Легенда о Фейлель

Эливейн изумлённо посмотрела на ту, кто, как ей казалось, помог Дину понять и осознать доброту, человеколюбие… А Эмма считала Динаэля вдохновителем своих положительных чувств. Мадам Тору грустно улыбнулась в ответ.

– Я знаю твою историю, девочка, – сказала она. – Твою и Дина. Позволь, я поведаю тебе о своей жизни. Тогда, быть может, ты найдёшь ответы на некоторые вопросы о… о характере Дина, о его убеждениях, о… просто узнаешь ещё больше о том, кому принадлежит всё твоё существо… Ведь мы не выбираем любовь – она сама находит нас.

И мадам Тору рассказала Эливейн историю. О себе и Лемеле.

Эливь слушала, затаив дыхание. Слушала, как когда-то юный Динаэль. Слушала и наполнялась мудростью, ибо уже не осуждала и не ненавидела даже Чёрного хана.

– 95 —

Эмма родилась и выросла на берегу моря. Её родители были небогаты, поэтому рассчитывать на то, что дочь выйдет замуж за знатного и влиятельного человека, не приходилось. За девушкой постоянно ходили парни, но ни один не привлекал по-настоящему внимание красавицы. Эмма любила одиночество, и у неё был свой, неизвестный никому, тайный уголок – высоко, над крутым обрывом, на скале, словно специально для желающей скрыться от посторонних глаз девушки, расположился полукруглый, покрытый мягким суховатым мхом выступ, метра три в диаметре. Внизу всегда плескались волны. В непогоду их брызги долетали до края каменистой площадки. Крыши городка, в котором жила Эмма, виднелись чуть правее, напоминая пятнистое лоскутное одеяло, небрежно брошенное на жёлтый песок. Здесь, наедине со своими мыслями и мечтами, наблюдая за восходом или закатом, любуясь солнечными бликами на волнах или восхищаясь необъятностью морского пространства, Эмма могла находиться часами.

Однажды, когда она поднялась по извилистой тропинке к заветному местечку, девушка вдруг увидела стоящего на выступе человека. Он был явно не местным: Эмма знала жителей родного приморского городка, если не по именам, то хотя бы в лицо. Девушка смутилась, ибо незнакомец ей сразу понравился, и хотела убежать. Но тот заметил её и остановил. Его взгляд был нежен, речь ласкова и умна… Вскоре оказалось, что они оба любят море, читают одни и те же книги, одинаково смотрят на некоторые вещи в жизни.

Молодые люди стали встречаться. Его звали Лемель. Кто он и откуда – Эмма узнала не сразу. Но, главное, что не подвергалось сомнению, так как случаются в жизни непреднамеренные, незапланированные и не поддающиеся разумному объяснению моменты, – это то, что Лем искренне и беззаветно полюбил. Может, в первый и последний раз в своей жизни. И он признался Эмме в своих чувствах. Девушка тоже полюбила, не зная ничего о своём избраннике.

Лем не обманывал и не придумывал небылиц. Узнав об ответном чувстве к нему Эммы, он рассказал ей, что является сыном хана, что живёт в собственном дворце, что у него уже есть две жены и девять наложниц, что он никогда не любил так, как сейчас, и, если Эмма согласна, то он предлагает ей стать его женой, любимой женой, и, коли она пожелает, то у него не будет более ни жён, ни наложниц, а к тем, которые появились до неё, он не прикоснётся теперь вовсе. Девушка была в смятении: она любила, но не представляла себя в роли супруги хана… Наконец сердце взяло верх: она верила Лему, а намерения того были чисты…

Потом начались трудности. Отец Лема, узнав о том, что его сын намерен отвернуться от гарема, показателя власти и могущества хана, женившись на бедной безродной девушке, наотрез отказался принять подобное решение. Родители Эммы тоже были в замешательстве: не судьбы одной из жён, пусть в обещаниях и любимой, хотели они для своей дочери.

