Пустое место

Куда ушло все это? Теперь она ценила комфорт. Телевизор, чайник, ванна, мягкая постель. Ничего из этого старый садовый домик не мог ей дать. Одна надежда – Маша когда-нибудь ощутит всю прелесть осеннего холода и безлюдной пустоты. Наверняка ей тоже кто-нибудь поможет это сделать. Пусть она увидит и почувствует, как это прекрасно. Ведь должно же в ней быть что-то от той молодой Тани. Пусть она запомнит это в отличие от своей матери.

Романтика романтикой, но идти пешком до нашего сада и впрямь далековато. Грунтовая дорога, обычно сероватая, с легкой желтизной, после ночи потемнела от сырости. Кто его знает, может, пробежал здесь не так давно и небольшой дождь. Но не развезло. Просто грунт стал мягким и пружинит под моими старыми кроссовками при каждом шаге. Мне это нравится больше, чем летняя сухость, когда земная твердь звонко отдает в тебя при каждом шаге. Там печатаешь шаг, здесь неспешно прогуливаешься. Маршировать хорошо в молодости, чем старше становишься, тем больше любишь все спокойное и неспешное. В детстве осень меня пугала и наводила тоску. Теперь я иду среди начинающей жухнуть травы, в утренней туманной сырости, смотрю на пустеющую округу, и это меня успокаивает, тянет к себе. «Подожди немного, отдохнешь и ты». Будь я пенсионером, или богачом, точно бросил бы чертов город, работу, службу, призвание, и остался бы здесь. Не знаю как насчет зимы, но до ноября, до того как падет первый снег, и начнут порхать белые мухи, я бы точно остался. Жил бы отшельником, писал умные книги, размышлял о вечности и бесконечно совершенствовался и совершенствовался. До истончения плоти, до умерщвления всех желаний, до растворения в этой осенней природной жизни. Русский йог.

После изматывающего лета все вялое, даже солнце. День разгорается неспешно, медленно, нехотя. Когда я подхожу к дачному поселку, то не слышу привычного летнего шума радио, не вижу бодрой суеты дачников вокруг грядок и машин, не примечаю ребятишек, которые спозаранку лениво бродят по огородам в поисках того, чем поживиться. Дачный поселок затих, хотя на дворе еще самое начало сентября. В какой-то степени это объяснимо. Основан был еще в незапамятные советские времена. Теперь здесь живет молодежь, дети основателей. Они и летом не всегда сюда заезжают, предпочитая разного рода Турции, Египты, Таиланды и страны Бенилюкса. Тем более нечего им здесь делать осенью, когда начинает закручиваться привычное колесо работы повсюду, а не только в школе. Стариков немного, и живут они все вразброс по бывшему садовому товариществу, а от родительского сада вообще далековато, ведь он стоит на самом поселковом отшибе.

Наш сад – это маленький зеленый домик, в котором хорошо в летнюю жару и который совершенно неприспособлен к жизни за пределами лета. К нему прилегает небольшой огород с редко растущими яблоньками и двумя кустами вишен. Печурка в домике, конечно, есть, но хватает ее только на слабый подогрев жилища в холодные майские и августовские ночи. Дом выглядит таким же, каким я увидел его в первый раз почти тридцать лет назад. Если смотреть на него со стороны дороги, то в нем совсем ничего не изменилось. Даже цвет. Каждый раз, перекрашивая дом, отец неизменно выбирает зеленый цвет темного оттенка. Единственное видимое нововведение заметно, только тогда, когда заходишь на участок. Небольшую старую веранду отец перестроил и несколько расширил, сделал новые ступеньки. Для маленького домика она совершенно не подходит, смотрится несуразно, поскольку имеет площадь едва ли не соразмерную площади самого дома, но отец не гонится за эстетикой, главное – комфорт. Кто его знает, вероятно, это и в самом деле удобно: летом можно чинно располагаться на веранде и пить чай, почти как в фильмах про дореволюционное барство-дворянство, задумчиво и степенно поглядывая вдаль. На веранде для подобных неспешных обеденных и вечерних чаепитий стоит старенький прямоугольный стол, крытый клеенкой, и пара тройка обыкновенных, не плетеных, чай не интеллигенция какая, таких же старых, как и сам стол, стульев.

