Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1

3. «Камердинеры в синих ливреях…»

Камердинеры в синих ливреяхЗолотой подняли паланкин,Кружевные накидки на шеяхУ лазурных Нептуна детин.Парики их напудрены пышно,Церемонны они, как девицы,Говорят, так чуть-чуть только слышно,А проворны как хищные птицы.Паланкин, как червонная рыбка,Как остро заостренный палаш,Рассекает жемчужную шибкоМальвазию лазоревых чаш.Дремлет тихая Isola Bella;Алебастры и лапис-лазули,Феерично слиясь в ее тело,В час творенья как будто заснули.Из эмали алмазные веслаЯ сложил умиленно на борт,Все земные я презрел ремеслаИ надежнейший бросил я портЗа мечтателя титул неверный.И сорвала мне жизнь венок,И смеялися скалы и серны,Не смеялся один лишь челнок,Не смеялась и ты, моя Пери,Над убогим своим женихом,И раскрылися многие двериПред закованным в латы стихом.

4. «Солнце раскаленное…»

Солнце раскаленноеВ озеро бездонноеЗакатилось.Долгожданное,Век незнанноеСбылось.Риз червонныхИ червленыхОрнаменты,Прошвы, лентыУ воскрылийСнежных лилийАльп склоненных,Просветленных,Блещут заревом великим,Как в Палермо мозаики.Синим, синим кашемиромБожии покрыты нефы,И повсюду барельефы,Всюду вставлены метопы,Где могучие циклопыС кем-то бьются озлобленно.Чисто, ясно, упоенноОтражает глаз зеркальныйБешеное аллилуйяСолнечного поцелуя.Небо сверху, небо снизу,Лишь по дальнему карнизуГор виднеется едваДымчатая синева.Небо в сердце, небо в пальцах,Всюду алые шелка.Вышивай скорей на пяльцахДушу райского цветка!

5. «На колени склоненный, в колени…»

На колени склоненный, в колениОпустился я к тихой голубке,И наитья предельного генийПосетил нас в убогой скорлупке.И в потоке червонном ДанаиОслепительней не было блеска,И видение Дантова РаяБыло скромною лишь арабескойПеред тем, что в очах у невестыЯ в мгновение это прочел,И испуганно Тайны с насестаРазлетелись, как облачко пчел.И сжимая горячие ручки,И целуя блаженно уста,Я вился, как атласные тучкиУ вершинного где-то креста,Я вился, изливаясь в любуюИз безбрежности звездных аорт,И я душу имел голубуюИ ликующий солнца аккорд.

Тополи

Высокие тополи, рыцари важныеВ заката золоченных латах,На страже в червонных палатахСтепенно качаются с песнею шпажною.Им истины плевелы чужды бумажные,Истории сложной шахматы,Моральной Голгофы стигматы, —Их шелест и шепот – идеи закряжные.Сомкнитесь, обстаньте! Я первенец Божий,Стихии больной менестрель,Я миг, на безбрежность творенья похожий.Хрупка, паутинна свирель,И дует и плюет сатир толсторожийВ души голубой акварель.

Вороны

Исполинской крылатой гребенкой,Как тяжелые, острые бороны,Бороздят сине-черные вороныНад убогой родимой сторонкой.Бледно-сини, как глазки ребенка,Колеи, что в лазури проторены,Но вороньи кар-кар чуть повторены,Как заноет опять под печенкой.Эти черные в небе горланы,Это жизни обыденной жуть,Это красные в мелях баканы.Чуть услышишь, под мышкою ртутьЗакипит, и раскроются раны,И на солнце тогда не уснуть.

Человек

К беспредельности неба и к звездному чуду,К многошумности моря, к ажурности трав,Даже крайние розы в пути оборвав,Я восторженным век свой недолгий пребуду.К человека ж телесному, страшному блуду,К аромату жестоких идейных отрав,К всеизведавших грешных очей изумрудуЯ останусь до смерти жесток и неправ.Человек – омерзительная амальгамаИз угасшей в гниющей трясине кометыИ низверженных ангелов злобного гама,Человек – марафонский посланец без меты.И души не сложилась бы дивная гамма,Если б в мир не явились зачем-то поэты.

