«Слово – чистое веселье…»: Сборник статей в честь А. Б. Пеньковского

г5331: Потебня против обращения метафоры (Зап. теор. словесн., с. 261):

Рассуждение Аристотеля об обоюдной замене членов пропорции в метафоре было бы справедливо, если бы в языке и поэзии не было определенного направления познания от прежде познанного к неизвестному; если бы заключение по аналогии в метафоре было лишь бесцельною игрою в перемещение готовых данных величин, а не серьезным исканием истины.

В действительности такая игра в перемещения есть случай редкий, возможный лишь относительно уже готовых метафор. Нужная, стало быть единственно хорошая метафора вытекает всегда из случая, который у Аристотеля является как бы исключением, именно когда (говоря схематически) дана пропорция с четвертым членом неизвестным: а: б = в: х, – -

– Потебня восстанавливает ту познавательность, за которую ценил было метафору Аристотель (Риторика, 1410b) пока не превратил ее своим требованием обратимости в риторический прием.

д2132: Толкователь как молчальник, ведь он взялся говорить не от себя; своим произволом толкователь нарушает обет герменевтического молчания. Как полная луна ночью служит земле зеркалом невидимого солнца, а сама не светит, так толкователь в глухое время служит слушателю эхом неслышного мирового человека, а сам не говорит. Это и есть «непрямое говорение» по Бахтину. Ср. «Гермес пришел» и другие присловья про внезапное общее молчание.[51]

д3321: Антигерменевтический подход. Последствие предельно антигерменевтического подхода изображено в рассказе Шекли Задай дурной вопрос (заглавие пословичное[52]) об искусственном космическом Ответчике, который «мог ответить на всё, лишь бы это был признанный вопрос». Этот Ответчик-всезнайка бесполезен, догадываются прилетевшие к нему люди: «Он не может отвечать на вопросы в терминах наших допущений, – И он не может изменить наши допущения. Он рассчитан на правые вопросы, а те вроде бы привлекают знание, какого у нас просто нет.» Сюда же «марсианский» взгляд у Берна и «точка зрения Бога» (Битов) у Льва Толстого.[53] – Ответчику нужен Вопросчик в духе Сократа, кто бы его разговорил.

д5462: Русский рост. Европейский, иудейско-христианский безоглядный прогресс, по происхождению кочевничье, мужское, животное, материковое движение вперед по пути, и русское, «языческое» возвратное развитие, по происхождению оседлый, женский, растительный, островной рост вверх на месте. Pilgrim’s Progress Баньяна, но «вечное возвращение» Ницше; неоплатонические πρόοδος; "поступание и ἐπιστροφή «возврат». «Переводчики – почтовые лошади просвещения», а «у нас дороги плохи» (Пушкин), к русскому бездорожью Щепанская, Культ, дороги, с. 35–37. Битов об «островном сознании» в России.[54] Греческий Архипелаг включая Пелопоннес, т. е. «Пелопов остров», ср. Остров Крым Аксенова, и советский архипелаг ГУЛАГ, тут значимое созвучие. Русский человек, сказал уязвленный «возвращенчеством» Георгий Федотов, «всё еще слишком похож на растение» (Тяга в Россию),[55] Кюстин о крепостных как растениях – Россия в 1839-ом, 10, 17, 32 и 35. От-сталость, за-стой, стое-росовый, домо-рощеный. У прогрессиста Чаадаева Китай «неподвижный», ср. даосское «недеяние». у-вэй, но оно «путное». А Щепанская начинает с того, что русские «движущийся этнос с самосознанием оседлого» (с. 8), одним словом перекати-поле; русская возвратно-поступательная двойственность. Бибихин, Новое русское слово, 7, о русских начинаниях. Развитие и прогресс по К. Леонтьеву в Византизме и славянстве, 6сл.

