Сальватор. Книга V

Я уже собрался броситься наугад в чащу, но мой проводник остановил меня.

– Минутку! – сказал он.

– Что еще? – спросил я.

– Мне думается, надо запереть дверь.

– Какой смысл? Ведь мы скоро выйдем отсюда.

– Отсюда никто еще никогда не выходил, – ответил мне человек в черном, бросив на меня косой взгляд, от которого я стал искать какое-нибудь оружие.

Ничего я, естественно, не нашел.

– А почему же это никто отсюда никогда не выходил? – спросил я.

– Потому что это – входная дверь.

Этот аргумент, каким бы он туманным ни казался, удовлетворил меня. Я был настроен на то, чтобы довести мое приключение до конца.

Заперев дверь, мы тронулись в путь.

Мне казалось, что я проник в этот недоступный лес, каким он изображался на бульварных картинках: там было все, даже упавшее дерево, которое служило мостком через овражек. Плющ, словно фурия, оплетал стволы деревьев и затем свисал растрепанными прядями с их веток. Два десятка растений с гибкими стволами, переплетясь, словно клубок змей, и тесно прижавшись друг к другу, образовывали при лунном свете некий гамак из зелени, делавший лес почти непроходимым.

Если бы в эти минуты из чашечки какого-нибудь цветка или из дупла дерева появилась фея растений и предложила мне провести всю жизнь среди этой восхитительной чащи, вполне возможно, что я бы согласился, даже не подумав, что скажет на это другая фея, та, что ждала меня на улице Ада.

Но из этого зеленого дворца появилась отнюдь не фея, а мой проводник, который, то отодвигая в сторону, то безжалостно сбивая своей палкой головки растений, попадавшихся ему на пути, подвел меня к такой густой чаще, каких я в жизни не видывал. И произнес своим хриплым голосом:

– Проходите!

Собака пошла первой.

Я последовал за ней.

По моим пятам шел человек в черном. Этот порядок следования нашего каравана меня несколько беспокоил, ибо приходилось помнить о том, что я представился покупателем. А поскольку покупатель обычно человек богатый, то вполне мог получить палкой по затылку!

Оглянувшись, я увидел, что кусты позади нас сомкнулись, снова образовав зеленую стену.

И тут вдруг почувствовал, как меня потащили назад за воротник моего редингота… Я подумал, что настал момент решающей схватки.

Я обернулся.

– Да стойте же! – сказал мне человек в черном.

– Это еще почему?

– Вы разве не видите перед собой колодец?

Посмотрев туда, куда он мне указал, я увидел на земле черный круг и догадался, что это было находившееся на уровне земли отверстие колодца.

Еще один шаг, и я рухнул бы в бездну!

Признаюсь честно, у меня от этой мысли по спине пробежали мурашки.

– Колодец? – переспросил я.

– Да. Он, насколько мне известно, ведет в катакомбы.

И человек в черном, подняв с земли камень, бросил его в зияющую бездну.

Прошло несколько секунд, с десяток, наверное, но они показались мне вечностью.

Наконец до нас долетел звук удара и приглушенное эхо: камень достиг дна колодца.

– Туда однажды упал какой-то человек, – спокойно продолжал мой проводник. – Сами понимаете, его больше никто не видел… Пошли дальше!

Я обошел колодец, стараясь держаться как можно дальше от его краев.

Спустя пять минут я живым и невредимым выбрался из этой чащи. Но когда я вышел на поляну, мой проводник вдруг резко схватил меня за руку.

Я уже начал привыкать к его странному поведению Кроме того, мы уже не были в кромешной темноте, как пять минут тому назад, а стояли на освещенном луной открытом пятачке.

– Что еще? – довольно спокойно спросил я его.

– А то, – ответил человек в черном, указывая пальцем на одну из смоковниц. – Вот это дерево.

– Какое дерево?

– Да смоковница, черт побери!

– Я и сам вижу, что это смоковница… И что дальше?

– Вот этот сук.

– Какой сук?

– Сук, на котором он повесился.

– Кто?

– Бедный Жорж.

И тут я вспомнил эту историю с повешенным, о которой мне кто-то что-то рассказывал.

– А! – сказал я. – А кем он был, этот бедный Жорж?

