Косой крест

– А это что за чудо? – кивнул Женя Роману на одного такого.

– Это – пайва. Для ягод.

– А что – уже есть ягоды? – удивился Женя.

– Ты что? Какие ягоды? – засмеялся снисходительно дефектоскопист, – Лето еще.

– Так, а зачем тогда…

– Да кто ж их знает этих местных – что они в них таскают? Может, яйца, – снова засмеялся он.

– Да ладно тебе… – Женя тоже засмеялся, – А вообще, я смотрю, удобная штука. В таком рюкзаке можно и яйца носить.

– Скорее всего, я думаю, это рыбаки, – заключил Роман, – На Обь едут.

Среди пассажиров, конечно же, было достаточно и цивильно одетых и обутых людей. И не с рюкзаками. Женя даже видел одного в шляпе. Но это не вязалось с общим фоном и выглядело здесь как-то театрально, а потому, наверное, вызывающе.

До прихода бичевоза оставалось полтора часа. И вахтовый народ, сгрудив багаж в здании вокзала у скамеек в несколько куч, разбежался, оставив на попечение тех, кто не собирался никуда идти. Засуетился и дефектоскопист.

– Ты в магазин не хочешь сходить? – спросил он, видимо, рассчитывая пристроить свою ношу.

– А далеко? – поинтересовался Женя.

– Да нет – рядом. Минут пятнадцать ходу.

– А это… – повел Женя плечом, намекая на рюкзак, – Тяжеловато таскаться.

– Щас, – Роман повернулся к дородной тетке, сидевшей на скамье около одной из пирамид, – Клавдия Ивановна, а что это вы не со своими – сразу на буровую?

– Да надо на базу… А-а-а… – догадалась она.

– Клавдия Ивановна, не откажите…

– Да вы что – подурели все? На мне и так – вон, смотри, сколько, – но по голосу было слышно, что женщина не откажет. А говорит так, только чтобы подчеркнуть важность доверенного ей дела.

– Ну, те-еть Клава… – заблажил Роман, – одним больше, одним меньше.

– Ладно. Ставьте уже, – разрешила она, махнув рукой, – Только ж смотрите – не опоздайте. А то я их с собой не потащу.

– Конечно, конечно. Спасибо Клавдия Ивановна.

Они поставили рюкзаки у ее ног, и быстро выскочили на улицу.

– А кто это? – спросил Женя, когда они вышли за пределы станционного двора.

– Это? – переспросил Роман, – А-а… повариха с буровой. Я у них месяц назад проводил контроль оборудования и инструмента. Ну, вот там с тетей Клавой и познакомились… Классная тетка. Веселая. Но не дай бог что не по ней. Так отошьет –  мало не покажется.

– Что ты говоришь? – усмехнулся Женя, – А по ее виду и не скажешь. Интеллигентная такая. Я думал из конторы кто.

–Угу… Здесь – только расслабься… Покажешь слабину – попадешься на язык какому острослову, хрен отмоешься. Так что, будешь выезжать на буровые, держи ухо востро. Человеческое отношение твое, кто-то может расценить и как слабость. Особо не откровенничай – такие оторвы есть. Один буровой мастер… – начал он, но передумал, – Потом расскажу – в поезде. Пошли.

– Спасибо за совет, – Жене вдруг стало весело – это напомнило ему армию.

– Да не за что, – дефектоскопист посмотрел на него удивленно, – А чего ты скалишься? – он насторожился, – Разве я что-то смешное сказал?

– Да нет, Рома. Это не по твою душу. Просто вспомнил нашего ротного. Когда в войсках началась кампания с неуставными взаимоотношениями, он чуть ли не каждое построение начинал со слов: «Я хотел вам сказать, что вы…» А дальше шли оскорбления – одно другого обиднее. И что мы болваны безмозглые. И маменькины сыночки. И мальчики великовозрастные с грязными…  – Женя на мгновение остановился, но затем продолжил цитату, – Короче: дальше – хуже… Но заканчивал он всегда на оптимистичной ноте. Говорил в конце: «Но я вам этого… не скажу. Так что докладывать некоторым товарищам замполиту полка или контрику, к сожалению, будет нечего».

Роман засмеялся:

– А контрик – это особист, что ли?