д5832: Лицом к лицу человек человеку зеркало. У селькупов есть поверье, что «В лице человека или на морде зверя отражается образ того, с кем этот человек или зверь общался недавно—» – Казакевич, Культ, фразеол., с. 316, ср. охотное усмотрение жены в муже или собаки в хозяине. Ницщевское (Так говорил Заратустра, 1, гл. О друге) «Что такое лицо твоего друга? Оно – твое собственное лицо на грубом, несовершенном зеркале.»,[56] два живых зеркала у Вяч. Иванова, отражающих и исправляющих одно другое (Спорады, 5сл., и Религиозное дело Владимира Соловьева, 6 – ИСС 3, с. 125, ІЗ0сл. и 303), и Друг друга отражают зеркала, |взаимно искажая отраженья Георгия Иванова. Бубер о жизни как встрече,[57] Ухтомский о «доминанте на лицо другого», Мейер (МФС, с. 390сл.) о множественности лиц. Когда предмет моей речи и мысли мой адресат и собеседник, он это другой я; отсюда «Это ты», «Я это ты».[58] Но лицо соотнесено с задом и может им подменяться как книги картами в поговорке и карты в руки кому:[59] слово ягодицы перешло со щек, скул (ягодицы как (бы) маков цвет – Сб. Кирши Дан., л. 17) на половинки зада, человека могут обозвать жопой или показать ему зад (к этому жесту Моррис, Говор, телом, с. 15), есть и коровье зеркало «задняя поверхность окороков» (СВРЯ).

д6211: Сократ и герменевтика. Сократ, иронический говорун и недушевный духовный человек, вот первый европейский интеллектуал. После его наводящих, но сбивающих с толку вопросов, особенно после антигерменевтического разговора с рапсодом и толкователем Гомера Ионом (Платон, Ион) герменевтика стала нужна как равносильный ответ Гермеса этому философскому Незнайке-немогузнайке, кто себе науме (ПРН, с. 661) и чей демонион,[60] будущий пушкинский «дух отрицанья, дух сомненья», потом чёрт Ивана Карамазова, говорил лишь «Не надо». Внутренний голос, давший Сократу взыскательную, разборчивую, по-спартански строгую меевтику знания путем наводящих на догадку вопросов («наведение», индукция), или диалектику, то есть философскую эвристику, шел от его матери-повитухи Фенареты (судя по Теэтету, 148е—5Id, ср. в Пире, 208е—10d, Диотима о «родах души»; единство рождения и знания в индоевр. *g̑en-[61]), а матушкин сынок и незнайка сам не толкует, он спрашивает знайку. Своими трудными вопросами о бессознательном «Сократ в нас» (Коллингвуд) вызывает на искусное толкование нашего «Гермеса в сердце»,[62] причем не дает ему сплутовать. Сократ не дает Гермесу-трикстеру подменить герменевтику риторикой.

б14131: Три прозвища мужчины. «Материн сын», «муж своей жены» и «смертный», вот три обидных определения мужчины по трем женщинам в его жизни: мать, жена и олицетворенная смерть. Поскольку земля «нам всем общая мать» (Заг., 1929), сюда же прозвание (мирового) человека «земной», то есть «земляной» и «наземный», например Адам или латинское homo: humus «земля, почва». «Трижды человек дивен бывает: родится, женится, умирает» (ПРН, с. 303), таким дивным человеком-мужчиной стал для нас Сократ, послушный сын строгой повитухи Фенареты,[63] добродушно терпеливый муж сварливой Ксантиппы, готовый к исцелительнице смерти герой Платоновых Апологии Сократа, Критона и Федона и даже школьного силлогизма.[64] Причем «Жениться – переродиться», есть и кроватное дитя «муж» – жена как мать, наоборот в бранном motherfucker – мать как жена «сукина сына»; прямой порядок мать, жена, смерть доканчивает Хлебников своим «Вступил в брачные узы со Смертью и таким образом женат.» (ПРН, с. 362; СРНГ 15, с. 265 сл.; автобиографическая заметка 1914). Обратный порядок у Блока, сперва «О Русь моя! Жена моя!» при тютчевском на смерть Пушкина «Тебя ж, как первую любовь, | России сердце не забудет!..», потом «–слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка.» (На поле Куликовом, 1—1908; 29-ое января 1837, концовка; конец письма Чуковскому от 26.5.21), ср. Ольга Форш в дневниковой записи Чуковского (10.5.23) «–Когда Блок умер, я пришла» к его матери, «а она говорит: „Мы обе с Любой его убили – Люба половину и я половину“». Соответственно три отца: родитель, посажёный и духовник.

