Постмодерн и его интерпретации

Бек указывает на то, что всякая власть порождает свою противоположность. Возникновение космополитических обществ и формирование противников этих обществ – две стороны одного процесса. Транслегальность всемирно-экономической метавласти придает легитимность глобальным процессам антиглобализации и антимодернизации, так как именно они защищают национальные институты легитимного господства – государство и демократию – от разрушительной силы глобального капитала. Модернизация и связанные с ней сломы и взрывы всегда вызывали ностальгию по утраченной защищенности, по защитникам традиционных ценностей и добродетелей.

Немецкий социолог отмечает, что во многих неевропейских культурах глобализация приравнивается к американизации, в которой видят причину всех зол, поражающих их общество. Для тех, кто верит в национальную социальную онтологию, кто хочет защитить свою культуру от внутреннего распада, глобализация – это «великое порождение сатаны». Чем сильнее гордится народ своими мифами, своим культурным наследием и кичится своей независимостью, тем резче его неприятие «американской глобализации», «глобального американизма», который в глазах ностальгирующих по национальному суверенитету постоянно оскорбляет их национальное достоинство.

Глобальная деятельность связана с правовым вакуумом, который, с одной стороны, вытекает из несуществования мирового государства, а с другой – из того, что государственный суверенитет установления права ограничен национальными рамками. Это значит, что в существующем де-факто суверенитете всемирно-экономических организаций законодательная власть одновременно приватизирована и транснационализирована. Управление в смысле реального решения проблем все чаще осуществляется в частном порядке. В связи с этим Бек выделяет для будущего два возможных противоположных сценария.

«Одним из них является гегелевский сценарий, в котором угрозы, порожденные глобальным капитализмом риска, представлены в качестве исторической возможности для реализации хитрости разума. „Гегелевский“ сценарий обещает появление космополитического императива сотрудничества: взаимодействуйте или потерпите неудачу! Или права человека, или катастрофа человечества! Однако неуправляемый мир грозит нам и другим зловещим сценарием – сценарием „по Карлу Шмитту“: превращением в норму чрезвычайного положения, демонтажем основных демократических прав и открытием дверей перед политикой неонацизма. Примечательно, что эти противоречащие друг другу потенциальные возможности могут быть соединены между собой в различных формах тем, что раньше называли диалектикой»122.

Ульрих Бек указывает на то, что Первый модерн покоился на упрощении: можно было конструировать технические объекты и миры без неожиданных последствий. Во Втором модерне мы находимся в совершенно ином игровом поле, поскольку что бы мы ни делали, мы всегда ждем неожиданных последствий. Но ожидание неожиданного изменяет качество технических объектов. Наука и технология часто добавляют свою неуверенность к всеобщей неуверенности; вместо того чтобы гасить политический огонь, они подливают масла в пламя этических, экологических и политических контроверз.

Бек поясняет, чем мультикультурализм отличается от космополитизма. Мультикультурализм утверждает (хотя и в сильно смягченном виде) сущностную идентичность и соперничество культур. Понятие «мультикультурализм» ориентируется на более или менее однородные группы, которые мыслятся как разнородные или однородные, во всяком случае отделенные друг от друга и объединяющие отдельных личностей. В этом смысле мультикультурализм – противник индивидуализации.

«Если верить мультикультурализму, то индивида вообще не существует. Это просто эпифеномен своей культуры и общества. Космополитизм, напротив, предполагает индивидуализацию и усиливает, утверждает ее. Индивид в своей личности, браке, родной семье, в своей трудовой жизни, своих политических концепциях и амбициях есть одновременно член различных, часто территориально разделенных сообществ. Человек в рамках одной жизни проживает разные, разделенные в национальном и территориальном отношениях жизни, истории, воспоминания. В предельном случае мировое общество осуществляется в микрокосме пространства собственного опыта»123.

Неспособность господствующих властных институтов и элит воспринимать и продуктивно упорядочивать новую реальность связана с характером данных институтов. Они появились на свет в мире, в котором ведущую роль играли полная занятость, доминирование в национальной экономике национально-государственной политики, функционирующие границы, строгая территориальная независимость и идентичность. В нынешней Европе, утверждает Бек, нет больше Германии, Франции, Италии и т. д. в том виде, в каком они остались в головах людей и в иллюстрированных сочинениях историков, так как нет больше границ, компетентности и обособленного опытного пространства, то есть всего того, на чем зиждился национально-государственный мир. Возникла еще не осмысленная политика границ, началось переплетение отсутствующих рубежей, старых и новых границ и динамик, которые давно уже следует воспринимать не в национальных понятиях, а в рамках транснациональной мировой внутренней политики.