А любящие в отчаянии, не зная, как сломить волю родителей, решились пожениться без их согласия. Как? Принадлежность к разным религиям совершенно сбивала Лема и Эмму с толку. И они совершили свой собственный обряд, свадебный обряд одного древнего высокогорного племени Торов. Так родилась новая семья – Лем и Эмма Тору.

Лемель привёл молодую супругу во дворец. Он сдержал своё обещание: Эмма была единственной и полноправной хозяйкой. Вскоре молодая жена забеременела. Тогда вдруг отец Лема сменил гнев на милость и принял невестку. В конце концов и родители девушки смирились с подобным браком. Супруги были счастливы и ждали появления на свет малыша или малышки. Теперь Эмма знала и то, что её муж волшебник.

Родилась девочка. Её назвали Вивьен. И тут случилось странное… Потом Эмма узнала, кто её оклеветал, но Лем ей не поверил… Обвинённая в измене, она была с позором выдворена из дворца и брошена в диком высокогорном ущелье…

Отец Лема, звездочёт, злой по природе своей и властолюбивый человек, желал видеть сына властителем мира. Зная о его сильных волшебных способностях, он мечтал, что со временем тот станет самым могущественным Чёрным Колдуном. А, рассчитав по небесным светилам, он вдруг выяснил, что Эмма способна родить его сыну заведомо тёмного и могучего наследника… Но на свет появилась девочка. Тогда звездочёт сделал всё, чтобы разлучить сына с любимой, а горе разбитого сердца помогло старику укрепить Лема в желании порабощать и подчинять своей воле… Так на свет появился Чёрный Колдун Торубер. И обратить его опять к свету только её любовью нельзя – тьма всепоглощающа. Можно попробовать так, как хотел Дин, лишив Лема тёмной магии. Но, видимо, теперь ничего не поделаешь – надо платить за грехи, и за грех недоверия тоже…

– 96 —

Эливейн молчала, с болью глядя на мадам Тору. Та улыбнулась.

– Видишь, девочка, – сказала она, – ты действительно можешь гордиться своим любимым… Таких мало, очень мало… Много хороших людей, но таких… И тебе никогда не будет совестно за него… Это прекрасно.

Эливейн обняла свою собеседницу.

– Мы обязательно что-нибудь придумаем, – прошептала она. – Придумаем…

Мадам Тору нежно посмотрела на Эливь и сказала совсем о другом:

– Ты хочешь побывать там… где видела Дина… живым… в последний раз?

– Да, – кивнула Эливейн, пытаясь понять, как же всё-таки удалось Эмме Тору догадаться о её желании.

– Это не так сложно, как тебе кажется, девочка, – проговорила та. – Просто мне самой иногда необходимо оказаться там, где… душа Лема была добра, а, значит, тот, кого я полюбила, был жив. И там я словно обретаю силу надежды, что он вернётся к добру. Там – это над морем… – мадам Тору помолчала. – Дин, – вновь заговорила она, – создавая преграду, конечно, подумал и о тех, кому будет необходимо выйти из Долины. Ведь у людей есть родственники в других местах… Да мало ли что может случиться: нужда, зов о помощи… Говорю, потому что знаю. И сэра Даниэля беспокоит твоё молчание: тебе тяжело – он это видит…

Эмма посмотрела в глаза Эливейн и вдруг спросила:

– Ты боялась, что твоя просьба нарушит спокойствие жителей Долины?

– А вы считаете, что это безопасно?

– Как говорит твой дядюшка, – улыбнулась мадам Тору, – не надо злоупотреблять. А так… Преграда устроена таким образом, что войти обратно сможет только вышедший отсюда. Часто – не стоит, ибо может тогда ослабнуть сила защиты. Но по необходимости… А у тебя, дорогая моя, необходимость. И любой это поймёт…

От реки вверх по тропинке неспешно поднимался сэр Даниэль.

