Кот недовинченный

– В музее еще кто-нибудь есть? – выспрашивал он у него по-английски.

– Ноу, ноубоди из хиар![28] – тряс головой гардеробщик.

– А где реставраторша? Русская?

– Я не знать! – на ломаном английском отвечал страж Джульеттиной гробницы.

– Но она здесь, в музее? Или уходить? – Лелик сам незаметно перескочил на «пиджин инглиш».

– Уходить, уходить! – замахал руками привратник. – Давно уходить!

– А кто сейчас бродил здесь по коридорам?

– Я не знать! Никто не бродить!

– Лелик, оставь его, – устало бросила Катя по-русски. – Видишь же: он ни фига не знает. Или придуривается.

– Да он с ней в сговоре! – азартно крикнул Ленчик.

– Ну и что теперь? – рассудительно возразила Катерина. – Ты пытать его будешь?

И Лелику ничего не оставалось, как отстать от привратника. Они получили в гардеробе свои одинокие вещи и покинули музей.

Верона.11 марта, 16.55.Катя и Ленчик

Скорым шагом путники миновали неприятный райончик, где деятелям из веронского муниципалитета вздумалось организовать «гробницу Джульетты». Довольно быстро они оказались на той самой оживленной площади, где возвышались величественные стены древнего амфитеатра. Здесь отстаивались туристские автобусы, по всем направлениям следовали группы горластых американцев и невозмутимых японцев, работали кафе под открытым небом – словом, кипела центровая жизнь во всех ее проявлениях.

Лелик, оказавшись на пьяцца Бра, первым делом ринулся к банкомату. Вставив в щель полученную от реставраторши кредитку, он, затаив дыхание, ввел ПИН-код. Автомат невозмутимо подтвердил пароль и запросил, какого рода операцию собирается производить картодержатель.

– Ха! – вскинул победно руку Лелик и тыкнул пальцем в интерактивный экран: «Хочу снять наличные».

«Выберите сумму», – равнодушно предложил банкомат.

«Одна тысяча евро», – заказал Леня и снова весь напрягся: неужели сработает?

«Минуточку…» – высветил плашку агрегат, а потом вдруг со сдержанным шипением принялся выплевывать банкноты.

Леня вытащил их из прорези – и не мог поверить своим глазам. Еще вчера он был гол как сокол, нищ как студент (кем он, в сущности, и являлся) – а теперь у него в руках оказалось целое состояние: десять новеньких зелененьких стоевровых банкнот!

– Аллилуйя! – воскликнул юноша. – Благодарю вас, о великие Будда, Аллах и Иисус, что дали мне этот кэш!

Затем он проворно свернул купюры в трубочку и засунул в свой рюкзачок – только Катя их и видела.

– Да, я богат! – с пафосом произнес Леня. – Теперь я богат! Но вот хотелось бы мне знать: богат – до какой степени?

И он запросил банкомат о состоянии «своего» счета.

Механизм равнодушно сообщил ему, что на счету осталось четыре тысячи евро.

– Негусто, – с ноткой разочарования протянул Леня. – Питоха мог бы и побольше налика подкинуть. А то бегай тут по всей Европе за его суперпрограммой за гроши.

– Наглый ты, Лелик, – констатировала Катя. – На тебя халява сыплется, а ты еще сетуешь, что она нежирная. Лопай, что дают!

– Ладно, – махнул Леня. – Теперь вопрос: где здесь ближайший телефон-автомат?

– А куда ты собрался звонить?

– Как – куда? В Барселону. Следующей клиентке агентства «Замуж невтерпеж». Ее телефончик у меня при себе. – Юноша выразительно похлопал по своей поясной сумке.

– Ты что, собираешься туда ехать?

– Естественно. И прямо сегодня.

– Не слишком ли круто забираешь? Вчера – Венеция, сегодня – Верона, завтра – Барселона… Может, передохнем?

