Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845

940.

Тургенев князю Вяземскому.

12-го мая 1843 г. Москва.

Я в большом затруднении: меня уверяли, что отсюда есть транспорты в Берлин, и что я могу отправить туда все те вещи, кои не уложатся в моей коляске. Вчера и третьего дня я обрыскал банкиров и транспорты: берут только на Петербург и на Ригу. Один французский консул, m-r Trippet, сказал мне, что могу послать свои вещи прямо в Париж чрез messieurs С. Rika et comp, à St.-Pétersbourg, посредством Альбрехтского парохода, чрез Гавр; прежде, нежели решусь на это, желаю знать:

1) Куда именно могу адресовать мои пакеты в Петербург? 2) В чем они должны быть уложены? 3) Во что обойдется пуд до Парижа от Петербурга? 4) Где я должен заплатить за провоз: в Петербурге или в Париже? 5) Ручаются ли за верность доставления? 6) Осматривают ли у нас на таможне или в Гавре вещи?

Я пошлю, вероятно, чает платья (можно ли это, без ущерба по таможне?), книги, а в особенности рукописи; следовательно, не будет ничего ломкого и огромного, но тяжелое и не ломкое. Я помню, что в Париже многие жаловались на пароходную экспедицию, что посылки обходятся чрезвычайно дорого, особливо в малом количестве отправляемые. Нельзя ли тебе, чрез посредство твоих чиновников, узнать подробно все, что я знать хочу по вышеозначенным вопросам? Я бы желал иметь сии сведения немедленно и за подписью, если возможно, пароходных экспедиторов или Rica et comp., дабы можно было предъявить оные, в случае затруднений, в Париже или в Гавре, куда бы я написал к брату и к нашему консулу Штофрегену (все ли он там?). Очень бы ты меня успокоил сими предварительными справками об отправлении отсюда до Петербурга; я здесь, как о цене, так и о времени, все узнаю.

Аржевитинов будет сюда к 19-му мая, и мы бы не желали пробыть здесь более шести или семи дней, но самый крайний срок – 1-го июня. Сведения же, мною требуемые, желал бы я получить немедленно, ибо я, судя по оным, должен сообразить количество и натуру поклажи. Trippet обещает мне какой-то лист с отметкою того, что будет в ящиках содержаться. Не может ли барон д'Андре в этом деле помочь мне: в таком случае я бы написал к нему. Во всяком случае ожидаю от тебя, от субботы, первого уведомления, хотя в том только, что возьмешь ли ты на себя сделать сии выправки и надеешься ли, что исполнение возможно и удобно?

Если княжна Мещерская еще с вами, то скажи ей, что Елагина письма не прислала, а только две книжки перевода miss Edgeworth о воспитании: не хочу обременять ими; а пошли для меня на имя Жуковского все, что вздумаешь, если K. С. Сербинович что доставит, но вряд ли успеешь. Полагаю, что пароход их отправляется 15-го.

С Ховриными третьего дня простились. Барона Гахтгаузена угощали третьего дня за два часа по полуночи; но теперь мне не до чего, а только одной укладкой и отправлением занимаюсь. Завтра везут князя Трубецкого хоронить к Троице.

Я пишу к Сербиновичу о других делах, но уведомляю и о том, что писал к тебе и о чем ожидаю от тебя скорого отзыва. Обнимаю тебя.

Сейчас встретил Лебура: воспользуюсь его предложением, по оно не так верно, и твой ответ буду ожидать с нетерпением. Отсюда можно отправлять ежедневно из конторы транспортов: в десять дней все доходит. Также и в четыре дня, но это дорого и мне не нужно.

Князь Д[митрий] В[ладимирович] сдал дела и едет завтра, если опасность болезни П… не увеличится: так слышно,

И. И. Татищев говорил мне, что твой protégé в Серпухов не хочет, и ему дадут здесь выгоднейшее место, с лучшим жалованьем, по его желанию. Вот ответ. Он спокоен.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

941.

Тургенев князю Вяземскому.

17-го мая 1843 г. Москва.

