bannerbanner
Память. Моим дорогим родителям посвящаю
Память. Моим дорогим родителям посвящаю

Полная версия

Память. Моим дорогим родителям посвящаю

Язык: Русский
Год издания: 2016
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 7

Долгожданный малыш


А сейчас в новой квартире я осваивал её уголки, еще не подозревая, что семья ждёт прибавления. После церковного сада самым излюбленным местом для игр в казаков разбойников были подвалы нашего дома, они тянулись от улицы Рылеева до параллельной ей Артиллерийской. Мы знали все входы и выходы каждой клетушки в подвале, через какое из подвальных окон можно вылезти на любую из двух улиц, какие таинственные богатства хранят забитые до отказа клетушки. Игры продолжались долго, составы команд и их лидеры рождались в спорах, отвергнутые участники подолгу хранили обиду на главаря, и задобрить их стоило усилий, а то потом и совсем команду не соберешь. Одна из этих игр уложила меня в постель на три недели с опухолью колена. Разбойники опрокинули тяжеленную дверь, когда я проходил мимо их убежища. Три недели запомнились благодаря прочитанному от корки до корки фолианту о древнем Египте. Отец принёс от знакомых. Более полных знаний о времени фараонов и большего восхищения от снимков искусства Египта я никогда и нигде больше не получал, даже при занятиях в Эрмитаже. С каждым годом круг моего обитания все более расширялся: коридор, двор дома, церковный сад, сад Таврический и Михайловский, Марсово поле, набережные до памятника Петра.


Мраморный дворец


Событием для горожан стало появление первой линии троллейбуса с малым количеством машин, весь маршрут от площади Восстания до Большой Морской за 15 минут, на остановках очереди, так много желающих прокатиться в плавном, бесшумном вагоне. Ведь основным транспортом был трамвай, рельсы которого змеились по проспектам и улицам от края до края города. Звонкий, демократичный транспорт, любимый за спортивную лихость прыжков с него и на него на ходу, постоянный источник анекдотов, карикатур, сатирических рассказов. Грузовые и легковые авто были редкостью. Они представлялись нам выходцами из другого мира, в котором были другие правила, откуда ночами появлялись машины, увозящие соседей и знакомых в мир без возврата. Среди мальчишек нашего двора существовало твёрдое мнение. Значит поймали очередного шпиона или врага народа, о котором репродуктор ежедневно предупреждал убедительным голосом: «Эти люди пригрелись на груди трудового народа», то есть на груди людей похожих на дворника Альфонса Яковлевича, носившего по квартирам вязанки дров из штабелей, исчезавших к весне. Вопросы у нас были, но правдивый репродуктор и возмущения собраний трудового народа, о которых он рассказывал очень убедительно, успокаивали. Просто отец Сережи ловко скрывал желание гибели народа и страны, а мы этого желания не заметили. Следовало быть бдительным, настоящим ленинцем, как учил нас красивый старшеклассник, комсомолец- пионервожатый Валера Певцов на сборах пионеротряда. «О великий могучий», на нём все звучит убедительно в устах опытных специалистов. И никакие редкие призывы «люди будьте бдительны» не избавляют от ошибок, уж очень хочется верить в прекрасное и так не хочется не доверять. Валера Певцов верил искренне и погиб, пройдя добровольцем всю войну, 9-ого мая 1945 года при освобождении Праги. И откуда это всегдашнее доверие у нашего вообще то недоверчивого к властям народа.


