Дорога в ад

Лекарство это сильно поднимало иммунитет, но хорошее это или плохо, это еще вопрос. Но ведь стало же хорошее тому парню на носилках? И интервью он потом в Москве много раз давал, отнюдь не на носилках!

Глава 9

Колесников и его друзья, или первый день в больнице

– Знаешь, кто здесь сейчас лежит?

– Кто?

– Колесников с Мариной.

У меня челюсть отвисла. Столько в газете писали о Колесникове, печатали фотографии, следили за его лечением арменикумом! Но встретиться с ним…

Я и не представляла себе.

Тут же в дверь вошел Колесников.

– Вот он.

Ожившая легенда. Я сейчас познакомлюсь со знаменитость.

Колесников, улыбаясь, сел на кровать. Он почти ничего не спрашивал, просто был здесь, такой же, как и я.

Теперь в комнату вошла Марина, его девушка, с бутылкой джермука в руке, она спросила, как меня зовут.

По тем фотографиям, что печатались в газете, Марину узнать было невозможно. Здесь она села на диету и сильно похудела. И СПИД тут не при чем. Да и перед фотоаппаратом она всегда старалась отвернуться.

А Коля был спокоен. Он даже здесь днями мог сидеть перед телевизором, и ему такая жизнь нравилась. Не вел он себя как наркоман, хотя таковым и был.

Вот Марине не повезло. И наркоманкой не была… Как им позволили дальше быть вместе?

Это мне еще предстояло узнать.

Вскоре мы остались одни с Колесниковым и Мариной. Не хочу рассказывать подробно об их жизни, о которой я от них узнала, но вкратце опишу некоторые события. Вначале было известно только о Колиной болезни. В России результаты анализов Марины были отрицательными. Три раза она сдавала кровь

Родители же ее о том, что у Коли СПИД, узнали из статьи в газете «Комсомольская правда». Марина с Колей сбежала из дома.

Потом журналисты попросили у них фотографию. Сказали, что передадут его в Ереван, что б их там, встречая, смогли узнать. Завтра же это фото было в газете.

Коля, как увидел, взял газету, натянул по брови шапку, – хорошо, что была зима, – обмотался шарфом, что б на улице не узнавали, и пошел к Марине.

Он пришел, бросил ей на стол газету, и Марина зашлась в истерике.

В общем Колю в Ереване лечили. Потом решили пригласить и Марину, сдать на всякий случай кровь на анализ. Результат оказался положительным.

Опять же, о ее болезни ее родители узнали из газеты тоже.

На Марине были короткая майка и шорты. А в пупке серьга. Колесников на пять минут вышел.

Денис увидел:

– Дай посмотреть.

– Ну посмотри.

Колесников вернулся. Андрей кивнул на марину:

– Денис только что рассматривал ее пупок.

– Я сережку разглядывал!

Колесников не понял:

– Так у нее такая же в ухе…

Мы засмеялись. В газете часто писали, как он шутит…

Я и Марина выходили из столовой, когда в больницу поступила новая девочка.

– На больную СПИДом она не похожа, – озвучила я нашу общую мысль.

Просто она была полной. Девочку положили в мою палату, и Марина меня позвала:

– Ну что, идем знакомиться?

Я не люблю незнакомых людей. Наверно, я какая – то не такая, как все. Как, например Колесникова Марина. И это надо скрыть.

– Идем, – бодро сказала я.

когда мы вошли в палату, новенькая обернулась. Она стояла у окна, и на ее глазах были видны слезы.

Я ее понимала, но не попробовала немного успокоить, хотя я тоже чуть не плакала сразу, пока не увидела, что все здесь не так ужасно, как представлялось в первый момент.

– Как тебя зовут?

– А как ты заразилась?

– Меня изнасиловали.

Вот так. Кажется, об этой жизни уже все знаешь, а она приносит все новые и новые познания.

Ее было жаль. И то, что ей это придется произносить еще не раз, тоже было неприятно.

– Сколько тебе лет?

– Скоро будет 23.

– Ты замужем?

Все вопросы задавала Марина.

– Была.

– А что случилось?

– Я была от него беременна, но упала со ступенек и потеряла ребенка. И он мне этого не простил. Ушел и забрал с собой все, что сам же когда – то дарил.

Вот так вот. Не жизнь, а какой – то роман.