Вчера только узнал я, что поездка княжны Мещерской остановлена. Ввечеру, у митрополита, встретил я княгиню Оболенскую-мать и князя Ник. Трубецкого, сиротствующего сына и слышал от них все подробности. Сегодня они ожидают извещения из Петербурга о том, чем кончилось, и обещали меня уведомить. Это меня очень огорчило, за княжну Елену особеппо: слышу, что она и нездорова. Пожалуйста, напиши мне о ней. Если в самом деле она не поедет в чужие край, то попроси ее передать мои книги князю Илье Долгорукову, который отправляется прямо в Париж, к родинам дочери. Я надеюсь, что он не откажет свезти их ко мне на квартиру: 14, Rue Neuve flu Luxembourg. Если же княжна Мещерская отправится, то и говорить нечего.

Я ожидаю сегодня или завтра Аржевитинова и 1-го июня надеюсь непременно выехать. Мне советуют своротить с Орши на Витебск, Полоцк и Динабург, где шоссе: 75 верст далее, но нет песков.

У нас жарко, а зелени еще нет. Третьего дня уехал князь Дмитрий Володимирович в подмосковную, а оттуда завтра в Петербург. Слышно, что он не воротится к нам; и о нем жалеть будем, хотя он и не умел удерживать Цынского в злодействах и в грабительстве. Публика поговаривает о графе Закревском.

Слышал ли о новых происшествиях в Перми, у казенных крестьян и о вымышленнм ими князе Медведеве?

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.

942.

Тургенев князю Вяземскому.

20-го июля/2-го августа (полдень) 1843 г. Мариенбад.

Поздравь меня с племянником Александром, родившимся 21-го июля, в седьмом часу утра. Я счастлив, хотя и тихо, и грустно. Прочти мое письмецо к сестрице и отправь его к Булгакову, а к Тургеневой прямо в Дерит. За пять дней я много писал в Москву по почте и описал всю дорогу. Булгаков передаст тебе.

Продолжаю читать Кюстина, но о четвертом томе еще ничего не знаю. Перешлют к тебе, вероятно, из Берлина; если замедлят, напомни князю Оболенскому. Обнимаю всех. Пиши ко мне в Париж, где буду через пять или шесть недель, или во Франкфурт, где буду через три недели и два дня, прося отправить письмо, где буду. Заеду оттуда и к Жуковскому, к коему недавно много писал и послал выписку из письма, которую и ты прочтешь.

Каков ты? Я хил, хотя воды и действовать начинают. Здесь толпа русских; но дипломаты, кажется, так, как и великая княгиня Елена Павловна, видят во мне, по видимому, сообщника d'Almagro…; а я вижу в них то, что всегда видел.

Прости! Письма везет барон Кистер, тот же, что привозил когда-то из Киссингена.

На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге. Le prince Pierre Wiazemsky. А St.-Pétersbourg.

943.

Тургенев князю Вяземскому.

31-го июля/12-го августа 1843 г. Мариенбад.

Слышу о твоих похождениях эстских и финских от Булгакова; о моих узнаешь от него же. Прочти мое письмо, а книжку, четвертую часть, перешли к Свербеевой скорее и вернее. Послал ли первые три? Если князь Оболенский пришлет из Берлина второй экземпляр четвертой части, то сбереги, отослав к сестрице, ибо у меня три первые, кои пришлю при первой возможности. «Revue de Paris», с Marinier о тебе, пришлю тебе из Парижа. Постарайся ожить и переродиться в старого Вяземского и ниши ко мне. Я недоволен ни собой, ни здоровьем своим. Хандра на сердце и отяжеление в голове. Авось, Баден, то-есть, княжна Мещерская, Дюсельдорф, то-есть, Жуковский и Париж с племянником оживотворят меня. К 1/13-му или 3/15-му сентября надеюсь быть в Париже. Обними всех своих за меня. Кто остался с тобой? Передай дружбу Карамзиным, князю Мещерскому, Валуеву и поцелуй ручку у своей княгини. Откликнись на Кюстина. О тебе я постараюсь образумить его. Книга читается всей Европой; пожалуйста, напиши свое мнение не о фактах, qu'il faut mepriser comme tels, но о принципиях, о впечатлениях, переданных откровенно.