– Бедным парнем, которого все так и звали.

– А почему его звали бедным парнем?

– Да потому, что он, как я вам уже сказал, повесился.

– Но почему он повесился?

– Потому что был бедным парнем.

Я понял, что продолжать расспросы было делом бесполезным. Мой необычный проводник начал представляться мне в своем истинном виде. Другими словами, я начал понимать, что он – идиот.

Я взял его за руку и почувствовал, что она дрожит.

Задав ему еще несколько вопросов, я увидел, что дрожь его тела перешла на голос.

И тогда я понял, что то нежелание, с которым он решился показать мне ночью сад и дом, было продиктовано не чем иным, как чувством страха.

Оставалось только узнать причину темного цвета его одежды, лица и собаки. Я уже собрался задать ему этот вопрос, как он, словно бы торопясь подальше отойти от этого проклятого дерева, снова устремился в лес со словами:

– Пошли! Покончим с этим поскорее!

На сей раз он пошел впереди.

Мы снова вошли под своды деревьев. Лес занимал не больше арпана земли, но росшие в нем деревья были такими толстыми и стояли так плотно, что мне показалось, будто лес этот тянется на целое лье.

Что же касается дома, то он был в своем роде уникален: все было разбито, разрушено, поломано. Перед домом было крыльцо с лесенкой в четыре или пять ступеней. Затем шло нечто наподобие платформы, с которой по другой, каменной витой, лестнице можно было попасть в комнату, выходившую на Восточную улицу. Ступеньки этой лестницы были расшатаны, и в двух десятках мест зияли дыры.

Я собрался было подняться, но почувствовал, как в третий раз рука моего проводника потянула меня назад.

– Э, мсье, – сказал он мне, – что это вы делаете?

– Осматриваю дом.

– Поостерегитесь! Он настолько ветхий, что стоит только дунуть, и он развалится.

И действительно, или от того, что кто-то слишком сильно на него дунул – северный ветер, например, – или же от того, что и не надо даже было на него дуть, но часть здания сегодня уже обвалилась.

Я спустился не только на те две ступеньки витой лестницы, на которые я уже поднялся, но и сбежал по тем четырем или пяти ступенькам, которые вели на крыльцо.

Осмотр был закончен. Оставалось только уйти. Но каким путем?

Мой проводник, казалось, угадал мое желание, и оно совпало с его собственным. Поскольку, повернувшись ко мне, он спросил:

– С вас достаточно, не так ли?

– Я все осмотрел?

– Абсолютно все.

– Тогда пошли отсюда!

Он открыл невидимую в темноте дверь, спрятанную под сводом, и мы очутились на Восточной улице.

Я машинально пошел за этим человеком до его подвала: мне было любопытно увидеть, как Какус возвращается в свою пещеру.

За время нашего отсутствия в подвале был зажжен свет: рядом с дверью горела свеча. На последней ступеньке лестницы стоял человек, как две капли похожий на того, с кем я только что имел дело. Он был также черен с головы до ног.

Оба негра пожали друг другу руки. Затем заговорили на языке, который показался мне вначале странным. Но потом, прислушавшись, я узнал овернское наречие.

Напав на след, я легко догадался обо всем остальном.

Просто-напросто я имел дело с членом уважаемого братства карбонариев. Ночь и мое богатое воображение придали всему происходящему оттенок величия и поэзии.

Я дал моему провожатому три франка в компенсацию за те хлопоты, которые я ему доставил. Тут он снял шляпу, и в том месте, где головной убор вытер слой угольной пыли, я увидел полоску светлого тела, подтвердившую мои догадки.

И теперь, спустя двадцать восемь лет, я отыскал в глубинах моей памяти эти воспоминания и изложил их здесь, может быть, несколько нескромно, но только для того, чтобы дать читателю представление о том месте, куда мы сейчас его перенесем.

Именно в тот заброшенный сад на Восточной улице вокруг одиноко стоящего и наполовину разрушенного дома мы и просим читателя проследовать за нами ночью 21 мая 1827 года.

