Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845

Она богата и редкими аутографами. Вот еще несколько строк из письма Занд к Шези, 1836: «Je n'ai ni plumes, ni encre, ni papier, mais je suis dans le coup de feu, dans les délices d'une espèce de fièvre poétique. La montagne accouchera d'une souris, comme à l'ordinaire, mais la montagne n'en aura pas moins eu le plaisir d'enfanter, ce qui est quelque chose, quand l'enfantement se produit à la manière de Jupiter. Soyez sûre pourtant, bonne Cliézy, que si je n'étais pas forcé de travailler pour payer les avances d'un éditeur, par conséquent attaché un trépied par les liens du devoir et de la conscience, condamné à l'inspiration par les besoins du ménage, soyez sûre, dis-je, ma belle âme maternelle, que je ne m'amuserais pas à rêver des sottises et à composer sérieusement des inutilités et des impossibilités, quand je pourrais aller vers vous, recevoir votre bénédiction affectueuse, entendre vos bonnes paroles, vos touchantes histoires, errer avec Max-Wilhelm et vous dans vos noires forêts et dans vos belles montagnes, tout cela me serait beaucoup plus agréable et plus profitable que ce que je fais. Il faut donc me plaindre et m'écrire que vous m'aimez, car j'ai grand besoin d'affection et de compassion, galérien que je suis? Si vous saviez, combien je regrette ce voyage! Vous étiez pour moi toute l'Allemagne».

«Vous êtes si franche, si expansive, vous êtes de ces natures, qu'on ne rencontre pas chez nous: à 30 ans nous sommes finis, nous autres, Nos yeux sont desséchés, comme notre âme, nous nous méfions de tout, nous ne croyons à personne, et ce qu'il y a de pis, c'est que si nous ne sommes pas ainsi, on nous persécute, on nous trompe. Hélas! Que les grands coeurs, comme le vôtre, prient pour nous et nous fassent moins mauvais ou moins dupes. Pour moi vous savez que mon parti est pris, dupe et bête jusqu'à ma mort, soit, pourvu que je rencontre sur mon chemin des amitiés, comme la vôtre, qui me disent, que j'ai raison, quand tout le monde crierait, que j'ai tort. Mes amis ne savent pas ce que je deviens. Les uns me croient près de vous, d'autres en Bretagne près de m r de Lamennais. Le fait est, que je suis dans un désert, près d'un traité avec m-r de Buloz, qui me condamne à lui faire un roman tout de suite! Envoyez moi l'inspiration par quelque hirondelle ou par quelque abeille voyageuse: Dieu la protégera eu chemin.»

От 1 février 1836 к ней же: «J'ai été bien agitée moi-même dans ma vie extérieure, mais dans ce coeur ferme désormais aux passions vivait toujours le souvenir de ma bonne Helminia. Vous m'avez laissé sur des impressions si tristes, sur des inquiétudes si vives, qu'il est bien cruel à vous de ne les avoir pas fait cesser, ne fût-ce que par un mot. Quel est donc ce chagrin, qui vous accablait?» etc.

Далее: «Mes juges me remettent à quinzaine pour prononcer mon jugement. Je ne sais donc rien encore, si non qu'on n'est pas trop bien disposé pour moi. Mais c'est égal, ma cause est celle de la vérité, je ne puis la perdre. Adieu et «me ama». 1 juin 1836».

И я кончаю тем же, только во множественном, в коем одно единство.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге. Г-ну вице-директору Департамента внешней торговли.

946.

Тургенев князю Вяземскому.

5/17-го сентября 1843 г. Воскресенье. Париж.