– Знаешь, тетенька, – с исключительной наглостью ответствовал Ленчик, – если ты устала или у тебя, к примеру, матримониальные планы на сегодняшний вечер – ты можешь и остаться. Теперь, с деньгами, я и один справлюсь.

Это была уже не просто наглость, но наглость неприкрытая, и ее Катерина терпеть не собиралась. К тому же и опыт борьбы с наглецами накоплен немалый – работа доцента Калашниковой процентов на двадцать состояла в том, чтобы осаживать нахальных молодых людей и девиц.

– Значит, так, – сказала она исключительно ледяным тоном. – Мои матримониальные планы – как на сегодняшний вечер, так по жизни вообще – никого, кроме меня, не касаются, и обсуждать я их ни с кем не намерена. Это – раз. Два: если ты дальше собираешься путешествовать в одиночку, то для начала я попрошу компенсировать мне все затраты, которые я понесла на твой вывоз в Европу, а также упущенную выгоду от занятий с учениками, от которых я ради тебя отказалась. И три: ты должен немедленно позвонить в Москву маме и спросить у нее, отпускает ли она тебя дальше в одиночное плавание.

Юноша во время этой отповеди мрачнел и сдувался прямо на глазах, а когда Катя закончила, он, натурально, бухнулся перед ней на одно колено – на глазах всей площади, – схватил ее ручку, поцеловал и пробормотал:

– Ну, прости меня, тетечка! Брякнул, не подумавши! Я просто очень хотел, чтобы мы поехали дальше, вот и зарвался… Но я, конечно, хочу, чтобы дальше мы поехали вместе. И побыстрей, лучше прямо сегодня. Не сердись на меня. Ну, прости, пожалуйста! Мир?

Он так умилительно заглядывал ей в глаза, что Катя не выдержала, улыбнулась и, пытаясь оставаться строгой, сказала:

– Мир будет, когда ты поведешь меня в кафе и, раз уж теперь богат, угостишь всем, чего бы я ни захотела.

– Идет! – вскричал юноша и вскочил с колен.

Одной рукой отряхивая коленку, а другой – схватив Катю за плечи, он повлек ее в сторону близлежащего заведения.

В кафе Катя заказала только «кампари» и эспрессо – не разорять же, в самом деле, племянника. К тому же ей (или им обоим?) сегодня еще предстояло свидание с синьором Брасселини, и Катя надеялась, что он, как и вчера в Венеции, поведет ее (их?) куда-нибудь ужинать.

Ленчик одним глотком выпил итальянский эспрессо (крохотный и до чрезвычайности крепкий) и теперь вертелся на стуле, нетерпеливо посматривая по сторонам.

Катя, неторопливо наслаждаясь «кампари», сделала племяннику замечание:

– Раз пригласил девушку в кафе – не вертись, а веди светскую беседу. Развлекай даму.

Вдруг выражение лица Ленчика переменилось. Глаза застыли, корпус подался вперед. На площади он увидел что-то (или кого-то). И пока Катя оглядывалась, что же он там узрел, племянник вскочил, опрокинув плетеный стул, и понесся с криком:

– Юкико! Юкико!

Тетка видела, как он стремительно ввинтился в толпу, сгущавшуюся в устье виа Мадзини, и исчез в ней.

«Когда вернется, – мстительно подумала Катя, – я ему все припомню! Все его намеки намои «матримониальные планы» – в то время, как он сам одну девушку в кафе приглашает, а за другой – бегает».

* * *

Сперва Ленчик не сомневался, что это Юкико. Она шествовала в группе японских туристов от Арены к торговой улочке. Но она не замечала его и не реагировала на его крики. Правда, может, он обознался – он видел девушку только со спины. Но, с другой стороны, кому, как не ему, знать это хрупкое тело под курткой-дутиком, жгуче-черные волосы, заложенные за ушки, и стройные ножки в джинсах?