Стрелка Васильевского острова


Событием для горожан стало появление первой линии троллейбуса с малым количеством машин, весь маршрут от площади Восстания до Большой Морской за 15 минут, на остановках очереди, так много желающих прокатиться в плавном, бесшумном вагоне. Ведь основным транспортом был трамвай, рельсы которого змеились по проспектам и улицам от края до края города. Звонкий, демократичный транспорт, любимый за спортивную лихость прыжков с него и на него на ходу, постоянный источник анекдотов, карикатур, сатирических рассказов. Грузовые и легковые авто были редкостью. Они представлялись нам выходцами из другого мира, в котором были другие правила, откуда ночами появлялись машины, увозящие соседей и знакомых в мир без возврата. Среди мальчишек нашего двора существовало твёрдое мнение. Значит поймали очередного шпиона или врага народа, о котором репродуктор ежедневно предупреждал убедительным голосом: «Эти люди пригрелись на груди трудового народа», то есть на груди людей похожих на дворника Альфонса Яковлевича, носившего по квартирам вязанки дров из штабелей, исчезавших к весне. Вопросы у нас были, но правдивый репродуктор и возмущения собраний трудового народа, о которых он рассказывал очень убедительно, успокаивали. Просто отец Сережи ловко скрывал желание гибели народа и страны, а мы этого желания не заметили. Следовало быть бдительным, настоящим ленинцем, как учил нас красивый старшеклассник, комсомолец- пионервожатый Валера Певцов на сборах пионеротряда. «О великий могучий», на нём все звучит убедительно в устах опытных специалистов. И никакие редкие призывы «люди будьте бдительны» не избавляют от ошибок, уж очень хочется верить в прекрасное и так не хочется не доверять. Валера Певцов верил искренне и погиб, пройдя добровольцем всю войну, 9-ого мая 1945 года при освобождении Праги. И откуда это всегдашнее доверие у нашего вообще то недоверчивого к властям народа.


Счастливый папа


Несмотря на походы по городу, знал я его в местах, ограниченных Невой и Невским проспектом, Потёмкинской улицей и зданиями Сената и Синода. Бывал не раз в здании музея горного института, Кунсткамеры, биржи и зоологического музея, на Петроградской стороне бывал в зоологическом и ботаническом саду, безуспешно второе столетие ожидающих переноса в более достойное место, был на Елагиных островах.

Об Охте и Выборгской стороне знал только по революционному фильму. Фильмы уже начали своё наркотическое воздействие на жадный ум по всем направлениям: развлекательным, идейным, познавательным. Твердо знал, что без всяких сомнений наша страна, наша столица, наша армия и вообще всё наше самое лучшее в мире, самое справедливое, и мы никому его никогда не отдадим, что подтверждали давние и ближние боевые победы. Фашисты были главным злом, о котором ежедневно говорило радио, перед фильмами показывали бомбежки Испании, добровольцы рвались в Испанию, собирались деньги в помощь испанским детям, и вдруг после захвата фашистами Чехословакии и Австрии, после войны с Абиссинией и нападения фашистов на Польшу, Францию, Скандинавию о них замолчали. Не просто замолчали, а даже заключили мирный договор.

Мы ввели войска в Прибалтику, чтобы спасти её от вторжения фашистов, отмечено появлением в доме конфет в удивительно красивых фантиках (так называлась в мальчишеском кругу обертка, обмениваемая и разыгрываемая по жестким правилам). Спасение братских западных белорусов и украинцев подтвердило нам наше стремление служить добру и миру. Чтобы обезопасить Ленинград от возможных происков финских фашистов, мы победили Финляндию. Первые затемнения, первые неожиданности и сомнения в абсолютной победоносности Красной армии. Немцы захватывали одну страну за другой за считанные недели, а мы за месяц у финнов несколько километров. Кто виноват? Неужели фашисты везде, их так много? Тогда и у нас где то затаились фашисты и ждут подходящего часа. Такие мысли и настроения бродили не только в очередях домохозяек и домработниц. В памяти были свежи показательные процессы «над подлыми врагами народа, за жалкие гроши (дословный текст газет) продавшихся вражеским разведкам». Но дома удивительно спокойно.

По случаю рождения моего брата из Самары (тогдашнего Куйбышева) приехала любимая мамина сестра Люба с сыном «Санкой» (Александром) и мужем. Санка младше меня на 1,5 года, с ним у нас устанавливаются добрые отношения обнюхивающихся псов, настороженно дружеские.