Я сбирался написать к тебе несколько строк сегодня и дать отчет в моих похождениях, хотя без ноги; но вчера ввечеру получил я письмо Булгакова о кончине милой Зубовой и не могу с тех пор опомниться. Ее жалею столько же, сколько страшусь за Е. А. Свербееву, которая братски ее любила и не успела еще оправиться от другой потери. Если ты можешь воскреснуть хоть на минуту, на полчаса, в прежнего Вяземского, то пожалуйста напиши мне о Свербеевой и о сестрах, о всем семействе Оболенского-отца. Я очень полюбил всех их в последнее время и надеялся cicerone'ствовать улетевшему ангелу здесь, на земле парижской, в эту зиму. Я часто встречал ее везде в Москве и сколько ни страдал за нее, но мог ли я воображать такой конец! Опиши мне его: Булгаков только намекает.

Не требуй от меня писем животрепещущих; я трепещу только за других: за Клару, Сашку, за брата. Покой – лучшее для меня блого. Книг перебрал много, некоторые и прочел. Опять принялись за иезуитов! Читал ли Marinier о себе? Он здесь, но я еще не встретил его. Мои письма в Москву для тебя не запечатаны; прочти, если не поскучаешь их скучною грустью, но отправляй немедленно. Могу ли я по прежнему пересылать через тебя пакеты? Книг долго не задерживай: Свербеевы и Сушковы без всякой пищи в своих подмосковных.

На улице встретил Греча. Сперва не вспомнил, кто он, и оттого подал руку. Он успел сказать мне, что сбирался из Гейдельберга в Италию, но что детям вздумалось предпочесть Парнас, и он привез их сюда. Русские думают, что это не совсем так, а что он здесь по особым поручениям для русских же; впрочем, о ком этого не думают!

Передай письмецо Сербиновичу, Поцелуй ручку у милой княгини, по возвращении её из Ревеля. Что у вас делается? Нога все еще мешает бродить и визитничагь. Не видел даже и С. П. Свечиной. Она долго проживет для покоя и на покое в St.-Germain, куда сбираюсь к ней и к больной графине Потоцкой. Остальную сухую хронику мою прочти в приложениях. Что «Современник»? Вот тебе Code-Swod Тиса. Кажется, он просил меня переслать и более экземпляров в Петербург, но трудно: до другой оказии. Сегодня праздник Лиз: поздравляю всех твоих ангелов и Карамзину в том числе.

6/18-го сентября.

Вчера провел я два часа с одною из здешних русских именинниц в Тюльери, на стульях, ибо ходить не в силах. Она поехала праздновать себя с другою именинницей aux Frères-Provenèaux; я возвратился домой читать собрание актов графа Мюнстера (издания Гормайера) под названием: «Lebensbilder aus dem Befreiungskriege». Одна часть, кажется, была запрещена в Пруссии. Все оригиналы и оригинально; примечательна переписка Штейна и наших дипломатов с 1803 года, переписка графа Павла Александровича Строганова с Убри, с государем из Лондона. Как этого Убри тогда не повесили, не постигаю. Все это из бумаг графа Мюнстера публиковано немецким баварским дипломатом. Я выслал эти книги сюда еще прошлого года, а теперь читаю. Сколько имен знакомых встречаешь, начиная от Новосидьцова, коему вверялась участь Европы, до курьеров дипломатических, Рибопьера и псаломщика Лонгинова! Какое пророчество Штейна о Польше и о Поццо-ди-Борго! Характеристика поляков и будущее России и Польши, в случае эмансипации последней, кажется, писано 30 лет после. Какой Тацит этот Штейн, когда пишет о своем отечестве или клеймит тиранов и малодушных своего времени! Арндт понабрался идей и чувств при нем, но его язык – профессорский, неясный, хотя и догматический. Характеристика русских и поляков также и в нем примечательна, но то, что в Штейне в одной строке, то у него размазано на страницах. Арндт читает лекцию для студентов, Штейн предписывает законы государствам и их правителям, изрекает суд и приговор истории для современников и потомства, и Провидение подписало свое «быть по сему» сим приговорам. Портрет императора Александра, графом Мюнстером набросанный уже в 1834 году. Почти все имена исторические, от начала этого столетия до четвертого десятилетия оного, проходят, как живые существа, в сих записках; это – история, самая верная, в отрывках, в кусках, золото для будущего ценителя людей и происшествий. Так как большая часть актов на французском, то, прочитав, и если достану здесь другой экземпляр, то пришлю свой через тебя в Россию. Нельзя читать без пользы этих документов. В Германии многие сердятся на издателя, но все признают важность и достоверность, authenticité, документов. Гормайер и теперь употребляется, кажется, баварским правительством и недавно был в Гомбурге. Думают, что он получил бумаги от самого графа Мюнстера, и не без надежды оглашения оных, ему доставленных; что по смерти графа Мюнстера вдова tacitement позволила ему напечатать их, с примечаниями, более из любви к историческому достоинству заслуг мужа, чем из опасения хулы тех, коим сия гласность не может правиться. Вот так бы и я желал, издать хотя часть моих документов, с примечаниями там, где они нужны и для меня возможны, без плана, разве одного хронологического, с приложениями исторических доказательств к портретам и к характеристикам, к резким чертам и фактам, иногда сближая синхронистически происшествия и двигателей закулисных, выводя на свежую воду запачканных делами или пером и увенчивая достойных, но в сени смертней забвения и нашего к общему делу равнодушие сидящих.