614134: «Младший сын Громовержца». Сократ и Эдип оба матушкины сынки, но каждый по-своему.[65] А по Топорову (Эдип Соф., с. 218—21), согласному с Ницше, за Эдипом стоит сын Зевса и Семелы-Земли или Деметры – матери Земли Дионис и дальше «младший сын Громовержца» из реконструкции «основного мифа» во многих работах Топорова; тогда младший сын Громовержца в демифологизующем фольклорном толковании и сам матушкин сынок.

Сокращения

Художественная литература и другие общие источники в этот список не вошли.

AT – Antti Aame and Stith Thompson, The Types of the Folktale: A Classification & Bibliography, second rev. (= FF Communications, № 184), Helsinki 1981.

Говор, телом – Desmond Morris, Bodytalk: A World Guide to Gestures, London 1994. Дитя природы – Г. И. Кабакова, Дитя природы в системе природных и культурных кодов. В кн.

Образ мира в слове и ритуале (= Балканские чтения, 1), Москва 1992, с. 94—105. Жив. ст. – Живая старина, Москва.

Заг. – Загадки (серия Памятники русского фольклора). Изд. подготовила В. В. Митрофанова, Ленинград 1968.

Зап. теор. словесн. – А. А. Потебня, Из записок по теории словесности. Изд. М. В. Потебни, Харьков 1905; репринт (= Slavistic Printings & Reprintings, 128): Hie Hague 1970.

Интерпрет. детских игр – В.И. Топоров, К интерпретации некоторых мотивов русских детских игр в свете «основного» мифа (прятки, жмурки, горелки, салки-пятнашки). – Studia mythologica Slavica, 5 (2002), pp. 71—112.

ИСС – Вячеслав Иванов, Собрание сочинений, т. 1–4, Брюссель 1971—87 (изд. продолжается).

ИТСИК 2 – Вяч. Вс. Иванов, Избранные труды по семиотике и истории культуры, т. 2, Москва 2000.

Кн. поел. – В. В. Князев, Книга пословиц: Выборки из пословичной энциклопедии, Ленинград 1930.

Культ, дороги – Т. Б. Щепанская, Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX–XX вв., Москва 2003.

Культ, фразеол. – О. А. Казакевич, О культуре народа, отраженной во фразеологии (на материале селькупского языка). В кн. Фразеология в контексте культуры, Москва 1999, с. 311—17.

Маннус—Anatoly Liberman, Mannus-Script: The Origin of the Germanic Word for «man». In: Hrdāmánasā (к 70-летию Л. Г. Герценберга), Санкт-Петербург 2005, с. 185–200.

МФС – А. А. Мейер, Философские сочинения, Paris 1982.

НРС – Народные русские сказки А. Н. Афанасьева, т. 1–3. Под ред. М. К. Азадовского и др., Ленинград 1936—40; под ред. В. Я. Проппа, Москва 1957 и 1958; изд. подготовили Л. Г. Бараг и Н. В. Новиков, Москва 1984—85.

Обнаж. языка – И. А. Морозов, М. Л. Бутовская и А. Е. Махов, Обнажение языка: Кросс– культурное исследование семантики древнего жеста, Москва 2008.

Очерки семант. – А. Б. Пеньковский, Очерки по русской семантике, Москва 2004.

ПВТЧ – Армен Григорян, Первый, второй и третий человек, Москва 2008.

ППЗ – Пословицы, поговорки, загадки в рукописных сборниках XVIII–XX веков. Изд. подготовили М. Я. Мельц и др., Москва—Ленинград 1961.

ПРН – Пословицы русского народа. Сб. В. Даля, Москва 1957.

Р. сказка – Русская сказка: Избранные мастера. Редакция и комментарии М. Азадовского, т. 1 и 2, [Ленинград 1932]

Сб. Кирши Дан. – Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. Изд. подготовили А. П. Евгеньева и Б. Н. Путилов, Москва 1977

СВРЯ – В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, т. 1–4, третье изд., под ред. И. А. Бодуэна де Куртенэ, Санкт-Петербург—Москва 1903—09; репринты: Москва 1994 и 2000.

Сл. жестов – С. А. Григорьева, Н. В. Григорьев и Г. Е. Крейддин, Словарь языка русских жестов, Москва—Вена 2001.