– А то кто же еще? Конечно он. Крови они нам с замполитом полка попили – будь здоров. До дизбата дело, правда, ни у кого не дошло, но мозгоклюйства было – мама не горюй. Кампания есть кампания…

В то время как шла оживленная беседа, Женя успевал разглядывать по дороге все. Глаза жили как бы своей жизнью, фиксируя детали, врезавшиеся в память своей необычностью. Скудная растительность, повсеместно пробивавшаяся сквозь грязновато желтую в камешках охру глины, казалось, выживала из последних сил, цепляясь за безжизненную почву. Двухэтажные, обшалеванные почерневшими от времени досками строения – с небольшими окнами, с печными, торчавшими над шиферными крышами трубами, вызывая любопытство, удручающе действовали на психику. Огромные поленницы дров, уложенные двойными рядами у стен таких же темных, кое-где покосившихся сараев, вносили в местный колорит напоминание о коротком лете и долгой холодной зиме. Березки и кусты ивняка вдоль редких заборов, рябины и сосны – все это не в изобилии распределенное по территории поселка, не вносило в сознание той радости, которая возникает от соприкосновения с бесчисленным разнообразием южной растительности. «Как они живут здесь?» – пришла мысль, спонтанно сформировавшаяся из сочувствия, нахлынувшего от однообразной картины.

– Ну, вот мы и пришли, – Роман посмотрел на него так, словно тем, что привел его к магазину, совершил нечто, обязательно подразумевающее поощрение.

В помещении на них пахнуло знакомым, непередаваемым словами запахом. И хотя торговое предприятие представляло собой продуктовый магазин, в нем витал дух деревенской лавки, окрещенной когда-то емким словечком «сельпо». Единственное, что его отличало от собратьев в средней полосе – это изобилие спиртных напитков. Такого разнообразия Женя еще никогда не видел. Одна стена в штучном отделе, разлинованная горизонтальными полками, сплошь была уставлена бутылками вин разных стран, всевозможных настоек, водок и коньяков, включая болгарские. Была даже рисовая водка и водка с корнем женьшеня. Попадались и незнакомые названия.

– Роман, а что такое аперитив? – решил спросить Женя – он сегодня, словно ребенок, представлял собой один большой вопрос.

– А хрен его знает, – честно признался тот, – На фига он тебе? Посмотри, сколько в нем оборотов? Шиш да не шиша, – его увеличенные стеклами очков глаза лучились улыбкой.

– Да так, – пожал плечами Женя, – Интересно просто.

– Смотри, – предупредил Роман, – нижнетагильскую не бери. Отрава – еще та. Если бутылку засосешь, на завтра можешь и кони двинуть. Говорят – ее из нефти шарашат… Лучше уж серовскую.

– Да я вообще не собирался ничего брать. Так – за компанию пошел. На разведку, можно сказать.

Дефектоскопист не то что бы удивленно, но как-то оценивающе смерил его взглядом.

– Так, может, разведка боем?

– Нет, Рома. Не сегодня – это уж точно.

– Да ладно. Понимаю. Первый раз. Начальству нужно приглянуться.

– Ты очень правильно все понимаешь. Пойду, пока ты в очереди будешь стоять, похожу по магазину.

Пройдясь вдоль прилавков, он позаглядывал через головы за стекла витрин. Но, не заметив ничего интересного, кроме оливкового масла в невиданных им до этого металлических банках разной емкости и формы, и махнув дефектоскописту рукой – мол, подожду на свежем воздухе, вышел из помещения.

По некондиционным аэродромным плитам проезжей части улицы пробарабанили на стыках колеса. Проехала красная «копейка». И почти сразу за ней протарахтел «Днепр» с коляской, на котором восседал человек в танковом шлеме, военной плащ-палатке и болотных низко завернутых сапогах. «Занесло же меня, – проскочила мысль, – Куда ни глянь – сплошная экзотика». Где-то в отдалении – в той стороне, где по пониманию Жени должен находиться аэродром, появился стрекот вертолета. А через несколько секунд появился огромный Ми-6, быстро пролетев над поселком. Его затихающий в атмосфере рокот сменил тяжелый перестук длинного товарняка – по звуку, похоже, груженного. Откуда-то слева, с ветерком принесло легкий запах свежераспиленной сосны. И воздух стал наполняться ее густым приятным ароматом. Но не успел Женя насладиться этой прелестью, к ней начала примешиваться горечь дыма, постепенно заполняя собой пространство. Все казалось и знакомым, и в то же время таким незнакомым. Женя вдруг осознал себя чужим и одиноким на этом богом забытом пятачке огромной страны. Представил свой город, где-то далеко – за тридевять земель светившийся внизу ночными огнями, словно видел его с самолета. Представил свою комнату: с письменным столом и лампой на нем, где царил покой и уют. Ностальгия, вопреки всем мыслимым правилам, отодвинула вчерашний день в далекое прошлое. Словно он уехал из дому так давно, что уже успел не просто соскучиться. Как реакция на появившееся чувство одиночества, в памяти всплыл образ Маши. И грусть от того, что еще долгое время не сможет ее увидеть, заполнив сердце, пролилась тревогой в солнечное сплетение.