Перешли письма и пакет к Филарету к Булгакову. Прости! 5 часов по полудни 12-го августа – 31-го июля. Взял 25 ванн, возьму еще 10.

944.

Тургенев князю Вяземскому.

17/29-го августа 1843 г., Баден-Баден,

в великом герцогстве Баденском.

Я выехал из Мариенбада 9/21-го августа и приехал сюда вчера в два часа по полудни. Ровно в шесть суток ночевал пять раз по дороге в Ангальте и пр. В Нюренберге осматривал старину немецкую, давно знакомую. В Штутгарте провел полуторы сутки и слишком дна часа беседовал с умным и просвещенным королем о многом и с полною и, кажется, взаимною откровенностью, как всегда с ним и прежде. Обедал у княгини Горчаковой, урожденной Урусовой. Князь Горчаков здесь. Милая княгиня возила меня по окрестностям Штутгарта, в Каннштадт, в росенгатейн и пр. Звала и на другой день обедать, но я спешил сюда и отобедал в трактире. Осмотрел библиотеку, а Иван Семенович ездил в это время мили за две на королевские конские заводы. В библиотеке нашел я и русские Разрядные книги (рукописи) и единственное собрание 10000 Библий и Новых Заветов, из коих нет одного издания в двух экземплярах. Был у русского умного священника, у французского министра Фонтене, жившего долго в Петербурге, и в два часа после обеда отправились по кратчайшей дороге, следовательно, не чрез Карлсруге, а прямо в Фороргейм, в Баденском великом герцогстве, где погребены родители нашей незабвенной императрицы Елисаветы Алексеевны. Здесь мы ночевали и на другой день, 28-го августа, в четыре часа утра, пустились опять в путь Черным Лесом и по его крутым горам прямо сюда. В два часа приехали. Я долго искал квартиры не в высших этажах; все лучшие комнаты в лучших трактирах заняты и большей частью русскими. Из Hôtel d'Angleterre едва выехала графиня Воронцова. В Hôtel d'Europe, где в особом домике живут Мещерские, не было также комнаты; но я желал остаться в их соседстве и взял на первый случай две комнатки, также в особом доме, близ самого – Мещерских; отыскал их, нашел княжну Елену расцветшею и в лучшем здоровье. Это обрадовало меня и вознаградило за все дорожные хлопоты от Мариенбада. Она сбиралась на обед к великой княгине Елене Павловне, а я пошел с её братом и с женою его на общее гулянье. Всех встретил: Гурьева, Сологуба, Убри, Марченко, но искал одной Смирнушки и отправился к ней с Мещерскими. Не нашел, возвратился и остался у неё обедать. Переболтали обо всем. Тут был и князь Лев Гагарин и прочие. После обеда я обещал к Мещерскому; уже было темно, дождь проливной. Я пошел домой с зонтиком Смирновой за чаем, который привез от отца князь Мещерский и хотел сократить шесть шагов, разделявших меня от неё: пошел двором – и очутился в реке по волоса. Василий мой шел за мной с другим зонтиком; не пугался, не зная что со мною сделалось, не зная и откуда кричал я. Кое-как, почти полуутопший, выкарабкался я из быстрой воды, и меня втащили в мою комнату, положили в постель и отпоили чаем; послали за доктором для того, что девая нога была вытянута в жилах от сильного падения в воду. Доктор Гугерт не нашел ее вывихнутой, а предписал только eau de Goalard, которой я и по сей час, шестой по полудни, примачиваю. князь Мещерский и вчера навестил меня и ухаживал за мною и сегодня провел почти все утро. Чай его пропал в ручье, но зонтик Смирновой сегодня отыскали исковерканный. Она и княжна Мещерская навестили меня, и Смирнова прислала книг, из коих одну, «Fragments» de Cousin, хочет послать князю Вяземскому. Теперь я читаю ее после скромного обеда. Доктор был у меня и сегодня и запретил выходить, то-есть, ступать на ногу, а завтра запретит или разрешит выходить и ехать на Рейн. Желал бы хотя после завтра вместе с князем Мещерским до Франкфурта. Я оставляю и Гейдельберг, и Карлсруге и спешу к Жуковскому, который уехал отсюда накануне моего приезда и увез к себе и Гоголя. Я нарочно описал вам сии подробности о себе, опасаясь, чтобы газеты не возвестили о моем падении. Будьте спокойны – я обращаюсь только к сестрице и к Сушковым. Я здоровее прежнего; нога заживает, и только досада горит во мне за то, что ровно в шести шагах от Мещерских – и не с ними! Здесь и Щербинин с графом Воронцовым, обещал зайти ко мне; и князь Илья Долгоруков, и прочие; вчера обедали многие у великой княгини. Великий князь по прежнему каламбурничает. Приехал и генерал Винспер для великого князя. Постараюсь увидеть его и поговорить о Сушковых.