Немецкий социолог утверждает, что критику методологического национализма не следует смешивать с тезисом о конце национального государства. Национальные государства будут преуспевать или трансформируются в транснациональные государства. Решающее значение для критики методологического национализма имеет то обстоятельство, что национальная организация как структурирующий принцип социального действия не может более служить ориентиром для ученого. Более того, процессы ренационализации или реэтнизации нельзя понять вне космополитической перспективы.

Бек подчеркивает, что риск не означает катастрофы – он означает ее предощущение, осознание. Находясь в ситуации риска, мы в настоящем проигрываем варианты будущего, но при этом настоящее будущее будущих катастроф остается принципиально неведомым. Если разрушение и бедствие осознаются как угроза, возникает желание действовать. Предчувствие грядущих катастроф в настоящем порождает всевозможные турбулентности внутри национальных и интернациональных институций, а также в повседневной жизни людей. Глобальные риски создают глобальную публику, которая мобилизует людей поверх всех границ – национальных, религиозных, этнических и т. д.

Современные общества потрясены глобальным предчувствием глобальных катастроф. Такое восприятие глобально произведенных рисков и неопределенностей характеризуется делокализацией, некалькулируемостью, некомпенсируемостью. Причины и следствия глобальных рисков не ограничены каким-то одним местом или пространством, они принципиально глобальны. Последствия катастроф мирового масштаба принципиально не просчитываемы. Мечта о безопасности, характерная для модерна, была порождением утопии растущего контроля человека над опасными последствиями своих решений. Катастрофические инциденты происходили, но они считались компенсируемыми. Новое качество угроз человечеству разрушает логику компенсации.

Космополитизм и космополитизация

Ульрих Бек подчеркивает, что космополитизм – концепция, имеющая много значений, особенно в российском контексте. Чаще всего под глобализацией понимают всеобщую унификацию, а под космополитизмом – атрофию чувства родины, неукорененность, равнодушие к культурной и мировоззренческой дифференциации. Однако космополитизм не означает «непатриотичный настрой и поведение». «Поворот к космополитизму» – это ответ на вызов глобализации: то есть то, как мы можем понять и анализировать новую взаимосвязанность мира. Немецкий социолог полагает, что системообразующим термином, помогающим ориентироваться в сегодняшнем мире, может послужить понятие «космополитизация», которое означает эрозию жестких границ, разделяющих рынки, государства, цивилизации, культуры и жизненные миры отдельных людей. Конечно, мир не лишился разделительных барьеров, но его границы становятся размытыми и нечеткими, проницаемыми для потоков информации и капитала. На национальном и локальном уровнях развертывается процесс «внутренней глобализации», затрагивающий практически все институты. В результате меняются условия конструирования социальной идентичности – она больше не связана с негативным противопоставлением «своих» и чужих», «наших» и «не-наших».

По мнению Бека, космополитизация – это идеал и реальность универсализма, который содержит в себе особое измерение – глобальности, включающей национализм, и транснационализма, который не исключает множественности этничностей и культур. Разумеется, космополитизация – это не универсальный антитезис партикулярностям (национализму, локализму, культурализму и т.д.). Скорее это синтез предыдущих теорий, преодоление дуализма между универсализмом и партикуляризмом, интернационализмом и национализмом, глобализацией и локализацией. Космополитизация – это реальность нашего времени. Утверждение о том, что космополитизм есть нереалистическая идеология, Бек переворачивает с ног на голову и заявляет: защитники национального – вот кто истинные идеалисты. Они смотрят на реальность через потертые националистические очки, не позволяющие разглядеть происходящие в реальности изменения, и это делает их теории старомодными и ошибочными.

Бек настаивает на разграничении понятий «глобализация» и «космополитизация», поскольку глобализация, по его мнению, связана прежде всего с экономическим аспектом, в то время как космополитизация включает в себя множество аспектов из разных сфер общественной жизни. Для него важно, что космополитизация происходит не «во всемирном плане», над человеческими головами, а в повседневной жизни индивидов, в сфере быта.