Три части Раумера, в коих две – почти все о России, также представляют много любопытного, а в той книге, которую он еще не издал, а я прочел в Берлине, еще более о России и из неизвестных доселе материалов.

Знаете ли вы подноготную баденского дуэля? расспроси о ней глухого Криденера.

Посылаю тебе листик «Реформы» со стихами и для московских читателей. Виарас заходил сейчас из Риса и возвращается в Шанрозе, а я заеду в Palais-Royal справиться о книжках; если найду потоньше, то вложу в пакет для всей братии.

1 час.

Возвратился от банкира, книжника, перчаточника и прочих и вот что посылаю: 1) «Les diplomates», Капефига, 8°, с биографиями Нессельроде, Поццо и прочих; большая часть оных была уже напечатана в разных «Revues». Эту книгу можешь продержать не долго, но после отошли в Москву, прямо на имя Свербеевой, для передачи после Сушковым и Нефедьевой. 2) «Les Jésuites», par Michelet et Quinet. 3) Ответ архиепископа Парижского, и 4) Ответ на ответ, опять Quinet. Все пошли немедленно в Москву, прямо к Свербеевой и после Сушковым и Нефедьевой. 5) «Essai de méditations religieuses sur l'Evangile selon St. Luc, écrites en Suisse», неизвестного автора; некоторые приписывают герцогине Броглио, и это мнение, если и ошибочное, в пользу книги. Отошли немедленно прямо к Е. А. Свербеевой вместе с письмом чрез Булгакова. Передо мною еще «Lettres parisiennes», par m-r Emile Girardin, перепечатанные из разных фельетонов «Прессы», но огромность пакета послать не позволяет. Пожалуйста, будь исправен с пересылкою и попроси Булгакова, чтобы не задерживал, кроме Канефига, и только не более недели. Третьей части ни L. Blanc «Histoire des dix ans», ни Сен-Бёва «Port-Royal» еще не вышло, иначе послал бы для князя А. Н. Голицына.

И еще «L'univers» с любопытною статьей. Книги печатаю в особом пакете (Capéfigue, Michelet, Quinet, три экземпляра Тиса, архиепископа и ответ Quinet). Отошли и это письмо в Москву, когда не будет нужно, или прямо к Свербеевой.

947.

Тургенев князю Вяземскому.

сентября/5-го октября 1843 г. Париж.

