Бунтующий Яппи

– Всё у тебя выходит как-то однобоко! – воскликнул Замша. – И от этого ты меня вовсе не так понимаешь! Секс, безусловно, хорош, и с этим никто не спорит, но есть и другая нефизическая сторона отношений. Я, если хочешь, эстет и способен наслаждаться этой нефизической близостью, поэтому любая женская компания принимает меня скоро и не как некое инородное тело. При мне они ведут себя естественно, искренне даже. Появись мужчина-самец, он немедленно всё испортит, разбудив инстинкты женщины-самки: кокетство и прочее. Мужчина-самец груб. Он нужен женщине, действительно, как ты говоришь, только для того, чтобы зачать ребёнка. Она и отдаётся ему единственно ради этой цели, но никогда не открывает души. Я же безобиден…

Не слушая Замшу, я пошарил в кармане и, вынув руку, почувствовал сладковатый клубничный запах. Немедленно вспомнилось, как вчера, остановившись у аптеки, я приказал ей: «Жди меня здесь». «Ты куда?» – спросила она, хотя по глазам было видно, что догадалась. «Сейчас зайду витаминок куплю», – пошутил я. «Я с тобой». «Не надо. Я быстро». Пока стоял в очереди за презервативами, мне виделась её смутно темнеющая сквозь стекло фигура и надпись на стекле в обратную сторону: «Аптека». Какие груди, Бог мой! Грудей таких отродясь не видывал! Презервативы были только с клубничным запахом, и я с какою-то отчаянной решимостью приобрёл три упаковки. И не пожалел вовсе. Бог мой, как она отдавалась!

– Послушай же ты опытного человека, дурья твоя башка! – перебил я Замшу. – Ты вот этим своим эстетством женщину только оскорбляешь. Ей ты в качестве друга не нужен. Она только того и ждёт, что ты возьмёшь её и будешь для неё Хозяином, понял? Строгим, но справедливым. И никакого либерализма. Либерализму и в политике-то не должно быть места, а уж в отношениях с женщиною и подавно.

– Как это возьмёшь? Что значит возьмёшь женщину? – удивился Замша.

– А так: поднимаешься к ней после свидания на чашечку кофе и в прихожей помогаешь раздеться. Снимаешь с неё пальто там или плащ. Вот так, – двумя руками я изобразил, как нужно помочь женщине, – и в этот момент наклоняешься и целуешь её сюда, в шею, можно даже укусить слегка, главное не переборщить, и всё – она твоя! В башке у неё что-то происходит, какой-то инстинкт подчинения срабатывает. Главное, потом, если отношения начнутся, ни в коем случае не упускать это твое доминирование, иначе кирдык – баба тебя верхом оседлает и уже не слезет. Вот в чём фикус!

Невдалеке маленькая плотная дворничиха катила тележку с двумя огромными закопчёнными мусорными бачками, на которых красною краскою выведены были две загадочные буквы «ЮЩ». Мужчина у подъезда приветственно махнул дворничихе рукой и сказал: «Бог в помощь».

– Ну, это уже домострой какой-то, – протянул Замша. – Ты оглянись! На улице-то двадцать первый век. Эмансипация.

– Вот и плохо! Эмансипация – это что же такое? Это когда бабы ведут себя, как мужики. А обратная сторона этого процесса? А? Мужики как бабы. Всё шиворот-навыворот. А кто же любит у нас извращать то, что Богом задумано? То-то, что дьявол. Так что вся эта Ваша, с позволения сказать, эмансипация, Глеб Андреевич, непременно от лукавого!

В этот момент тишину двора нарушила назойливая мелодия мобильного телефона.

– Это у тебя, – сказал я Замше.

Он нажал кнопку принятия вызова и произнёс:

– Алло.

Потом, прикрыв трубку рукой, посмотрел на меня и одними губами сообщил: «Андрей». Я понял, что звонил наш бывший одноклассник Андрей Гриневич.

– Где? – спрашивал Замша. – В Тинькове? Когда? Да передам, он здесь. Хорошо. Мы приедем.

Закончив разговор, он посмотрел на меня и сказал:

– Схема созрела.