Утро по меркам нашей семьи уже не ранее, – десятый час. Мы все рано встаем, привычка выработалась еще с тех пор, как отец ходил в смену на завод, а мать бегала в больницу, работала там в регистратуре. Мать уже курсирует по огороду, а отец сидит на веранде, заставленной внушительными мешками и картонными коробками. Есть среди них и пара деревянных ящиков.

– Здорово! – машет он мне, как только я подхожу к калитке.

Я тоже приветствую его, кивая головой.

– На электричке приехал? – спрашивает он меня, уступая место для того, чтобы я присел, рядом с ним на самую верхнюю ступеньку. В руках у него здоровенная сумка, он колдует над одним из ремешков.

– Ну, да. А на чем еще до вас доберешься.

– Можно еще на автобусе. Он же как ходил, так и ходит. Мы вот с матерью на нем в основном ездим. И туда и обратно. На нем лучше всего.

– Ну, так вам, понятно. До станции идти по вашим меркам далеко.

– До станции, положим, не так далеко. Но годы уже не те, и ноги не те. У матери постоянно болят. А сейчас сырость, холодно большую часть дня, а ночью, так и вовсе. Ты же помнишь, у нее всегда с ногами проблемы были. Она и по молодости не слишком хороший ходок была из-за этого. В поликлинике своей поэтому и старалась все больше сидеть на стуле, на ногах не стоять. А теперь старость, что удивляться, что ноет и болит?

– Здравствуй, Коля, – мать, заслышав наш разговор, пришла с огорода.

Руки в резиновых перчатках, на голове повязан платок, как у работниц с советских плакатов, на ногах мои старые сапоги и теплые штаны. Сама в поношенной коричневой куртке, в той, что еще года три назад ходила по городу. Теперь, видимо, списала ее за старостью лет на дачу. Здесь и будет доканывать уже окончательно, пока не развалится.

– Здравствуй, мама.

– О чем это вы тут говорите?

– Да я рассказываю ему, что тут у нас уже холодно, сыро. Что ты все мне говоришь, что надо съезжать. Всю плешь мне проела. Вот, радуйся теперь, сегодня, наконец, отсюда выметаемся, – без видимого удовольствия ответил отец.

Похоже, споров по этому поводу, действительно, прогремело с избытком.

– Да уж, слава Богу. Съезжать надо было еще недели две назад, – говорит ему мать, и, перешагивая через нас, подымается на веранду, усаживается на одну из небольших табуреток, сделанных отцом. – Все соседи-то по-умному, в конце августа разъезжаются, а мы как всегда ждем непонятно чего. Дома тепло, квартира и телевизор, кстати, твой любимый. Нет, здесь сидим, до последнего, до холодов. Ты что ж думаешь, что в этом году осени не будет, что ли?

– Мам, – говорю я. – Ты бы на стул села. На нем лучше, наверное.

– Не беспокойся. Мне на этой табуреточке удобнее сидеть. Я маленькая, книзу теперь расту.

– Тепло еще будет – продолжает отстаивать свою точку зрения на сроки окончания дачного сезона отец. – Бабье лето впереди. Здесь знаешь, как хорошо станет. Еще пожалеешь, что мы все вывезли и дом на зиму заперли.

– На один день можно всегда приехать, если охота сильно припрет. Походишь по леску осеннему пару часиков, и хватит с тебя. Много ли на старости лет надо. У самого ведь тоже ноги больные. Как и я постоянно жалуешься. Ну да что мы все об этом. Как у тебя там жизнь дома, на работе? – обратилась ко мне мать.

