Легенда о Фейлель

Даниэль облегчённо вздохнул.

– Тогда понятно, – сказал он, вставая и собираясь уходить.

– Подождите, пожалуйста, – попросила Эливейн. – И вы, госпожа Эмма, тоже.

Даниэль опустился обратно в кресло.

– Я готова, – проговорила Эливь, – и должна рассказать всё о себе и Динаэле. И вам, сэр, и вам, мадам. Ибо то, что сделал и хотел сделать Дин, касается не просто Чёрного Колдуна со злым сердцем, а ещё и человека Торубера, в котором, по убеждению Динаэля, есть добро, способное спасти его душу. И, возможно, к этой мысли Дин пришёл именно благодаря вам, госпожа Эмма, благодаря вашей, пронесённой сквозь годы и беды любви к вставшему на дурной путь человеку, любви, о которой я и не подозревала, пока не увидела глаза вашей дочери…

Мадам Тору даже с некоторым удивлением посмотрела на столь юную, но такую наблюдательную и мудрую особу.

И Эливейн рассказала, подробно, без лишних эмоций, всё, начиная со своего переезда с отцом из северных краёв и сватовства Торубера и заканчивая появлением в Долине на руках у Ролива.

Она говорила тихо и, казалось, спокойно. Но и Даниэль, и Эмма Тору понимали, чего стоит ей заново пережить трагические события последних недель. Однако они видели, что Эливейн решилась поведать вслух свою историю, где за такой короткий срок произошли и великие радости, и великие беды. Девушку слушали, не прерывая вопросами и соболезнованиями. И Эливейн была благодарна Даниэлю и Эмме за чуткость. Наконец она довела повествование до конца и устало закрыла глаза.

– Спасибо, девочка, – прошептал хозяин Замка. – Спасибо за всё. И за любовь к Дину, спасибо.

Мадам Тору помогла Эливейн лечь в постель и заботливо укрыла её одеялом.

– Отдохни, милая, – нежно сказала она. – Ты очень похожа на Дина величием сердца…

Уже в коридоре Даниэль взглянул в лицо госпоже Тору.

– Не смейте ни в чём винить себя, сэр, – тихо проговорила Эмма. – Совет принял верное решение: нельзя рисковать сотнями невинных жизней ради попытки спасти одну душу, да ещё столь запятнавшую себя злом. Лем сам встал на тёмный путь, и любое наказание им заслуженно… – с грустью произнесла она имя, которое мало кто помнил. – А Динаэль, – Эмма светло улыбнулась, – видимо слишком великодушен для нашего жестокого мира, – и невыразимая боль затуманила её глубокие синие глаза.

– 79 —

Эливейн готовила подарок молодым. Она нашла в столе у Дина краски, кисти и холсты. Сколько ещё чудных открытий ждало её! Сколько ещё о любимом ей предстояло узнать! Сколько удивительных ниточек могли бы переплестись в жизни Эливь и Дина!

Слуга помог Эливейн вынести мольберт на смотровую площадку башни. И мадам Фейлель самозабвенно погрузилась в создание на холсте пейзажа: долина, в лучах восходящего солнца; трава в блестящих огоньках росы; искрящаяся вода в извивах реки; крыши домиков, ещё укрытые тенями садов… Мир на картине Эливь пробуждался к новому счастливому дню.

– 80 —

Свадьба состоялась. С огромным количеством гостей, с торжественным венчанием, с пышным праздничным столом, с песнями и танцами до глубокой ночи.

Эливейн смогла присутствовать в церкви. Она даже почти не присаживалась на лавочку в левом уголке у дверей. Она любовалась женихом и невестой и искренне радовалась за них.

После венчания Эливь вручила молодым подарок: свой и Дина. Удивление в глазах Рива и Вивь было понятно: на красивой обёртке одного из двух свёртков рукой Динаэля были выведены их имена и сегодняшнее число.

– Но… – проговорила Вивьен.