Помятые закопчённые мусорные бачки ударялись друг о друга, когда тележка подпрыгивала на кочках, и, будто литавры, производили оглушительный грохот, сопровождаемый визгом и скрипеньем несмазанных осей. Потёкшая вниз распластанная красная «Ю» и такая же «Щ», как две огневушки-поскакушки, кружились под руки в бешеной свистопляске, напоминая финальное видение Венички Ерофеева. Кусок картофельной кожуры, свисавший через край бачка, вываливался всё более, пока, наконец, и вовсе не вывалился на землю, где был безжалостно растоптан резиновым сапогом дворничихи. Илья и Замша, отяжелев от пива, покидали двор, и вслед им с помойки тянуло дымком и какой-то протухшей кислятиной. Ветер принёс чёрный хрупкий и лёгкий, насквозь обугленный лист из подожжённой дворничихой мусорной кучи. Куча пыхтела, как осьминог, выпуская из-под себя чернильные клубы, оседала и съёживалась, охваченная язычками рыжего пламени. Мужчина у подъезда вновь закурил и неприязненно посмотрел в спину двум удалявшимся чужакам. Брошенная им на землю и не до конца растоптанная сигарета ожила и мерцала теперь огненным глазком, который обугливал, поедал белую бумагу, приближаясь к золотистому фильтру и испуская вверх длинную тонкую струю сизого дыма.

V

Заметки на полях меню

(эссе)

User: Rebellious Yappy

О мужском одиночестве(ирландская кухня)

Я сидел в уютном заведении под названием «Ирландский дворик», пил «Гиннес», как всегда горький и чёрный, со вкусом дубовой коры, с нежной кремовой пенкой и, разглядывая зелёные стены, думал о мужском одиночестве, – таком же горьком, как «Гиннесс», но и таком же чертовски приятном!

На столе лежал свежий, пахнущий краской олигархический «Коммерсантъ». Краем глаза я скользил по заголовкам, но мысль о мужском одиночестве не отступала. Она зародилась давно и со всей ясностью проявилась сегодня, когда в обеденный перерыв я заглянул в парикмахерскую.

– Волосы помоем? – спросила парикмахерша и будто предложила трахнуться быстро и по-животному. Ей было лет тридцать, а руки у неё были… м-м-м-м, что за руки у неё были! Мягкие, как губка, и пахнущие шампунем! Только дурак отказался бы от этих рук. Я молча прошёл к раковине, усадил себя в кресло, запрокинул назад голову и, услышав, как парикмахерша открывает кран, следом за звуками журчащей воды провалился в тёплое блаженство женских мыльных ладоней. Мою черепную коробку осторожно вскрыли и, запустив нежные пальцы прямо между распухших извилин, бережно ласкали их дрожащую суть. О! Сидя с плотно закрытыми глазами, я испытывал чувство, близкое к оргазму, и понимал, что привык получать женскую заботу и ласку за деньги. Парикмахерши моют мне голову и стригут волосы, официантки подают пищу, уборщица чистит квартиру, стирает и гладит одежду, массажистки разминают уставшие мышцы, стриптизёрши возбуждают, а бляди удовлетворяют потребности в ебле. «О! – воскликнет иной допотопный моралист. – Поставил на одну доску честных женщин и шлюх!» А что? Услуги парикмахера так же интимны, как и услуги уличной девки. Все части моего тела абсолютно равноправны (это признает теперь любой), поэтому какая разница, получит ли женщина деньги за то, что прикоснётся к моей голове или к члену? Да здравствует разделение труда! Благодаря неоценимой помощи представительниц разных профессий, я избавлен от привыкания к одной женщине, которая, превращаясь в постоянную подругу, ведёт себя, как расчётливый наркоторговец, продавая новую дозу любви в обмен на звонкую монету мужской свободы. Не будешь платить – и вместо наслаждения получишь горький «отходняк» из мелких обид, угроз и шантажа. По мне уж лучше расстаться с деньгами, но сохранить свободу и одиночество.

Свобода и одиночество всегда идут рука об руку и вместе рождают мужчину. Если разобраться, культ мужского одиночества существовал во всех великих цивилизациях, не заражённых вирусом «романтической любви». Мужчина сначала приобретал социальную зрелость, достигал успехов на военном и политическом поприще и затем уже, когда карьера близилась к апогею, связывал себя с женщиной для совершенно конкретной цели – продолжения рода. А услуги, необходимые ему с момента полового созревания, он, как и я, получал от специально обученных жриц любви. Греки и римляне, германцы и кельты не создали бы своих цивилизаций, не совершили бы великих завоевательных походов, если бы не культивировали мужское одиночество! Все они воспринимали любовь к женщине как зло, как проклятие богов, которое сродни безумию, и лишь глазу современного человека кажется, что древние поэмы воспевают любовь. Разве любовь описана в «Илиаде»? Скорее, трагические её последствия – гибель народа, коллапс великой троянской цивилизации, павшей из-за того, что один из её представителей заразился вирусом «романтической любви». Но тогда в древнем мире любовь была исключением, куртуазная эпоха сделала её правилом, и теперь мы пожинаем плоды. Любовь сбивает современных мужчин с толку, ориентирует на достижение ложных целей и в итоге, как сказал бы Менегетти, создаёт благодатную почву для пышных, но бесплодных цветов «пустого эротизма».