– Да обычно, ничего такого. Таня работает, Маша в школе. Я вот тоже в школу опять пошел учить охломонов всех мастей.

– А чего своих не привез сюда? В этом году ведь летом так и ни разу не приехали. Все лето в городе просидели в духоте, – поинтересовался отец.

Это правда. Несмотря на многочисленные обещания я так и не нашел в себе силы оторваться от дивана и приехать в сад в летние месяцы. Сам не знаю, почему так получилось. За город летом хотелось выбраться нестерпимо. С недавних пор я стал просто чуметь, проводя летние месяцы в городе. Никакой возможности расслабиться. Жара, диван и маета от безделья. Компьютер тоже не спасал. Все на лето поразъехались, кто куда, и только пара-тройка таких же чудаков как я кидала в ленту картинки, музыку и ссылки на какие-то дурацкие длинные статьи о кризисе российской экономики и грядущей политической нестабильности. От скуки я открывал некоторые из них, но сил дочитать до конца не находил, бросал изнуренный, отмотав пять-шесть абзацев. Что толку читать, когда и так все ясно: летим под гору, все эти годы разница только в интенсивности спуска. Одно расстройство, напоминание о неизбежном конце. Нет, лето в городе – это не отдых, а какая-то пауза между работой, бессмысленный и тягостный простой, еще более тяжкий от того, что свою работу в школе я просто ненавидел, а впереди маячила в качестве избавления от скуки только она. Но ехать к родителям всей семьей желания не было. Приехать, поболтаться с утра до вечера, а потом опять тащится в ночь на электричку, ехать обратно в город. Я уже стар для такой возни. Да и сомневаюсь, чтобы Таня или Маша оценили такой отдых. Слишком уж активный. Правда, проблема не только в этом. С моими родителями у Тани отношения не сложились. Ничего серьезного, но атмосфера явного отчуждения ощущалась всякий раз, когда она начинала разговаривать с моей матерью. «Не пара она тебе, не пара». Отец в своем привычном стиле попытался обозначить для непонятливой Тани верховенство своей патриаршей власти, но этот номер категорически не прошел. Таня выходила за меня и не была настроена терпеть рядом с собой, а тем более над собой, никого кроме меня.

Маша же, как всякий современный подросток, не понимала и не ценила красот природы. До пикников она еще не доросла, и все прелести хозяйского хождения меж огородных грядок ценить ей было рановато. Сад, в который она еще в юном дошкольном возрасте ехала с удовольствием, теперь потерял для нее малейшее значение. Появиться в нем значило бы сознаться в собственной незрелости. Да и что бы она здесь делала? Сверстников ее, насколько я знал соседей, в округе практически не было. Я отлично понимал ее нежелание ехать в дедушкин домик за городом, как она его называла, потому что и сам когда-то испытывал нечто подобное. Одиночество за компьютером для современного ребенка лучше одиночества перед лесом и речкой. Печально, но факт. «Петька на даче» – это уже неактуально.

– А зачем им здесь быть? Вы ж меня не просто в гости позвали, а помочь.

– Так дело-делом, но хоть раз в год выехать из этого грязного города надо. Что сидеть в четырех стенах, – заметил отец. – Как вам не скучно?

– А зачем? Дома может быть и тоскливо, но ведь и на улице не лучше. Здесь тоже, сколько себя помню, с развлечениями небогато. Сходишь разок в лес, пару раз на речку – туда еще километра три тащится, а потом вы в огород погоните полоть, окучивать и совсем житья не станет.

– А что такого? На земле поработать – это только в удовольствие. Что касается городской жизни, то у вас там ведь та же история. Сидите, ни шагу из дому. Я ведь не первый раз говорю: сходите куда-нибудь, не сидите в своей душной квартире! Мы с тобой, вон, сколько раньше мотались: в кино, на стадион, мать тебя в театр все норовила сводить в детстве. В кукольный, так и вовсе, чуть ли не каждую неделю ходили. Нельзя взаперти сидеть все время. Надо с людьми общаться больше. К вам хоть в гости кто-нибудь заходит?

