на свидетельства очевидцев, возможно, полученные в детстве, но на архивные документы и, главное, на ростовские белогвардейские газеты (полный комплект до пожара хранился в питерской Библиотеке Академии наук).

Автор мастерски моделирует, перевоплощаясь, как актер театра Кабуки, в барышню-женщину, дамскую (в самом высоком смысле) психику, пленительную, невинную, очаровательную, эгоистическую, никак не осознаваемую, неумную жестокость героини, которая, как паучиха, пожирает своих «самцов». Певица проходит через десятилетия, тяготы, испытания с наивным девизом-рефреном: «Жизнь становится лучше».

Вот такая книга. Есть в ней смешные неточности. К примеру, в «белый» Ростов приезжает на гастроли МХАТ (неверная аббревиатура; никакого «а» быть не должно: Московский Художественный театр (МХТ); «академический» придумали «товарищи» много позже) (С. 302). Или еще: «…раньше хотели упрощаться, уходить в народ» (С. 337). Здесь нужен насыщенный смысловыми обертонами глагол «опрощаться» (опрощение Льва Толстого).

И последнее. Роман написан стилистически безупречно, автор – новатор-языкотворец. Язык книги – выдающееся достижение автора. Новейшая русская литература давно оплакана и похоронена критиками всех мастей-направлений: мол, советская литература была «доброй» и «человечной», а нынешняя – злая и бесчеловечная. Вранье это все: литература может быть или хорошей, или плохой. Третьего не дано. В литературном языке происходят тектонические сдвиги, подсознательные языковые, речевые вулканы производят мощные словесные выбросы в океан художественной прозы. Литературный язык медленно и неотвратимо изменяется. Новаторство таких прозаиков-речетворцев, как Т.Толстая, В.Пелевин, В.Сорокин, П.Крусанов, М.Шишкин, победоносно и неоспоримо (только мелкие завистники-дилетанты могут это опровергать). Ох, не люблю я цитировать критиков-братков-сестричек жестокосердия. Однако не удержусь. М.Кучерская совершенно справедливо констатирует: « ”Венерин волос” – великий роман о речи и языке, который в руках мастера мягок и послушен, как глина, творит любую реальность, всегда более оглушительную и достоверную, чем то, что происходило на самом деле». Dixi!

Василий Пригодич.

8 сентября 2005 г. Петергоф.

Послесловие к роману

С неким трепетом приступаю к этой работе: предисловия писал не раз и не два, а послесловие – впервые. Очерчу свое частное мнение по частной проблеме: роман Надежды Муравьевой «Майя».

Я не играю с читателем в вербальные «кошки-мышки», не напускаю «критического» тумана-дурмана, посему скажу прямо и честно: пленительная, тонкая, изысканная, изящная книга. Вот она: правда-матушка. Все остальное – арабески-завитушки на полях романа.

Несколько слов об авторе. Это первая книга Надежды Муравьевой – писательницы, известной публике пока по опубликованным в периодике рассказам и стихотворениям. Надежда – филолог, переводчик с английского и испанского языков, член Союза журналистов, очень молода. И слава Богу. Это, увы, проходит. Она «ведет» полосу в приложении «Exlibris» («Независимая газета»).

О чем роман? Главная героиня, начинающая поэтесса, получает от покровителя-поэта псевдоним «Майя Неми». Майя – в ведийской философии олицетворяет великую иллюзию, оптический обман, морок, сон наяву, ложный внешний покров вещей и событий, в которых погружены ослепленные призрачностью мира и мiра человек и человечество. Через столетия в индийской мифологии Майя станет персонификацией божественной женщины, «Прекрасной Дамы» (Блок). По словам писательницы, «Майя – божественный танец и творческая свобода, Майя – обман и великая мистификация мироздания». Отменно сказано.

Герои романа вполне могли бы возопить:

Я – полутруп живой и тленный.

Рассейся, Майи пелена.