– Маша, – почти беззвучно прошептал он, – Как ты там?

– Что ты сказал?

– Я? – Женя от неожиданности вздрогнул – не заметил, как подошел Роман

– Да так, – усмехнулся, – С собой любимым беседую.

– А-а… Понятно… – засмеялся дефектоскопист, и почесав пятерней свою жиденькую бороденку, добавил, – Это уже клиника, чувак.

– Хуже, – засмеялся и Женя, – Ну? Куда теперь?

– Куда-куда? К тете Клаве, – в том же тоне ответил Роман.

14.

Поезд и вправду оказался поездком. Все его пять вагонов, выстроившихся  за тепловозом, казалось, пережили в этой жизни все, что можно – разве что за исключением военных действий.

– Куда прете? – громко, но как-то лениво – видимо, по привычке – закричала проводница в видавшей виды форменной одежде. Придержав ногой поднимающуюся часть пола тамбура, она спустилась вниз и чуть успела уклониться от налегавших друг на друга пассажиров.

Женя в начало очереди не попал – только в середину. И пока передние штурмовали – взбирались в тамбур, и середина не двигалась, он снова обратил внимание на проводницу. Она оказалась недалеко от него – стояла, скрестив опущенные вниз руки: темные и неухоженные, с ногтями, обрамленными черными полосками. Такое же неухоженное с припухлостью лицо, со следами то ли недосыпа, то ли вчерашнего возлияния, непонятно почему вызвало к жизни грустную мысль, что она лет на двадцать моложе, чем выглядит.

Но, только попав внутрь, Женя понял, почему местный состав окрестили бичевозом. Казалось, что внутри – и полки, и стены, и столы – все было покрыто тонкой пленкой жира. И от немытых человеческих рук – вперемежку с вездесущей угольной пылью. И от копоти старой вагонной печки. И даже от оседавшего на зеленых стенах дыхания тысяч пассажиров, скопившегося за годы и годы поездок. Закралась мысль, что уборка здесь, если и делается, то касается, скорее всего, только затертых полов.

Женя с Романом прошли больше половины вагона, прежде чем нашли, где присесть. Оказалось, что едущих в сторону Нягани и Приобья и до Советского набралось немало. А тут еще свои – те, что протиснулись вперед и назанимали кучу мест. Многие из пассажиров были навеселе. В отсеках где-то пили и ели. Где-то пили и резались в карты. Разговаривали и читали, или просто смотрели в окна. Женя жадно впитывал все эти новые для него детали жизни. Ухо улавливало местный, непривычно звучавший выговор некоторых слов. Глаза схватывали необычные нюансы в одежде, какие-то особенности в некоторых лицах – форме носов и разрезе глаз. Мысль, перескакивая с объекта на объект, выплясывала особенный, не похожий ни на что танец, пытаясь увязать отдельные элементы в некую систему, которая пока никак не складывалась. И лишь обостренные чувства, которые и давали ей пищу, соединяя осторожность и любопытство, принимали реальность так, как и подобает – с открытым сердцем и восторженно.

Роман, посидев пару минут, собрался лезть на верхнюю полку. Сложил ветровку в виде подушки и, поднявшись, положил наверх.

– Разбуди, как будем подъезжать. Если сам, конечно, не проснусь, – попросил он, – Что-то меня на сон растащило.

– А как я узнаю? – поинтересовался Женя. И в его голосе прозвучала интонация ребенка, которого собираются оставить одного.

– Не волнуйся, – улыбнулся за очками Роман, поняв его тревогу, – По нашим трудно будет не увидеть. За полчаса начнут в тамбуре в очередь выстраиваться… Чтобы в вахтовке, – пояснил, –  места занять.

Место Романа – у окна – освободилось. И Женя, передвинувшись, стал смотреть сквозь пыльное окно за проплывавшими картинами окраин Советского, захламленных бывшими лесоразработками. Кусты лозняка и заросли иван-чая среди глинистых, разъезженных техникой пустошей, сначала сменились мелким редким березняком – новой порослью, спорившей с остатками прежнего раскорчеванного подсада. А затем, смешиваясь с соснами и елями и устремляясь все выше и выше в небо, прочерченное редкими, застывшими, словно на картине, перистыми облаками, встали в небольшом отдалении от железки сплошной стеной таежного леса.