Погода разгулялась, но на сердце грустно: одиночество везде. Вчера отдало после болтанья с Смирновой; сегодня тянет в Париж, где надеюсь еще застать князя Дмитрия Володимировича.

В Штутгарте достал я недавно отпечатанные 16 страниц «Le 21 Janvier 1801; fragment des mémoires inédits de feu m-r le duc de Caraman». В этом отрывке описал он отъезд Лудвига XVIII из Митавы по неожиданному новелепию Павла I. Печатан в Риме и в Тулузе. Пришлю при другой оказии, но мало интересного. Всего досаднее, что и на милую могилу или на могилу милого ангела попасть не мог.

Обнимаю Вяземских, а в Москве прошу Булгакова переслать это письмо немедленно сестрице, которая доставит Сушковым и Свербеевым. Не один раз здешний банк взлетал от русских.

Спешу во Франкфурт, надеясь там найти письмо от брата, и в Париж; надеюсь там найти письмо от вас, милая сестрица. Не забывайте меня.

Булгаков! Здесь все уже не женят, а женили тебя.

29-го августа.

Вчера навестили меня княжна Елена Мещерская с Смирновой и усладили мое грустное комнатное одиночество; с ними и кн. Гагарина и пр. Ввечеру пришла ко мне m-me Warre, милая болтунья француженка за английским мужем со сплином. Она дружна со мною с самого Киссингена и расспрашивала меня о княгине Вяземской и пр. Сегодня приведет ко мне ангелоподобных детей своих; но сегодня надеюсь и я выйти, хотя к соседям Мещерским, а завтра ехать с ними до Франкфурта. Нас разбудили пушечной пальбой: сегодня тезоименитство великого герцога, Пиющий и гулящий народ уже в движении. Нас навестил уже и помещик русский Сабуров, дрезденский знакомец. Графиня Гурьева, урожденная графиня Толстая, и здесь живет по-своему: никого не видит, никуда не выходит.

Нога моя не распухла или мало. Что-то скажет доктор?

11 часов утра.

Сейчас входит ко мне князь Мещерский и сказывает, что Смирнова получила письмо от Жуковского. Он пишет, что 5-го сентября государь будет в Берлине, и что он туда к нему едет. Это совершенно переменяет мои планы. Нам не для кого ехать в Дюссельдорф, то-есть, спускаться по всему Рейну; даже не зачем ехать и на Франкфурт, разве для получения там писем от брата и из Берлина, коих я ожидаю.

1 час.