– Доброе утро, мои дорогие, – сказал он. – Знал, где вас искать.

– Мне правда можно выехать за пределы Долины? – потрясённая появившейся у неё надеждой спросила Эливейн.

– Думаю, что Совет даст разрешение, дитя моё, – кивнул Даниэль.

Эливейн почему-то не допускала прежде мысли о том, что люди, живущие возле Горного Замка, всё же иногда покидают защищённую территорию. Как же она могла подумать, что Дин просто изолирует несчастных от остального мира? Да и сведения о происходящих вне Долины событиях поступали в Замок; значит, кто-то их приносил…

– 97 —

Эливейн словно новыми глазами смотрела на жизнь в Замке.

Разместившиеся в левом крыле хозяева и прислуга, по сути, занимали лишь малую часть жилых помещений. Центральный корпус был отдан под школу и Совет. Справа располагалось огромнейшее и оборудованное всем необходимым, наверное, самое благоустроенное крыло Замка – здесь жили семьи, принявшие приглашение магов и приехавшие в Долину на одиннадцать лет защищённой от зла Чёрного Колдуна жизни: это те, чьи дети обладали даром чародейства, и учителя юных волшебников.

И такое огромное количество людей с разных концов света, естественно, не могло не иметь сообщения с внешним миром.

– 98 —

Совет дал разрешение Эливейн Фейлель выехать за пределы Долины с целью побывать на месте гибели супруга и, если удастся, узнать что-нибудь о судьбе отца. Сэр Даниэль настоял на том, чтобы Эливейн сопровождали двое телохранителей. Эливь отказывалась, уверяя, что сама прекрасно справится, но Совет согласился с Даниэлем: для Тёмного Колдуна мадам Фейлель, – учитывая возможность неожиданной встречи, осталась врагом. Сбежать из-под венца и быть безнаказанной, не в правилах Торубера. Тогда Эливейн настояла на безоговорочном подчинении телохранителей ей – если она велит им срочно вернуться в Долину даже без неё, то они обязаны будут исполнить требование. Как ни молода была Эливейн, каким бы опытом ни обладали члены Совета, но им пришлось согласиться. Эливь осталась довольна: по крайней мере, в случае действительной опасности, она сможет не позволить пострадать сопровождающим её. На этом определении она тоже настояла: не телохранители, а сопровождающие.

Сопровождающие нашлись сразу. Вызвались оба Стража Врат. Молодые волшебники были свободны: у них ещё не было семей, а надёжно закрытый Переход в их охране не нуждался; их задачей было только закрыть Врата, и это уже произошло.

– 99 —

На следующее утро, поцеловав малышей и поручив их на несколько дней заботам нянюшки и деда, мадам Фейлель в сопровождении Хаима и Оянга отправилась в путь.

Верхами они пересекли незримую защитную черту в сосновом лесу на невысоком участке Южной гряды, потом извилистыми тропами спустились с горы и мимо небольших поселений направились в нужную сторону.

Проезжая ближайшую к Переходу деревеньку, Эливейн вдруг остановилась у крайнего дома и повернула коня к кладбищу за церковью. Что заставило её так поступить, Эливь не осознавала. Но, спрыгнув на землю возле могильных холмиков и бросив повод Хаиму, мадам Фейлель сразу увидела то, что должна была найти – на одном из крестов стояло имя: «Донуэль Фейлель».

– 100 —

Далее скакали без лишних остановок, почти не разговаривая, до самого поворота к горам. Эливейн была печальна и задумчива, и ни Хаим, ни Оянг не смели тревожить свою госпожу, как они, не сговариваясь, решили величать прекрасную мадам Фейлель.