Слав. др. – Славянские древности: Этнолингвистический словарь, под общей ред. Н. И. Толстого, т. 1–3, Москва 1995–2004 (изд. продолжается).

СРНГ – Словарь русских народных говоров, вып. 1—31, (Москва—)Ленинград/ Санкт-Петер– бург 1965—97 (изд. продолжается).

ТЭ – О. Н. Трубачев, Труды по этимологии: Слово. История. Культура, т. 1 и 2, Москва 2004.

Эдип Соф. —В. Н. Топоров, О структуре «Царя Эдипа» Софокла. В кн. Славянское и балканское языкознание. Карпато-восточнославянские параллели, Москва 1977, с. 214—58.

Эдип фольк. – Эдип в свете фольклора. В кн. В. Я. Пропп, Фольклор и действительность: Избранные статьи, Москва 1976, с. 258—99

ЭССЯ – Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд. Под ред. О. Н. Трубачева, вып. 1—30, Москва 1974–2003 (изд. продолжается).

Этим. – Этимология, Москва 1963–2003 (изд. продолжается).

Этногенез – О. Н. Трубачев, Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования, второе изд., доп., Москва 2002.

А. Григорян. К истории рус. стыд

Существительное стыд засвидетельствовано в русском языке с конца XVI в. (по данным Картотеки Словаря русского языка XI–XVII вв.). До этого употреблялась исключительно форма студъ (стоудъ). Данные других славянских языков подтверждают, что исходной была именно форма с корневым гласным – у-, которая до сих пор сохранилась в чешском, словацком и словенском (в последнем в значении «отвращение»). При этом глагол стыдитися (стыдѣтися) и его соответствия во всех славянских языках с древнейших времен имеют огласовку ы-. Таким образом, в общеславянском существовало чередование *stud-!*styd-, которое, по-видимому, различало соответственно именные и глагольные основы, т. е. было морфологическим. Такие имена, как стыдѣние, стыдъкыи, стыдъливыи, имеют отглагольный характер, чем и объясняется их огласовка. Можно думать, что и существительное стыдъ было произведено если не непосредственно от глагола стыдитися (такому «усечению» трудно привести убедительные аналогии), то под его формирующим влиянием. Скорее всего здесь имела место своеобразная контаминация слов студъ и стыдитися. Но этого формального объяснения явно недостаточно. Остается непонятным, чем была обусловлена эта контаминация.

Отглагольное происхождение рус. стыд подтверждается словообразовательной структурой польск. wstyd, где префикс w- определенно указывает на связь с глаголом wstydzić się (ср. др. – рус. устойчивые сочетания приити въ стыдъ, ввести / привести въ стыдъ). Кстати, первая фиксация рус. стыд, (по данным Картотеки Словаря древнерусского языка XI–XIV вв.), по-видимому, не свободна от влияния польского языка, ср.: «Человѣку […] неведущему, къ тому еще и скверных словесъ исполненному, и во стыду неимѣющему» (Андрей Курбский. Письма… XVI в., список XVII в.). Здесь польский префикс w- осмыслен Курбским или скорее переписчиком как предлог (полонизмы вообще характерны для стиля Курбского).

Слова с основой студ- в древнерусском языке могли обозначать как стыд, так и холод (ср. стоудение, стоуденыи – в обоих значениях), а с основой стыд– —чаще всего только стыд. Таким образом, семантическое противопоставление хотя уже и наметилось, но было недостаточно четким. Чередование, как было сказано выше, носило преимущественно морфологический характер. Иное соотношение в современном русском языке: слова на студ- обозначают, как правило, только холод (ср. студить, простуда, стужа – из *studja), а слова на стыд– – только стыд; при этом от той и другой основы образуются как имена, так и глаголы. Этот переход от морфологического чередования студ-/стыд-:имя/глагол к семантическому соотношению студ-/стыд-: «холод»/"стыд" и обусловил, по-видимому, появление существительного стыд, которое затем полностью вытеснило не только прежнее стоудъ, но и тоже очень древнее стыдѣние – возможно потому, что в слове стыдъ (в отличие от студъ) при его возникновении отчётливо ощущалась отглагольность, являющаяся определяющей и для семантики слова стыд?тіе, и, следовательно, эти два слова — стыдъ и стыдѣние – стали восприниматься как семантические дублеты.