В начале виа Мадзини, куда дружно удалялись японцы, толпа уплотнялась. Вливаясь с широченной площади на узенькую улицу, люди невольно замедляли шаг. По самой виа Мадзини народ шел тесно – едва ли не плечом к плечу. Леня попытался было идти быстрее потока. Он пробирался мимо пешеходов, толкая их и непрерывно роняя «скузи» да «сорри», но продвинуться вперед не очень-то получалось – люди шли плотно, словно в московской подземке, застывали у витрин, входили и выходили из магазинов… А самое главное – он потерял Юкико (или девушку, очень на нее похожую) из вида. Леня уже не различал ее за толпой – и понял, что, как ни старайся, он вряд ли ее догонит. Только и оставалось, что в отчаянии выкрикнуть на всю Верону:

– Юкико! Юкико!

Окружавшие его люди шарахнулись – но впереди, в мерно текущей толпе, так никто и не остановился, не оглянулся, не бросился к нему…

Леня понял, что дальнейшая погоня бесполезна. По инерции он прошел вместе с людским потоком еще метров двадцать и остановился у очередной витрины. Его внимание привлекла вывеска «Tabaсchi».

Он вошел в магазинчик. Здесь, помимо анонсированного табака, продавались тысячи других полезных вещей: газеты, питьевая вода, сувениры (вовсю эксплуатирующие тему Вероны как родины Ромео и Джульетты)… Леонид купил у «табачника» телефонную карту номиналом в шесть евро.

Через минуту он уже входил в будку телефона-автомата. Набрал, сверяясь по своим московским записям, телефон в Барселоне. Леня звонил единственной клиентке конторы «Уж замуж», проживающей в столице Каталонии. Щелкая кнопками, он старался не терять из вида улицу: вдруг Юкико (если это, конечно, была она) вздумает пойти по виа Мадзини назад.

В трубке ему ответил густой мужской голос. По счастью, мужчина говорил по-английски.

Ленчик попросил подозвать к аппарату Елену Выхохулеву-Санчес-Эшли (именно так, тройной фамилией, звали теперь гражданку, вышедшую замуж по протекции московского агентства).

– Она сейчас отсутствует в городе, – отвечал бархатный голос.

Сердце у Ленчика упало.

– Что я могу ей передать? – продолжил приятный баритон с английским аристократическим выговором.

– Простите, а когда она вернется? – ответил вопросом на вопрос Леонид.

– Не скоро. – Мужчина на другом конце провода замялся. – Боюсь, что очень не скоро. Не соблаговолили бы вы представиться?

Леня готов был поклясться, что голос, доносящийся до него из Барселоны, принадлежит не просто натуральному англичанину, а одному из тех, что воспитываются в закрытой частной школе, получают образование в Оксфорде, а проживают в Челси. Юноша постарался, чтобы его английский звучал как можно болеенатурально (а не по-американски или, не дай бог, по-эмигрантски). Кажется, ему это удалось – спасибо старой преподше, воспитавшей его на Диккенсе.

– Это вас беспокоит представитель русской фирмы, с коей госпожа Выхохулева-Санчес-Эшли состояла в переписке. Меня зовут Леонид, или Лео, и я хотел бы осведомиться…

– В переписке?– довольно невежливо перебил англичанин. – О чем?

– Н-ну, – замялся Ленчик, – мы переписываемся в основном об… Об искусстве. Да, об искусстве. О современном и старом. О Шекспире, знаете ли, Микеланджело, Леонардо да Винчи…

– Да Винчи? – вскричал на противоположном конце провода англичанин. – Вы говорите «да Винчи»?! Ни слова больше! Вы – Леонид? Леонид из России? Лео?

– Ну, если хотите – Лео…

– Да, Лео, да! У меня имеется для вас информация. Очень важная информация! Лично для вас!