Око

Вчера в громадном терпеливом глазеИзмученной, худой, цыганской клячи,Жевавшей мокрую солому в тазеУ низкого плетня убогой дачи,Я отражался, как в хрустальной вазе,Миниатюрный, созданный иначе,С горами, лесом, тучами в экстазе,Как иерогли́ф таинственной задачи.Сегодня на плетне висела шкураКровавая, на глаза ж поволоке,Меж мускулов раздутых, сине-бурых,Рои жужжали оводов стооких,И, такова уж у меня натура,С недоуменьем думал я о роке.

В треугольной раме

Направо шест засохший ясенёвый,Налево тень бросающий стожок,Внизу бурьян с щетиною ежовой,Вдали сухой за сливами лужок.А в треугольной раме бирюзовыйАтласный фон и белый сапожокНедвижной тучки, и деталью новойЗачем-то узкий месяца рожок.Какой он бледный в жаркие полудни!Как дважды в чае выжатый лимон.Куда его мечтательности чуднойДевался звезды затмевавший сон?Такой и ты в нередкостные будни,Скучающий на солнце Эндимион!

Camposanto

1. «Когда я прихожу в непрошеные гости…»

Когда я прихожу в непрошеные гостиКуда-нибудь впервой с котомкой и узлом,Я второпях ищу в предместиях погосты,И если красоты таинственным жезломПрирода не дарит там отошедших кости,Я прячусь, как могу, от Смерти за угломИли бегу опять через поля и мосты,Твердя до одури изведанный псалом.Я смерти не страшусь, но новые постелиМеня еще гнетут и нищенский отель,Или клоачная больницы где-то келья:Там может зазвучать в последний раз свирель,Когда еще не весь от страстного похмельяЯ отойду, познав загадочную цель.

2. «Верую свято, что будут аканты…»

Верую свято, что будут аканты,Меч кипариса и царственных пинийМитры мое окружать CamposantoВ небе, окрашенном в яспис и миний;Верую свято, что купол гиганта,Архистратига скульптуры, как синийБудет мне ангел листы фолиантаТихо до Божьего творчества линийРаскрывать, поднимаясь на красных котурнах,Что в классической Рима моей колыбелиЯ покроюся звездной эмалью лазурной,Что вихриться вокруг будут Фебовы шмелиИ забьется вблизи под хрусталевой урнойАроматное сердце эфирного Шелли.

Колонны Эроса

Золото, золото, царственный минийСводы покрыли лазоревых крипт,Нежно певучей гармонией линийНеба увит голубой манускрипт.Аквамаринные пышные зонтыТихо плывут в безбережность, клубясь,Брызжут алмазами ввысь горизонты,В облак вонзая чеканную вязь.Лес, завернувшись в гиматион черный,Дремлет, склоняя шелом на копье,Ярче, всё ярче ликуют валторны,Феб приближается к дремлющей Ио.Страстно покрыли зеленые грудиПерстнями пышно объятые персты,Око рубинное в глаз изумрудныхИщет чего-то колодцах отверстых.Время вечерних теперь сатурналий,В розах белеет треножник в акантах,Брызжут фонтаном жемчуг и кораллы,Нивы, и небо, и лес в корибантах.Как Алигьери пред смерчем Дидоны,Я, пораженный, гляжу в небеса:Дымчатые там вихрятся колонны,Базой ажурной спускаясь в леса…Что это? Кто этот зодчий великий,Землю связавший с лазоревым сводом?Кто это башню крылатою НикойВдруг увенчал в поединке с Нимвродом?Эрос строитель базилики этой,Вихреколонной, зарей упоенной,Эрос, связавший былинку с кометой,Атом венчающий царской короной.Это влюбленных летят миллиарды,Это, ритмично кружась, комарыСтелют крылатые, легкие чадрыВ бледноланитные где-то миры.Ах, не пора ли и всем нам влюбленнымС грустной проститься земною купелью?Ах, не пора ли под сводом червоннымБелою стать навсегда капителью?