Глава XXXI

На бога надейся, а сам не плошай

Итак, в понедельник 21 мая, в полночь, в лесу, слева, как входишь с улицы Ада – но мы думаем, что сегодня туда с этой улицы не попасть, поскольку нам кажется, что цепь решетки была заклепана наглухо с того раза, когда мы там были в последний раз и когда мы бросили ретроспективный взгляд на этот изолированный от мира уголок, – так вот в понедельник 21 мая, в полночь, в лесу, слева от входа с улицы Ада и справа, если войти туда с Восточной улицы, собрались (проведенные туда карбонарием, проводником и охранником этих мест, о котором мы уже рассказали нашим читателям и который был не кем иным, как Туссеном Лувертюром) человек двадцать карбонариев в масках. То есть отдельная вента.

Почему же и как эта вента выбрала для своего собрания именно это место? Объяснить это будет совсем просто.

Мы помним о той ночи, когда господин Жакаль, обвязавшись веревкой, спустился в колодец на улице Говорящего колодца и раскрыл тайну сборищ карбонариев в катакомбах. Мы помним, что вследствие этого господин Жакаль поехал в Вену и сорвал претворение в жизнь заговора, имевшего целью похищение герцога Рейхштадского.

Неловкие полицейские проболтались об этом открытии и о спуске в колодец господина Жакаля, что ни для кого из заговорщиков не осталось тайной.

Этот спуск, разрушивший столь тщательно продуманный генералом Лебатаром де Премоном план, был для парижских заговорщиков не столь уж опасен, как мог показаться с первого взгляда. В катакомбы могли бы спуститься и десять правительственных полков, но они не сумели бы схватить там ни единого карбонария: тысячи троп в этом темном подземелье вели в недоступные тайные убежища. К тому же в пяти-шести местах катакомбы были искусно заминированы, и хватило бы одной искры, одного подожженного запала, чтобы обвалился весь левый берег.

И тогда, поглотив Париж, люди поглотили бы сами себя. Разве не так умер Самсон?

Но все же, не доходя до таких ужасных крайностей, лучше было покинуть эти катакомбы, надеясь вернуться туда только в случае крайней необходимости. В местах для проведения тайных встреч недостатка не было, и если катакомбы не могли больше быть использованы в этом качестве, их вполне можно было использовать в качестве путей для того, чтобы невидимо перемещаться во тьме к тем братьям, которые предлагали для встреч свое жилище.

Таким образом, желая подыскать место для проведения собрания, один из заговорщиков, проживавших на улице Ада, обнаружил, что погреб, через который он обычно проникал в катакомбы, соединялся с востока с одним из погребов покинутого дома. Но встречаться в погребе было опасно, пусть даже в погребе заброшенного дома.

И поэтому в погребе был прокопан ход длиною в тридцать футов, выводивший на поверхность. Пройдя по нему, можно было очутиться посреди леса. Подземный ход, чтобы избежать обвала, укрепили подпорками. В конце подземелья был оставлен вход для одного человека, и было условлено, что до получения нового приказа братья будут собираться в этом пустынном лесу. Каждый из участников собрания готов был пустить пулю в лоб любому чужаку, который надумал бы их там потревожить.

Поэтому не стоит удивляться тому, что мы так подробно описали это подземелье: это для того, чтобы придать рассказу побольше правдивости. Добавим, что более пятидесяти домов того квартала, где происходят описываемые нами события, имели подобные подземные ходы. И мы можем привести множество примеров этому. Обратитесь, например, к славному владельцу кафе, что на улице Сен-Жак, и попросите его показать вам погребок и рассказать его легенду: он проведет вас туда и расскажет, что это подземелье было некогда частью сада ордена Кармелитов.

– Но кому же это понадобился подземный ход в саду Кармелитов и куда он вел?

– Черт побери! К кармелиткам, которые располагались напротив, где теперь Валь-де-Грас! Спросите об этом в Гиверне.

Но пусть нас не обвиняют в том, что мы видим люки и подземные ходы там, где нет ни подземных ходов, ни люков. Под левым берегом Парижа проходит сплошной подземный ход, начиная с Нельской башни и кончая Томб-Иссуаром, куда можно было пройти из Монружа. И если современные строительные работы когда-нибудь приоткроют тайны Парижа, то жители левобережья, возможно, ужаснутся, обнаружив, что живут на этих самых тайнах.