– Прекрасно, – протянул Леня, слегка опешивший от столь бурной реакции собеседника, – а не могу я осведомиться, с кем имею честь…

– Меня зовут Джон Эшли.Сэр Джон Эшли, если угодно. Но для вас, Леонид, я – Джон. Да, да, Лео, называйте меня просто Джоном!

– Спасибо, сэр…

– Джон, Джон, для вас я просто Джон!.. Лео, вам следует приехать ко мне в Барселону! Приехать так быстро, как только сможете! У меня есть для вас очень важные данные, и я хотел бы сообщить их вам непосредственно с глазу на глаз.

– А вы… – Ленчик сделал слабую попытку уточнить диспозицию. – Вы, или, может быть, госпожа Санчес-Эшли получили эту информацию по электронной почте?

– Это совершенно неважно, по каким каналам мы ее получили, и смею заметить, это абсолютно не телефонный разговор, – прервал его англичанин. – Приезжайте, Лео, и вы все узнаете. И я уверяю вас, что совершенно не пожалеете. Знаете ли вы мой адрес?

– Барселона, улица Оспитале, двенадцать? – сверился со своими записями Ленчик.

– Совершенно верно! Совершенно! – вскричал экзальтированный сын Альбиона. – Когда вы сможете быть здесь? Сегодня? Завтра?

– Я постараюсь как можно скорее, – пробормотал совершенно сбитый с толку Ленчик.

– Жду! С нетерпением жду вас!

Повесив трубку, Леня пару минут ошарашенно простоял в телефонной будке – даже головой потряс. А потом, сверяясь с записью в своей мобиле, набрал другой номер. Ответили ему быстро, словно ждали его звонка.

– Хеллоу, – пропел девичий голос.

– Юкико, это я, Реня.

– Рада тебя слышать, Реня, – голос девушки звучал вежливо-нейтрально. Словно бы не она бросалась сегодня утром ему на шею на венецианской пристани, омывая его щеки слезами.

– Как поживаешь, Юкико? Что делаешь?

Слышимость была великолепная, и Леня напряженно вслушивался в тот фон, на котором звучал голос девушки. Доносился посвист ветра, стук ног по мостовой, гомон разноязыкой толпы. Она могла быть где угодно, в любом туристическом центре на свете. В том числе и в Вероне.

– Сегодня мы осмотрели Санта-Мария делла Салюте и картинную галерею Академии, – нейтральным тоном доложила японочка. – Завтра выезжаем во Флоренцию, а затем в Рим.

– Рад за вас. – В Ленином голосе тоже поубавилось теплоты: какого, спрашивается, черта девчонка с ним столь холодна? И это после того, как он миллион народу растолкал, потому что думал, что увидел ее здесь, в Вероне!

Тут в трубке послышалось бряканье колоколов: похоже, звонили к обедне. Леня прислушался: тут, в Вероне, колокола не звучали. Значит, он обознался. Девушки в городе нет. Она, скорее всего, и правда в Венеции.

– А как ты, Реня? – почти равнодушно спросила Юкико.

– Нормально. У меня все нормально. Я тебе еще позвоню.

И он бросил трубку.

А потом, чертыхаясь, раскрыл телефонный справочник. На второй странице нашел искомое и нащелкал третий на сегодня – и, как он надеялся, последний – телефон.

* * *

Катя допивала уже третий кампари, когда, наконец, явился племянник.

– Лелик, где ты ходишь, – капризно проговорила она. – Я уже тут вся замерзла… Ну что, настиг ты свою японскую любовь?

– Не настиг. Обознался, – сквозь зубы бросил раздосадованный Лелик.

– Давай расплачивайся, и пошли.

– Как?! Ты еще не заплатила?

– Ах ты, поросенок. – Она сделала вид, что хочет влепить ему подзатыльник.

– Шучу-шучу, – немедленно пошел на попятную племянник. Знаком попросил официанта принести счет. И немедленно бухнул: – А мы с тобой летим в Барселону.