Года за три перед сим я переслал к тебе две первые части «Histoire des dix aus», de Louis Blanc; не знаю, для тебя ли или князю А. Н. Голицыну. В мое отсутствие вышла третья часть, сегодня – четвертая. они все чрезвычайно любопытны. Желал бы послать полный экземпляр, по трудно. Посылаю две последние части. Выйдет и пятая, а может быть и шестая. Если первые две у тебя, то и сии две возьми себе, по с тем, чтобы прежде, нежели овладеешь ими, они были прочтены в Москве Свербеевыми, а если ты уже читал их, то не худо бы послать к князю Александру Николаевичу в Крым, который писал ко мне о присылке ему подобных книг. А как послать? Если бы ты уведомил меня хоть словцом, присылать ли другой экземпляр этой книги для тебя или для других на случай отправления к князю Голицыну, то я бы воспользовался первою оказией, ибо любопытнейшего чтения не придумаешь. Располагай по своему благоусмотрению.

Посылаю и еще экземпляр «Un mot sur Custiue». Удержи у себя, если первые два экземпляра, с бароном Криденером посланные, отправил в Москву и в Симбирск, или отошли туда, если только один экземпляр послал. В другом пакете получишь три биографии. Прочитав, отошли в Москву к Свербеевым через Булгакова. Хотел послать «Le comte Capodis- trias», издания Фабера, но в этом волюме только выписки из четырех прежде вышедших и ужасно монотонно, хотя сердцу и душе Каподистрии делают вечную честь и поют вечную память эти вечные прошения о милостыни возрождавшейся Греции.

6-го октября.

Журнал «Le Semeur», просмотрев по заглавиям, перешли немедленно в Москву, к сестрице, через Булгакова. Я обещал его пересылать и буду посылать и следующие номера. Это лучший и беспристрастный и трактует о всех главных вопросах.

Пакет и письмо на имя Татаринова отошли также к Булгакову, а он пошлет в Симбирск. Перешли с верною оказией или через ф. И. Прянишникова моим именем, но не распечатывая пакета. Pastilles de Vichy (в пакете: «лекарство») – в Москву через Булгакова. Всего три пакета: № 1, 2 и 3 и три письма: в Петербург, в Москву и в Симбирск. Заеду в протестантскую книжную лавку и, если найду что ново-хорошее, то приложу четвертый пакет. Прости! Не забывай нас. Очень бы хотелось о многом потолковать, но не на мертвой бумаге.

Третьего дня видел Рахель в «Мониме»'. Прелесть, но сподвижники – жалость. Один Митридат подстать Мониме.

1844

948.

Тургенев князю Вяземскому.

декабря 1843 г./10-го января 1844 г. Париж.

Не знаю, как решиться послать снова на твое имя доверенность для получения за последнюю треть, от 1-го сентября до 1-го января 1844 г., пенсии из 6000 р. асс., но не знаю и к кому другому обратиться. Для избежания вперед частых доверенностей прилагаю письмо к графу Канкрину. Запечатай и отошли. Если он согласится приказать выдать по последнему примеру за полгода или за две трети вперед, то тем лучше, а еще бы лучше, если бы он сам отправил сумму к Стиглицу для препровождения ко мне. Но вот в чем затруднение: я бы желал, чтобы из сих денег взято было 60 р. асс. и отослано к сестрице на пенсию за пол-года Орине. Я ей о сем писал тогда еще, когда думал, что это пойдет чрез тебя. Можешь ли ты и теперь это сделать? В таком случае исполни, означив, для кого именно: Орине Самойловой в доме моей сестры Ал. И. Нефедьевой, чрез Булгакова.

Я продолжаю страдать, грустить, сидеть или лежать дома, проезживаться, когда в силах, в коляске с час и отчаяваюсь в выздоровлении, переменив уже трех докторов. Последний надеялся, что месяца через три или четыре пройдет.

Вот тебе ругательство на J. Janin за твоего любимца Chénier. В Москву посылаю кой-какие новинки. Греч на немецком верно у вас есть. «Un mot» вышло новое издание. Encore un mot посылаю в Симбирск, а в Москву – «Démocratie pacifique» с глупою статьей Убри. Русские и полу-русские дамы получили печатные карточки: «М-r Gretch, premier espion de за majesté empereur de la Russie».