Жемчужница

Я жемчужница в тихом заливе,Неприступен мой маленький дом,Не страшны мне приливы-отливыИ прожорливой плоти содом.От скуластых подводных чудовищ,От зобастых ныряющих птицНе убудет искристых сокровищИз-за духа зубчатых бойниц.Я снаружи шершав и невзрачен,Но живу я глубоко внутри.На молитвы досуг мой потрачен,Я молюсь от зари до зари.Я отшельник, не знающий мира,Извивающегося вокруг,Но во мне из любовного мирраДрагоценный родится жемчуг.Многолетнею схимой заслужена,Средь кровавой всеобщей враждыДля меня родилася жемчужинаИз глубокой и чистой воды.И на сердце лелея болезную,И нездешней любовью любя,Я всё снова десницу железнуюОтстраняю судьбы от себя.Изумрудной стеною запруженаНеприглядность вокруг бытия,И растет с каждым часом жемчужинаНенаглядная подле меня.И всё крепче мой дом перламутряныйЗащищает от яви и бурь,И всё ярче кораллы в час утреннийРассыпает над морем лазурь.И становится мир всё ненужнееИ всё крепче духовная сталь,Всё таинственнее, всё жемчужнееВдохновенного слова скрижаль.

Аккорды

Крестоносец АнатолийМного мельниц ветряных,Много палиц и дреколийПобедил и змеев злых.Черноризец Анатолий,Светоч духа излия,Много новых создал схолийК Божьим книгам бытия.Пальмоносец АнатолийНеба искрылил лазурь,Мира исшагал раздолье,Водных приобщился бурь.Псалмопевец АнатолийЗлатострунную псалтырьРазбивает в чистом полеО горючий алатырь.

Умирающий Серафим

В лазурь стремившееся тело,Как камень, падает на дно,Одно крыло обледенело,Другое солнцем сожжено.Загрязнены одежд перяныхКогда-то снежные края,И из-за облаков багряныхДуша, кадильница моя,Глядит, как обгорелой мачтыВздымаемый волнами пень.Но некому сказать: Не плачьте!Могильная прияла сеньМоих соратников немногихЗадолго до того, как ТассПел грезу паладинов строгихИ Дант увидел Ипостась.Один в синеющем сугробе,Под паутиной мертвых вайЛежу я, вспоминая в гробеДушистый флорентийский май.И ничему уже не веря,Недвижим, холоден и чист,Жду палицы народа-зверя,Жду Каиновой дубины свист.Но ты всё снова на колениСклоняешься передо мнойИ узел расправляешь звенийМоей кадильницы святой.И снова синим фимиамомКадит уставшая душа,И ты перед воскресшим храмомСтоишь, молитвенно дыша,И с крыльев чуть затрепетавшихСметаешь снеговой балласт.Тебе воздаст Господь упавших,Творец архангелов воздаст!

Эскиз

Скалистый берег. Рыцарь в латах.Тьма. Блеск железа. Тень. Рембрандт.На темно-синих волн агатахКорабль без парусов и вант.Обрубок мачты. Тело девы.Как солнце кудри. Тициан.То дочь, должно быть, Женевьевы,В объятиях стальных лиан.Глаза у рыцаря без веры:Веками подвига он стар.Дракон вылазит из пещеры…Отчаяние и кошмар.Умчалось время Андромеды,Святой Георгий уязвим.Ах, волосы под шлемом седыТвои, усталый пилигрим.Дракон перегрызает узыИ царскую уносит дочь.В броню впиваются медузыУтопшего героя… Ночь.

Ландшафт

В грязи мои кисти,И грязный ландшафтПишу я, лучистыйМечты аргонавт.На мощной палитреПотухли цвета,Алмазы из митрыСкатились с борта.Пишу я суровыхДеревьев ряды,Полозьев дубовыхВ сугробах следы,С котомкою рванойВ лаптях мужика,С провалиной страннойКлячонки бока.Пишу на погостеПокойников ряд:Безгробые гостиС терпеньем лежатИ ждут, как живые,Что в очередиЛистки паевыеПрижали к груди.Пишу я страданьеИ горе пишу,Но в час созиданьяПощады прошу,Прошу объясненья,Зачем это яПишу с омерзеньемТоску бытия.

Картинка

Над змейкой заката пунцовой,Под тучей угрюмо-свинцовой,Меж воронов мерзнущих группЗамерзший качается труп.Собаки голодные с воемБредут за военным конвоем,Кого-то зачем-то ведущимПод голые, мокрые кущи,Где вырыта в тающей глине,На краюшке самом картины,В три четверти узкая ямка,Где чья-то окончится лямка.Есть где-то лазурные сказки,И люди, и кисти, и краски,Да ноги налиты свинцом,Да смотришь звериным лицом,И прячешься в угол берлоги,И воешь, и воешь, как пес,Не видя в порошах дороги,На творчества синий Патмос.