– Я не знаю, что там, – ответила Эливейн. – Я нашла свёрток в столе Дина. Теперь вы понимаете, что менять день свадьбы было бессмысленно.

Ролив открыл пакет. Над дорогой развернулся с лёгким шорохом и, сверкнув на солнце, лёг на камни мостовой удивительно тонкий, но совершенно непрозрачный, перламутрово-синий шлейф полога: кровать, укрытая им, всегда будет рождать ощущение того, что ты лежишь под ясным звёздным небом, а где-то вдали, может, в родимой Долине, встаёт над миром ласковое утреннее солнце. На том месте, где полог должен крепиться над ложем, где почти сходились складки его тканей, где и должна быть видна картина утра, аккуратно и прочно была вделана золочёная рамка.

Вивь извлекла из остатков упаковочной мишуры записку.

«Дорогие мои, – говорилось в письме, – простите меня, но раз вы читаете это послание, то подарок доделать я не успел… В рамке наверху полога должна быть картина – пейзаж, утро в Зелёной Долине… Мои краски, Рив, ты знаешь, светятся в темноте, и рисунок будет виден… Но мне почему-то кажется, что работа к вашей свадьбе будет завершена. Как? Не знаю, не спрашивайте… Живите долго и счастливо. Не поминайте лихом… Совет вам да любовь».

Вивьен и Ролив переглянулись. Вивь улыбалась, но в её глазах блеснули слезинки. Молодые посмотрели на Эливейн. Та стояла растерянная и потрясённая не меньше их. Рив что-то пробормотал и раскрыл второй свёрток, приготовленный Эливь. Жених и невеста, давно окружившие их гости, смотрели во все глаза на пейзаж, выполненный Эливейн.

– И, – задумчиво улыбаясь, прошептала мадам Фейлель, – я должна называть себя вдовой? Динаэль же всё время рядом!.. Нет, я не вдова – я жена Дина. Мой муж просто… отлучился… на время, по делам…

– 81 —

Динаэль, закончив менять подгнившие доски пола и ремонтировать немногочисленную мебель в избушке Ганабена, принялся за наведение порядка вокруг домика. Руки его ловко делали свою работу, а мысли в сотый раз искали ответ на вопрос: «Что же произошло? Почему талисман не спас Эливейн? Могла ли какая-нибудь другая девушка из гарема оказаться у реки да ещё с его медальоном?» Догадки, версии, предположения… И всегда один логический ответ: «Нет».

Динаэль шаг за шагом рисовал себе путь, который пришлось пройти его любимой. Вот её привезли в ханский дворец. Вот служанки наряжают девушку для хана: непривычные одежды, дорогие кольца. Дин знал Эливь сердцем и потому понимал, что та отказалась снять с шеи его медальон и обручальное колечко с пальца. Здесь и начинал действовать свадебный подарок волшебника: и талисман, и колечко остались при Эливь. А если она всё же сняла цепочку и положила её в мешочек у пояса? Возможно… Динаэль печально вздыхал… Потом Эливь побывала в опочивальне у Торубера… Бедняжка, как она, должно быть, испугалась… Но магический оберег своё дело сделал: хан, конечно, закоченел. Тогда Эливь беспрепятственно покинула дворец… И действовать волшебство должно до того момента, пока сама Эливейн не решит, что находится в безопасности… Вот она и решила… А держала медальон ещё в мешочке, не успела надеть… И тут её настигли…

Динаэль болезненно поморщился… А если всё же не она?.. А кто – в таких одеждах? Только из гарема Торубера. У реки? От дворца далеко – женщины хана так не выходят… А если Эливь бежала к отцу Грегори и была уже почти у цели, а потому волшебная защита ослабла… и её просто ограбили? Какая-нибудь мелкая воровка?.. Опять – нет. Воровка надела богатый наряд ханской жены?..