Сию минуту прислала Смирнова письмо Жуковского. Он спрашивает ее, когда государь будет в Берлине. Великий князь Михаил Павлович сказал ей, что 5-го; следовательно, она пишет к нему об этом, и я приписываю, что не поеду к нему, чтобы не поставить его в затруднение ожидать меня. Он, пожалуй, готов и остаться; так как отсюда и на Франкфурт нам не по дороге, а прямо чрез Страсбург в Париж – то мы думаем туда и ехать. Опасаемся только приехать прежде, нежели брат не переедет в Шанрозе и не очистит нам городской квартиры. Уведомлю с сим попутчиком, на что решимся. Вот, кажется, на что мы решились: завтра после обеда в Страсбург; к вечеру будем там, ночуем, оставим коляску с Насильем в трактире и на пароходе в один день в Майнц и Франкфурт (от Майнца до Франкфурта по железной дороге). Там получим письма от брата и из Берлина посылку и возвратимся в Страсбург, чтобы немедленно прямо в Париж. Я пишу к Жуковскому, коего письмо к Смирновой прочел, что не хочу затруднять его и не еду к нему. Очень грустно: хотелось отдохнуть с ним от настоящей жизни и пожить прежней. Но так и быть! Ноге лучше, но доктор все не выпускает. Не знаю еще, как увижусь с Мещерскими.

У меня сейчас была m-me Werre и читала прекрасные стихи m-me Chézy. Ввечеру приведет ее с собою, а m-me Chézy принесет любопытную переписку свою с George Sand. Не удастся ли выхлопотать аутографы их!

Простите! Посылаю лист из Карамана. Булгаков может переписать его для князя Александра Николаевича Голицына и послать к нему с уведомлением о том, что пишу теперь. Оригинал через Е. А. Свербееву к сестрице непременно для хранения и для прочтения Сушковым.

Генерала Винспера еще не мог видеть. Он не знает, что я здесь, а я в заточении. Гостей много. M-me Warre приводила и милых детей своих. Пишите в Париж.

945.

Тургенев князю Вяземскому.

18/30-го августа 1843 г. 5 часов утра. Баден-Баден.

Доктор не пустил меня вчера. М-me Chézy, добрая и умная поэт-старушка, которая пришла ко мне ввечеру читать свою переписку с George Sand, уговорила меня остаться и до завтра. Нога моя в щиколотке распухла, и она уверяет, что с нею было то же, и что от небрежения пролежала она шесть недель без движения. Доктор также не советовал торопиться, да теперь и не к чему.

Вчера я отдал Нелидову, который навестил меня, письмо к вам, уведомляющее, что, по отъезде Жуковского в Берлин, я в Дюссельдорф не еду. После того решился я не ехать и во Франкфурт, а прямо отсюда через Страсбург, куда из Ифецгейма доплыву на пароходе, в Париж. Отсюда до Страсбурга часа четыре; оттуда до Парижа дня четыре и с ночевкою, или 45 мириаметров и 4 километра, и по историческому [пути], по коему русские Александра громили французов Наполеона. Я раза два ехал уже этою дорогой, но прошедшего году, спеша к тому же Жуковскому; не остановился в Нанси взглянуть на память доброго Лещинского и погрустить по Сереже, который часто разъезжал по этой дороге. Я уже предуведомил о сем и брата и сегодня напишу к нему, что не еду и во Франкфурт, а прямо в Париж. Надеюсь, что они очистят нам квартиру отъездом в Шанрозе. Одна досада: я должен расстаться прежде, нежели предполагал, с Мещерскими, кои отправляются сегодня в 11 часов во Франкфурт на полтора дня, за каретой, и возвратятся сюда, когда уже меня здесь не будет. Им поручаю отправить мои письма и посылку, во Франкфурте меня ожидающие, в Париж. Вчера они в многочисленном и фашионабельном обществе (из русских: Солнцовы, Хитровы и пр.) ездили гулять и обедать на развалины Эберштейна и надеялись там провесть и весь вечер; но венгерец Батияни, модный богач, вспрыгнул на лошадку, выфантывая перед Солнцовой и компанией; она начала брыкаться так сильно, что он головою и боком сильно ударился об землю и лежал долго без чувств; потом начались ужасные конвульсии. Все общество оцепенело. Искали доктора, не нашли. В эту минуту приезжает и великая княгиня с великими княжнами на развалину. Бартенев встречает ее и сказывает о происшествии, и она в эту же минуту возвратилась в Баден. Она же прислала и своего доктора помочь Батияни, коего свезли сюда почти без памяти. Этот случай расстроил немного и вечеринку у англичан.