Через некоторое время в палату зашел врач и стал расспрашивать меня о том, чем я болела за свою жизнь? Этот вопрос мне задавали и раньше, но я все время путалась с ответом и не могла сразу вспомнить, чем же я таки когда-то болело. Этих болезней было очень много:

– Бронхит, воспаление легких, близорукость. Вегетососудистая дистония, грипп, аппендицит, воспаление левого яичника, камни в желчном пузыре.

Ближе к вечеру охранник крикнул мне, что бы я собиралась, меня повезут на УЗИ живота.

Я снова надела длинную юбку и черную майку. Мы спустились во двор, и пошли к Жигулям. Я села на заднее сиденье и увидела рядом с собой девчушку, которую уже видела сегодня перед кабинетом, в котором нам делали томографию головы. Оны была с первого этажа.

Когда мы познакомились, я узнала, что у нее гепатит «В».

– Так его ж лечат…

она сказала:

– Нет.

И вообще она приехала из Иркутска.

Да, подумала я. Если ее отправили лечить гепатит «В» в такую даль, значит он, действительно, больше нигде не лечится, и другого выхода и вправду нет.

В кабинете УЗИ женщина – врач сделала нам по очереди УЗИ и сказала, что у нас все в порядке. Она спросила у моей новой знакомой, сколько ей лет?

– Семнадцать.

И записала в карточку. Потом ей стало интересно, какая погода преобладает в Иркутске:

– У вас там есть лето?

– Ну конечно!

– Наверно, холодное…

– Да нет, такое же, как и везде. Бывает и за тридцать градусов тепла…

Девочка была армянкой, но они почему-то разговаривали на русском языке. Это было странно, потому, что здесь никто не придерживался правил хорошего тона, и армяне между собой разговаривали на армянском языке, не обращая внимания на нас, русскоязычных.

Она была очень приятной, понятно, не наркоманкой. Хоть мы с ней и были одногодки, но я намного была ее старше.

Когда мы ехали обратно, она поведала мне свою печальную историю о том, что она отличница, а из-за гепатита полгода не ходила в школу, и теперь ей придется остаться на второй год.

– У меня в вашем отделении лежат братья.

– Да?

Она назвала их имена, но я, конечно же, их не знала еще. И подумала совсем на других. Сережа, – я слышала, – тоже армян, хоть и прожил всю жизнь в Москве и не знает своего родного языка, и их тоже двое. Он и его брат.

В больнице были строгие правила. При поступлении, у каждого проверяли сумки, что б не было наркотиков или спиртного. В город выпускали редко – редко, а девчонок почти никогда.

Хотя вечером…

Сидел Колесников перед телевизором, а потом ушел куда-то. Вернулся. Марина его унюхала и покачала головой.

Один парень у Коли спросил:

– А она не выдаст?

Тот рассмеялся, мол, нет.

В одиннадцать часов вечера охранник прокричал:

– Отбой!!! – Так, что б все слышали.

И все, нехотя медленно поползли по палатам. Своим, не своим, кто там разберется?

Мы с Алиной несмело ушли к себе.

Но как уснуть? Снотворные, вместе со всеми таблетками, у меня забрали, потому, что нельзя. Ведь на нас испытывали препарат, и врачам нужны были точные данные. Я подписала документ, в котором соглашалась, что никто, никакой ответственности здесь за меня не несет.

Начали крутить руки – ноги, и я вышла из палаты, что б попросить у кого-нибудь анальгин.

Мимо проходил Денис. Я спросила у него. Он ответил:

– Нельзя. А что, ломает?

Я только шире улыбнулась и пошла дальше. Встретила Марину, та пошла к «девочкам», рядом с нашей палатой. У Паши был анальгин. Он со мной поделился, и я его поблагодарила.

Здесь я впервые в жизни увидела настоящего голубого. Да он был еще в палате и не один! Мне смешно, но рядом с ним лежал главный прокурор города Москвы.

Ходил Паша, прижав локти к телу, чуть наклонив голову, как манерная девица. На голове у него была копна кучерявых, белых волос, которые пора бы уже было подстричь. На ногах он носил красные шорты. И говорил он не как мужик. Все это было по-настоящему. Как же его ненавидели пацаны… потом кто-то ему даже запретил входить в столовую, когда там находятся другие люди. Я же смотрела на него с открытым ртом и брезговала. По моему нельзя себя вести парню так, как вел себя он. Девок Паша ненавидел почти всех. По крайней мере, относился к ним с презрением.