Динаэль был так близок к разгадке, но он и помыслить не мог о том, что человеческая жадность доходит порой до абсурда: воровка Келли позарилась на дорогую одежду, в которой ей не затеряться ни в одной толпе…

Динаэль привык доверять своему сердцу. Оно, правда, пока не ошиблось ни разу. А сейчас сердце стучало: «Она жива… Она не могла умереть…»

Знал Дин и то, что волшебный кристалл никогда не ошибается. Молодой человек понимал, что уже трижды мог умереть: Эливь излечила раны, она же спасла от яда, наконец, родовой талисман вернул к жизни… Но почему ценой смерти любимой? Почему мудрая древняя вода принесла камень ему, а не помогла Эливейн? Неужели его миссия по спасению заблудшей человеческой души важнее жизни прекраснейшей из всех существ мира? Или более некому встать на защиту тех, кто может пострадать от рук Торубера?

Сердце Дина никак не хотело мириться со смертью любимой. Поэтому, даже написав её имя на могильном кресте, он намерен был навестить отца Грегори… Но сначала ему предстояло удостовериться, что Переход удалось закрыть и что жители Зелёной Долины и Горного Замка находятся в безопасности… А после надо было начинать самостоятельно, без чьей-либо помощи, дабы не подвергать никого лишней опасности, готовить будущую битву, в которой он, Динаэль Фейлель, обязан одержать верх. Хотя для этого понадобятся годы, Дин не собирался отступать. Он рассчитывал на десять с половиной лет, дабы к открытию Перехода и люди, и юные волшебники были в безопасности. Знал он и ещё одно, о чём не говорил ни с кем, кроме Дона и дяди: скорее всего у него не хватит сил остаться в живых. Да и волшебный кристалл уже не поможет. Но теперь Дин об этом вовсе не жалел: так его душа быстрее встретится с душой Любимой…

– 82 —

Динаэль собрался в дорогу. Он обещал Ганабену вернуться через пару месяцев и поселиться у старика надолго. Знахарь не задавал вопросов – он о многом догадывался.

Дин отправился к Зелёной Долине.

– 83 —

По дорогам, тянущимся среди полей и лугов шёл молодой и сильный крестьянин с сучковатой палкой в руках. Одет он был в добротные льняные штаны, свободную хлопчатобумажную тёмную рубаху навыпуск, подпоясанную бечёвкой. На голове был повязан выгоревший, когда-то зелёный платок, скрывавший даже брови путника. Поверх платка нахлобучена широкополая потрёпанная соломенная шляпа. Волос почти не видно: если короткая прядь и выбивалась наружу, то определить её цвет не представлялось возможным, ибо, подсвеченная солнцем, она могла показаться рыжей, но в тени оказывалась седой. За плечами крестьянина болтался линялый мешок. Босые ноги шагали быстро и твёрдо, как у человека, привыкшего быть в пути.

– 84 —

Обойдя никому не ведомыми тропинками некоторые участки созданной им же самим невидимой преграды, Динаэль спустился в ближайшее к Вратам Перехода поселение. Здесь из непринуждённых разговоров с местными жителями он узнал о жестокой осаде Тоннеля отрядами Торубера, о мужестве оборонявших свою Долину жителей и о том, как погиб один из воинов, прикрывавший отход остальных, и как потом бесновались солдаты хана, оставшиеся перед запертыми Вратами. Вскоре отряды Колдуна ушли. А павшего защитника похоронили местные крестьяне, ибо негоже такому герою доставаться воронам.

Динаэля не узнавали. Прежде, до того, как жители Долины, чем-то навлекшие на себя гнев Чёрного Мага, вынуждены были отгородиться от мира и прервать связь с ближайшими соседями, общение между людьми здесь было тесным и добрым: праздники, торговля, походы в гости. Знали и хозяев Горного Замка: старого седовласого Даниэля, его племянников – Донуэля и Динаэля. Младший из братьев был любимцем местных девушек: редко появлявшийся на вечеринках, но такой обаятельный, остроумный, рыжеволосый красавец с удивительными, совершенно необычного цвета глазами. Сейчас в пришедшем откуда-то издалека молчаливом и, казалось, печально-нелюдимом крестьянине никто почему-то и не заметил черт того самого молодого человека, по ком вздыхали незамужние чаровницы.