– Чо такой смурной, братан? Айда к нам, – поддатый мужик, сидевший напротив – через стол, лет пятидесяти с виду, в темной с рыжими подпалинами бороде и таких же рыжих усах подсунул ему стакан и налил чуть меньше половины, – Как кличут-то?

– Евгением. А вас?

– Жека, ты чо – не родной? Чо ты выкаешь-то? – мужик показал свои крепкие желтые зубы, – А я – Леха, – он протянул крепкую жилистую руку с неухоженными ногтями.

– Очень приятно, – Женя ощутил жесткость ладони и цепкость сильных пальцев, – Извини, Леха, но я не пью.

– Как это? Ты чо? – удивился мужик, – Не пьют только язвенники и трезвенники, – выдал он затертую фразу так, будто открыл миру новый физический закон, – да и то, если только не на халяву, – он победоносно обвел глазами товарищей по столу, – Так чо, Жека, давай. За здоровье… Стакан не задерживай, – настойчиво добавил он и захохотал.

– Спасибо, Леха, – Женя дружелюбно, как смог, улыбнулся, – Мне сегодня нельзя, – и только, когда сказал это, вдруг понял, что мужика все его препирательства только раззадорят, и теперь он будет приставать, пока не услышит понятных для себя аргументов, – Я только что устроился на работу и еду встречаться с начальством. Так что, извини…

– А-а, вон оно чо, – вышел из ступора уже захмелевший порядком Леха, – Ну… тада следущий… – он передвинул стакан навстречу протянувшейся руке. Интерес к предыдущему объекту у него тут же исчез. И Женя снова стал смотреть сквозь пыльное стекло на проплывавшие, словно акварелью написанные, и оттого казавшиеся немного сказочными виды природы. Быстро сменявшиеся картины леса у дороги переходили в болота – с редкой растительностью и пиками торчавших голых стволов, по мере удаленности медленно перемещавшихся или почти стоявших без движения. Великолепие того, что видел, проросло в нем новым волнением. Оно появилось от того, что только что говорил о начальстве и вспомнил, как не раз представлял свою встречу с Верницким здесь – в Сибири, непосредственно на месте работы. Подумал, что до встречи осталось всего ничего – какой-то час, ну, от силы полтора. В голове стали крутиться представляемые до этого обрывки внутреннего диалога, периодически отвлекая сознание от величественных картин за окном.

– Э-э… как тебя там! – мужик уже, видимо, плыл окончательно, и потому только приблизительно помнил суть недавнего разговора, – Ну, ты, паря, все же не прав… Я же к тебе по-человечески… – голова его покачивалась из стороны в сторону, словно у жонглера шар. Он балансировал ею посредством туловища и шеи, выводя в вертикальное положение.

– Леха! Отстань от человека, – решил защитить Женю тот, что сидел с ним рядом и был потрезвей, – Человек же сказал тебе…

– Да? – спросил удивленно Леха и встряхнул головой, будто пытаясь сбросить с себя пелену забвения, – А чо сказал? – опять спросил он, пытаясь управлять мышцами лица. Ему, видимо, хотелось изобразить внимание.

– Что едет на встречу с начальником.

– Да? – снова глупо переспросил Леха, расчесывая пятерней бороду, – Ну и… в рот этого нащальника… Нащальники! – хмыкнул он презрительно и выдал целую тираду о том, что они есть в его представлении. В силу того, что он ужасно сквернословил, тирада оказалась длинной. Через несколько секунд после нее Леха снова потерял интерес к Жениной персоне. А минут через пять – и ко всему внешнему миру, откинувшись на перегородку и неестественно изогнув шею.

«Вот оно – счастье», – подумал Женя, довольный тем, как все разрешилось, потому что препираться с соседом у него не было ни желания, ни, конечно же, аргументов.

15.

Как и говорил Роман, при подъезде к Пантынгу самые хитрые потянулись в тамбур, чтобы выйти одними из первых и занять места в вахтовке. И Женя, заметив это движение, растолкал дефектоскописта.