На третий день пути в том месте дороги, где за широкой полосой берёз и ивняка находилась река, полноводная и спокойная, забывшая здесь, на равнине, о своём бурном истоке высоко в горах, Эливейн почему-то остановилась и огляделась вокруг. Солнце стояло ещё высоко, и можно было спокойно ехать дальше. Но что-то щемило на сердце путницы. Эливь увидела тропинку, ведущую в обход рощи к подвесному мосту, по которому два года назад она перебралась с противоположного берега на этот и откуда любовалась величественным восходом. В нескольких сотнях метров от известной ей дорожки в сторону реки шла другая тропа, видимо, недавно выложенная плоскими известковыми камнями. Людей не было видно. Эливейн вздохнула.

– Что-то случилось, госпожа? – тревожно и заботливо осведомился Оянг.

– Нет, нет, – поспешила ответить мадам Фейлель. – Наверное, просто ощущение. Там, – и она указала рукой за лесную полосу, – течёт по равнине та самая река, в верхних течениях которой поток подхватил и унёс тело Динаэля…

Если бы Эливейн только могла представить, в какой близости от неё находилось сейчас жилище Дина; Дина, ежедневно мысленно беседующего с ней, сидя у могилы той, что на самом деле никогда не была ему знакома даже лицом…

И ещё восемь раз в последующие восемь лет мадам Фейлель будет останавливаться на этом месте, связывая ноющую тоску в душе с тем, что вот-вот она достигнет цели своего путешествия, той заветной площадки в горах над шумящим потоком, где в последний раз смотрела в глаза любимому.

– 101 —

Эливейн опустилась на землю в трёх шагах от бездны. Здесь она вдруг почувствовала Дина. Раньше такого острого и близкого ощущения, почти осязаемого, у неё не было. Она тосковала, тосковала безмерно. Но так, словно он стоит рядом…

Хаим и Оянг остались ждать с лошадьми метрах в десяти от площадки, за густым горным кустарником. Нарушить просьбу Эливейн не следовать за ней они не смели.

Мадам Фейлель сидела молча, боясь пошевелиться в опасении спугнуть своё нежданное счастье чувства присутствия любимого. Вдруг в воздухе, словно что-то шевельнулось, и, потревоженное сознанием ощущение исчезло… Эливейн поднялась на ноги, с болью посмотрела на рокочущие внизу воды и быстрыми шагами, почти бегом, покинула полянку. Не говоря ни слова, лишь кивнув своим спутникам, она вскочила в седло и пустила коня галопом…

– 102 —

…Динаэль выбежал на площадку, когда даже звук далёких конских копыт затих… Над обрывом было пусто, и сердце волшебника болезненно сжалось: исчезло тёплое присутствие Эливейн…

И так повторится ещё восемь раз в последующие восемь лет…

– 103 —

Эливейн побывала в домике отца Грегори. Но, к несчастью, застала она там совсем другого священника. Тот, узнав, что прекрасная мадам – бывшая прихожанка вверенного ему прихода, рассказал ей всё, что знал, о причинах перевода отца Грегори на другое место службы: легенда о двух влюблённых, не пожелавших подчиниться воле хана Торубера и повенчанных в этом храме, ходила из уст в уста. Но где теперь искать отца Грегори, для всех оставалось тайной. Немного утешил Эливь старый сторож, любитель поговорить, но, к счастью, не признавший в приезжей красавице мисс Перлик: он-то и добавил к легенде историю о том, как отец Грегори спас от гнева хана отца несчастной погибшей девушки, отправив того, видимо, куда-то в безопасное место, к друзьям…

– 104 —

Шёл дождь, тёплый и мелкий, но затяжной. Эливейн, не дождавшись молочницы Ноэми, сама отправилась в деревню, где жила пожилая женщина, доставлявшая в Замок сметану, масло и сыр. Элель и Эркель просились пойти с мамой, но для трёхлетних малышей погода была явно не прогулочной.

Эливейн шла и наслаждалась видом Долины. Даже под серым небом, в мокрой пелене мир был прекрасен.

Встречные люди приветствовали мадам Фейлель, а она улыбалась в ответ. Местные жители тепло принимали Эливейн, как свою, родную. Её любили за добрый нрав, за отзывчивость, за скромность.