– И когда же? – скептически прищурилась Катя.

– Я позвонил в аэропорт и забронировал два билета. Завтра в шесть сорок мы стартуем из здешнего аэропорта в Рим. Там пересадка, и в пол-одиннадцатого – мы уже в Барселоне. Извини, раньше рейсов не было.

Реакция Кати, верно, оказалась бы куда более резкой, когда б в ее желудке не плескалось уже три кампари.

– Что же мы будем делать в Вероне до шести утра? – только и спросила она.

– Н-ну, – юмористически прищурился Ленчик, – тебе-то будет чем заняться – ведь у тебя свидание с синьором Брасселини.

– Прекрати свои пошлые намеки, – нахмурилась Катя, покуда Ленчик рассчитывался с официантом.

…Леня, словно принц крови, оставил на чай целых три евро. Официант долго и растроганно благодарил юношу, при этом думая: «Эти русские совсем сумасшедшие – никакой цены деньгам не знают…»

* * *

Во второй раз за день (а Ленчик – вообще в четвертый) они прошли по оживленнейшей виа Мадзини. Опрятный магазинчик синьора Брасселини был уже закрыт, фрачная публика за витринами рассосалась. Прочие лавки тоже оказались заперты или уже закрывались. Катя с тоской посматривала на витрины. Подумать только, побывать в Италии, столице моды, – и так себе ничего и не купить! А завтра их уже здесь не будет – Лелик тащит ее – с ума сойти! – в Испанию, в Барселону.

Словно подслушав ее мысли, юноша пробурчал:

– Ничего, в Барселоне отоварка еще лучше. И дешевле все намного.

– Слушай, забудь ты это ужасное слово! – цыкнула на племянника Катя.

– А что вотоварке ужасного? – изумился племянник.

– Да то! ОТОВАРИВАЮТСЯ – на рынке. А в Италии – НАСЛАЖДАЮТСЯ. А я из-за тебя даже колготок здесь не купила… И вообще, – Катя нахмурилась, – скачем с тобой как блохи, ничего толком даже рассмотреть не успеваем.

Хотя, откровенно признать, ее тоже постепенно начало захватывать их большое приключение – водоворот городов, лиц, загадок…

Постепенно толпа на виа Мадзини становилась менее густой – зато в кафе, в том числе в знакомом им «русском» под названием «М27», явно прибавилось посетителей.

Наконец они, впервые за день, дошли до противоположной оконечности виа Мадзини и обнаружили там искомую пьяцца делла Эрбе, где ожидалось свидание с господином Брасселини. Площадь оказалась прелестной: вытянутый в длину прямоугольник замыкали крашенные во все цвета радуги средневековые дома. За столиками прямо на площади сидели, игнорируя вечернюю прохладу, многочисленные веронцы и гости города: большинство спасалось под открытым небом от недавно вступившего в силу декрета о запрете на курение везде и всюду, включая рестораны и кафе. Посреди площади, один за другим, возвышалось несколько уютных памятников. У каждого из них роилась молодежь.

У одного из памятников – фонтанчика с древнеримской женщиной – Катя с Ленчиком приметили синьора Брасселини. Он уже успел где-то переодеться – скинул свой дневной смокинг, однако выглядел по-прежнему элегантно: черное пальто нараспашку, зеленоватый свитер и идеальные стрелки на идеальных брюках. Об обуви и говорить нечего: похоже, каждую пару модный обувщик если не тачал себе собственными руками, то ее, по крайней мере, изготавливали по мерке его ноги.

– Буэна сера, синьор Брасселини, – лукаво улыбаясь, подала ему руку Катя. Три только что выпитых кампари придавали ей вдохновения.

– Буэна сера, синьорина, вы по-прежнему прекрасны. – Паоло задержал ее ладонь в своей теплой руке, а затем, поклонившись, во французской манере поцеловал ее. Чего греха таить, было это весьма приятно, даже что-то вроде истомы разлилось вдоль позвоночника Кати. Но вот Паоло уже выпустил (жаль!) ее руку и со всей серьезностью поздоровался с племянником по-английски: – Добрый вечер, молодой человек.