Минут через пятнадцать поезд стал притормаживать. За окном проплыли какие-то полуразвалившиеся постройки, и, наконец, состав, заскрежетав тормозами и прогромыхав поочередно буферами,  замер. Проводница, ворча и поругиваясь на столпившихся в проходе мужиков, протиснулась в рабочий тамбур. Там послышался звук металла о металл, и вахтовый народ, переговариваясь и гогоча, стал живо продвигаться на выход. Женя с Романом почти завершали очередь. За ними оказалось лишь несколько человек. Скорее, из итээровских. А замыкали ее Семеныч – старший рейса и главный инженер.

Когда Женя спустился со ступенек вагона, вахтовый «Урал», до середины покрытый брызгами темной желтой грязи, только что подъехал к окультуренному вагонкой небольшому зданию вокзала.

– Кто старший? – приоткрыв дверь машины и став на подножку, громко спросил водитель.

– Копытов, – перебивая друг друга, ответили несколько голосов.

– Роман Семенович! – позвал водитель, – Сейчас «шестьдесят шестой» придет с вертолетки – заберет остальных.

– Вижу, – ответил тот, – Вон… – кивнул, – уже ползет.

Женя посмотрел в ту сторону, куда показал Копытов. «ГАЗ-66», спотыкаясь на выступавших кое-где бревнах дороги и ныряя периодически колесами в лужи  жидкой глинистой грязи, показался из-за деревьев. Его пассажирский салон – не так, как у «Уралов» был не оранжевым, а на треть внизу синим, а выше – желтым.

– Ну вот, – заключил дефектоскопист, – У нас почти персональный транспорт. Можно даже не торопиться. Еще и места свободные останутся.

Когда они подошли к месту посадки, «Урал» отъехал, и за ним оказался «УАЗик». К нему проследовал главный инженер.

– Роман Семенович, – позвал он, обернувшись, Копытова, – Давайте ко мне… Тамара Семеновна! Прошу. И вы, Григорий Абрамович… – махнул рукой, приглашая, – Не стесняйтесь.

– А это кто? – тихо спросил Женя Романа, протиравшего очки.

– Ты о ком? – переспросил тот, надевая и приподнимая пальцем сползшие окуляры.

– Вон – те, которых главный к себе позвал.

– Это начальник мехцеха – Цейтлин, а дама… из конторских. Кажется, из бухгалтерии.

– А тот, который стоял с Цейтлиным?

– Этого не знаю. Знаю только, что из работников базы. Может, кто из мастеров хозгруппы, – предположил он, пожав плечами.

Подъехал «шестьдесят шестой», и оставшиеся люди по железной лесенке, приваренной к основанию корпуса, загрузились в его салон.

– Далеко ехать? – спросил Женя дефектоскописта.

– Недалеко, – усмехнулся тот, – Но долго.

В принципе, сама по себе дорога была более-менее нормальной. Но в нескольких местах машина фактически плыла по глинистой реке, утопая почти полностью колесами в этой грязно-желтой жиже. «Газон» то нырял в нее, то выкарабкивался, медленно переваливаясь по невидимым внизу бревнам, по-разному вдавленным в напитанную водой почву. Путь удлинился еще и из-за того, что машина, сделав крюк, заехала на вертолетку, чтобы забрать нескольких человек.

За всю дорогу Роман только пару раз отвлекся от разговора с сидевшим слева от них бородатым мужиком, похожим своей благообразностью на служителя церкви. Первый раз – когда миновали пакгаузы складов. А второй – уже на въезде на территорию базы.

– А это кто? – тихо спросил Женя, уловив момент, когда бородатый заговорил с соседом, что сидел у окна.

– Ты о ком? – переспросил Роман.

– Да вот об этом, – показал.

– А-а… Это мой коллега. Тоже дефектоскопист. Очень интересный человек. В прошлом инженер – телефонизацией занимался Чуть не спился, – продолжил Роман шепотом, – семнадцать лет уже не употребляет. Латентный алкоголик. Я тебе как-нибудь расскажу о нем.

«Газон», поднявшись на пригорок и развернувшись, подкатил к остановке, и люди, один за другим поднимаясь со своих  мест и горбясь под низким потолком, стали выбираться наружу.

– Ты как собираешься устраиваться? – спросил дефектоскопист, когда они выгрузились на дощатый настил пятачка остановки, уходившего таким же тротуаром вправо и влево.

– Я? – удивился Женя.

– Извини, – до Романа, наконец дошло, – Забыл… Ты, если что, приходи в общагу. Я в третьей комнате… Что-нибудь придумаем… Соньку попросим…

– Что за Сонька? – насторожился Женя.