Молочница Ноэми с трудом открыла гостье дверь.

– Ой, милая моя госпожа, – говорила она, шаркая ногами и держась за поясницу, – прости меня, старую… Вот прихватило. Ни согнуться, ни разогнуться…

– Ложитесь на кровать, – вместо ответа проговорила Эливейн, растирая свои руки, чтобы они стали теплее.

Хозяйка послушно исполнила требование, но как только мадам Фейлель приподняла ей рубаху и принялась массировать спину, та запричитала:

– Что вы! Ей Богу! Своими нежными ручками… меня, старуху…

– Мадам Ноэми, – серьёзно ответила Эливейн, – лежите, пожалуйста, спокойно. Я знаю, что делаю. А врачу вы же не кричите: «Не трогайте меня, я такая-сякая».

Молочница замолчала. Минут через семь-восемь она с удивлением проговорила:

– Кажись, отпустило…

– Вот и хорошо, – ответила Эливейн. – Денька три погреете поясницу и недельку порастираете отваром, каким я скажу.

– Спасибо, милая, – растроганно произнесла Ноэми. – А руки-то у тебя как волшебные… Недаром наш Динаэль тебя выбрал…

Эливейн улыбнулась.

– 105 —

По дороге домой Эливь встретила промокшего и продрогшего доктора Стратора.

– Эх, – посетовал тот, – нашей Долине нужна клиника. Я не успеваю обойти всех. А родственники новых заболевших гоняются за мной по полдня… Прав был ваш супруг, мадам Фейлель, надо строить лечебницу… Вот только, кто бы с толком её спроектировал?

– У меня есть подробные планы и чертежи Динаэля, – ответила Эливейн.

– Спасительница! – воскликнул врач. – Сегодня же поговорю со старостами деревень. Мы уже обсуждали этот вопрос. И мистер Койль, кажется, тоже кое-что знает…

– Сэр, – спросила Эливь. – А меня к себе в клинику на работу возьмёте? Опыта у меня маловато и не училась я нигде специально. Так, мама моя мечтала стать доктором, вот и со мной медициной занималась, да еще у Дина я книги нашла…

Стратор посмотрел в глаза мадам Фейлель.

– Скажите, – медленно проговорил он, – а, правда, что вы лечили Динаэля после его боя с Торубером.

– Правда, – покраснев, ответила Эливейн.

– Гм, – задумчиво произнёс доктор. – Пожалуй, иметь такого коллегу, как вы, сударыня, будет для меня честью.

– Значит, договорились? – обрадованно спросила Эливь.

– Да, – кивнул господин Стратор.

– 106 —

Через год на месте, выбранном Динаэлем, возвышалось здание клиники, окружённое молодыми деревцами парка. Проект был толковым, всё в нём оказалось просчитано и продуманно до мельчайших деталей. Эливейн, счастливая тем, что мечты Динаэля обретают жизнь, отправилась в своё ежегодное путешествие с Хаимом и Оянгом к роковой площадке над горным потоком.

Ролив, давно обсудивший со строителями свою задумку и выяснивший через Вивьен, что Эливейн хотела бы жить в доме, созданном воображением Динаэля, недалеко от лечебницы, приступил с друзьями к осуществлению тайного плана, благо чертежи больницы и усадьбы хранились в одной папке. Беспокоился Рив только о том, что времени на это строительство маловато. Но здесь помогла всеобщая любовь к Дину и Эливь: на помощь пришли и жители деревень, и обитатели Замка.

Дом с башенками и мансардой, с большими окнами и красной черепичной крышей, с деревянным заборчиком и садом, с цветным палисадником и детской площадкой во дворе был построен за несколько дней. От усадьбы к воротам клиники вела выложенная крупными плоскими камнями дорожка метров в триста длиной.