Потустороннею вселенной

Моя душа полонена.

Надежда хорошо знает «фишки» – «мульки» (как теперь принято изъясняться) узорчато умных восточных плутов (в тексте упоминается великий гуру Свами Вивекананда, проповедовавший новое синкретическое вероучение, некий конгломерат-синтез мировых религий). Вот замечательный фрагмент, в котором концентрированно выражена философская проблематика (так скажем) произведения: «Перед нами занавес, а за ним какая-то прекрасная сцена. В занавесе небольшое отверстие, через которое мы можем лишь мельком увидеть то, что находится за ним. Предположим, что это отверстие начинает увеличиваться, и по мере того, как оно растет, все большая часть сцены становится доступной взору, когда же занавес исчезает, мы видим ее всю. Сцена за занавесом – это душа, а занавес между нами и сценой – это майя: пространство – время – причинность. Существует небольшое отверстие, через которое я могу мельком увидеть душу. Когда оно становится больше, моему взору открывается нечто большее, а когда занавес исчезает полностью, я убеждаюсь, что я и есть душа…». Есть в этом пассаже некая потаенная (осознанная или нет) ирония. Писательница частенько поглядывает на своих героев-марионеток снисходительно (и правильно делает).

Термин "Серебряный век", введенный в оборот (по аналогии с пушкинским – "Золотым веком") на рубеже 1910-1920-х годов философом, историком литературы и общественной мысли, другом Блока, Белого, Есенина, позднее – узником сталинских тюрем и лагерей, критиком и публицистом Р.В.Ивановым-Разумником (1878-1946; умер в вынужденной эмиграции), навечно вошел в историю русской и мировой культуры. Русские символисты ("старшие" и "младшие") явили миру непревзойденные образцы словесного творчества (проза, поэзия, критика, публицистика, литературно-философские трактаты, переводы, писательские письма и т.д.). О том, что такое символизм и кто такие символисты, мне писать до ломоты в висках не хочется. Устал я от них «по жизни» (новый просторечный оборот). Буду краток: эти люди дышали странным воздухом (разреженным и удушливым одномоментно) интеллектуальных и сердечных страстей, эстетических предпочтений, поведенческих театральных кулис, а сценой был весь мир. Сказанное целиком относится и к героям романа «Майя».

Книга Надежды Муравьевой – ранга и стиля рассказов и повестей Брюсова (это чрезвычайно высокий ранг и стиль).10 Писательница упоминает «новую прозу» лидера московских символистов. Брюсов же (его имя щедро рассыпано по страницам) является предтечей-прообразом главного героя – Сигизмунда Ардальоновича. Галахов в романе (помимо прочего) является, скажем на простецком языке, инкарнацией– реинкарнацией – ипостасью древнего «первобога» Януса (римляне всегда первым в молитвах упоминали его имя). Янус – бог времени, всех начал (и начала жизни человека), дверей и путей – часто изображался с двумя лицами, которые смотрят в противоположные стороны. Так вот Брюсов (поэт и «черномаг», по словам Андрея Белого) и Галахов (поэт и революционер-конспиратор-провокатор) – двуликие Янусы.

У Брюсова, харизматика, «сотрясателя основ», поэта, прозаика, переводчика, оккультиста – «мага» (он был натуральным практикующим магом в отличие от современных шарлатанов) были две трагические любовные истории: романы с Ниной Петровской (1879-1928; отравилась газом в эмигрантском Париже)11 и Надеждой Львовой (1891-1913; застрелилась в Москве). Вот в образе Анастасии Лазаревской и контаминированы (на мой взгляд) существенные черты личностей этих незаурядных женщин. Конечно, это всего лишь предположение.

В образе Аси Лазаревской улавливаются неразличение жизни и мифа о жизни, реальности и литературы, роковая страсть, истовая экзальтированность, как у Нины Петровской. С Надеждой Львовой ее роднят возраст и несомненный поэтический дар.