M-me Warre привела ко мне m-me Chézy. Мы болтали о литературе, об авторах французских, немецких и о Жуковском, коего Chézy знавала в Дюссельдорфе и недавно видела здесь и, следовательно, говорит о нем с восхищением, любит давно и его семейство. Она давно знает коротко и George Sand и не разделяет о пей общего мнения, а напротив, верит в её доброе сердце и прекрасную душу; за то и George Sand не называет Шези иначе, как «ma bonne mère Chézy» и подписывается – «votre fils George».

Она прислала ко мне на сон грядущий несколько летучих листов с перепискою с George Sand и несколько страниц её характеристики, так как и m-me Staél, и m-me Genlis. Желаю выписать для вас несколько страниц, но не знаю, успею ли?

Ожидаю доктора, русских отъезжающих и приезжих. Бартенев останется, вероятно, здесь есть виноград или то, что здесь так называют. Надеюсь видеть князя Илью Долгорукова, Щербинина и Винспера, коему напомню написать к Сушковым.

Вот название рукописи, присланной мне в отрывках: «Staél, Genlis, George Sand. Umrisse von Helmina von Chezy, geborene Fräulein von Kleuke». Вот начало: «Von allen geistbegabten Frauen, die Frankreich seit Ludwig XIV Tagen bewundert haben, nur diese drei auf ihre Zeit organisch eingewirkt, zählen nur sie geschichtlich[21]. Deutschland hat nichts daneben zu stellen, als die Eine, die mit der Feder redete, und dabei an kein Schreiben dachte: Rachel. Nicht ohne Bedeutung steht hier oben m-me Genlis in der Mitte zwischen zwei äussersten Gränzpuukten des Aufschwunges geistiger Kraft. Sie bildet die untere Spitze des Dreiwinkels, aber doch eine Spitze! Jede dieser drei ist Abspiegelung ihrer Zeit und ihrer Sphäre. Frau von Staél ist die gläud-zende, grossartige Schöpfung des Geistes der Freiheit und des frischen Umschwungs des Gedankens. Frau von Genlis die Luftspiegelung der von ihr wahrgenommenen Dinge, die, selten treu, doch oft treffend und ergötzlich, die Lüfte mit bunten Gestaltungen füllt. George Sand des lebensfrische, Adlersgefiügelte Kind unserer Tage, das weint und lächelt, wie seine innere, undurchschauliche Welt es begehrt, das liebegliichende Weib, dem cs Ernst mit der Liebe, die Feuerseele, die der Sinnlichkeit Chrysalide gesprengt und abge-warfen, und frei die Lüfte durchwogt – die demuthvolle Pflegeriue am Lager ihrer Kinder – der Kraftvollbesonnene Mann, der sein flammendes Haus rettet[22] – die grosse Lehrerin der Menschheit, die Leben, Timt und Schrift mit dem Wahlsprunch siegelt: «je giusto, il ver, la liberta sospiro». Muse, Syrene, Sphynx möchte ich dip drei Frauen nennen. Habt ihr die Sphynx schon verstanden, die ihr sie schmächt?»

Далее Шези описывает свое знакомство с Занд и делает особенную характеристику каждой из трех героинь XVIII и XIX столетий. В заключение приводит несколько писем George Sand к ней, кои, не в укор будь сказано старушке-поэту, скромность оглашать должна бы воспретить ей. Я пишу, держа бумагу на коленях и дурным пером, следовательно, не взыщи, если мало из писем Занд выписать успею.

Шези жалеет, что Jean-Paul Richter[23] не знавал George Занд: он бы хорошо оценил ее, хотя Genlis, не взирая на все её кокетства, Jean-Paul избегал в Берлине. «Denn sie (George Sand) ist nicht bloss die erste Dichterin: sie ist der erste Dichter Fraukreichs.»