Как же изменятся наши представления о власти и порядке, если взглянуть на них с космополитической точки зрения? В качестве ответа на этот вопрос Ульрих Бек предлагает следующие семь тезисов124.

1. Глобализация – это анонимный порядок. Во взаимоотношениях между глобальной экономикой и государством развертывается «игра метавласти» – борьба за власть, в ходе которой правила функционирования власти на национальном и транснациональном уровнях постоянно переписываются. Это особенно ярко проявляется в экономике, где концентрируется метавласть, вырывающаяся из-под контроля властных отношений, организованных в категориях территорий и национальных государств, чтобы создать новые властные стратегии в виртуальном пространстве. Бек уверен в том, что сейчас происходит глубинная трансформация государства в направлении переориентации на максимизацию власти транснациональных предприятий: средством убеждения становится не угроза вторжения, а «угроза не-вторжения» инвесторов или угроза их ухода с местных рынков. Он указывает на то, что

«формула власти транснациональной экономики гласит: преднамеренное, целенаправленное не-завоевание. Это ненасильственное, невидимое, намеренное, вездесущее «не-” не нуждается в одобрении и не способно воспринимать его125.

Важным выводом Бека является то, что глобализация – это не право выбора, а господство, не осуществляемое никем.

«В слове „глобализация“ просматривается неявный смысл „организованного отсутствия ответственности“. Вы тщетно ищете, к кому обратиться, на кого подать жалобу, против кого провести демонстрацию. Ибо этот феномен неуловим: нет института, куда можно было бы записаться на прием; нет телефона, по которому можно было бы позвонить; нет адреса электронной почты, по которому можно было бы написать. Каждый видит в себе жертву, и никто – виновника „преступления“. Даже главы корпораций, которые хотят, чтобы их всячески обхаживали, приносят свою волю, мышление и поведение на алтарь стоимости акций, если не хотят, чтобы их самих уволили»126.

2. Новый подход к политике. Парадоксальность и своеобразная ирония метавласти заключается в следующем: возможности игроков действовать конституируются внутри самой игры метавласти. Они зависят от того, как сами игроки определяют и переопределяют политическое. Бек уверен в том, что только решительная критика ортодоксии национального государства может открыть новые возможности для обретения власти. Всякий, кто держится за старый, национальный, догматизм, будет сметен, опрокинут, и ему некому будет даже на это пожаловаться. Это цена, которую придется заплатить некоторым странам за свою приверженность силовым правилам старого, национального, государства, за неспособность перейти на космополитическую точку зрения.

3. Только капиталу позволено играть не по правилам. Неолиберальная идеология представляет собой попытку сделать далеко идущие обобщения на основе краткосрочных исторических побед мобильного капитала. В перспективе капитал позиционирует себя как абсолютную и автономную жажду власти во всемирном масштабе. Впоследствии то, что хорошо для капитала, становится лучшим выбором для каждого. Нарушение или изменение правил остается революционной прерогативой капитала. Однако эта исключительность существенно зависит от государства, не ходящего в масть, от политиков, ограждающих себя от внешних воздействий панцирем из правил национального государства. Кто же может в таком случае сыграть роль контрсилы, противостоящей глобализированному капиталу?

4. Ульрих Бек уверен, что именно мы, потребители, составляем эту контрсилу. В общественном сознании Запада роль контрсилы, альтернативной капиталу и расшатывающей правила, достается не государству, но глобальному гражданскому обществу и множеству его сторонников.

«Оппонирующая сила глобального гражданского общества покоится на фигуре политического потребителя. Потребитель находится по ту сторону диалектического двуединства „хозяин – батрак“. Его противодействие власти вытекает из того, что он везде и в любое время может отказаться от покупок. „Оружие непокупания“ нельзя сократить ни в пространстве, ни во времени, ни материально. Фатальным для интересов капитала является то, что против растущей власти потребителей не существует контрстратегии: даже всемогущие мировые концерны не могут уволить своих потребителей»127.