Когда Эливейн, немного грустная, погружённая в свои мысли о Дине, вернулась в Долину, то первое, что она увидела, – это здание клиники с красным крестом на белом фоне развевающегося на ветру флажка и в нескольких сотнях метров от лечебницы новый дом… Конечно, она сразу узнала его, ведь Дин описывал ей усадьбу своей мечты, а она помнила каждое слово любимого…

По щекам Эливейн текли слёзы. Но она не прятала их. Это были слёзы благодарности человеческой доброте и чуткости, слёзы за своё счастье и слёзы печали за то, что любимый не дожил до этого дня…

– 107 —

Динаэль устало опустился на скамеечку возле своего домика. Он вернулся вчера, поздно вечером. Ему удалось, оставшись незамеченным, прощупать магическую силу Торубера. И Дин был искренне счастлив: теперь он не сомневался, что ему хватит времени на подготовку к решающей битве.

Динаэлю было, чем гордиться. По меркам волшебным он оказывался слишком молод для серьёзного боя: тридцать один год – это ещё далеко до зрелого мага. А Торубер как раз находился в расцвете чародейских сил: от сорока пяти до шестидесяти – самые могучие чары способен насылать колдун в этом возрасте.

Сегодня с утра, едва Дин успел обкосить выросшую за полтора месяца выше пояса траву вдоль дорожек, как к нему потекли посетители: люди болеют часто, а такого лекаря, как Дин, найти сложно. И волшебник принялся за дело. Он исцелял не только травами и снадобьями, благотворными и живительными оказывались его речи, шутки и улыбки. В его глазах оставалась грусть, даже когда он смеялся, но грусть эта была светлой, доброй, без зла и обиды, а потому никому из приходивших к знахарю и в голову не могла прийти мысль о том, какую боль, какую печаль, какую тоску по любимой носит тот в своём сердце.

А теперь солнце клонилось к закату. Посетителей более не было. Динаэль позволил себе откинуться назад, прислонившись спиной к бревенчатой стене и заложив руки за голову, и закрыть глаза. Вдруг он услышал возле себя лёгкое неловкое покашливание. Дин приподнял веки.

– Простите, – смущённо проговорил парень лет двадцати трёх, – я хотел… Но вы устали… Я зайду в другой раз…

Динаэль сразу узнал этого крепкого крестьянина из деревни на берегу реки чуть ниже по течению. Его звали Габит. У него были красавица жена и годовалый сынишка. Последнее время Дин, как человек весьма наблюдательный, стал замечать, что улыбчивая прежде Жюдит как-то потускнела, а сам Габит явно не понимает в чём дело.

– Садись, – ответил Динаэль. – И перестань извиняться. Ко мне без нужды не ходят. Раз пришёл – говори, что случилось.

Парень сел, но заговорил не сразу.

– Гм, – наконец произнёс он, – нет ли у вас… любовного зелья? Динаэль внимательно взглянул на Габита.

– У тебя есть жена. Вы венчались по любви. Зачем ещё что-то? Парень старательно подбирал слова для объяснения.

– Я люблю Жюдит… Но она стала какой-то другой… – говорил Габит. – Она обижается на меня за что-то, чем-то вечно недовольна… Конечно, она устаёт: и хозяйство, и маленький, но… Вот я и подумал, может ей какой-нибудь напиток любви дать…

Динаэль вздохнул и улыбнулся.

– Габит, – сказал он, – мне придётся тебя огорчить: никаких любовных снадобий не существует. Это сказки… А любовь у вас и так есть: и у тебя, и у Жюдит… Но то, что ты почувствовал неладное и решил разобраться, – это хорошо. Если хочешь, я помогу. Но помни, тебе придётся изрядно потрудиться, не физически, а душой, сердцем, умом. Не поленишься – справишься с напастью, как глава семьи, как мужчина, как муж и отец. Позволишь себе махнуть рукой и сказать, что всё глупости, женские прихоти и капризы, – семья останется, как у многих, – не лучше и не хуже, но семейного счастья, счастья двух половинок, нашедших друг друга, не будет.