– О нашей с вами встрече на борту «вапоретто», – со всей своей английской изысканностью отвечал юноша, – я сохранил самые теплые воспоминания.

– О, какой у вас блестящий английский! – пробормотал миланский модник – причем не покровительственно, а с некоторой даже завистью.

Когда с ритуальными комплиментами было покончено, Брасселини промолвил:

– Давайте я покажу вам площадь, а затем мы все вместе отправимся обедать. Вы не против?

Ленчик за спиной синьора сделал Кате одобрительную гримасу: мол, пообедать никогда не помешает.

– Замечательно! – воскликнула Катя.

– Смотрите: фонтан, у которого мы встретились, насчитывает без малого пять веков. А эта печальная девушка, украшающая его, происхождение свое ведет из Древнего Рима, ее называют «Веронской мадонной»…

Они прошли метров пятьдесят по центру площади. На синьора Брасселини обращали внимание многие девушки – впрочем, как и многие молодые люди на Катю, – и это, взятое вместе, означало, что жизнь прекрасна.

Другой памятник представлял собой железный столб с привязанными к нему ручными и ножными кандалами.

– А это так называемая берлина. Сюда, к этому столбу, в Средние века привязывали осужденных преступников – а затем чернь закидывала их гнилыми фруктами.

– Что за средневековая дикость! – громко возмутилась Катя. Положительно, кампари до сих пор бурлило в ее крови.

– А вот теперь, дорогие Катьюша и Лео, посмотрите направо. Видите, под аркой привешена кость?

– Неужели останки преступника? – юмористически ужаснулась Катя.

– О нет, – со смехом отвечал синьор Брасселини, – это всего-навсего бивень. То ли мамонта, то ли слона. Место так и называется – Арка делла Коста, то есть «арка ребра»… А вот, смотрите, знакомый вам по Венеции вездесущий лев, символизирующий небесного покровителя области Венето (куда и Верона входит) – святого Марка. Ну и, наконец, с другой стороны площади, – Паоло простер руку, – вы видите самую древнюю в городе постройку: то, что осталось от древнеримского форума…

– Умеете вы, итальянцы, сохранять памятники истории и культуры, – с завистью заметила Катя.

– Впрочем, господа, я заговорил вас. Наша экскурсия окончена, мы идем обедать.

* * *

Таверна, куда повел странников синьор Брасселини, оказалась не такой понтовитой, как вчерашний «Харрис-бар»: видимо, обувщик, учтя присутствие Ленчика, решил сэкономить. Впрочем, здесь Кате понравилось больше, чем во всемирно известном венецианском заведении. Веселенькие скатерти на столах, прикольный официант с бритым наголо черепом и в маленьком оранжевом галстучке.

В качествеantipastо[29] синьор Брасселини заказал дыню с пармской ветчиной – «вот увидите, это будет вкусно». «На первое» (il primo – именно таким был порядок в итальянском меню) они выбрали разные виды паст (то есть, попросту говоря, макаронных изделий) с начинками. И, наконец, на второе (il secundo ) обувщик посоветовал им заказать vongole veraci , то есть морских ракушек в соусе: «Верона хоть и далеко от Адриатики, но как раз в этом заведении их готовят лучше, чем в любом ресторанчике на самом берегу. И могу дать вам гарантию: еще сегодня утром эти ракушки плавали (или что они там делают?) в Адриатике».

Сдобренный литровым графином домашнего вина («лучшее в городе!»), обед протекал в теплой, непринужденной обстановке. Синьор Брасселини, шутя, раскрывал тайны модельного бизнеса: «У Наоми Кэмпбелл, можете себе представить, така-ая нога, что на одной только коже можно разориться!»