Таким образом, существительное стыдъ вторично по отношению к глаголу стыдитися. Но сам этот глагол в свою очередь произволен от существительного стоудъ (вопреки мнению Ф. Миклошича и А. Вайяна). На это указывает типично именной суффикс – д-, входящий в состав глагола.[66] Ср. аналогичную производность от существительного глаголов с тем же чередованием у/ы: дух – дышать, слух – слышать, где производность подтверждается и чередованием согласных.

Наконец, стоу-дъ, как полагают, восходит к глагольной основе *sty- «быть холодным, стынуть», представленной в слав, (рус., белорус., польск.) стыгнути > стынути[67] и имеющей дальнейшие индоевропейские соответствия.[68]

Таким образом, восстанавливаются следующие этапы истории (и предыстории) рус. стыд:

*sty– > стоудъ > стыдитися > стыдъ

Первые три этапа имели общеславянский характер, последний охватил большинство славянских языков, но не все.

Л. П. Крысин

О способах выражения смысла "часть целого" в русском языке

Отношение «часть – целое» – одна из фундаментальных категорий, характеризующих материальный и духовный мир. Подавляющее большинство объектов физической и интеллектуальной природы имеет структуру, в которой реально или потенциально выделимы части, в совокупности составляющие целое. У дерева есть корни, ствол, ветви; у человека — голова, туловище, руки, ноги; дом имеет фундамент, стены и крышу; велосипед — раму, колеса, руль, передачу, педали; пальто — полы, воротник, рукава и т. д. Мы можем говорить о главах романа, строфах стихотворения, постулатах и доказательствах, составляющих некую научную теорию, о компонентах архитектурного проекта, фрагментах картины, сериях кинофильма, цитатах из книги, обрывках воспоминаний и т. п.

Во всех этих случаях в явном или неявном виде выступает отношение «целое и его части». Связь части с целым имеет разную природу и различное языковое выражение.

Р. О. Якобсон считал это отношение лингвистически релевантным и утверждал: «Постоянное внимание к разнообразным формам отношений между целым и частью поможет шире раздвинуть рамки нашей науки» [Якобсон 1985: 305].

В этой статье основное внимание сосредоточено на лексических способах выражения смысла "часть целого " применительно к двум классам объектов: (а) имеющим пространственную протяженность и (б) имеющим временную протяженность.

Класс (а) делится на следующие подклассы:

1) природные объекты: лес, гора, дерево, растение, озеро ит. п.;

2) артефакты: автомобиль, книга, станок, шоссе и т. п.;

3) человек и животное в их физической сущности (тело человека и животного и части тела): голова, рука, нога, живот, спина, лапа, морда и т. п.

Класс объектов, имеющих временнýю протяженность (б), делится на два подкласса:

1) периоды времени: век, год, месяц, неделя, сутки, день, час, минута, секунда и т. п.; ср. такие обозначения частей временных отрезков, как начало века, конец года, середина месяца, утро, полдень, вечер, четверть часа, полминуты, доля секунды и т. п.;

2) этапы развивающихся во времени процессов: ср. сочетания типа начало химической реакции, этап исследования, конец сеанса, ступень эволюции, кульминация события, вершина карьеры и т. п.

По отношению к большинству объектов материального мира целое интуитивно мыслится как нечто ограниченное физическими пределами: дом, человек, дерево, телевизор и т. п. Такое «нечто» может быть и внутри другого объекта, то есть составлять его часть, но при этом также иметь физические границы: комната, пещера, сердце, карбюратор (автомобиля), ствол, компьютер – и, в свою очередь, делиться (или предполагать деление) на части: ср. стены комнаты, свод пещеры, клапан сердца, жиклёр карбюратора, сердцевина ствола, корпус компьютера и т. п. Подобная «многоступенчатость» проявления отношений между целым и его частями весьма характерна для устройства объектов природы, артефактов и предметов физического мира.

Между двумя указанными классами объектов, которые могут рассматриваться с точки зрения отношения "часть целого", есть одно весьма существенное различие. Объекты, имеющие пространственную протяженность, дискретны, физически отграничены друг от друга; ср. такие объекты, которые могут мыслиться как целое, имеющее части: гора (вершина, склон, подножие горы), береза (корни, ствол, ветки березы), медведь (морда, шкура, лапа медведя), шкаф (стенки, дверца шкафа) и т. п.