– Заходит, – соврал я, не скажешь ведь, что мы особо никому не нужны, тогда вони еще больше будет. – Иринка, танина подружка, бывает раза два-три в месяц.

– А твои? Твои друзья где? Или Танька всех разогнала?

– Разогнала, и к лучшему, – вставила мать. – А то я помню, в университете вся дружба заключалась в том, что шлялись где ни попадя. Сколько я ночей не спала. Как только в неприятности не угодили, ума не приложу. Этот Миша, толстенький все так и норовил во что-нибудь вляпаться. Что за человек такой!

– Никого она не разгоняла. Сами ходить перестали. Леша уехал в Москву. А Мише некогда, у него работы завались.

– Ничего им не некогда. Просто ты для них стал бесполезен. Вот и забросили они тебя, – прямо сказал отец. – Они-то наверх пошли, а ты под уклон. Вот и разнесло вас в разные стороны.

Я обиделся. Он в очередной раз наступил на больную мозоль, затронул тему, по поводу которой мы постоянно перепирались последние годы.

– Слушай, ты бы определился сначала: их Таня выгнала или они сами знать меня не хотят.

– Не ссорьтесь по пустякам, – вмешалась мать. – Как будто это самое главное в жизни. К нам ведь тоже никто особо не ходил.

– Так понятное дело, почему, – ухмыльнулся отец.

– Почему?

– Потому что ты сама всех повыжила.

– Скажешь тоже. Теперь ты вот и меня начал обвинять. Несправедливый ты, Петя.

– Я не обвиняю, а говорю как есть. Ну да не в нас с тобой дело. Это все уже не имеет значения. Дело прошлое. Главное, не главное, что не ходят, – это неважно. Суть в том, что показательно. Никто с ним знаться не хочет, потому что он под гору покатился.

– Петр, опять ты!

– А что. Надо называть вещи своими именами. Хватит себя обманывать. Сколько лет уж все хрупкую психику жалеем.

Никто и не обманывал. Я давно заметил, как стремительно образовался вокруг меня вакуум, с тех пор как мне пришлось уйти из университета. Но напоминать мне об этом лишний раз не стоило, хотя бы из сострадания и человечности. Впрочем, отец любит теребить незажившие раны. Иногда я думаю это от того, что у него самого жизнь не задалась, и он сам, в свое время тоже, как он только что выразился «покатился». Мог бы работать всю жизнь инженером, а проработал токарем на заводе. Позже, после того как вышел на пенсию, когда токари у нас стали вовсе не нужны, он и вовсе пару лет подрабатывал слесарем, или, как это принято говорить, водопроводчиком в ЖЭКе. Затем с ЖЭКами стало твориться непонятное, и он, не став сильно разбираться в том, что происходит, уже окончательно вышел на пенсию, засел здесь в саду, а на зиму в квартире. С чего он поднял эту тему? К нему и самому никто никогда особо не ходил в гости. Из своих детских воспоминаний я помнил только двух теток, его сестер, и дядю – большого выпивоху, которого по этой причине мать в определенный момент окончательно отвадила от нашего дома.

В общем, кто бы говорил. Но я не стал спорить. Не для этого приехал. Споров мне вдосталь хватит и на работе. А эти мелкие наезды можно и перетерпеть. Молчать, молчать и еще раз молчать. Не поддаваться на провокации противника. Как в отношении гитлеровской Германии в сорок первом.

– Так, ладно, предлагаю с этой темой закруглиться, – сказал я. – Это к тому, почему я здесь, никак не относится. Я приехал. Что нужно делать?

– Давай-ка ты сперва переоденешься. Пошли со мной в дом, я тебе что-нибудь подберу, – предложила мама.

– А я и так в рабочей одежде, – ответил я.