Андрей сел на кровать возле Алины. Дима, что утром уходил в город вместе с Денисом, сел возле меня. Ох, и пьяные ж были они, разобрала я потом…

За стеной находилась комната охранников, которые охраняли наш сон. Андрей же с Димой громко ходили по палате туда – сюда. И за это их то и дело выгоняли отсюда. Правда, они, как бумеранги, все – равно возвращались через несколько минут. Я встала с кровати, что б надеть сарафан. Дима стал передо мной и сказал:

– Зачем?

– Затем. – Он дышал мне в лицо, и я поняла, что если сейчас не отойду куда-нибудь, он начнет приставать. Я отошла к окну. Он сел сам на мою постель.

– Иди, садись, – пригласил и меня.

– Не сяду.

Он растерялся:

– Почему? Потому, что здесь сижу я?

– Нет, просто не хочу.

Алинина кровать с грохотом стукнулась о стену, причем ту, за которой были охранники. Мы с Димой оглянулись на Андрея с Алиной, засмеялись, потому, что все – равно охранник уже был на подходе.

Распахнулась дверь:

– А ну пошли вон отсюда!!!

Если б у него была дубинка, он бы, наверно, приложил к делу и ее.

Пока этих двоих не было, зашел еще какой-то парень. Очень высокий парень.

– Девчонки, я зашел пожелать вам спокойной ночи.

И сел на пустую кровать напротив меня. Всего кроватей в палате было четыре.

Я спросила у него, сколько ему лет?

– 19.

Серьезно?

– А выглядишь намного старше.

Он секунду молчал, а потом ответил мне:

– А ты знаешь, что сама выглядишь лет на 25?!

Ого, он знает как меня зовут, сколько мне лет, и думает, что о нем я тоже все знаю. Жаль, но я его видела так близко впервые.

– Что ты почувствовала, когда узнала, что у тебя СПИД?

Ответила Алина:

– Я не сразу узнала. После того, как меня изнасиловали, я сдала все анализы, и мне сказали, что все в порядке. Но через три месяца позвонили мне домой…

– Ну, понятно.

– Так мне сказали прийти по адресу. Я по каталогу посмотрела, что это за адрес, и все поняла. Я плакала и плакала. А мама моя, когда узнала, 2 недели в психбольнице пролежала.

Да, антитела к вирусу СПИДа в крови появляются лишь через три месяца после заражения вирусом. А то и через полгода. Так что, вливая себе донорскую кровь, ни в чем быть уверенным нельзя.

У парня, что сидел напротив меня и желал нам с Алиной спокойной ночи, была, по моим представлениям, идеальная фигура. Талия, плечи и т. д.

– Я здесь с братом. Так у него, после того, как он узнал, полголовы стало белой.

Ничего себе. Два брата, два наркомана и два ВИЧ-инфицированных. Несчастные их родители. Если б моя сестра была такая же, как Ия, нашим родителям можно было бы сразу ложиться в гроб.

Когда он ушел, вернулись Андрей с Димой. Тихо закрыли дверь:

– Кто-то приходил, пока нас не было?

Я описала, кто приходил. Дима сказал Андрею, или Андрей сказал Диме, что это Карен. Точно, Карен.

– Вот, блин…

Они улыбались и одобрительно кивали головой. Им было весело от всего происходящего.

Еще раз их выгоняла медсестра, но на пол дороге в свою палату они уломали ее оставить нас в покое, снова вернулись. Посреди ночи мы с Алиной остались одни, и день закончился.

Глава 10

Первая капельница арменикума

Между прочим, голубой Паша еще оказался и профессиональной гадалкой.

В 7 часов утра мы проснулись и медсестры стали брать у нас из вены кровь на анализ. Потом через ту же иглу подключили капельницы. Количество содержимого в пакетах с арменикумом было разным. На пакетах были выведены цифры кому – сколько. А вообще, арменикум, это не жидкость, а мазь, которой все больные смазывали прыщи, и те проходили. А перед капельницами арменикум разбавляли физ-расствором.

Алина весила больше, чем я, а лекарства у нее было меньше. Это зависело от того, как ты заразился, как давно и еще бог знает от чего.

Пока капельница капала, заходил Денис. Увидел, как жидкость капает мне в вену, да слишком медленно.

– А че она у тебя так медленно капает? – Пробубнил он себе под нос, передвигая колечко так, что б краник начал капать быстрее.

– Не жжет?

– Нет.

– Тогда нормально.

Он, как зашел, так и ушел. А я смотрю, а арменикум в пакете заканчивается. Благо дело, двери в нашу палату были всегда открыты, и к нам туда – сюда заходили те, кто уже откапался, или кому капельницу еще не ставили. Людей много, а медсестер несколько. Мимо палаты прошел Сергей.