Прости! Не взыщи, что расписался.

12-го января.

Отошли записку графу Гурьеву. Поздравляю с новым годом. Будь он тебе легче, чем мне. Уведомь хоть чрез Булгакова, что скажет граф Канкрин. Он тогда сказал мне, что это можно всегда делать. Князю Кочубею гораздо лучше.

2/14-го января.

Все книги и брошюры не берут. Греч и на французском вышел. Пожалуйста, уведомь хот чрез Булгакова о получении доверенности.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге.

949.

Тургенев князю Вяземскому.

З-го апреля 1844 г. Великая среда. [Париж].

Милый Вяземский, из приложенного письма к сестрице ты узнаешь все обо мне. Я все страдаю и грущу, и тоскую – вот жизнь моя. Не пеняй мне за это: ни жизни, ни силы духа себе не прибавишь. Обнимаю тебя и грущу по Екатерине Андреевне Карамзиной, то-есть, по предстоящему ей одиночеству. Что за охота Андрею Карамзину тягаться с дикими!

Отошли письмецо к Штиглицу. Я прошу его отвечать мне через тебя, а ты перешли письмо его при первой оказии. Оно будет нужное. Он, вопреки обещанию отца, разоряет меня чрезмерными коммиссиями. Пожалуйста, отсылай повернее мои письма и книжки в Москву. Сестрица еженедельно пишет и беспокоится за меня, а я пишу стопы бумаги. Все ли доставила Ал. Пет. Дурнова?

Прекрасная статья в «Revue des deux mondes» St.-Priest о иезуитах. Pendant к ней следовало бы написать из моих материалов об изгнании их из России и о сохранении ордена Фридрихом II и Екатериной II. Материалов много, но… у Сен-При и талант писателя, а где взять его?

Сейчас была у меня Смирнова, но не застала. Я брал первую паровую ванну в Тиволи.

Прочти статью о Лебре в «Semeur».

950.

Тургенев князю Вяземскому.

15/27-го апреля 1844 г. Париж.

Вчера, наконец, обрадован я и тронут был милым письмом твоим от 29-го марта; при нем и письмо, и книга к Смирнушке: первое отправил вчера же, вторую сегодня. Спасибо за все, особливо за письмо, в коем и о себе, и о своих даешь вести. О себе сказать тебе утешительного мне нечего. Вот и солнце и жар, и я ежедневно таскаюсь или передвигаю ноги в саду, и все страдаю; особливо после десяти духовых ванн боль и спазмы распространились на оба бока. Доктор велит приняться опять за шпанские мухи, а немец-медик, с коим хотел советоваться только, к каким водам ехать, решительно объявил, что синапизмы, визикатории, духовые ванны только что раздражили мою невральгию. Кого слушаться? Опыт оправдывает последнего, но другие, и на консультации, предписали ванны и прочее. Я решился принимать железные порошки и ехать на неделю к брату на дачу дышать чистым воздухом; и он занемог сильным ревматизмом в ноге, остался здесь, но завтра уезжает к своим, из коих Альберт опасно страдал зубами. Я останусь один, но не без Провидения: в первый день обедаю у кн. Мещерской, коей передам твое коленопреклонение, потом у других, то-есть, если вечерние сильные пароксизмы все это позволят. К соседке Смирновой также заезжаю часто, и они навещают меня. Читаю много, пишу мало. Грустно подумать о себе, а еще грустнее увидеть себя в зеркале и ходить с помощью костыля и камердинера в саду, где ноги бегали из аллеи в аллею, а теперь перестановляю со стула на стул; уверяют, что хандра – одна из главных причин моей болезни, что органического повреждения нигде нет. Обещали облегчение с летом, но у нас давно жарко, а мои боли усилились и распространились и не дают отдыха во весь день, хотя сон и аппетит хороши. Как отделаться от грусти, и сам не знаю? Париж в тягость бесподвижному, в деревне скучно; в Германию меня тянет и дружба Жуковского, и воды, и университеты, и доктора. От Жуковского получил индейскую поэму. Скоро он будет во Франкфурт с Гоголем, коего переписка лучше книг его, ибо душа в ней слышнее. Постараюсь сдружиться с ним и погулять вместе под небом Шиллера и Гёте, если силы позволят. Отдохну с ними от здешней хандры и от идей неизлечимости и смерти, кои убивают душу прежде тела. Постараюсь также подолее пожить с Жуковским во Франкфурте. Если бы не семимесячная зима, то добрался бы и до Москвы, но кто теперь обеспечит мне мое безопасное там пребывание и верное возвращение к родным и к докторам в Германии и сюда? Поверять ли болезни, выдадут ли паспорт, хотя и разорительный? Ты об этом ни слова, а здесь это многих ошеломило. Румяным богачам и богачихам все это безделица, но падает тяжко на тех, кои путешествуют с целью образования и не без пользы, каких теперь очень много. Я тоскую по Москве, но, кажется, с тоскою и останусь, по крайней мере на этот год.