5. Жертвуем автономией, приобретаем суверенность. Попытки выводить пространство новых возможностей из политики, основанной на старых, национально-государственных, ценностях, спроецированных на космополитическую расстановку сил, приводят к иллюзиям и самообману. Главная из таких иллюзий – надежда на то, что все противоречия могут быть «цивилизованы» при помощи национального гражданского общества, задействованного в глобальном масштабе. Нужно вырваться из тисков национализма, осознать различие между суверенностью и автономией. Национализм зиждется на отождествлении суверенности и автономии. С этой точки зрения экономическая зависимость, культурные различия и кооперация между государствами автоматически приводят к утрате автономии и суверенности. На самом деле усиление взаимозависимости и кооперации – то есть утрата автономности – приводит к укреплению суверенности. Потеря формальной автономии и укрепление реальной суверенности могут идти в режиме взаимоусиления. Глобализация означает и то и другое одновременно. По словам Бека, реальная суверенность коллективных и индивидуальных игроков возрастает в той мере, в какой ослабляется их формальная автономия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Фейерабенд выступил против всяких универсальных методологических правил, норм, стандартов, против всех попыток сформулировать некое общее понятие научной рациональности. «Тому, кто посмотрит на богатый материал, доставленный историей, – пишет он, – и кто не стремится улучшать ее в угоду своим инстинктам и в силу своего стремления к интеллектуальной уверенности в форме ясности, точности, „объективности“ или „истинности“, станет ясно, что существует лишь один принцип, который можно защищать при всех обстоятельствах и на всех этапах развития человечества. Это принцип – все дозволено». (Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 158—159).

2

Тем не менее, считает Петер Слотердайк, «на современных теориях и теориях современности все еще лежит длинная тень субстанциального мышления, которое не испытывает особого интереса к акцидентальному. Презрение к несубстанциальному и по сей день определяет тематику академической философии, в которой продолжает давать знать о себе древнейшая инерция» (Слотердайк П. Сферы. Плюральная сферология. Т. 3. Пена. СПб., 2010. С. 31).

3

«Массы… функционируют скорее как гигантская черная дыра, безжалостно отклоняющая, изгибающая и искривляющая все потоки энергии и световые излучения, которые с ней сближаются. Как имплозивная сфера ускоряющегося пространственного искривления, где все измерения вгибаются внутрь самих себя и свертываются в ничто, оставляя позади себя такое место, где может происходить только поглощение» (Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург. 2000. С. 14).

4

Л. Г. Ионин справедливо замечает, что «формирование меньшинств есть следствие побуждаемого идеологией модерна и постмодерна процесса индивидуализации. Меньшинство – это не те, кого меньше, чем других, а те, чье поведение (или внешний облик, или способ одеваться, или сексуальная ориентация, или этническая идентификация и т.д.) отличается от нормального, как бы мы ни определяли понятие нормы» (Ионин Л. Г. Восстание меньшинств. М., 2013. С. 68).

5

Best S., Kellner D. The Postmodern Turn. Ch. 4.: Postmodernism in the Arts: Pastiche, Implosion, and the Popular // URL: http://pages.gseis.ucla.edu/faculty/kellner/essays/postmodernturnch4.pdf

6

Бауман З. Текучая современность. СПб., 2008. С. 24.

7

Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: 2000. С. 6.

8

Метафора – перенос (греч.), от метафере: переносить в другую область.

9

Рорти Р. Философия и зеркало природы / Пер. с нем. Новосибирск: НГУ, 1997. С. 9.

10

Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996. С. 38—39.

11

Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996. С. 41—42.

12

Деррида Ж. Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук // Письмо и различие СПб., 2000. С. 352.

13

Слотердайк П. Сферы. Плюральная сферология. Т. 3. Пена. СПб., 2010. С. 439.

14

Dennett D. (1991), Conscioucness Explained. Boston, p. 455.

15

Беккер К. Словарь тактической реальности: Культурная интеллигенция и социальный контроль. Vienna, 2002. С. 3.

16

Маклюэн М. Понимание медиа: внешние расширения человека. М. Жуковский, 2003.

17

Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Пер. с. англ. М, 2008.

18

Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М., 2003. С. 85.

19

Дьяков А. В., Соколов Б. Г.».» зрения. СПб., Курск, 2009. С. 31—32.

20

Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? СПб., 1998. С. 10.

21

Там же. С. 47.

22

Ионин Л. Г. Восстание меньшинств. М., 2012. С. 21.

23

Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация влияет на нашу жизнь. М., 2004, С. 32.