– Сергей!! Позови медсестру, капельница закончилась.

Он зашел:

– Чего ты кричишь?

Подошел и перекрыл капельницу сам. Потом ушел за медсестрой. Она вытянула иголку из пакета арменикум и воткнула ее в перевернутую банку с физ-расствором. Пока черной жидкости не осталось ни капельки, капал физ-расствор, а потом медсестра вытащила иголку из моей вены и отлепила, придерживающий ее лейкопластырь.

Те же действия были произведены и с Алиной. А после этого, нас начали пугать:

– Ты ходишь? Тебе не плохо? Ничего, через час посмотрим. С кровати встать не сможешь.

Мне было интересно, а вдруг мне плохо не станет? Вдруг пронесет…

Вообще, все происходящее было каким-то странным.

Прошел ровно час, и мы с Алиной слегли. Остальные тоже, поэтому мы остались почти одни. Только Денис улетал домой, и у него капельницы не было. И еще в коридоре под музыку танцевал тот парень, который мне понравился в столовой.

Я так тряслась под одеялом, что было смешно. Денис позвал:

– Вова!! Иди, посмотри на нее…

Вова зашел:

– Чего?

И засмеялся:

– Хи – хи… Че, совсем плохо?

Зашел,.. ушел… че ему на месте не стоится?

– Денис, скажи ему, что б он потанцевал здесь, – пошутила я.

– Вова!! Здесь просят, что бы ты потанцевал для них!

Вова зашел снова:

– Я потанцую. Потом…

И ушел.

Алине стало совсем нехорошо. Она позвала медсестру. Та бегом нагрела ей воды, налила в бутылку из-под Джермука, и положила Алине под ноги. Я от бутылки отказалась.

Денис ждал Л. А., потому, что ему не хватало денег «на воздух», и он собирался их попросить у Геворкяна, который как-то даже взял Колесникова на футбол армян с русскими. После же проигрыша своих он сильно расстроился, дал Коле 100 долларов и отпустил их с Мариной в город.

Лежим мы с Алиной и видим, как в палату заходит видеокамера. От греха подальше мы закрылись подушками и отправили камеру вон. Оказалось, что это было не в последний раз. Люди с камерами здесь всегда были и всегда будут. Только больные при их виде расползались, как тараканы, по своим палатам.

Прошел час, и пришли доктора, выгнав из комнаты всех посторонних.

– Встань.

Я встала. Главврач, о котором говорили, что он был болен раком, но вылечился арменикумом, прощупывал на шее мои лимфоузлы. Когда он надавил под мышкой, мне стало больно и потемнело в глазах.

– Я сейчас потеряю сознание.

– Ложись, – сжалились врачи.

Они ушли, и лишь медсестра каждый час приходила, что б записать в больничном листе данные о нашем состоянии: температура столько – то, головная боль, озноб, тошнота.

Когда нас с Алиной отпустило, мы захотели есть, а потом сели перед телевизором. Передо мной встал Вова, который оказался родным братом Карена, что желал нам с Алиной спокойной ночи. Он о чем-то громко рассказывал кому-то за моей спиной. Русский язык мне близок, хоть я и украинка. Мама у меня русская, и с детства я владею чистым русским языком, только «г» по-украински. А вот русский язык Вовы с армянским акцентом Вовы мне понятен не был. Но я заразилась его настроением и рассмеялась кому-то на ухо, кто сидел рядом от меня:

– Я ни слова не понимаю, что он говорит…

а тот продолжал, пока у телевизора осталось всего пару человек. Я и он. Отвлеченная телевизором, я за ним не проследила. Сев рядом, Вова извинился:

– Поверь мне, дома я разговариваю абсолютно без акцента! Это он здесь у меня почему-то появился!

К нам подошел Сережа:

– Вова, у тебя есть машина?

– Есть, – просто ответил Вова.

– Какая?

– Мерседес.

Вопрос об автомобиле ему понравился. Его ответы несли превосходство над этим смертным.

– Какой?

– Шестисотый, – пожал он плечами.

А я, что я? В глаза не видела такой машины. Слышала, что дорогая. Я в принципе не нормальный человек, и любила я не «ВМW», а «форды». И Мерседесы видела только сотые. Волга и то выглядит лучше.