Наша квартира теперь усилиями отцов семей стала отдельной. Мамина сестра Катя заняла комнату соседа и, похоже, собирается рожать. Хороший пример заразителен, правда её комната маловата: высоченный муж Кати- Исай Вениаминович, Катя и будущий малыш в 15 кв. метрах при обилии вещей. С тетей Катей и Исаем до переезда в «нашу» мы встречались регулярно, то у нас на Новый год, то у них по выходным в их маленькой комнате на Казначейской улице. Мне нравилось бывать у них по нескольким причинам. Чтобы попасть на их улицу нужно пройти через Сенную площадь, где находится огромный шумный самобытный рынок, с торговлей прямо с возов, с громкими призывами продавцов, с запахами дёгтя, сена, лошадиного пота и навоза, с запахами как бы Холуховичей. У них всегда полно конфет, пирожных, даже любимых мандарин и не только на Новый год. Катя парикмахер в модной вонючей дамской парикмахерской на Невском рядом с думой. Исай, добродушно посмеиваясь, выигрывает у меня партии в шашки, одна за одной. Теперь место нашего общего летнего отдыха обсуждается совместно мамой и тетей Катей, организуется энергичным, всюду проникающим дядей Исаем. Таким местом становится профсоюзная дачная «база отдыха» каких то работников- надомников, расположенная в Петергофе почти против запущенного парка «Александрия», граничащего с нижним парком фонтанов.

В распоряжении наших двух семей половина одного из дачных домиков. Соседство дает возможность изучать и действующие, и бездействующие фонтаны подробно, как это удаётся только мальчишкам. От источников накопления воды, пути её поступления и распределения, любования струей, красотой согласия скульптур и окружающей архитектуры, завораживающей обалдевших платных посетителей сразу за один раз.


Тетя Катя


Семья тети Любы


Мой брат. Леша


Петергоф


А тут мне всё даром и ежедневно. Для тех, кто знакомится с Петергофом первый раз, или несколько, но мельком как на экскурсии, ошеломляющее впечатление от окружающей тебя красоты, ее изобилия не дают возможности долго любоваться каждым фонтаном в отдельности. Помимо каскада и главной аллеи фонтанов, ведущей к заливу, справа и слева еще несколько причудливых фонтанов, где прячутся новые находки. Проход из парка «Александрия» мною изучен прекрасно и входных билетов не требует. Он ограждён от шоссе, ведущего в Петергоф, высокой чугунной оградой, вывезенной немцами в Германию в годы Отечественной войны, так и не восстановленной нами за все последующие. Сразу за оградой находился железнодорожный состав царского поезда, в одном из вагонов которого император Николай 2 якобы подписал отречение от престола. Об этом сообщали экскурсантам плакаты на стенах вагона- кабинета. Поезд не пережил войны, и его судьба мне не известна. Парк изумительно продуманно спланирован. Плавно спускаясь к заливу, он то открывает поляну с могучими платанами и отдельно стоящим дубом, то эстакаду, не ведущую никуда, но с каменной скамьей для отдыха и «созерцания». Деревья тщательно подобраны и отличаются и кроной, и формой листьев, и особенно ярко осенью цветом. Аллеи расчищены и достаточно широки для проезда конного экипажа от шоссе к даче Николая 2, небольшому двухэтажному зданию в стиле модерн. Мимо него мы всегда шли по дороге на пляж, редко посещаемый местными жителями из за далекого расстояния от жилых домов. Близость Ленинграда и регулярное движение электричек были удобны родителям при выборе места отдыха, но если бы не фонтаны, худшего места отдых не припомню. Вокруг ни одного мальчишки, готового к возможным приключениям в зарослях заброшенного парка, купаться можно только в присутствии взрослых, так как после нескольких метров мелководья сразу идёт обрыв, куда заходить опасно. Любимая беготня босиком здесь невозможна. Дорожки усыпаны колкой каменной крошкой, в траве полно осколков стекла. Остаётся только чтение и игра в крокет с любыми партнерами от десяти до пятидесяти лет. Самый азартный противник- мама, и самый опытный. Эта старинная игра совсем исчезла во второй половине 20-ого века в дачных поселках, где для неё самое место. В магазинах спортивных игр о ней почти не знают. А зря, это прекрасная семейная игра и для родителей, и для потомков. Новые русские слишком новы, чтобы о ней знать, старые русские слишком стары, чтобы о ней помнить. Сразу по приезде в Петергоф доверили солидную сумму денег и отправили в магазин за крокетом, наверно часа два пыхтел я под тяжестью ящика, пока дотащил до дачи.