Прекрасно описала Шези характер Сталь и влияпие ся на юную Францию и Франции на талант и гений её. Потом влияние Бюффона, протектора девственной Жанлис, на талант писательницы, которая многим была обязана и своей матери и молчала о ней. В стихах Genlis:

Secret ennui, sombre langueur,Dégoût du monde et de la vie, и пр.

видит она более правды, нежели в восьми её томах. Шези описала и отношения Genlis к m-me Staél: «Elle m'a attaquée, disait m-me de Staél, je l'ai louée, c'est ainsi que nos correspondances se sont croisées». Сталь предполагала написать книгу «Education du coeur pour la vie». Шези цитует несколько известных мыслей Сталь, Вот одна: «II n'y а point d'absence pour les êtres religieux, parce qu'ils se retrouvent dans le sentiment de la prière». «Elle demandait surtout qu'on fut quelqu'un» (В «Gazette des femmes», 22 juillet 1843, la comtesse Hersilie de Ville Adam в статье «Indiscrétions, ou George Sand dans son ménage» прекрасно описала ее).

Письма Занд к Шези – с 1835 г. и следующие; тогда, кажется, была она занята процессом с мужем своим и писала, чтобы добывать пропитание; жалуется на издателей Revues, как Buloz, заставлявших ее к сроку сочинять и готовить романы; жалеет, что не в Германии, с Шези: «Vous êtes pour moi toute l'Allemagne, sa poésie, sa bonté, sa naïveté personnifiées»; называет ее «ma belle âme maternelle». Делается параллель Франции с Германией.

Какой-то литературный commis-voyageur наболтал непонятном для Занд языком о Германии и о Шези, наклепал на её счет и хотел их поссорить. M-me Sand пишет: «Il prétend m'avoir fait rire, dites-vous, parce que je l'ai compris. Cette prétention me fait rire maintenant, mais je vous jure qu'il m'a fait suer pour le comprendre et rien de plus. Aussi tout allemand inconnu, fut-il le fils de Gütbe, sera désormais consigné à ma parti de la bonne manière. Je n'avais jamais cru, que cette littérature allemande si sérieuse à ce qu'on nous dit eut comme la nôtre ses petits parasites de bel-esprit».

Справлюсь, кто этот коммера литературная. Простите!

Вчера, в день рождения Баденского великого герцога, музыка и танцы на гулянье, а ввечеру – фейерверк и букет хоть бы в Петергофе. Шези смотрела из моих окон и знакомила меня с новыми произведениями немецкой поэзии, но мы не согласны в мнении о Гервеге: она слишком возвеличивает его. Мне рассказали здесь его историю с двумя королями: Виртембергским и Прусским. Из армии первого он бежал, по второй прикрыл его крылом своим, не зная еще рекрутских его похождений. Отец его и теперь какой-то незначущий ремесленник в Штутгарте. Виртембергский король простил ему его главную вину и, получив письмо от Гервега, сказал: «Он, конечно, не огласил бы этого письма».

Сейчас разрешил меня доктор ехать завтра. Итак, прощайте! До Парижа! Батияни лучше: он вышел из онемения, в памяти, но падение было ужасное. Шези предлагает мне знакомство с Занд и короткое. Honny soit…

Сию минуту получаю письмо от Шези, с приложением прозы и стихов её и другого дамы-поэта. Ввечеру придет опять сама, а по утру пришлет m-me Warre с рукописными письмами Георга Занд, Она пишет ко мне: «Meiner Handschrift Uber die drei Frauen: Staél, Geulis, Sand fehlt noch manches Wesentliche und das fühle ich seltsamer Weise «erst seit gestern Abend». «Ueberhaupt bitte ich den geistreicher nordischen Freund unserer Litteratur mich nur von meiner einzig vorteilhaften Seite, als lyrische Dichterin zu betrachten. Es wird mir vergönnt sein mit ihm als solche durch Zusendung einiger Dichtungen zu beurkunden, eine Sammlung von 1833 die bei v. Seidel in Salzbach erschien (недавно проезжал я это живописное местечко) Besitzung von Joukoffsky».