Время же недискретно, континуально, и только человеческое сознание может выделить в нем какие-то части, опираясь на определенные закономерности в чередовании временных фаз: часть года (весна, лето, осень, зима), часть суток (утро, день, вечер, ночь), начало, середина, конец протяженных во времени процессов, ит. д.

Хотя у человека нет «органа, специализированного на восприятии времени», у него «есть чувство времени. Оно порождено восприятием изменений в мире. Его основной источник – космическое время – смена времен дня и сезонов года» [Арутюнова 1998: 51]. На оси времени мы можем выделять определенные отрезки, части, но эти части принципиально отличны от частей тех объектов, которые принадлежат материальному миру.

Логически отношение "часть – целое" характеризуется следующей зависимостью:

если р(1) – часть W, то должны быть р(2), р(3)…, р(і), которые также являются частями W и в совокупности составляют W как целое; часть не может

быть равной целому (см. об этом в частности [Крысин, Ли Ын Ян 1999; 2000]).

Отношение «часть – целое» и природа вещей

Природа частей, составляющих целое, может быть весьма различной; это относится и к самому целому.

Части могут быть количественно определенными и количественно неопределенными, неотторгаемыми и отторгаемыми, составлять органическое целое с другими частями или быть достаточно автономными, иметь определенные функции или не нести никакой функциональной нагрузки, быть материальными и нематериальными.

Приведем примеры частей целого, соответствующих каждой паре названных признаков:

1) количественно определенные части: половина, треть, четверть, десятина, сотка, осьмушка и др.; количественно неопределенные: доля, кусок, порция, сегмент, фрагмент, компонент, часть, частица и др.;

2) неотторгаемые части: верх, низ, край, середина, поверхность, сторона и др.; ср.: верх шкафа, низ колонны, край скатерти, середина площади, поверхность озера, левая сторона зала; отторгаемые части: ветка (дерева), ножка (стула), крыша (дома), подошва (сапога) – ср. подошва горы, где слово подошва обозначает неотторгаемую часть целого – горы;

3) части, составляющие органическое единство с целым: кисть руки, верхушка ели, дно кастрюли ит. п.; относительно автономные части: ножка (стула), капот (автомобиля), ящики (письменного стола) и т. п.;

4) части, имеющие определенную функцию: корни (дуба), ковш (экскаватора), лезвие (ножа), сердце (спортсмена), хобот (слона) и т. п.; функционально неопределенные: гребень (волны), опушка (леса), обочина (дороги), кромка (льдины) и т. п.

5) части материальные: долька (лимона), кусок (проволоки), обрывок (веревки), обод (колеса), стены (дома), хвост (собаки) и т. п. – и нематериальные: прорезь (прицела), разрез (платья); доля секунды, четверть века, полгода и т. п.

Перечисленные признаки – пересекающиеся: одна и та же часть может быть количественно определенной, отторгаемой, материальной и иметь какую-либо функцию или же, напротив, количественно неопределенной, принципиально неотделимой от целого, функционально не нагруженной, нематериальной и т. д. Легко видеть наиболее естественно сочетающиеся признаки: например, относительно автономными, отторгаемыми, материально выраженными и функционально нагруженными являются главным образом части артефактов – машин, механизмов, приборов, устройств, приспособлений и т. п.; ср.: крышка чайника, фара автомобиля, гусеницы танка, окуляры микроскопа и др. Неотторгаемыми, составляющими органическое единство с целым, функционально неопределенными чаще оказываются части природных объектов; ср.: вершина горы, опушка леса, склон холма, дно озера и т. п.

Части целого могут различаться по своему «происхождению». Одни – следствие естественного, положенного по природе вещей членения объекта на составляющие: гора состоит из подножия, склонов, вершины; дерево – из корней, ствола, кроны; тело человека – из туловища, головы, конечностей и т. д. Другие возникают в результате деятельности человека, направленной на создание каких– либо объектов: таковы части строений, машин, приборов и др. Третьи – результат действия деструктивных сил, стихийных или сознательно направленных; ср.: осколки (бутылки), обломок (кирпича), обрезок (доски) и т. п.