Петергоф. Большой каскад


Чтобы скрасить мой летний отдых в Петергофе, мама впервые разрешила мне на две недели поехать на дачу к Илье, в совхоз в верховьях Невы. Это была серьёзная жертва, так как за подвижным любопытным младшим братом требовался непрерывный присмотр, вся остальная работа делалась в пол силы. Если в ограниченном квартирой пространстве контроль прост, а малыш легко понял, что категорически нельзя, то в дачной обстановке старые табу отпали, и всё нужно начинать с начала. Он так обрадовался моему возращению от Ильи, так старался не отходить от меня, чтобы я не исчез надолго, что даже мама расчувствовалась. И мне стало неловко за своё нытьё о поездке, которая оказалась совсем не такой интересной, если не считать интересным нападение бездомной собаки и порцию уколов от бешенства. С младшим братом нас разделяет ровно десять лет, а по сути- другой мир.


Лешенька


Белокурый, сероглазый, с пухлыми губками, улыбчивый, радостно тянущийся на руки ребёнок, похожий на младенца Амура с рисунков и картин в Эрмитаже. Я горжусь им так, будто это моё произведение, без напоминаний хожу в детскую консультацию за питанием, мама доверяет мне присмотр за его попытками самостоятельного передвижения. Никакой ревности к маминой явной восторженной любви к Лёшеньке не испытываю, я сам в него влюблён и ревную его к посторонним. Для помощи в домашних делах в доме есть домработница, молодая девушка из пригорода. С момента переезда от Рабиновичей у нас всегда были сменяющиеся домработницы, девушки из деревни, уходившие через год- полтора потом на учёбу или на фабрику после знакомства с городом. Задерживались они не больше двух лет, но не помню случаев ссор между ними и мамой. Заботливый отец при перепланировке квартиры предусмотрел место и для жилья домработнице, В чём конкретно заключались их обязанности до появления брата, не помню, наверно уборка и стирка, покупка продуктов и приготовление еды было всегда делом мамы. Где и когда мама научилась так вкусно и разнообразно готовить, небольшие зарплаты и скромное карточное меню требовали невероятной изобретательности и усердия для приготовления вкусной и сытной кормёжки. При этом мама никогда не жаловалась на трудности семейного быта, недостаток средств, недостаток внимания к её загруженности, невозможности для отца дарить ей дорогие подарки. Причиной её расстройств или плохого настроения служил всегда я: получил двойку, порвал новую с трудом приобретенную вельветовую куртку- гордость мамы (ребёнок прилично одет), опять замечание в моем дневнике о плохом поведении на уроках. Реакция, как правило, была одна: мама мочила полотенце, обвязывала им голову, ложилась на тахту и поворачивалась лицом к стене в полном молчании. Все мои заискивания и обещания исправиться, просьбы прощения оставались без ответа, мама молчала, а через ужасно долгие полчаса вставала и молча продолжала прерванное дело- меня не существовало. Отец никогда не наказывал меня, не повышал повелительно голос, просто отправляя в угол по жалобе мамы, показывая лишь интонацией и жестом, что, увы, ждать от меня хорошего нечего. Такие наказания действовали сильно, но недолго.


Прогулка зимой


Мамина сестра тётя Катя- пышная, яркая, самая младшая из её сестёр, любящая дорогие наряды, помаду, современные фокстроты и танго, звучащие из ее патефона, готовится стать матерью. А отцы обеих семей вновь активно ищут пути улучшения жилищных условий, не беспокоя остальных ненужной информацией. Всё идёт по неизменному природному закону, и в 1939 году в Петергоф мы едем уже с двумя малышами: братом Лёшей и двоюродной полугодовалой сестрой Иришей. Уклад тот же, что и в городе, только мама на работу и с работы едет на электричке. Совместные усилия отцов двух семейств увенчались успехом. Осенью 1940-го года мы покидаем мой любимый счастливый дом номер 7, дворовых приятелей, ещё больше удаляемся от любящих меня и любимых мной Рабиновичей, переезжаем в дом 31 на улице Каляева. Был такой прославленный террорист. Переезжаем, как оказалось потом, очень надолго, для некоторых до самой смерти. Квартира всем хороша, только опять окна на север, это значит, что солнца опять не будет.