У Динаэля щемило сердце.

– А где могила этого воина? – словно из обычного человеческого любопытства спросил он.

Деревенские мальчишки взялись проводить путника. По дороге Дин узнал, как выглядел тот, чьё мужество спасло остальных.

– Он был такой, рыжеволосый… – говорил один из мальчиков.

Далее следовало подробное описание одежды, той самой, в которой Донуэль покидал Долину в последний раз, когда уходил сопровождать Дина.

– А вы знаете кого-то из тех? – спросил второй провожатый, махнув рукой на горный хребет.

– Да, – кивнул волшебник. – Бывал в Долине пару раз.

– А! – протянул мальчик. – Так мы вам лучше имя его назовём.

– Вы знаете его имя? – удивился слушатель.

– Угу, – радостно сообщил парнишка. – Священник нашей церкви частенько бывал в Долине. Да и многие жители знают людей оттуда, тем более хозяев Горного Замка.

– И? – спросил Дин, а в душе у него всё сжалось.

– Сейчас… – медленно говорил мальчик. – И на могиле написали… Не старый господин. И не красавчик, что сводит с ума наших и без того глупых девиц, – явно повторяя слова кого-то из ворчливых взрослых, продолжал парнишка. – Вот! – воскликнул он, довольный тем, что вспомнил сам, не дойдя ещё до могильного креста. – Донуэль Фейлель…

Динаэль отпустил парнишек и остался один на могиле брата…

– 85 —

Динаэль стоял перед храмом, где служил отец Грегори. Вечерело, и на церковном дворе никого не было видно.

Появился сторож. Словоохотливый старик, тоже не признав в Дине знакомого, как и никто прежде, поведал молодому крестьянину печальную историю.

Отца Грегори перевели в какой-то другой город. Куда – неизвестно. Слухи говорят, что кто-то написал на священника донос: мол, укрывал батюшка государственных преступников и помог им скрыться. Это, люди толкуют, дело рук хана Торубера. Он хотел жениться на красавице Эливейн Перлик. Да та сбежала со своим любимым. Вроде, их и вправду венчал отец Грегори. Но потом несчастных всё равно убили: его – на глазах девушки, а её – после, когда ей удалось каким-то образом снова сбежать, из ханского дворца. Её смерть он, сторож, сам видел.

– Бедняжка даже вскрикнуть не успела, – сокрушённо покачал головой старик. – Так и упала с обрыва в реку… Я сразу к отцу Грегори побежал, да он, видать, сам опечалился, ни слова мне не ответил…

Сторож помолчал. Динаэль смотрел пустым взглядом куда-то вдаль, его словно окаменевшее лицо было непроницаемо.

– А накануне своего отъезда отец Грегори куда-то отлучился, часа на два, – зашептал старик. – Вернулся не один. С ним пришёл человек с вещмешком за плечами. Они вошли в дом. Видимо, отец Грегори объяснял тому человеку дорогу. Но в какие края – не ведаю. Прощаясь с этим господином, отец Грегори спросил: «Вы всё запомнили, мистер Перлик?» «Да, батюшка, – ответил тот, подавленно так. – Я не заблужусь… И простите меня, если сможете…» Так они и расстались. А наутро отец Грегори уехал. И даже новый священник не знает, где теперь искать нашего прежнего батюшку…

– 86 —

Динаэль возвращался в избушку Ганабена. Удручённый гибелью брата, огорчённый неизвестностью о судьбе отца Грегори, подавленный неоспоримыми фактами, утверждающими, что его любимая мертва, хотя он чувствует её рядом, Дин готовил себя к жизни. Жизни, в которой была благая цель. Видимо, именно из-за этой цели ему и дано было жить.