24

Слотердайк П. Сферы. Макросферология. Т. 2. Глобусы. С. 990.

25

В связи с этим Славой Жижек замечает, что, «капитализм – это первый социально-экономический порядок, который детотализирует значение: на уровне значения он не глобален. В конечном счете не существует глобального „капиталистического взгляда на мир“, нет в собственном смысле слова „капиталистической цивилизации“: фундаментальный урок глобализации заключается в том, что капитализм может приспособиться ко всякой цивилизации, от христианской до индуистской или буддистской, от Запада до Востока. Глобальное измерение капитализма может быть сформулировано только на уровне истины-без-значения, как реальное глобального рыночного механизма» (Жижек С. Год невозможного. М., 2012. С. 111).

26

Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия: Последовательность человеческого развития. М., 2011. С. 41—42.

27

Най Дж. С. Гибкая власть. Как добиться успеха в мировой политике. Н.; М., 2006; Nye S.J. (1990), Bound to Lead: The Changing Nature of American Power. New York; Nye S.J. (2004), Soft Power. The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs.

28

См.: Рубцов А. Железная слабость // Новая газета. №26 от 16 марта 2015.

29

Слотердайк П. Сферы. Макросферлогия. Т. 2. Глобусы. С. 844—845.

30

См.: Ваттимо Дж. Прозрачное общество / Пер. с ит. М., 2002.

31

Кастельс М. Галактика Интернет / Пер. с англ. Екатеринбург, 2004. С. 15.

32

Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. №4. С. 6—33.

33

Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. 1997. №4. С. 32. На это же указывает и Алэн Турен: «Переход к постиндустриальному обществу осуществляется, когда инвестиции производят в большей степени не материальные блага и даже не „услуги“, а блага символические, способные изменить ценности, потребности, представления. Индустриальное общество изменяло средства производства, постиндустриальное изменяет цели производства, то есть культуру» (Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М., 1998. С. 85).

34

Jameson F. (1991), Postmodernism, or the cultural logic of late capitalism. Duke University press, p. 76, 79.

35

Op. cit.

36

«Сегодня мы все в большей мере имеем некий род письма, называемого просто „теорией“, которая представляет собой все дисциплины сразу и ни одну из них в отдельности. Этот новый тип дикурса, обычно связываемый с Францией и так называемым постструктурализмом (Fгеnch theory), становится очень распространенным и означает конец философии как таковой. Можно ли, например, назвать деятельность Мишеля Фуко философией, историей, социальной теорией или политической наукой? Этот вопрос является неразрешимым; и я утверждаю, что подобный „теоретический дискурс“ также можно причислить к манифестациям постмодерна» (Джеймисон Фр. Постмодернизм и общество потребления // Логос. 2000. №4. С. 63).

37

См.: Шустерман Р. Прагматическая эстетика: живая красота, переосмысление искусства. М.: Канон+, 2012.

38

Джеймисон полагает, что сегодня наиболее продуктивными идеями Грамши являются фордизм и гегемония. Он указывает на то, что задолго до теорий массовых коммуникаций или общества потребления и намного внятнее футурологических построений американской социологии 1950-х гг. Грамши выявил связь между экономикой конвейерного производства, корпоративной организацией бизнеса, массовой представительской политикой и культурным комплексом растущего массового потребления. Символом этого комплекса стал автомобиль Форда.

39

Андерсон П. Истоки постмодерна. М., 2011. С. 109.

40

Там же. С. 110.

41

Giddens A. (1990), Consequences of Modernity. Cambridge: Polity Press, p. 3.

42

Beck U. (1992), Risk Society, Towards a New Modernity. London: Sage Publications, p. 21.

43

Ibidem, p. 50.

44

Лиотар Ж.-Ф. Заметки о смыслах «пост» // Иностранная литература. 1994. №1. С. 56—59.

45

Бек У. Общество риcка: На пути к другому модерну. М., 2000. С. 4.

46

Вельш В. «Постмодерн». Генеалогия и значение одного спорного понятия // Путь. №1. М., 1992. С. 17—18.

47

Бауман 3. Текучая современность / Пер. с англ. СПб., 2008.

48

См., например, Best S., Kellner D. (1997), Postmodern Theory: Citical Interrogations. London and New-York: MacMillan and Guilford.