Но давайте вернемся к нашему ночному собранию.

В нем участвовали, как мы уже сказали, человек двадцать карбонариев. Ибо, несмотря на то, что с 1824 года движение карбонариев потерпело тысячи неудач подряд, было официально запрещено и сохранило только внешние признаки своего существования, его основные участники вновь собрались и реорганизовали это движение если не под тем же названием, то уж по крайней мере на тех же самых основах.

Целью собрания, проходившего той ночью, и было заложить основы этого общества, которому суждено было спустя некоторое время получить название «На Бога надейся, а сам не плошай». Организаторы его поставили себе главной целью влиять на выборы, просвещать народ и направлять общественное мнение.

Было предложено несколько различных способов формирования комитета, который должен был осуществлять руководство создаваемым обществом. Было решено, что этот комитет будет избираться ежеквартально, как только число членов общества дойдет до сотни. Кроме того, было условлено, что общество начнет действовать только в рамках законности. Или скорее под прикрытием законности.

Однако мало было проводить собрания в Париже и создавать комитет для руководства выборами. Надо было наставить на путь истинный департаменты и довести их сознание до уровня столицы. Поэтому разговор зашел о том, чтобы создать комитеты по выборам в каждом округе и в каждом кантоне, наладить с этими комитетами постоянную связь для того, чтобы заставить их работать.

Такова была цель ночного собрания, которое наметило первые вехи создания великолепного общества «На Бога надейся, а сам не плошай», которому суждено было приобрести такое большое влияние на предстоящих выборах.

Время было около часа ночи, обсуждение вопросов в самом разгаре, когда послышался хруст сухих веток под ногами человека, который черной тенью показался на поляне.

В одно мгновение в руке у каждого из заговорщиков оказался спрятанный до этого на груди кинжал.

Тень приблизилась: это был Туссен, консьерж заброшенного дома и сам карбонарий, поставленный на эту должность для того, чтобы охранять не только дом, но и тех, кто около него собирался.

– В чем дело? – спросил один из вождей заговорщиков.

– Некий иностранный брат просит, чтобы его провели на собрание, – ответил Туссен.

– Член ли он нашего братства?

– Он подал опознавательный знак.

– Откуда он?

– Из Триеста.

– Он один или с кем-нибудь еще?

– Один.

Собравшись в кружок, вне которого остался только Туссен, карбонарии стали держать совет. Затем круг разомкнулся и чей-то голос произнес:

– Проведите сюда брата из-за границы, но только с соблюдением всех мер предосторожности.

Туссен кивнул и скрылся в темноте.

Через некоторое время снова послышалось похрустывание хвороста и все увидели, как из темноты показались уже две тени вместо одной.

Карбонарии ждали приближения их в полной тишине.

Туссен ввел в центр круга, образованного братьями, иностранного карбонария. Глаза у того были завязаны и шел он, держась за руку своего проводника. Введя незнакомца в круг, Туссен оставил его одного и ушел.

Карбонарии снова сомкнулись в круг, центром которого стал вновь прибывший.

Тот же самый голос, который слышался и раньше, обратился к нему:

– Кто вы? Откуда вы? Что вы хотите?

– Я – генерал граф Лебатар де Премон, – ответил вновь прибывший. – Я прибыл из Триеста, куда скрылся после того, как провалилось наше дело в Вене. В Париж я приехал для того, чтобы спасти мсье Сарранти, моего друга и сообщника.

Среди карбонариев пробежал шепот восхищения.

Затем все тот же голос произнес:

– Снимите повязку, генерал. Вы находитесь среди ваших братьев!

Генерал граф де Премон снял с глаз повязку, и все присутствующие увидели перед собой его благородное лицо.

И тут же к нему были протянуты два десятка дружеских рук. Каждый захотел пожать его руку, подобно тому, как после прекрасного тоста каждый хочет чокнуться своим бокалом с тем, кто этот тост произнес.

Наконец снова установилась тишина. Волнение присутствовавших улеглось.