По пути Динаэль собирал информацию. Он точно знал теперь, где и с кем ведёт военные действия армия Торубера, какие поселения и почему неугодны хану, как и когда Чёрный Колдун осуществляет проверки и контролирует своих подданных.

Дома, а домик Ганабена стал для Дина домом, молодого человека ждали тоже неприятные новости.

Во-первых, старик был совсем плох. И сам знахарь, и Динаэль понимали, что никакие лекарства не помогут, потому что от старости не изобретено даже волшебных снадобий.

Во-вторых, рядом с могилой Эливейн появился новый холмик. Примерно через месяц после ухода Динаэля в избушку Ганабена постучали. Местные крестьяне принесли к знахарю захворавшего в дороге путника. Тот был при смерти. Спасти несчастного не удалось. Но имя своё он назвал. А потом в бреду всё просил прощенья то у «доченьки милой», то у какого-то «рыженького». На новом могильном кресте значилось: «г-н Перлик». Так отец упокоился рядом со своей дочерью.

Динаэлю предстояло пережить в ближайшем будущем и смерть Ганабена.

– 87 —

Время шло. В Долине утра стали туманными, а вечера прохладными.

Эливейн теперь двигалась удивительно легко, несмотря на свой округлившийся животик. Доктор Стратор пригласил наблюдать за будущей мамой опытную повитуху Заиру. Та, осмотрев Эливейн и прослушав своей трубочкой сердечко малыша, улыбнувшись, спросила:

– Солнышко моё, а ты хотела бы иметь не одного ребёнка? Эливейн непонимающе взглянула на Заиру.

– Она же вдова, – укоризненно шепнула медичке Вивьен, зашедшая за подругой.

– А ты, красавица, не вмешивайся, – мягко ответила та. – С тобой мы попозже побеседуем, – и Заира многозначительно погладила ещё почти не заметный живот мадам Койль.

Эливейн вдруг вся осветилась счастьем.

– Их будет двое? – робко спросила она. – У меня будут двойняшки?

Заира кивнула.

– 88 —

Даниэль готовил комнату, соседнюю с комнатой Эливейн, под детскую.

Все вещи были вынесены. Книги, записи Донуэля переселились в кабинет Даниэля. Старик радовался как ребёнок: наконец в Замок возвращается жизнь!

Когда детская была готова и соединена дополнительной дверью с комнатой Эливь, Даниэль отправился за своей ненаглядной невесткой, которая последнюю неделю провела в доме мадам Тору. Так договорились старшие, чтобы будущей мамочке не помешали шум и пыль работ.

В комнате Динаэля тоже хотели произвести глобальную перестановку, но Эливейн не позволила менять что-то кардинально: мелкие поправки, связанные с пребыванием здесь её как нового человека, были уже внесены, а более переделывать что-либо она считала неуместным – в привычной для себя обстановке обитал дух её любимого.

– 89 —

В назначенный природой срок Эливейн ощутила, что вот оно, началось.

За окном была ночь, ясная и звёздная. Эливь приподнялась на кровати: нет, она не ошиблась. Да и Заира говорила, что со дня на день…

Эливь позвонила в колокольчик: повитуха уже неделю жила в Замке, в комнате напротив.

К появлению малышей с трепетом готовилась и нянюшка Галия. Это была добрая и тихая женщина лет сорока с небольшим. Личная жизнь у неё не сложилась: жених погиб накануне свадьбы. Потом она оказалась в семье Фейлелей, где было двое мальчиков: старший – Дон, и только что появившийся на свет Дин. Так, привязавшись всем сердцем к малышам, Галия и осталась нянюшкой в доме, приютившем и обогревшем её. Когда мальчики выросли, то сами не отпустили свою «вторую маму», да и куда бы она пошла? Теперь, оплакав Донюшку и Динюшку, Галия готовилась к свету – свету новой жизни. Она заранее обожала вот-вот готовых появиться малышей, часто сидела рядом с Эливь и разговаривала с ней и с ещё не родившимися двойняшками.