О космополитизме(японская кухня)

Комочки слипшегося риса, покрытые сырой рыбьей плотью, зелёный пластилиновый шарик васаби с отпечатком поварского пальца, «роза» маринованного имбиря и миска с соевым соусом. Произведение искусства на плоской деревянной дощечке. Вооружившись палочками, я чувствую себя японским художником.

– Как ты можешь жрать сырую рыбу?! – брезгливо морщится Илья. – Такая гадость! А маринованный имбирь?! Это же, блин, по вкусу как мыло с одеколоном!

Пощёлкав в воздухе палочками, я с аппетитом отщипываю ими кусочек от зелёного шарика васаби и бросаю в соус. Илья – консерватор и ксенофоб. Его черносотенная бородатая рожа резко диссонирует с подчёркнуто лаконичным и аккуратным интерьером суши-бара. Я прицеливаюсь в Илью кончиком палочки и мысленно рисую вокруг него грубую обстановку русского придорожного трактира, в котором расторопный половой в красной косоворотке по щелчку пальцев угадывает, что сударь желает штоф водки и блинов с сёмгой. Таковая рама, имхо, гораздо более подходит к этому румяному купеческому портрету.

– А тарелки! – продолжает кипеть Илья. – Ты посмотри, блин, на эти тарелки! Это же натуральные собачьи миски! Как же из них можно принимать пищу?!

Я не спеша отправляю в рот суши с креветкой, предварительно окунув его в соус, и внимательно смотрю на Илью. Хвост креветки остаётся торчать снаружи.

Мой прадед по отцовской линии был японцем, по материнской – евреем. Но сам я не чувствую в себе ни капли японской или еврейской крови. Если разобраться, я и русским себя не считаю и вообще национально себя не идентифицирую. Национальность как фактор расплавилась в глобальном космополитическом тигле современного мира.

– На кого ты похож! – стыдит меня Илья, показывая пальцем на торчащий у меня изо рта креветочный хвост. – Посмотри на себя!

– Это как Харуки Мураками наоборот, – замечает Замша. – У него японцы носят джинсы, жрут гамбургеры и слушают Элвиса Пресли, а мы тут суши жрем и скоро в кимоно все переоденемся вообще!

– Ну ладно, – машет рукой Илья, – выпить-то, блин, у них есть хоть что-нибудь приличное?

– Сакэ, – отвечаю я, аккуратно вынимая палочками креветочный хвост изо рта и складывая его на край дощечки.

– Это что за хрень? Китайская рисовая водка? – спрашивает он.

– Японская, дурень.

– Яп-п-понский городовой! – восклицает.

– Китайская рисовая водка называется ханжа, – замечаю я. – Культурой других стран надо мало-мальски интересоваться, между прочим.

– Нет, Грин, а зачем мне это? – возражает Илья. – Есть только одна культура, которую я обязан знать – русская!

– А вот интересно, китайское пиво тоже, наверное, как-нибудь называется? – не к месту интересуется Замша.

В кафе шумно. Официантки в пепельно-сливовых кимоно снуют с подносами. Чисто европейская суета в японском ресторане – тоже знак космополитичного бытия.

– Китайское пиво называется одним словом, – отвечает ему Илья.

– Каким? – моргает Замша.

– Гов-но.

– Почему сразу говно?! – возмущается Замша. – Почему ты не можешь по-другому сказать, если тебе что-то не нравится?

– А как надо сказать?

– Ну как-как. Сказал бы просто: «Мне не нравится китайское пиво!»

– А что я сделаю, если то, что мне не нравится, говно и есть?! – вскидывает брови Илья и широко улыбается. – Волшебница! Волшебница, можно Вас на секундочку! – кричит он проносящейся мимо со скоростью экспресса официантке. Почтительно склонившись, та замирает с плохо скрываемым раздражением, но выражение её лица резко меняется, когда она видит развалившегося на простом деревянном стуле Илью, излучающего обаяние древнерусского князя.