Я слышала, что дома Вова пропадает на дискотеках и жить не может без героина. Здесь же, в отделении больницы, без наркотиков мы были вроде нормальными людьми. Да, пили они горькую, но героин в Ереване можно было купить только коренному жителю города, да и то с большим трудом. Считалось, что в Ереване наркотиков нет.

Глава 11

Вылечишься или нет – зависит только от тебя

Вечером происходила какая-то возня. Марина Колесникова мне объяснила:

– Паша умеет гадать. Иди, он и тебе погадает.

– А что мне у него спрашивать?

В гадания я не верю совсем – совсем. Я думаю, что гадалки просто обманывают людей. Нет, есть, конечно, одаренные богом люди, что могут увидеть будущее человека. Но их слишком мало, и, тем более, не здесь, в больнице.

– Только не спрашивай, вылечишься ты или нет. Этот вопрос все задают, а он отвечает, что он ответить на этот вопрос не может.

– Почему?

– Говорит что-то вроде, что это зависит только от нас самих.

Паша мне предрек не сладкое будущее:

– В конце 2000-ного года тебе на пути повстречается человек, который будет тебя очень любить. И, если ты его не сумеешь узнать и ответить на его чувства, будешь потом очень долго страдать.

Тоже мне, ясновидение. Да кому угодно такое скажи, и попадешь в точку.

2000-ныц год лишь наступал, и времени у меня было еще целый год.

Глава 12

Передозировка

Следующим утром я увидела, как та армяночка, что ездила со мной на УЗИ… стоит и разговаривает в холле с Вовой и Кареном.

Стало понятно, что это ее братья. Вот семейка!

Она мне улыбнулась, когда я проходила мимо них, и поздоровалась. Вова улыбался тоже. Я постаралась пройти побыстрее.

После этого Вова сидел у себя в палате вместе со мной:

– Ты можешь себе представить, что ее еще не целовал не один парень. Гепатитом ее заразили в зубном кабинете. Мы всей семьей потом приехали к этому суке – врачу, но он уже сбежал. Уехал из города.

Я понятливо кивала головой.

В отделение поступил новенький грузин. Подошел ко мне и сразу же сказал:

– Я тебя украду.

Мне подумалось, что этот может. Я его стала бояться. Он только смеялся:

– Ну почему? Только я сяду возле нее, отвернусь на секунду, а, когда поворачиваюсь, ее уже нет!

Что такое любовь?

А черт ее знает!

Подогревает кровь,

И в холод бросает.

Где жизнь найти, что б без нее?

Любовь как часть тебя.

Она в судьбе людей живет,

То опустив, то вознеся.

Она была, и есть, и вновь…

Как друг она, ей дорожим.

Но оберегаем мы любовь,

Когда от холода дрожим.

Каждый день приходила мама, приносила фрукты. Вкуснее араратского винограда я в жизни не ела. Особенно сладкий мелкий такой, черный кишмиш, без косточек, из которого делают изюм.

Во вторник я поступила в больницу, в среду уже получила первую капельницу, в четверг, после отбоя, к нам постучался тот грузин с большим куском торта «Наполеона».

– Это вам. Кушайте, на здоровье.

И ушел.

Может он не такой уже и страшный?

Следующим днем мы играли в карты, а Вова с братом в стороне играли в нарды. Понятно было, что они пытаются один одного надурить. Вова то на армянском языке, то на русском кричал:

– Ну что? Булка?! Иди, пока почитай газетку. – И отмахивался от Карена рукой.

Через несколько секунд наоборот:

– Дайте мне газетку, я почитаю, пока он будет думать.

Вова игрока старался надурить, потому, что проиграть ему не позволяла гордость.

Карен подпрыгнул с кресла и закричал, что Вова его, в общем, обманывает. Тот в ответ вызверился на армянском языке и закончил:

– Моменто море! Момент – и в море.

Повернулся ко мне:

– Да, Саша?

И улыбнулся.

В пятницу, кроме нас с Алиной, всем ставили по последней капельнице в этом месяце. И были готовы первые результаты анализов. У кого-то нашли только СПИД, у кого-то и СПИД и гепатит. У третьих, по паре гепатитов. А у брата Сережи так и вовсе гепатит «D». Они с братом героину предпочитали эфедрин, наверно и гепатит этот оттуда.

Вечером прилетела пара из России. У них только в пятницу был самолет. Лена и Алексей.

Мы с Димой играли в холле в карты, когда мимо прошла лена. Дима проводил ее взглядом:

– Нет, слишком худая.

И высокая.… Куда мне до нее?