– Ну какая же это «рабочая одежда»? Успеешь еще ее порвать и испачкать. Пойдем, пойдем. Есть у нас, что надеть из старья.

Мы зашли в дом. Изнутри он тоже не слишком изменился. Не только с прошлого лета, когда я сюда приезжал, но и за многие годы владения садом. Две кровати с панцирной сеткой, растянутой уже настолько, что провалы в середине каждой из кроватей нетрудно заметить издали. Стол, покрытый старой клеенкой, у окна с видом на малину, за ним два стула. Против входа маленькая печка, справа, как заходишь, в углу хозяйственная тумба. На ней старый пластмассовый китайский электрический чайник. Поодаль уже маленькая тумбочка и на ней одноконфорочная электрическая плитка, дешевая, тоже китайская.

– Оставляете плитку?

– Ну как же, оставляем, скажешь тоже. Конечно, заберем. Только в последний момент. Еще обед успеем сегодня на ней сварить.

– Так вы только после обеда собираетесь выезжать?

– Да. Раньше никак не получится. Петя упросил соседа снизу, Николая Николаевича помочь с вывозом. Его внук после обеда за нами приедет. Погрузимся и поедем.

– А что у него за машина?

– Да кто его знает… Я ведь не разбираюсь.

– Н-да, не рассчитывал я, что все так затянется, – сказал я, а про себя подумал: «права была Татьяна, только день угробил. Какие тут поля и деревья».

– Разве тебе отец не сказал?

– Нет.

– Не мог он не предупредить. Ты, наверное, просто прослушал.

– Ладно, проехали. Ты мне из одежды что-то обещала.

– Сейчас найдем. Основное-то мы уже по мешкам распихали. Но ветошь найдется.

– Прям ветошь? Не дорого же вы меня цените.

– А что? Перед кем тебе тут щеголять? Даже птиц и собак нет. Тишина и пустота. Я уже от тоски вся измаялась. Хочу домой, в тепло, в цивилизацию. От тишины оглохла совсем. Хочется чувствовать людей вокруг.

По перфоратору соскучилась, значит. Вот ведь как бывает. Я бы с удовольствием весь этот городской шум и ярость променял на безмолвие, а ей тоскливо, хочется, чтоб бабки под окном ругались, и по телевизору сериал шел, серий на пятьсот. Будет ли моя Таня такой же? Судя по наметившейся тенденции – да. Неужели этот жизненный путь фатален – от смешливой жизнерадостной девочки к бабке перед теликом, спасающейся от самой себя в омуте пластиковых чувств и словесного поноса?

– Там тоже не очень-то уютно. Отопление еще не дали. По утрам холодно и сыро.

– Это у вас в квартире.

– Да у всех в квартире. У меня на работе училки тоже ноют, что им тепла не хватает. А ведь сентябрь только-только начался.

– Плохо, конечно, когда дома холодно. Зато удобства рядом и телевизор. На вот, это попробуй, как тебе подойдет.

Удобства и телевизор, какое великолепное сочетание, какая неразлучная пара синонимов.

Пока мы разговаривали, мать отыскала какие-то широкие джинсовые штаны и довольно большую рубаху в клетку.

– Откуда это у вас одежда для толстых? – пошутил я.

– Бог с тобой, для каких толстых. Надежда Ивановна, Петина сестра принесла. Отцу твоему великовато. Тебе для обычной носки в городе не подойдет, я твой рост знаю. Ты верно заметил, широковаты и штаны, и рубаха. Специально весной сюда забросили. Думали, что вы летом все-таки придете с Машей, так будет в чем ходить.

Я оценил «с Машей». Про Татьяну мать деликатно не упомянула. Мол, все с ней и так ясно. Ну да, баба с возу и кобыле легче. Без жены твоей лучше.

Я посмотрел на джинсы и рубаху. Вроде должны подойти. В принципе, они еще совсем новые.

– Что смотришь? – толкнула меня легонько в бок мать. – Одевайся. Для тебя достала.