– Голубушка, – ласково обращается он к ней, – нам бы с товарищем водочки, ну и закуски какой-нибудь, что ли. Селёдочки там, огурчиков сообразить.

– У нас, к сожалению, такой закуски нет, – дарит ему улыбку официантка.

– Да как же так, красавица? – качает головой Илья. – Совсем ничего?

Официантка с сожалением пожимает плечами, не переставая улыбаться.

– Ай-ай-ай, – расстраивается ксенофоб. – А что ж у вас есть в таком разе?

– Да всё, – растерянно отвечает она. – Всё. Смотрите меню.

Илья придирчиво разглядывает меню:

– Та-а-ак. А вот это что же такое, позвольте полюбопытствовать?.. – Он тычет пальцем в глянцевую страницу.

– Вот. Тут же написано. Это унадзю под кисло-сладким соусом с кунжутом на подушке из риса.

– Что такое унадзю? – настороженно переспрашивает Илья.

– Унадзю – это угорь.

– Угорь, – морщится он, – не пойдёт. А это?

– Цыплёнок в соусе терияки.

Илья пыхтит и хмурит лоб.

– Цыплёнок и какие-то бяки к нему. Да-а-а-а уж, ассортиментик! Ну вот я, пожалуй, другое буду. Вот это. Это, кажется, единственная человеческая еда в Вашем дьявольском заведении.

– Пельмени со свининой? – переспрашивает с улыбкой официантка.

– Так точно, пельмени, – кивает он головой.

– Соус какой?

– В смысле?.. – Он удивлённо уставился на неё.

– Ну, обычный или облегчённый, – поясняет она, оторвавшись от записной книжки. – Облегчённый менее солёный.

– А можно мне со сметаной или с горчицей или на худой конец с хреном? – спрашивает Илья.

Официантка опускает руки и снова беспомощно улыбается.

– Нет, к сожалению.

– Ладно, – сжалился Илья, – соусу вообще не надо.

– Вообще не надо?

– Вообще не надо соусу. Принесите просто пельменей без соусу. И водки. Пятьдесят граммов. Холодной. Вот и весь и сказ. – Он захлопнул меню и вернул его официантке.

– Хорошо… – Она поклонилась и кинулась выполнять заказ.

– А меня? – слабо возмутился Замша. – А я? Ну что такое! Всегда так! – воскликнул он и расстроенно швырнул своё меню на стол.

Мы с Ильёй довольно заржали во всю глотку. Все официанты игнорируют Замшу.

– Смирись с этим, дружище, – хлопает его по плечу Илья, – сейчас девица подаст мне водки, так ты её не отпускай, лови за ноздрю и делай заказ. Господи, ну что у нас за народ? – продолжает он, наваливаясь на стол. – Падкий до всего иностранного! Сколько, блин, у нас по городу японских ресторанов? А узбекских кухонь? А итальянских? А еврейских? А чёрт его знает каких? А русский ресторан в русском городе есть? Хорошо, если есть один или два и всё! А должно быть наоборот, я так считаю.

– Так почему ты не возьмёшь и не откроешь русский ресторан? – спрашиваю я Илью.

– Это же понятно почему, – отвечает он, – денег у меня столько нет.

– Ну-ну, – понимающе усмехаюсь я, расправляясь с очередным суши.

– У русского человека страсти к стяжательству нет, – важно продолжает Илья. – Русский человек иначе совершенно устроен, ему не свойственны ни западный предпринимательский дух, ни жажда власти. В нём на генетическом уровне глубоко сидит понятие о том, что деньги – зло и власть – зло. Благодарю покорнейше, красавица! – Илья поклонился улыбчивой официантке, поставившей перед ним плоское блюдо с пельменями и рюмочку водки. – Да, и любезная, будьте так добры, обслужите, пожалуйста, сего незаметного молодого господина, – указал он на Замшу.

Официантка, рассыпаясь в извинениях, вопросительно посмотрела на Замшу. Тот, хлопая ресницами, объявил, что желает коровий язык с кунжутом и рисом и маленькую рюмочку пшеничной. Девушка тотчас умчалась выполнять заказ.

– Коровий язык! – Илью чуть не вывернуло наизнанку. – Как ты можешь жрать коровий язык?!

– А что тут такого? Ну, коровий язык и что? – не понял Замша.

– Он же был у коровы во рту!

– И что?

– Ну, представь себе вонючий коровий рот, – продолжал Илья.

– Представил. Абсолютно чистый рот.

– Чистый? А там слюни и всякая шняга.