Около семи утра, когда солнце освещало уже косыми лучами комнату, первый малыш оповестил мир о своём рождении. Это был крепенький мальчик пока с реденькими беленькими волосиками и светлыми глазками. Минут через десять-пятнадцать второй карапуз, как две капли воды похожий на братика, огласил комнату звонким криком.

Молодую мамочку привели в порядок, положили малышей рядышком с ней на кровати и разрешили на пару минут войти деду. Даниэль, с двух часов ночи мерявший нервными шагами огромный холл в первом этаже Замка, словно молодой парнишка взлетел по лестнице и на цыпочках подошёл к постели.

Эливейн улыбалась, и её глаза светились таким счастьем, которого старый хозяин Замка ещё ни разу не видел на её лице. Новорожденные, наевшись и пригревшись возле матери, блаженно спали. Даниэль растрогано погладил малышей и, опустившись на колени, поцеловал руки Эливь. Та покраснела.

– Ну, что вы, дядюшка, – прошептала она. – Это наше общее чудо.

Даниэль снял с шеи цепочку с волшебным медальоном и протянул невестке.

– У тебя есть один – от Дона. Второму малышу – этот. Эливейн благодарно улыбнулась, но не взяла талисман.

– Не обижайся, дядюшка, – тихо проговорила она. – Но… я не ведаю как, но точно знаю, что ко второму братику вернётся потерянный мной медальон Дина.

Старик не обиделся. Он понял Эливейн: есть вещи, которые человек просто знает…

– 90 —

Динаэль видел во сне Эливейн. Ему показалось, что он узнал комнату, в которой находилась его Любимая.

Лицо Эливь было усталым, но безмерно счастливым. Такими сияющими глазами она смотрела на Дина дважды: когда они выходили из церкви после венчания и когда она сказала, что уже знает, какое желание загадать…

Динаэль опять проснулся с мыслью, что он, глупец, чего-то не понимает в воле Провидения…

– 91 —

Близнецов назвали Элельдиэль и Эркелиэль.

К шести месяцам у обоих мальчиков были рыженькие волнистые волосики и такие же, как у отца, глаза цвета моря в ясный солнечный день. Сердце Эливейн ликовало.

– 92 —

Динаэль занимался делами: о том, что старый знахарь оставил преемника, слухи распространились как-то сами собой. Люди стали приходить за помощью. Дин лечил, никому не отказывая, и не брал платы. «Мне не надо содержать семью, – чуть улыбаясь, говорил он. – А у меня самого достаточно сил, чтобы прокормиться». Иногда он соглашался принять деньги, если видел, что дающий достаточно богат, ведь кое-что покупать ему всё же приходилось. Порой принимал в дар простое – молоко, хлеб, одежду, сделанную добрыми руками, – принимал, чтобы не обидеть.

Лечил Динаэль хорошо. И к нему стали приезжать издалека. Но он никому не отказывал, успевая ещё вести и собственное хозяйство: домик был добротно поправлен, двор расчищен, поставлены скамеечки и навесы. В сарайчике всегда висели сухие лекарственные травы, Дин постоянно пополнял их запасы. Трава вдоль дорожек обкошена, на огороде – чистота, мостки на реке новые, прочные.

Дважды в год знахарь отлучался. Люди говорили, что он уходит собирать растения для снадобий. Дин их собирал, но попутно. Один раз в год волшебник ходил узнавать, что и где творит Торубер. Оставаясь незамеченным Чёрным Колдуном, Дин внимательно следил за ним. Вторая отлучка знахаря носила трагический, сугубо личный характер: Динаэль шёл туда, где в последний раз видел Эливейн.