«Дом науки и техники»


1940-ой год. Шестой класс. После прошедшего лета в числе и составе одноклассников изменений нет, а в самих одноклассниках изменения очень заметны, особенно необыкновенны в девочках, что они сразу дают нам понять и больше никогда не забывать об этом. Атмосфера на уроках оживлена регулярной подпольной передачей между партами очередного рукописного номера своей классной газеты «КРИКИ- ДРАКИ». Это отзвуки прочитанной нами повести «КОНДУИТ И ШВАМБРАНИЯ», заводилы самиздата Илья и Наташа Роскина. Газета популярна вплоть до учительской, хотя официально учителями и не рекомендована. Редакторы купаются в волнах славы. Авторы анонимны, но подозреваемы по стилю. Нагрузка новыми предметами возросла вдвое, а прежних внеклассных занятий не уменьшилось, отметки поползли вниз, замечания учителей и родителей вверх. А на Фонтанке уже открылся «Дом занимательной физики» Перельмана, такой, которого повторить не удалось и после войны. В этом доме можно пробыть часами и не один раз. То, что физик формулами старательно объясняет на классной доске, действующие приборы показывают в жизни. То, что нужно знать, там легче понять, запомнить и потом подумать, как всё это применить.

Осень 1940-го. В новой квартире у меня своя комната с письменным столом и папиным рабочим креслом. Это очень возвышает в собственных глазах, теперь и у меня могут без помех собираться друзья. Улица Каляева примечательна многим: «Большим домом» в одном конце, Таврическим садом в другом, окончанием одного из маршрутов трамвая перед нашими окнами, но главное самим нашим домом и в нём дворцовой мраморной парадной лестницей. Почти полвека прослужит этот дом верным пристанищем для разраставшегося семейного клана.

Весь учебный год до начала мая 1941 прошёл на одном радостном дыхании, все здоровы, в комнатах светло, знаменитые красные оконные портьеры будто специально ждали здешних высоких окон, нашей мебели маловато, зато свободы много. Многочисленные годовые экзамены прошёл с отличными результатами, в табеле первый раз даже поведение пятёрка. Остаётся дождаться привычного 10-го июня и в Петергоф. И родителям и мне новая квартира понравилась сразу, в прежних наши комнаты были большими, но здесь ещё и окна огромной высоты, и до потолка 4,5 метра, воздуха и простора полно. Сам дом сохранил останки задуманного модерна и внешне не выглядит большим. Три этажа на высоком полуподвальном, в бельэтаже по фасаду семь окон, из которых пять наши, а два принадлежат парадной. Но рядом с соседними домами он выглядит выскочкой. Да он и в действительности богатый выскочка, спроектирован в начале 20-го века талантливым архитектором для известного сенатора. Отцу нравился модерн в архитектуре, он не раз специально водил меня по Петроградской стороне, показывая его образцы, но я еще был достаточно глуп и глух для полноценного восприятия. Зато мне нравилось, как отец вежливо приподнимает шляпу, встретив знакомого, «изящно» поправляет пенсне и представляет ему своё драгоценное чадо. Ради этого я был готов сколько угодно слушать о достоинствах того или иного дома, а потом оказаться после прогулки в кафе «Норд» над порцией мороженого. Всё шло так ладно.

Ничто не предвещало ни бед, ни сложностей, когда майским днем в середине обычной недели у Лёши, игравшем на диване, началась сильная рвота. Тетя Катя в испуге. Позвонила маме на работу, измерила температуру- нормальная. Мама примчалась домой через несколько минут, у Лёшеньки начались судороги. Тётя звонила в скорую помощь, мама ложкой разжимала Лешины челюсти, я в ужасе бестолково крутился возле с мокрым полотенцем. Скорая увезла маму и Лёшу. Через полторы недели страха и неизвестности она вернулась из больницы, одна. Лёши не стало. Не хочу вспоминать этих ужасных следующих недель. Почерневшая, полумертвая мама, отец, угнетенно, бесцельно бродящий по опустевшим комнатам, исчезновение кроватки Леши.