На удивление Кати, Ленчик тоже не сидел букой. Юноша рассказывал, смеялся шуткам, сам шутил – порой и остроумнее синьора. У Кати иногда даже, под воздействиемvino della casa, возникало абсолютно ложное, но такое приятное чувство, что мужчины, словно два глухаря на току, соперничают за самку – за нее.

А когда обед подошел к концу, разгулявшийся Ленчик вдруг учудил номер: он ретировался в сторону кухни – и пошептался там о чем-то с официантом в детском галстучке.

Бедный Брасселини, не заметивший маневра юноши, аж в лице переменился, когда попросил счет – а озадаченный официант тихонько сообщил ему, что все оплачено «молодым синьором». Наслаждаясь озадаченным видом обувщика, Леня тихонечко прошептал Кате по-русски:

– У советских собственная гордость.

– Молчи, Ротшильд недоделанный! – было ему ответом. – Лучше б матери кофточку купил!

В первый момент после впечатляющего щелчка по носу богач готов был испепелить Леню своим орлиным взглядом. Впрочем, он довольно быстро нашелся:

– Согласно законам гостеприимства, я просто обязан пригласитьвас обоих, – подчеркнул он: мол, хотел бы я пригласить только Катю, но не тебя, Леня, – завтра на ленч.

Катя ни на секунду не сомневалась, что уж теперь-то обувщик позовет их в самый что ни на есть дорогой ресторан Вероны – а может, и всей Италии.

– Не выйдет, – ухмыльнулся Лелик. – Нас завтра здесь уже не будет.

– Где – здесь? – нахмурился Брасселини. – В Вероне?

– И в Вероне, и в Италии вообще.

– Куда же вы направляетесь, могу я узнать?

– Завтра рано-рано утром мы улетаем в Барселону с пересадкой в Риме.

– Хм. – Обувщик на секунду задумался, а потом принял решение: – В таком случае я приглашаю вас прямо сейчас.

– Куда, Паоло? – воскликнула Катя. Она изо всех сил старалась сгладить возникшее между спутниками напряжение. – Мы сыты по горло, а что касается меня, так я уже и пьяна!

– Вы сейчас все увидите. Могу заверить: есть больше не придется, пить тоже.

А через четверть часа они (в очередной раз!) оказались на совершенно опустевшей виа Мадзини, и синьор Брасселини собственноручно поднял стальную штору своего магазинчика.

– Прошу вас! – сказал обувщик, отперев дверь и зажигая в магазине свет.

В бутике не осталось никаких следов дневного торжества – только по стенам сверкали ряды штиблет, босоножек, сапог. Мерцали старинные зеркала, пахли кожей банкетки, на специальных подставках блестели рожки из чистого серебра.

– Я хочу каждому из вас сделать подарок, – объявил господин Брасселини. – Выберите по любой понравившейся вам паре обуви.

«Что ж, неплохо, – подумалось Кате, – хоть Брасселини – это не Феррагамо и не Росси и никому в Москве не известен, но не уезжать же из Италии с пустыми руками!»

Однако когда она подошла к стойке с босоножками и посмотрела одну, другую, третью пару, то воскликнула:

– Паоло! Да здесь все зашкаливает за тысячу евро! Мы не можем принять таких подарков!

– Вы обидите меня, – тихо, но твердо отвечал обувщик, – и, в моем лице, весь гостеприимный итальянский народ.

Леня незаметно для синьора развел руками: что, мол, поделаешь!

– А у вас, простите, кроссовок нет? – наглым тоном поинтересовался он.

– Кроссовок, увы, нет, – серьезно отвечал обувщик. – Но вы, синьор, можете подобрать себе, к примеру, туфли для гольфа.

Что оставалось делать! Катя сначала осторожно, а потом все больше и больше входя во вкус, принялась выбирать себе обновку. Ленчик также погрузился в ряды мужских штиблет у противоположной стены.