В субботу из больных осталась только половина. В воскресенье должна была прилететь следующая группа пациентов.

Некоторые больные оставались в Ереване на эти три недели, ездили отдохнуть на озеро Севан. А кое-кто оставался в больнице, если не было возможности ту – сюда летать, и они договорились с Геворкяном.

Вова и Карен собирались ехать к родственникам в Грузию.

Все армяне на половину грузины, как и все украинцы на половину русские. И такое же отношение. Армяне – это единственная нация на Кавказе, которая не воюет. И от этого считается не достойной.

Кстати, из Иркутска был еще один парень. Его звали так же Андрей. Как и Алининого. Так этот Андрей заболел здесь гепатитом. Его цвет стал желтым. Его лечили дорогими немецкими препаратами. Между прочим, Геворкян говорил, что гепатит вылечить намного (!) труднее, чем СПИД.

В воскресенье с утра поварихи ходили и качали головами. Ждали москвичей. Одна подошла ко мне и пожаловалась:

– Опять колоться будут!

Те не боялись, даже, провозить героин через границу.

– Там, Саша, даже такая есть которую материнских прав лишили…

один из охранников смотрел в окно. Когда он увидел, как перед воротами остановилось такси и из него вышли москвичи, он крикнул:

– Приехали!

У поварихи покатилась из глаз слеза.

Затрещал звонок, охранник открыл дверь ключом. И ничего, даже с одним парнем обнялся:

– Ну как ты?

– Нормально.

Сумки, конечно же, их проверили. У той, что лишили материнских прав, забрали бутылку из-под кока – колы, наполненную вином. У другой, из Мариуполя, изъяли подарок для Геворкяна, который ну никак нельзя было открывать. В коробке оказалась водка.

Не люблю чужих людей.

Я лежала на своей кровати, когда с треском открылась дверь, и Карен с грузином втолкали в палату какого-то москвича. Карен спрашивал:

– Ты бык? Какого х…я, твоя девчонка наехала на меня? А?

я посмотрела – посмотрела, встала, они отодвинулись, что б пропустить меня, и вышла.

В холле сидела толпа. Из Кривого Рога приехал молодой человек, который нашел во мне сразу свою. Здесь украинцев почти не было. Геворкян поругался с нашим правительством, которое не хотело принимать участия в испытании арменикума. Например, Алина как раз таки оказалась здесь, благодаря программе по испытанию арменикума. И все перелеты ей и еще одному парню оплачивал мэр Твери.

Парень из Кривого Рога спросил:

– Что они там, дерутся?

– Пока нет, но скоро начнут.

Вова махнул рукой:

– Он не будет драться. Это я дерусь, а он нет.

Криворожец поднялся с кресла, что бы пойти посмотреть, что там происходит. Дима ревновал меня к нему и просил, что б я с ним не целовалась, объясняя это тем, что у того на губах еле заметный герпес.

Через минуты они все вчетвером вышли из моей палаты. Тоже мне, поле боя, блин…

И тут это дело свернулось, потому, что…

У телефона, с трубкой возле уха стояла только, что прилетевшая девушка. Ей был звонок из дома. Стояла – стояла, а потом так опустилась медленно на пол.

Кто – то крикнул ее по фамилии и добавил по-армянски:

– Передозировка!!!

Девчонку внесли в палату паши. Та была ближе всех. Паша вышел и начал сокрушаться по этому поводу.

Из-за его двери вышел испуганный врач и обратился к холлу:

– Кто-нибудь знает, что надо делать?

Карен и еще один старый армянин быстро оторвались от своих кресел, и пошли делать этой девушке дыхание рот в рот.

По-моему, ей нужно было вколоть в вену раствор воды с солью, но я не знала точной дозировки соли и воды.

Странные какие-то наркоманы здесь сидели. Никто толком не знал, что надо делать. Кто-то сказал, что б надавали ей посчетчин, кто-то просто ждал с открытым ртом, чем это все закончится. Я с героиновой передозировкой встречалась впервые. Я знала, что от передозировки маковой соломкой человек глотает язык. И спасать его надо не так, как здесь, а немного быстрее. Это не приятно и не красиво. Доставать язык и держать его, хоть к табуретке прибивать, пока человек не оклемается. Хорошо, что передозироваться соломкой можно крайне и крайне редко. По крайней мере, на моей памяти, такого не было. А с героиновыми наркоманами это случается на каждом шагу. Они только шутки шутят по этому поводу, и раз от раза вызывают скорую, если посчетчины не помогают.