– Ну и что, слюни? Слюни что – грязные, что ли?

– Нет, не грязные.

– Ну вот.

– А что – приятные?

– Да какая разница. Этот язык же потом моют.

– Ну и что, что моют! Корова им, прикинь, всякое говно лижет!

– Да какое говно! Она траву жрёт. Пасётся и жрёт себе чистую траву.

– Думаешь, только траву?

– А что ещё?

– Мало ли что она им себе вылизывает!

– Ну, что она вылизывает?

– Да хоть жопу.

– Как кошка, что ли?

– Ага.

– То есть ты хочешь сказать, что корова, как кошка, садится на землю и начинает языком вылизывать себе жопу?

– Хоть бы и так. А ты потом этот язык жрёшь. С удовольствием.

– Да ты придурок! – обиделся Замша.

– Почему сразу придурок? – заржал Илья, и я вместе с ним. – Ты только представь, как корова это делает.

По Замшиной физиономии было заметно, что он представил, потому что улыбка, кривившая его рот, внезапно сменилась приступом дикого хохота.

– Корова, – хохотал он, – корова сади… садится на землю, как кошка!

– Ага, – смеялся Илья, запрокинув голову, – вытягивает ногу…

– И вылизывает себе… – Замша не мог продолжать. – Вылизывает себе… Не могу. Вылизывает.

– Жопу, – закончил я.

– Жопу, – повторил Илья, сотрясаясь от хохота, и выдавил из себя. – Мы все трое такие, блин, придурки!

– Точно, – согласился Замша.

– Вот, к примеру, – отсмеявшись, обратился ко мне Илья и вновь посерьёзнел, – ты знаешь о том, что русские купцы сначала вообще векселями не пользовались? У них были такие долговые зарубки, которые по сути значили не больше, чем честное слово. Дела у нас всегда велись на доверии! А почему? Да потому что русский человек никогда не хотел никого обмануть и на этом обогатиться. Для русского богатство не было самоцелью. Он добро хотел сделать ближнему. А сейчас посмотри, что с нами сделали эти предпринимательские отношения! Найди попробуй хоть одного человека, который бы думал о благе России. Каждый о себе думает и о том, как бы карман потуже набить, блин! Вот в чём фикус.

– Люди любых национальностей во все времена одинаковы и всегда хотят только двух вещей: власти и денег, – возразил я. – Верить в обратное и воображать, что в прошлом русские были ангелами, а теперь их испортила западная идеология – наивное заблуждение!

– По себе не надо судить, – отрезал Илья.

– Ну хорошо, русофил, хоть один пример приведи из прошлого? – попросил тогда я.

– Да вот, пожалуйста… – Илья перестал жевать пельмени и развёл руками. – Целая куча есть подтверждений. Ты не хуже меня знаешь, что был такой русский князь Лев Сергеевич Голицын, который в Крыму занимался виноделием, и он, если бы захотел, мог бы целое состояние сколотить на одном только вине, блин! Но он не эту цель преследовал. Он русский народ хотел отучить от пьянства. Привить русским вкус к хорошему вину. Вот! Не богатство, а благородная цель. Это, я считаю, по-дворянски. И, я тебе скажу, он не только о богатых думал, но и о бедных. Поэтому вино своё продавал дешевле себестоимости раз в десять! В итоге, понятно, наделал кучу долгов и разорился. А был у него какой-то конкурент, который вино разводил свекольным соком, – так тот, конечно, разбогател. Или вот ещё там же, в Крыму, был доктор какой-то, князь Вяземский, который купил дом, купил участок земли и открыл клинику, чтобы людей лечить, да ещё и лечил-то большую часть пациентов чуть ли не бесплатно. И так всегда. Русские люди или разоряются, блин, или в лучшем случае еле сводят концы с концами, но уж сверхприбылей не имеют – это точно. Чтобы сверхприбыли иметь, надо красть или людям говно втюхивать по цене золота. Вот так, блин.

Замше принесли коровий язык. Илью чуть не вывернуло наизнанку, внезапно он поднял вверх указательный палец и произнёс, обращаясь ко мне:

– О! Кстати! Вот тебе и ещё один пример! Ты деда моей жены знаешь?

– Ну, знаю.

– Знаешь, что он был директором известного на всю Россию завода «УЗБО»?

– Знаю.