1920

Протяжные строки

Всё то же, о Боже, бессменно из тленаРождается,И так же жемчужно искристая пенаСливаетсяС краев окровавленной жизненной чаши.И шепотомПредсмертным всё так же исполнены нашиИ ропотомМолитвы и песни тягуче-повторные,Бессильные.Давно оказались и насыпи черные,Могильные,И белые стены для нас колыбельныеЗаранееБесцельно-прекрасными, смутно-бесцельнымиВещаньями.И души всё снова зачем-то, бесплодные,РождаютсяИ с чаши отравленной в дали холодныеСливаются.

Лунный серп

И сегодня ни разу в окошкоЯ не глянул через занавеску.Завернувшись в клубочек, как кошка,Я блестящую плел арабеску,Ослепительно жуткий гротеск,Чтоб загрезить, запеться, забыться:Так на солнца обманчивый блескЧернокрылая взносится птица.Лишь когда потонул карандашВ темноте, и рука, и бумага,Я оставил словесный чардашИ волшебную палочку мага.Был небесной кирасы свинецДальнобойным разорван снарядом,И алмазный искрился венецИ серпочек серебряный рядом.Серебристый серпочек луны,Новорожденный и однодневный.В Возрожденья последние дниУ Небесной своей КоролевныПод ногами подобный серпокИзвивал многострастный Мурильо,Богоматери лучший сынок,Серафима приявший уж крылья.И на наш окровавленный ликОпустилась из терний корона,На предсмертный отчаянья крикПоявись, появись же, Мадонна!На коленях стоим мы в снегу,И сердца наши – красные лилии,Появись на другом берегуНа серпочке, как брату Мурильо!

Прощение

Кто видел красоту вселенной,Тому откроется СоздательМелодиею сокровенной.На холст не налагает шпатель,Кто видел красоту вселенной.Простит жестокие изъяныРуководящих он законов,Простит и собственные раны,На мира радужных иконахПростит жестокие изъяны.Недостижимость идеалаПростит за радужность деталей,За розовое покрывалоПростит передзакатных далейНедостижимость идеала.За Эроса простит лампаду,Неугасимую в орканы,За Ренессанс и за Элладу,Свой труп бескрыло бездыханныйЗа Эроса простит лампаду.Кто видел красоту вселенной,Освободясь от хризалиды,Зальется песней вдохновеннойПред Синемантийным в абсиде,Кто видел красоту вселенной.

Легенда

Страшный Суд. Долина Иосафата.Бог-Отец и Сын и Голубь-Дух,Исполинская Моргана Фата…С Тайны снят лазоревый воздух.Девятьсот и девяносто девятьСерафимов, тысячный же я:Огненный и среброкрылый лебедь,Глас рокочущего бытия.Океан, врывающийся в шлюзы,Океан воскресших мириад.Небо сверху, с головой МедузыГде-то в бездне Алигьери ад.Суд идет. Идет голосованьеСерафимов пред лицом СудьиТриединого, и с ликованьемВзносятся оправданных ладьи.Девятьсот и девяносто девятьЧасто отвергают голосов,Тысячный же всех приемлет лебедь, —И скрежещет легион бесов.Зодчий мира смотрит с укоризной,Но с Христом в гармонии сераф.Справедливою закончен тризнойМира неудавшийся устав.Нет виновных в царстве Азраила,Пасынок творенья человек,Серафиму павшему могилаШироко орбиты вскрыла век.Вдруг кровавые открылись раны:Красным, смрадным, проклятым пятномВстали перед судьями тираны,Родину повергшие вверх дном.Девятьсот и девяносто девятьРук, как весла, опустились вниз,Молньей тысячный зажегся лебедьИз-под рая белоснежных риз.Солнце трижды обегало землю,В ожиданьи замерли Отец,Сын и Дух Святой… «Я всех приемлю!» —Серафим промолвил наконец.