– Сонька? Татарка, – засмеялся Роман, реагируя на Женину гримасу, – Она у нас и завобщежитием, и кастелянша в одном лице. Кадр – я тебе скажу. Сонька – это ходячий анекдот…  «Два простынка и наволощка нет, – передразнил он ее, – Один простынка и один наволощка»… Ладно, – вдруг прервался он, – что я тебе тут мозги парю? Тебе туда, – показал он на двухэтажное деревянное здание, – А общага… во-он там, – махнул в противоположную сторону, – Короче, найдешь, если припрет. Ну, давай… на светлые очи начальства. Ни пуха, ни пера…

– К черту, – бросил Женя.

Он повернулся направо и пошел в ту сторону, куда показал дефектоскопист.

Повторяя рельеф местности, узкий дощатый тротуар не сказать, чтобы сильно, но все же заметно забирал вверх. Справа – дорога. Здесь – в поселке она довольно сильно отличалась от той, что пролегала по территории леса. Местами даже казалась почти сухой и твердой. Но все же, чтобы попасть на другую сторону не испачкавшись – а именно там находилась контора, пришлось постараться. Женя нашел удобный, как ему показалось, для этого участок и вприпрыжку преодолел его, почти не испачкав туфли.

Главный вход в длинный двухэтажный барак оказался посредине. А тот, что Женя увидел с остановки – в торце, запасным. Сразу за дверью небольшой холл заканчивался лестницей на второй этаж. От нее крылья здания уходили по обе стороны узкими коридорами. Светлые двери, градуировавшие стены, были снабжены, как и в любом подобном заведении, табличками, говорившими о хозяевах. Кабинет главного геолога искать, фактически, не пришлось.

– Войдите, – отозвались за дверью на стук.

– Разрешите? – Женя сделал шаг внутрь.

– Да-да, входите, – средних лет черноволосый мужчина сидел сбоку от стола, – Вы к Ивану Ивановичу? – спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил, – Он сейчас подойдет… А вы не наш ли новый сотрудник случайно? – полюбопытствовал он.

– Извините, а вы…

– Я – старший геолог. Фактически заместитель… – черноволосый не договорил, потому что в кабинет вошел Верницкий – в сером пиджаке из толстой ткани и темном галстуке, выделявшемся на фоне светлой рубашки. Вокруг лысины – аккуратно подстриженные волосы. Добродушное лицо в очках совсем не портили  небольшие изъяны – следы подростковой прыщавости.

– Добрый день, – он протянул Жене руку, улыбаясь, – Уже прилетел?

– Да, Иван Иванович. Я… – Женя хотел сказать, что первым делом сразу же пришел сюда, но его перебили.

– Так-так, – констатировал Верницкий, о чем-то задумавшись на секунду. Это заметно было по рассеявшемуся взгляду, – Значит ты…

– Емельянов Евгений… – Женя почему-то вдруг подумал, что Верницкий забыл, как его зовут. Отчество называть не стал – как-то неловко было.

– А по отцу? – снова улыбнулся Иван Иванович.

– Как и вас.

– Вот как? – заключил, продолжая улыбаться, Верницкий, – Мы с вами, можно сказать, отчасти тезки… Кстати, знакомься, он показал рукой на черноволосого, – Лепнин Николай Петрович, старший геолог. В мое отсутствие твой непосредственный начальник, – заключил он, внимательно посмотрев на Женю, – Сделаем так, Евгений. Сейчас мы узнаем по поводу твоего размещения: первым делом нужно устроиться. Все остальное завтра. Ты пока посиди здесь… Николай, не в службу… Займись, – он посмотрел на часы, – меня Горовец ждет.

Они оба вышли, а Женя переместил поближе к стулу рюкзак, чтобы не стоял в проходе, и сел. Но не успел, как следует, оглядеться, особенно рассмотреть висевшую на стене карту региона, как Николай Петрович появился в дверях. Сразу за ним в кабинет вошел человек – примерно таких же лет, как и он сам, с неприметными чертами лица.

– Знакомься, Евгений, – Лепнин повернул голову к вошедшему, – Это еще один наш сотрудник – Ганисевский Федор Николаевич. Он у нас и жнец, и швец, и на дуде игрец – и геолог, и картограф, и геодезист. Короче, полипрофессионал… А это, – показал на Женю, – наш новый геолог – Емельянов Евгений Иванович… Евгений, – обратился к нему, – Сейчас Федор отведет тебя туда, где ты временно поживешь… Потом подумаем, куда тебя определим, – уже, скорее, себе самому сказал он, – Да, Федя… насчет белья там похлопочи у Соньки, а то… ну, сам знаешь.