– Братья, – произнес генерал, – вы знаете, кто я. В 1812 году по приказу Наполеона я уехал в Индию, где должен был создать военное королевство, которое пришло бы на помощь нам и русским в том случае, если бы мы пересекли Каспийское море и вступили в Непал. И я такое королевство создал: это королевство Лахор. Когда пал Наполеон, я подумал, что с ним исчезла необходимость в этом проекте… Но вот однажды ко мне прибыл мсье Сарранти: он присоединился ко мне по приказу императора. Но продолжать надо было уже не дело Наполеона I. Следовало возвести на престол Наполеона II. Я принялся немедленно налаживать связи с Европой. Когда я узнал о том, что они налажены, я немедленно уехал из Индии и через Джедду, Суэц, Александрию прибыл в Триест, где меня укрыл один из наших итальянских братьев. Оттуда я перебрался в Вену… Вы знаете, как провалился наш план… Вернувшись в Триест, я укрылся в доме у одного из наших итальянских братьев и там уже узнал о смертном приговоре, вынесенном мсье Сарранти. Я немедленно отплыл во Францию, рискуя очень многим и поклявшись, что разделю участь моего друга. Другими словами, буду жить, если он останется в живых, и умру, если он погибнет. Мы сообщники в одном преступлении и поэтому должны понести одинаковое наказание.

Эти слова были встречены глубоким молчанием.

Господин Лебатар де Премон продолжал:

– Один из наших братьев в Италии дал мне письмо к находящемуся во Франции нашему брату: мсье де Моранду. Это было кредитное письмо, а вовсе никакая не политическая рекомендация. Мсье де Моранд принял меня и узнал. Я рассказал ему о цели моего прибытия во Францию, о принятом мною решении и попросил его свести меня с основными руководителями какой-нибудь центральной венты. Мсье де Моранд сообщил мне, что как раз сегодня состоится собрание, и рассказал мне, где оно должно произойти. Потом указал, каким путем я могу проникнуть в этот сад и встретиться с вами. И я воспользовался полученными инструкциями. Не знаю, присутствует ли здесь сам мсье де Моранд. Но если он здесь, я хочу его поблагодарить за это…

Присутствующие ни единым жестом не показали, что господин де Моранд находится среди них.

Снова установилась глубокая тишина.

Генерал де Премон почувствовал, как по телу его прошла дрожь, но все же продолжил:

– Я знаю, братья, что у нас несколько разные мнения. Я знаю, что среди вас есть республиканцы и орлеанисты. Но как республиканцы, так и орлеанисты желают, как и я сам, добиться освобождения страны, славы Франции и чести народу. Не так ли, братья?

Все качнули головами, но не произнесли ни единого слова.

– Так вот, – снова заговорил генерал. – Я знаю мсье Сарранти вот уже шесть лет. В течение этого времени мы не расставались с ним ни на секунду. Я отвечаю за его храбрость, порядочность и добродетель. Одним словом, я отвечаю за мсье Сарранти, как за самого себя! И поэтому я пришел просить вас от своего имени и от имени брата, готового пожертвовать за него собой, помочь мне в том, что одному мне сделать не под силу. Я прошу вас помочь мне избавить одного из наших от недостойной его смерти, вырвать любой ценой мсье Сарранти из его темницы. Я предлагаю для этого прежде всего две моих руки, а в придачу к ним такое огромное состояние, которого хватило бы на то, чтобы содержать в течение года армию французского короля… Братья, примите мои руки, заберите мои миллионы и верните мне моего друга! Я все сказал. Теперь жду вашего ответа.

Но горячий призыв генерала был встречен холодным молчанием.

Оратор оглядел стоявших вокруг него людей. Вместо дрожи во всем теле он почувствовал, как лоб его покрылся холодным потом.

– Итак, – спросил он, – что же происходит?

Ответом ему было молчание.

– Уж не сделал ли я, – продолжал он, – неуместное предложение? Не считаете ли вы, что моя просьба содержит чисто личный интерес, и не полагаете ли, что перед вами всего-навсего один из ваших друзей, который просит вас вступиться за другого друга?.. Братья, чтобы приехать к вам, я преодолел пять тысяч лье. Я никого из вас не знаю. Но уверен, что все мы одинаково любим добро и ненавидим зло. Поэтому на самом деле мы знаем друг друга, хотя ни разу и не виделись и я впервые с вами говорю. Так вот, во имя вечной справедливости я прошу вас спасти от несправедливого и гнусного приговора, от ужасной смерти одного из самых великих праведников, которых я знаю!.. Ответьте же мне, братья! Иначе я расценю ваше молчание как отказ, а ваш отказ помочь мне – как одобрение вами самого несправедливого приговора, который когда-либо был произнесен человеком!