Будет

Будут там кипарисы и будут оливы,Будет сумрачно там, будет там серебристо,Будут волн мелодичные там переливы,Облаков белоперистых будут мониста.Изумрудная будет куда-то долинаУходить пред навек зачарованным взором,Будут там на фонтане сидеть два павлинаС синеоким на веере пышным узором.Будет голос павлинов жемчуг соловьиный,Будет горленок сердце влюбленных у них,Будет дух в них господствовать в форме единой,Будет жизнь их изваянный в мраморе стих!

Солхат

Был вечер июньский. Лиловой громадойНаправо, насупившись, спал Агармыш.Трещали сверчки, заливались цикады,И дымные вились колонны из крыш.Мы под руку шли по кремнистой дорожкеНа синие маковки белых церквей,И, как адоранты, склонялися в ножкиТебе иммортели и горный шалфей.Вдали зажигались румянцем закатаВоскрылья лазурного неба хитона,И море синело с горой Митридата,И волны лились колокольного звона.В душе у нас золото было лучистое,В очах многогранный, искристый алмаз,И нам улыбалась, наверно, Пречистая,Когда мы устами сливались не раз.Безлюдно и тихо. С душистого пастбищаГлядели громадные очи коровИ длиннобородый козел, через кладбищаСкакнувший полынью затянутый ров.Вот нива убогая сереньких крестиков,Могилки потоптаны стадом овец,Ни цветиков скромных, ни сломанных пестиков,А сколько разбитых судьбою сердец!Печальное русское кладбище этоВ безвестность ушедших безвестных людей,Завиднее участь в лазурных тенетахЗахлестанных бурей сребристых сельдей.Но рядом, за стенкой, зеленых тюрбановМеж буйной травою виднелись ряды,С цветистою мудростью сунны, корана,Надгробные камни – востока следы.На стену, где вделаны были фрагментыСералей погибших, разрушенных бань,Взобрались мы по арабесочной ленте,Спуститься тебе помогла моя длань.Вот купол разрушенного марабутаХодившего в Мекку святого хаджи,Вот синие камни стоят, как рекруты,В чалмах, и ирисов зеленых ножи.И миром повеяло Шехерезады,Гафиза, казалось, запел соловей,Гарун-аль-Рашид для вечерней прохладыПоднялся из гроба и Пятый Гирей.Не меньше, не больше свершалось насилья,Когда управлял правоверными хан,Но больше фантазии было и стиля,И мир не совсем еще был бездыхан.Мы сели на паперть забытой мечетиМеж маков кровавых и вьющихся роз,И душ упоенных Минеи мы ЧетьиДруг другу читали до радостных слез.С протянутого в синеву минаретаНам жалобно вторил подчас муэдзин,И в колокол где-то ему для ответаЗвонил с колокольни своей армянин.Темнело, когда мы опять на дорогиБелевший во мраке спустились экран…Но вдруг подогнулись от ужаса ноги:Свирепый пред нами стоял великан.Увенчан шелом его мерзким драконом,В корявых руках он держал по мечу,И весь он по адским был создан законам,И в черную весь наряжен епанчу.Смеясь, я сказал: Не боюсь я бабая,Теперь закалился в страданьях пигмей.То дуб вековой, по преданью, Мамая,То Флоры зеленой нетленный камей.Повалятся наши кресты и халупы,Сгниют в подземельях обманчивых книгНавек позабытые варваром трупы,А он, что из чрева того же возник,Быть может, стоять еще будет на стражеЗабытых, разбитых арабских камней,И, может быть, песни Гафиза расскажетВлюбленный с шелома его соловей.Мы Эроса радостного пилигримы,Погибшей паломники мы красоты,В бесстильное время на землю пришли мы,Но Вечности мы собираем цветы!