Динаэль вопросительно посмотрел на собеседника.

– Я готов, – кивнул тот. – Готов трудиться…

– Ладно, – согласился знахарь. – Тогда давай думать. Во-первых, что для тебя важнее: её улыбка или друзья, которые не позовут на рыбалку завтра, если ты не пойдёшь с ними сегодня?

– Её улыбка, – ответил Габит.

– Значит, в подобной ситуации твои действия понятны.

– Да, – подтвердил парень.

– Идём дальше, – вздохнул Динаэль. – Во-вторых, ты сказал, что она устаёт. А как ты ей помогаешь?

– Ну, – задумался Габит, – я прихожу с работы, играю с сынишкой… Если попросит что, то сделаю…

– Сразу? – уточнил Дин.

– Когда как… – признался парень.

– А если не попросит? – продолжал волшебник. Габит задумался. Потом досадливо хлопнул себя по лбу.

– Могу и не заметить, – ответил он. – Вчера, например…

– Не расстраивайся, – улыбнулся Дин. – Ты сам задумался, сам пришёл за помощью… Значит сам себе и сможешь помочь… Многие даже не пытаются этого сделать…

Динаэль замолчал, ожидая, что ещё вспомнит собеседник.

– Может, – заговорил в тревоге Габит, – я и отдыхать ей не помогаю?..

Знахарь слушал.

– Вечером она уложит малыша, уберёт на кухне и уходит спать. Я ложусь в другой комнате, чтобы утром рано, когда встаю на работу, её не разбудить… Может, ей другое нужно?

– Вот и третье, – улыбнулся Динаэль. – Видимо, другое. Она же любит тебя, а видит мало: работа, дела…

– Ей хочется быть со мною ближе… – задумчиво произнёс Габит. – Она, наверное, будет рада просто уснуть не одна, а на моём плече…

Парень осёкся, испугавшись перейти в беседе границу приличия. Волшебник невольно грустно вздохнул.

Выражение лица Габита вдруг изменилось: он успел заметить в глазах знахаря невыразимую муку. Но это было лишь мгновение.

– Спасибо! – парень схватил Дина за руку. – Спасибо. Я понял. Я буду трудиться душой. Жюдит снова станет самой весёлой… Но… может… мне вдруг показалось… я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил Габит.

– Спасибо, – тёплый свет добрых глаз озарил лицо знахаря.

И тут Габит осознал, какой неуместный вопрос он задал: крестьянин впервые обратил внимание на простое обручальное кольцо с витиеватой надписью на пальце Дина. Парень смутился и выпустил руку лекаря из своих ладоней.

– Я… вдовец, – негромко пояснил знахарь.

Это слово далось Дину с трудом, словно комок застрял в горле. Да и не мог он, уже семь лет не мог поверить в гибель Эливейн, хотя каждый день утром и вечером сидел возле могилы…

– 108 —

Динаэль улыбался во сне.

Он видел Эливь. В светлой уютной комнате она стояла перед зеркалом и поправляла свои русые, прядями выгоревшие волосы. Вдруг она обернулась – Дин понял, что кто-то открыл дверь. Эливь улыбнулась и раскрыла объятья…

Динаэль проснулся. У него на душе было светло, ибо во сне любимая улыбалась будто ему. И главное – во сне она была живая, такая же несравненная как прежде, но неуловимо изменившаяся, потому, что прошло время.

«Господи! – безумно-отчаянно прошептал волшебник. – Сотвори чудо! Пусть она улыбается не мне, лишь бы живая…»

– 109 —

Эливейн стояла перед зеркалом в своей комнате и поправляла волосы. Она видела отражение и удивлялась: прошло восемь лет с тех пор, как она оказалась в Зелёной Долине, а время словно не оставило следа на её лице. Нет, она изменилась, но совсем немного, неуловимо…