– Не прохладно ли в одной рубашке будет?

– Боишься околеть, так вон джинсовку старую одень, рядом с дверью висит.

– Хорошо.

Я опять застыл над одеждой.

– Что стоишь? Стесняешься? Так ты это зря. Я тебя всякого видела, забыл что ли? Да и в больнице порой чего только не насмотришься. Ну, ладно-ладно, выйду.

Она хлопнула дверью, а я начал переодеваться. Штаны для меня, и в самом деле, были широкими. Это предполагалось изначально, поэтому кто-то предусмотрительно вставил в них старенький ремешок. Но если с шириной вопрос решался достаточно просто, то с длиной – никак. Коротковаты, выше щиколотки, даже если изо всех сил приспустить пониже. Ну да, не беда, с носками вполне пойдет. Рубашка мне понравилась – просторно. Я бы себе такую забрал домой. Можно по квартире ходить и по улице пройтись – тоже не грех. До магазина добежать, к примеру, на работу в такой, естественно, не пойдешь. Татьяна, понятное дело, начнет возмущаться: «старье всякое тащишь, она же широкая тебе». Но я бы взял, я люблю просторное, а не в обтягон, чтоб трещало по швам. Куда мне подчеркивать свою фигуру? Годы берут свое, и четче обрисовывать свое бочкообразное тело с выпирающим животиком, хочется все меньше и меньше. Надо будет потом спросить у матери – отдаст она мне рубаху или нет.

Наконец я облачился, накинул джинсовку и вышел на веранду.

Отец уже ушел в огород, а мать пересела теперь на крепкий старый стул, любовалась открывающимся с веранды видом.

– Скажи, хорошо?

Я посмотрел на уходящие вниз крыши дачных домиков, подернутые легкой сизой дымкой, на небольшой зеленый хвойный лесок на холме вдалеке, напротив веранды, на уходящие за горизонт мощные вышки ЛЭП.

– В самом деле, хорошо.

– Вот. А вы в этом году от всей этой красоты отказались. Пять лет подряд приезжали, и ничего. Маша только рада была. Воздух, солнце, все свежее, с огорода.

«Да что же они теперь весь день меня этим попрекать будут?» – подумал я. – «Весело же у меня день пройдет». И пошел обуваться в кроссовки.

– Э-э-э, погоди.

– В смысле.

– Зачем ты кроссовки будешь марать? У нас в огороде роса, земля мокрая, грязь. Надень отцовы галоши старые. Там посмотри, под верандой должны лежать. Она махнула рукой в сторону лестницы.

Я пошуровал под второй снизу ступенькой и впрямь обнаружил старые галоши. Они выглядели большими по размеру. Значит мне как раз. Должны подойти. Одна беда – внутри сыро. Но об этом я уже не стал говорить матери. Начнется суетиться, искать другие, так до вечера не соберешься. Надел их и зашагал к отцу в огород.

Отец стоял внизу среди яблонь. Сказано громко, потому что их было всего-то две у нас, и выглядело это не так уж и живописно, как принято разрисовывать в рассказах. Рядом с ним, на земле, стоял пластиковый таз вызывающего ярко-зеленого, не по сезону цвета. Он увидел меня, замахал рукой «иди сюда».

Я спустился, проходя мимо приготовившихся уже к зимнему сну грядок.

– Вот, решил собрать, что осталось, – пояснил он мне. – Яблок в этом году немного. Но какие есть, не оставлять же. Давай, помогай. Все равно все тебе отдам. Мне яблоки уже не по зубам. Да и ей тоже, – он кивнул в сторону домика. – Хотя она из них компот варит. Шарлотку делает. Но нам хватит тех, что мы на прошлой неделе принесли. Целый рюкзак. На своем горбу тащил.

«Это как, опять камень в мой огород?» – спросил я себя. А сам, как ни в чем не бывало, небрежно кинул:

– Ну, так ты же от остановки до остановки всего пронес.