Придя на берег бурной реки через год после печальных событий и стоя под обрывом у кромки неистовствующего потока, Дин долго не решался подняться наверх: сердце ныло и щемило, а вокруг была гробовая пустота. Потом, над пропастью, он сидел на траве, скрестив ноги, долго и скорбно глядя в уже темнеющее небо. И опять на душе была пустота.

Спустя ещё год, Динаэль снова пришёл на то же место под обрывом и… почувствовал совсем рядом единственное и любимое существо. Дин боялся шелохнуться, дабы не спугнуть это чудное ощущение. Вдруг, словно отчаянно рванувшись ввысь, он бросился по узкой крутой тропинке наверх… Над обрывом было пусто, и сердце волшебника болезненно сжалось: исчезло тёплое присутствие Эливейн…

– 93 —

Малышам уже исполнился год.

Однажды Даниэль заметил, что грусть в глазах невестки становится всё сильнее. Он понимал её горе: приближался день, в который два года назад не стало Динаэля.

Как-то вечером Эливейн, уложив с нянюшкой мальчиков, отправилась к себе раньше обычного. Что-то беспокоило Даниэля всю ночь, и ранним утром он постучался в комнату Эливь. Та не ответила. Тогда Дан решился и тихонько приоткрыл дверь. Эливейн спала. Но у старика болезненно сжалось сердце.

Эливь не позволила сменить прежнюю кровать Дина на новую: в комнате так и осталась широкая старинная с резными спинками постель, на которой заменили только матрас. Возле ложа на ночном столике теперь всегда стоял в золочёной рамке портрет Дина, умело и с любовью выполненный Эливейн. Подушек на постели было две. Эливь спала, прижавшись щекой к уголку одной из подушек и обняв её руками. Так спят супруги: её голова на его плече, она нежно обнимает любимого, а тот заботливо придерживает жену за плечи…

И старый хозяин Замка вдруг осознал, что именно так Эливейн спит всегда, что её сердце, её душа так и не похоронили Дина. Он для неё жив. И так будет до самой её смерти. И ей безумно хочется… Нет, не хочется, а ей жизненно необходимо побывать там, где она в последний раз видела живым своего любимого…

Даниэль бесшумно вышел из комнаты невестки, обдумывая, как ему помочь Эливейн и сделать путь к прощальному месту безопасным.

– 94 —

Эливейн проснулась в пять часов, заглянула в детскую: сынишки мирно спали. Мадам Фейлель оделась и вышла из Замка.

Утро было прохладным и росистым. От реки поднимался туман. Солнечные лучи словно подсвечивали мир снизу, пробиваясь сквозь белесоватую дымку и густые заросли плакучей ивы, склонившей свои задумчивые ветви к плавно текущей воде.

Эливейн шла к мосту и любовалась перламутровыми жемчужинками, осыпавшими луговые травы и готовыми исчезнуть, испариться, как только дневное светило окончательно вступит в свои права, заняв место высоко в ясном голубом небе.

Эливь поднялась по тропинке к уже слегка прогретой лужайке на другом берегу реки, туда, где Дин мечтал построить дом и лечебницу. Здесь теперь стояла прочная деревянная скамейка – Ролив сделал её, когда увидел, что жена его друга приходит сюда.

Эливейн сидела, задумчиво глядя на реку, на деревеньки, на Замок вдали. И ей становилось чуть легче, словно Динаэль был рядом.

– Доброе утро, красавица, – тихо и ласково произнёс кто-то, опускаясь на скамью возле Эливь.

Та невольно вздрогнула: она и не заметила, как к ней поднялась от реки мадам Тору.

– Прости, – проговорила женщина, – что напугала тебя. Я не хотела.

– Что вы! – улыбнулась Эливейн. – Просто я замечталась. Эмма Тору вздохнула.

– Я тоже прихожу сюда, – тихо сказала она, – окунуться в прошлое… – она помолчала. – Дин научил меня помнить хорошее. Тогда дурное оказывается в действительности лишь ошибкой, глупой, может, жестокой или даже дикой, но ошибкой, которую можно и нужно исправлять.