Кобзари

Умирают слепые у нас трубадурыНа несчастной, кровавой Украйне,Не услышать из рокота скорбной бандурыНам священные прадедов тайны.Не расспрашивай, детка, зачем на УкрайнеПравославной теперь преисподняИ бесчинствуют всюду безбожные Каины, —Это воля, должно быть, Господня.Расскажу тебе лучше, как померли двое,Двое нищих в степи кобзарей.Величавее участь навряд ли и в ТроеБыла роком сраженных царей.Это в лютую зиму двадцатого рокаПриключилось в голодной степи.Два седые и дряхлые ползли пророка,Беспризорны и оба слепы.Бесполозен, уныло-волнист и безбреженБыл покров на земной плащанице.Разгромленный за холмами спрятался Нежин,И зловещие черные птицы,Воронье всё да галочье, каркали жуткоНа свистящих ивовых метелках,Да метелицы их покрывали для шуткиПокрывалом в ледяных иголках.Далеко до Ильи, до святого Миколы,Как до гроба Господнего пальмы,Запорошены тропы, сады, частоколы,Замирают заветные псальмы.И лампаду рассеянной братьи ХристовойОбнищалый убрал монастырь,Обессиленный жизнью голодно-суровой,Их покинул малыш-поводырь.Но идут они, жалкие, старые шляхиПозабытые ищут клюкой,И давно уж под рваною свитой рубахиУ них нет и котомки с мукой.Были люди приветливей в годы Мамаевы,Милосердней был лютый Батый,И теперь уж не слушают псальму ПочаеваИ про Лазаря голос святый.Без надежды идут они третии суткиК златоглавого Киева Лавре.Ни жилья, ни дымка, ни чугунки погудки,Только ветер бряцает в литавры,Да над павшей кобылкой орлы-чернокрыльцыС клокотаньем снимаются в танце,Да клыками блестящими в пенистом рыльцеЗаскрежещут волки-сироманцы.И идут они тихо, и плачут неслышно,На щеках замерзает слеза,И спивают всё громче, чтоб слышал Всевышний,И рыдает в сугробах кобза.Надвигалась на вечную ночь псалмопевцевИ земная, недолгая ночь,И присели они у шелковых деревцев,Побросав свои торбочки прочь.И запели они, на бандуре играя,Выгравая земную печаль,И забыли про горе и голод, спивая,И про путь в бесконечную даль.И как солнце громадное с черной звездою,На груди их сияли кобзы,И алмазной была перевита слюдоюБорода их от горькой слезы.А метелицы с облаков черных ромашкиОбрывали, пушистые, белые,И на рваные свиты соткали рубашкиИ на руки их обледенелые.И сидели они, как святые из мрамора,И недвижными стали персты,Только души неслися их вещие за море,Далеко от последней версты.Уносились на паперть они белоснежнуюИисусова монастыря,Где когда-то душа зародилась безбрежная,До неволи земной кобзаря.Только пальцы зачем-то стеклянные вьюгиПробегают еще по струнам,И таинственный из-за серебряной фугиСлышен голос, понятный лишь нам.И всё выше вздымались по степи сугробы,И еще не погасла заря,Как навеки сокрылись в алмазовом гробеДва прозревших в раю кобзаря.

Сумерки

Окровавленные закатом крыши.Малиновый по холмам воротник.В оранжевой эмали реют мыши,И где-то песен плещется родник.Ave Maria слышится всё тише,И далеко умчался мой двойник,Ракетою взвивается всё вышеОн в бездну синюю, – а я поник.Я с сердцем, беспощадно сжатым в клещи,Сижу, в безбрежность устремляя взор,И кажется мне в раскаленной пещиУже сгорающим земной позор,И голос родины, такой зловещий,Не слышится из-за потухших гор.

Аграф

Меж пиний почерневшими коралламиАквамарины дремлющих долин.Меж сердоликами червонно-алымиПылающий спускается рубин.И тихо-тихо черными кинжаламиГрозятся кипарисы у вершин.Цикады оглашенными хораламиЦаря мирских напутствуют глубин.Ты руку подняла и, тоже алая,С восторгом вдруг произнесла: Смотри!И мысль явилась у меня удалая:В аграф, какой не видели цариМикен, собрать сокровища немалыеВечерней Эос. Вот они. Бери!

Ноктюрн

По синему разбрызгана брокатуВселенной лихорадочная ртуть.Луна посеребрила всё по скату.Несут кого-то. Тени. Шепот. Жуть.Кто почести оказывает брату,Что свой последний совершает путь?Ученики ль идут вослед Сократу,Познавшему в Элизиуме Суть?Нет, это прах безвестного колонаС тупым, неповоротливым мозгом,Но перед тайною земного лонаМы все склоняемся, как пред врагом,Как дивная коринфская колоннаПод неуклюжим скифа сапогом.