Вчера сидел до обеда у Рекамье с другими, но славными развалинами: ноги Шатобриана также почти не ходят; у Рекамье также сильная невральгия в лице; жена Тьери, слепого историка Провидение, опасно страдает; Ноаль потерял в три недели сына и жену его. Нет духа передавать салонные вести; иначе бы передал все, что слышал старого и нового. Впрочем, главные в «Дебатах». Посылаю в Москву животрепещущие дебаты о вопросе университетском в брошюрах. Там ничего не получали, что послал тебе и Дурновой. Булгаков давно уже не писал ко мне. Дай вздохнуть: от сиденья с пером боль усилилась, и я едва дышу.

Третьего дня получил любезное письмо от Гумбольдта: забавно трунит над Бунсеном, возвращающимся в Лондон. Циркур еще не возвратилась с похорон брата из Кёнигсберга, но уже писала из Берлина. Не знаю, устроена ли её и матери участь и законом ли?

Спасибо за письмо Фаригагена. Поклонись ему от меня письменно, а я от тебя телесно, если встречу.

Здешняя консультация посылает меня в Vichy и в Mont d'Or, а немец и Аллар московский – в Баден-Баден и в Эмс. Не знаю, кого послушаюсь. Вероятно, немца, потому что в Бадене и карлсбадская вода кипит и целит недуги.

Восьмой час утра. Принесли «Дебаты». Дай прочесть хоть lending article о речи Монталамбера. Следишь ли за сими прениями? А слежу и припеваю с поэтом: «C'est la foi qui périt et personne u'y pense», mais elle ne périra pas, car la parole retentit encore». Я часто говорю, что если бы можно было хорошо перевести и издать одну «Историю апостольской церкви» Неандера и рассеять по Франции, то она охристиянилась бы, и иезуитство исчезло. Правда, что св. Павел давно переведен, а Равиньян тут как тут.

Взял простую ванну, напился водяного кофе (хороший запрещен), прочел «Дебаты» и снова принялся писать к тебе, милый. Жуковский очень доволен длинным письмом твоим ко мне, которое я сообщил ему. Жаль, что не под рукою письмо его. Сообщаю, отыскал: «Вяземского письмо – прелесть. Его мысли о религии разительно справедливы. Жаль, что не докончил он статьи против Кюстина» (а я не жалею, ибо люблю Вяземского более, нежели его минутный пыл, который принимает он за мнения). «Если этот лицемерный болтун выдаст новое издание своего четырехтомного пасквиля, то еще можно будет Вяземскому придраться и отвечать, по ответ должен быть короток; нападать надобно не на книгу, ибо в ней много и правды, но на Кюстина; одним словом, ответ ему должен быть просто печатая пощечина» (не за правду ли, добрый Жуковский?) «в ожидании пощечины материальной». Не смею делать замечаний на Жуковского, но пожалуйста не следуй его совету.