После таких слов заговорщикам волей-неволей надо было что-то сказать в ответ.

И тот, чей голос мы уже слышали, поднял вверх руку, показывая, что он будет говорить, и произнес:

– Братья, всякая просьба брата для нас священна. Устав обязывает нас обсудить эту просьбу, а потом большинством голосов согласиться выполнить ее или отказаться. Мы будем совещаться.

Генералу были знакомы эти мрачные формальности. Он кивнул в знак согласия и остался стоять на месте. А окружившие его люди отошли в сторонку и встали в кружок чуть поодаль.

Спустя пять минут заговорщик, который уже говорил, подошел к генералу и, словно бы вынося вердикт суда присяжных, сказал торжественно:

– Генерал, выражая не мою личную мысль, а мнение большинства присутствующих здесь членов, я вынужден сказать вам от их имени и от моего лично следующее. Цезарь говорил, что жена Цезаря должна быть вне всяких подозрений. Свобода – это мать семейства, которая должна быть еще более чистой, еще более незапятнанной, чем жена Цезаря! И поэтому, брат, – мне тяжело вам это говорить – не имея очевидных, неопровержимых и однозначных доказательств невиновности мсье Сарранти, большинство решило, что мы не сможем помочь вам в том предприятии, которое вы задумали, чтобы избавить от кары закона того, кто был законно осужден. Я говорю законно, прошу вас, генерал, правильно меня понять, пока нет доказательств обратного… Поверьте, что мы страстно желали мсье Сарранти оправдательного приговора во время этого тяжкого процесса. Поверьте, что все мы дрожали перед тем, как был вынесен приговор. Поверьте, что сердца наши обливались кровью, когда этот приговор был зачитан… А теперь, генерал, дайте нам доказательства невиновности мсье Сарранти, и тогда у вас будут не две руки, не десятки рук для того, чтобы оказать вам помощь. Вам помогут тогда сотни тысяч рук членов нашей организации!

Затем, сделав еще один шаг к генералу Лебатару де Премону, он добавил:

– Генерал, дадите ли вы нам доказательства невиновности мсье Сарранти?

– Увы! – сказал генерал, опустив голову. – У меня нет никаких доказательств, кроме личной убежденности!

– В таком случае, – снова произнес карбонарий, – наше решение остается в силе.

И, поклонившись господину Лебатару де Премону, он присоединился к своим единомышленникам, которые уже готовились разойтись.

Но тут, подняв голову и простерев руки, словно для того, чтобы сделать последнее усилие, генерал произнес:

– Братья, я слышал решение большинства и подчиняюсь ему. Но позвольте мне теперь бросить призыв к каждому из вас лично. Братья, неужели среди вас нет никого, кто был бы в душе так же, как и я, убежден в невиновности мсье Сарранти? Если есть, то пусть этот человек присоединится ко мне и тогда я попытаюсь с его помощью исполнить то, что счастлив был бы совершить с помощью всех вас.

Говоривший перед этим карбонарий повернулся к своим друзьям.

– Братья, – сказал он. – Если среди вас есть человек, уверенный в невиновности мсье Сарранти, он может присоединиться к генералу и попытать с ним удачи в его предприятии.

Тут от группы отделился человек. Он подошел к графу де Премону, положил левую руку на плечо генерала, а правой снял с лица маску.

– Я готов! – произнес он.

– Сальватор! – хором воскликнули девятнадцать других карбонариев.

Это и впрямь был Сальватор. Уверенный в невиновности господина Сарранти, он предложил генералу свою помощь.

Остальные карбонарии исчезли по одному во тьме смоковничной аллеи, которая вела ко входу в подземелье.

На поляне остались только Сальватор и граф де Премон.

Глава XXXII

Что можно и что невозможно сделать с помощью денег

Прислонившись к стволу дерева, Сальватор в течение нескольких секунд молча смотрел на генерала Лебатара де Премона.