Война

Боровенки

Через две недели после похорон, в воскресенье 22 июня мы с мамой едем в Петергоф, только чтобы не оставаться дома в пугающе опустевших комнатах. Обычное воскресенье, в электричке народа немного, выехали до полудня, меньше часа в пути, а от вокзала до дачи пятнадцать минут по тропинке.

Иду молча, боюсь тревожить отрешенную маму. Уже у входной калитки навстречу взволнованные, испуганные люди, спешащие на вокзал. «Война!!!!… По радио объявили война!». Возвращаемся, ничего не соображая, назад на Петергофский вокзал и едем обратно. Вот так началась война. А в нашей семье потери произошли за месяц до ее начала. На этом закончилось мое счастливое детство.

Представление о войне у меня и моих сверстников складывалось по прочитанным книгам, кинофильмам, занятиям по истории. Для нас было очевидно, что от Ивана Грозного до наших дней мы всегда и всех побеждали: тевтонцев и шведов, французов и немцев, японцев и финнов, и даже объединённую Антанту. По этой причине явное, граничившее со страхом беспокойство взрослых, со ссылками на ужасы совершенно нам не известной, мало интересной для наших писателей и учебников первой мировой войны казалось ошибкой. Ведь: «броня крепка и танки наши быстры, и наши люди мужества полны», как убедительно пели бывшие трактористы в тогдашнем фильме о том, что «чужой земли мы не хотим ни пяди, но никому своей не отдадим». Привыкнув к непредсказуемым поступкам взрослых, я воспринял как неизбежность общее решение обеих семей об отправке меня и тёти Кати с двухлетней Иришкой в целях безопасности к родственнице в посёлок Боравёнки, на полпути железной дороги между Москвой и Ленинградом. Родители, как военнообязанные, оставались ждать призыва. Перспектива разлуки с отцом и мамой меня совсем не радовала. Я был не по возрасту очень самоуверенный, но очень «домашний» мальчик, которому только что исполнилось целых 13 лет. Был конец июня, две семьи в полном составе отправились на Московский вокзал.

Уже на перроне, где с одной стороны стоял наш «местный» состав, идущий до Малой Вишеры, а с другой метались, кричали, плакали женщины, у которых организованно вывозили из города их детей в опасении возможных немецких бомбёжек, почувствовалось что то незнакомое, угнетающее. За окнами вагонов соседнего состава вплотную к стеклам теснились дети самых разных возрастов. Шум на перроне стоял такой, что в нескольких шагах друг друга не было слышно. Под этот плач, шум и гам наш поезд отошёл от перрона, мама всё махала и махала нам вдогонку рукой. Отец и дядя Исай тоже активно желали нам удачи и скорого возвращения. Малая Вишера место пересадки на рабочий поезд- «подкидыш», который повезет до станции Боравёнки, скорые поезда там не останавливаются. Дорога живописная, густые леса, в глубокой расселине какая то бурная река, редкие станционные поселки с добротными домами, украшенными деревянной резьбой. Пройдёт 40 лет, я повторю этот маршрут, но, как и тогда, условия и удобства сообщения останутся неизменными.


Военнообязанная мама


В Боравёнках незнакомые нам родственники встретили радушно, местные весьма язвительно усмехались над столичными «беженцами».

Это оскорбительное слово впервые прозвучало ещё на ленинградском перроне. Воспитанный в понятиях «чести и долга» романами зарубежной и отечественной литературы, абсолютно убежденный кинофильмами в непобедимости Красной Армии я был ошарашен обращением «беженец». Так возмущён и обижен поступком родителей, отсылавших меня от принятия личного героического участия в борьбе с немцами, что прощался неохотно, наспех. Глупость с моей стороны, конечно, потрясающая.

На страницу:
4 из 7