– Верно. Только годы у меня не те, чтоб такие тяжести таскать.

– Оставил бы здесь.

– Нельзя оставлять. Это яблоки все-таки.

– Да ты, если пуп надорвешь, на лекарства больше потратишься.

– Так-то оно так. Но все же человек – это такая жадная скотина, – усмехнулся он.

Некоторое время мы работали молча. Время шло к двенадцати. Стало по-настоящему тепло. Я сбросил себя куртку. Отец после того, как я присоединился к нему, не столько занимался сбором яблок, сколько стоял и глядел по сторонам. Очень мне это знакомо. Тридцать лет почти прошло, а он все также генералом глядит окрест, все насладиться своими владеньями не может. Крестьянская закваска, родился-то сам в деревне. Чувство собственника, землевладельца – врожденное. А то, кто его знает, думает о чем-то другом, своем. Раньше он стоял, неспешно покуривая, пуская время от времени веером серый дымок, теперь, после того как бросил, казалось, чего-то не хватает в этой привычной картине. Нет, наверное, первое впечатление обманчиво – теперь это похоже не на хозяйский надзор, а на какое тревожное вглядывание, не то ожидание чего-то, не то прощание с чем-то.

– Как у тебя дела на …работе? – неожиданно спросил он.

Я почувствовал, как он с трудом выдавил из себя это слово. Школу он никогда не считал работой. Вот завод, или даже университет, в котором я преподавал раньше – это другое дело. Завод – работа мужская, настоящая. С железом и огнем, под деловитую ругань мужиков вокруг. Университет – это почет и уважение. Интеллигенция, белая кость. Новые дворяне. Из грязи в князи. Одна из историй «русского успеха». Мальчик из рабочей семьи пробивается в высшее общество. Дядя отца в советское время тоже работал в институте, ассистентом кафедры, и отца воспитали в благоговении к высшему образованию, а уж к тому, кто его дает, тем более. Профессор, академик. Это как вести из космоса. Высокое, внеземное. Раньше поп – авторитет, теперь ученый, доцент – высший человек, жреческое сословие. А школа, школа это что? Разве это работа? Где-то рядом с детсадом. Бабский муравейник, носы подтирать.

Повращавшись сейчас в школе, я теперь с ним тоже был согласен: «школа – это не работа». Но по совершенно другим основаниям. Речь здесь вовсе не о мужском и женском.

– Нормально, – отозвался я, сделав робкую попытку закрыть тему, не вдаваясь в подробности.

– Нормально – это не ответ. Я же тебя не просто так спрашиваю, как погода и все такое прочее. А как отец, которому не все равно, как у тебя жизнь складывается.

Ясно. На старика накатил приступ родительского инстинкта. «Ну ладно, поиграем в откровенность, раз уж ему так хочется», – решил я.

– Как тебе сказать. Внешне хорошо. А по существу не очень.

– Ясно. То есть, как всегда у тебя: то не то и то не это. Опять не по-твоему.

– Почему не по-моему? Я многого не требую. И никогда не требовал. Мне всего-то и надо, что делать свою работу. Больше ничего. Оттрубил свое и пошел домой с чистой совестью.

– Как будто такое когда-то было – «сделай дело, гуляй смело»… Я всю жизнь на заводе работал. Никогда все как по инструкции не шло. Всегда каждый в свою сторону вертел и все свои порядки устанавливал. Здесь задержись, это подделай, того пока подмени. Сперва тоже как ты был недовольный. А потом подумал: «Ну и что, тебе-то какая разница – по инструкции или нет. Зарплату платят, и достаточно». Не в свое дело никогда не лез. Первое время, как устроился, в мастера стремился, молодой, глупый, а потом понял, что на своем маленьком участке ковыряться проще и спокойнее. Так и ты делай. Сдались они тебе там все. Молчи, молчи больше. Умнее будешь казаться.