Улей

Ты видела ль, как в рамочные сотыЗаделывают выброженный медАмврозии мохнатые илоты?Так, человека перезревший плодНа колумбария подняв высоты,Ячейку цементует наш кустод.Там мед душистый, символ красоты,Здесь тлен земли непрошеных господ.Но так ли это? Глянь! Над CamposantoПричаливает облачный челнок…И вот уж за серебряные вантыДуш обвивается живой венок,И беспрерывные идут десантыНа Рая нежно зыблемый песок.

Ave Maria

Что невесомей белоснежной шали,Арахнэ сотканной в горах Ангоры?Что дымчатей Louis Quatorze эмалиИль Фрагонаровых фантасмагорий?Что гармоничней кружевной деталиВ подножном мире услаждает взоры?Что в зарубежные уносит далиСкорей Мойсея заповедной торы?Глянь в час заката в книгу голубуюРазвернутых в полудремоте гор!Ave Марийное в них аллилуйя!Всё, всё забудь, страданье и позор!Уста с устами слей для поцелуя,В мистический влиясь вселенной хор!

Ночь

Зелено-синий занавес из плисаС волнистых гор угрюмой бахромой.Мечи вознесенные кипарисов,Кого-то поджидающих на бой.Сияние алмазовых нарциссов,Разбросанных с безумной щедротой.Луна – серебряная абатисса.Загадочность. Безмолвие. Покой.Две тени по кладбищенской дорогеПолзут меж черной паутиной дрока,Беседуя вполголоса о Боге.И две души, два мировые ока,Слиянные в божественной эклоге,Уносятся далеко, так далеко!

Литания

Зеленое зыбится море пинийНесметной ратью храмовых свечей.С холма на холм в безбережности синейВолнующий сознанье мавзолей.И мы со дна его зеленых скиний,Вдоль кипарисов пасмурных мечей,Взвиваемся в лазоревый триклинийЧрез чистых звезд алмазовый ручей.Нас только двое, атомов влюбленных,Рукой бесстыдной жизни оголенных,Но до конца доволочивших крест.Пусти нас, Эросом Твоим спасенных,Пусти нас, красотою окрыленных,Пусти на Рая золотой насест!

Пиния

Как канделябр из красного гранитаС зелеными свечами, в гроты синиеПодъемлется в скале из сиенитаГромадная сияющая пиния.И снова сиракузской АфродитыПевучие мне вспомнилися линии,И я, алтарные обнявший плиты,И меж колонн свирепые Эриннии…В безгрезный я порвал свои оковы,В чудовищный пророчествовал век.Богов последних доваял Канова,А я в пустыне создающий грек,Монах-затворник я средневековый,Готический по думам человек!

Полярная царица

Пышет зноем. Серебристым глазомУпоенная мигает даль.Кипарисы по горящим вазам —Черная по золоту эмаль.Небо, упоенное экстазом,Серебристо-голубая сталь,И прошедшего по крайним фазамВ нем серпочка лунного печаль.Бедная полночная сестрица,Божия лампадка, заблудитьсяКак могла ты в полудне жестоком?Но не так ли за кровавым роком,Убиенная мечом широким,Побрела Полярная Царица!

Мурена

Всё чаще смерть, как черное виденье,Суфлирует мне что-то из-под сцены,И опротивело мне это бденьеПрожорливо виющейся мурены.Вот, вот опять несносное шипеньеЯ слышу из волнующейся пены,И черная спираль в одно мгновеньеВзвилась со дна на бьющиеся вены.– Довольно, братец! Наигрались в пряткиС тобой давно мы. Песни, пляски, битвы —К чему они? На илистой кроваткеНа лезвее плясать не будешь бритвы!Протягивай израненные пятки,Шепчи заупокойные молитвы!

Экстаз

Неба не видно, море в алмазах,Блеск нестерпимый, блеск несказанный,Блеск ни в каких звуконосных экстазах,Блеск, никакими кистями не знанный.Призрачны тени в горящих топазах,Мелькают в даль голубую тартаны,Призрачно души в сверкающих рясахРеют за ними в жемчуг осиянный.А! Сколько света! В алмазе стогранномБольше не может быть блеска и света!Роза! Царевишна в царствии странном!Роза! Царевишна в царстве Поэта!Жарко устами к открывшимся ранамСмело прильни… Эта песня допета!