– Так вот! – продолжил Илья. – Кристальнейшей души человек и до мозга костей русский, даром что коммунист! Радел только за то, чтобы завод процветал. Ничего ему не надо было: ни денег, ни акций. Главное – завод. Главное, так сказать, дать стране угля. Тоже, конечно, своего рода сдвиг, но сдвиг хороший, в правильную сторону. От такого сдвига только польза. При этом он всем помогал. Нам вот с женой квартиру купил. И что же? В девяносто девятом пришли «бурмашевцы» и просто воспользовались тем, что он в своё время, когда была приватизация, что-то там неправильно сделал с документами, русские люди ведь всегда за делом не обращают внимания на всякие канцелярские крючки, им главное суть, а не форма. И вот эти упыри правдами и неправдами захватывают завод, а деда скидывают с директорской должности. У меня аж говно закипает, как вспомню! Потом проходит всего около пяти лет, и завод в полной жопе. Всё разворовано. Вот вам и капитализм, и демократия в действии!

– Ну так ведь «бурмашевцы» -то, – возразил я, – все до одного русские, это же славянская преступная группировка, у них ни одного хачика нет!

– Всё правильно, они русские, – согласился он. – Но капитализм – явление западное и для русского – сущий яд! Русский человек скотом при капитализме становится. Вот в чём фикус!

Неожиданно Илья ткнул пальцем в Замшу и завершил пафосный монолог словами:

– А вот он, обрати внимание, на «бурмашевцев», между прочим, работает!

Замша растерянно заморгал:

– А что мне делать?.. – Пряча глаза, он разглядывал свою тарелку. – Кушать-то всем хочется! Думаете, мне приятно, что ли, всяким уродам помогать? Мои мозги эксплуатируют бандиты, которые закончили максимум спортфак! Это в лучшем случае, а в худшем ПТУ.

– Ладно, не отмазывайся, – махнул рукой Илья.

– А что там такое конкретно произошло? – осторожно вмешался я.

– Да всё очень просто, – объяснил Замша. – При бывшем директоре, при Танькином деде, был заключён договор на шестьдесят «лепёх», по которому завод должен был поставить на север какое-то там оборудование, хрен его знает какое, при условии пятидесятипроцентной предоплаты. Предоплату получили, стали делать, но не сделали, потому что на завод зашёл Гурдюмов и его бандиты. Так что теперь за заводом висит должок на тридцать миллионов и неустойка. А это пахнет банкротством и очередным переделом.

– Повторите нам ещё по такой же, – сказал Илья подошедшей официантке.

– А вы не думали никогда, – оглядел я своих приятелей, – о том, чтобы ситуацией воспользоваться в своих целях?

– Это как? – живо заинтересовался Замша.

– Ну, я пока не знаю. Но положение дел в целом благоприятное: ты работаешь на новое руководство, Илья знает бывшего директора, а у моего депутата в приёмной лежит сейчас вот такая гора обращений от миноритарных акционеров завода с просьбой разобраться и наказать виноватых, в связи с чем в скором времени планируется собрание избирателей. Чувствуете схему?

Компаньоны пожали плечами, и Замша спросил:

– То есть, конкретных предложений нет?

– Пока нет.

– Ну, так что тогда, – вздохнул он.

Я хлопнул его по плечу:

– Да ты не парься пока, дружище! Не может это всё не сложиться! Надо только набраться терпения и подождать. Пройдёт время, и схема созреет!

– Да, действительно, поживём – увидим, – согласился Илья.

О любви(средиземноморская кухня)

Есть в нашем городе чудесный рыбный ресторанчик на берегу вонючей речки Исети. Называется он «Порт Стэнли». Все официанты там – сербы, одетые моряками – замечательно любезны. Обслуживая вас, они поют и танцуют, умудряясь при этом не уронить огромные блюда, которые носят по несколько штук сразу, разместив их на руке от запястья до локтя. Кажется, что весь интерьер, все корабельные снасти, столы и стулья тоже танцуют вместе с официантами под весёлым морским ветром. Танцуют даже рыбы, креветки, омары, устрицы и осьминоги, наполовину засыпанные кубиками льда. Хозяин заведения, приветливый горбоносый Дядька Средиземномор, вежливо усадит вас за стол и пожелает приятного вечера.

В «Порт Стэнли» я решил пригласить Елену. И не пожалел, когда долговязый, но очень ловкий официант с крохотным кустиком волос под нижней губой принёс нам запечённую в соли рыбу. Несколькими сильными ударами ложки он разбил толстую буровато-жёлтую соляную скорлупу и принялся аккуратно перекладывать нежнейшие филейные ломтики нам в тарелки.