В письме Фарнгагена обо мне смесь правды с наклепом. «Avec attachement et espérance» – oui; «Avec satisfaction» – non.

Волков написал диссертацию о России propos de Custine, и я читаю ее. Хоть во всем православная, по печатать без позволения не смеет, да и прав. И об этой диссертации пока ни слова,

Посылал к Смир[новой] «Курдюкову», требовал для тебя письма и пакета в 1-му мая, то-есть, к первому пароходу.

Рекомендую читателям немецких книг 7-ю часть «Европейской истории» Раумера. Почти вся выбрана из здешних, лондонских и дрезденских дипломатических архивов и почти все о России, Швеции, Польше и проч. Параллель Петра Великого с Карлом XII, Екатерина I, Елисавета, все это в выписках, а в моих рукописях вполне. Но Раумер печатает в старой Европе и уехал в новый мир описывать историю отечества Вашингтона, Франклина и Джефферсона. За океаном будет он еще свободнее, а мы даже и не сидим у моря и не ждем погоды, и Марфа посадница в Карамзине справедливо изрекла приговор нам.

Здесь выходят гнусные книжонки о России. Я не только что не читаю, но уже даже и не покупаю их. Одной из них арестовано 4000 экземпляров в Лейпциге. Публикуют скоро новые «Mystères sur la Russie», но «ouvrage pittoresque», и уверяют, что враждебного мало или совсем нет, хотя автор тот же, что издал и компиляцию коммеражей. Я довольнее сам собою с тех пор, как живу и питаюсь Неандером и ему подобными, кои заставляют меня ежеминутно прибегать к текстам Евангелия, и в этом высокое наслаждение и свет тихий; без этого прибежища плохо бы было с десятимесячным страдальцем днем и ночью и с воспоминаниями беспутного прошедшего.

Послал ли ты в Москву 60 рублей ассигнациями?

Вот несколько строк из длинного письма Гумбольдта. «Vous nous devez une visite sur la colline historique (Сан-Суси) où erre une grande ombre… Vous nous trouverez sur la colline jusqu'à la fin d'août, terme du départ pour la Prusse républicaine. Sa sainteté puritaine (Бунсен) arrive de Londres; elle ne va pas à Jérusalem, mais retourne dans le pays du léopard agité par le dualisme de la philanthropie de dix heures de travail et l'avarice mercantile» и т. д.

Рахель занемогла и надолго: она принуждена отказаться пока от театра. Она падеялась, что успеет хоть раз представить на сцене Екатерину II, но вряд ли будет в силах. За пять дней перед сим сказывала мне Рекамье, что ей хуже. Вчера я зашел спросить о ней.

Мицкевич начал опять курс свой. Обещает панславизм, а все сбивает на пророчества. Ни его, ни Листа не мог слушать, ибо вечером приходят ко мне пароксизмы, и я сильнее страдаю и едва сидеть могу и спешу броситься в постель, ибо лежать на спине легче.

Где прежний ты, цветущий, жизни полный?

28-го апреля.

Вчера заехал я к княгине Авдотье Ивановне Голицыной в три часа. Она еще не вставала, но приняла; выслала с девушкой рюмочку троицкой святой воды, которую я выпил с должным чувством, потом явилась, и подали утренний чай. На столе нашел я несколько экземпляров «De l'analyse de la force, par in-me la princesse Eudoxie Galitzine, née Ismailoff. Première partie du premier livre», с эпиграфом русским: «Ангел Господень ополчится окрест боящихся его и избавит их». Paris. 1844, 42 страницы. После предисловия начинается «Résumé des 1 et 2 conversations» в разговорах с m-r D., m-r О. и проч. и целый вопрос княгини Голицыной: «Voudriez-vous, messieurs, me dire ce que l'on entend par une question absurde?» и т. д. Она не хотела давать мне экземпляр, но я унес и посылаю в Москву. Совершенное сумасбродство!