Полная версия
“Nomen mysticum” («Имя тайное»)
– И что?
– Возможно, их преосвященствам удастся убедить его святейшество папу Иннокентия – да продлит Небо его годы! – отлучить безбожного Сапегу от святой католической церкви.
«И возможный соперник в борьбе за трон будет устранён ещё до элекционного сейма», – закончил мысль собеседника князь. Радзивилл прекрасно знал, что представляет собой сейм Речи Посполитой – триумф личного эгоизма, поголовный подкуп, забвение национальных интересов. «А почему не я?» – вот принцип, которым руководствовался любой участник сейма.
На секунду Кароль Станислав представил дражайшего кузена Якуба с церемониальным мечом и золотой державой в руках, орденом Золотого Руна на груди, в горностаевой мантии на плечах и королевским венцом на голове. Да, жалкое будет зрелище, тусклое царствование ожидает Республику Обеих Народов. О судьба, судьба! Слепой случай, возвышающий одних на вершины власти и славы, и низвергающей других в бездны ничтожества и безвестности!
– А что примас? – прервал молчание несвижский князь.
– Их преосвященство кардинал Радзиевский разделяет наши взгляды, – уклончиво ответил Якуб. – А мой отец не будет вмешиваться в решение сеймового суда.
Диалог вновь оборвался. Кароль Станислав негромко барабанил пальцами по столу, всем своим видом давая понять, что ждёт от собеседника главного. Наконец, Якуб заёрзал на стуле, затем наклонился к кузену и негромким голосом произнёс:
– Но если суд осудит Сапегу, булава великого гетмана литовского будет свободна.
Это были слова, которых и ожидал Кароль Станислав. Несвижский князь немного привстал, затем оглянулся по сторонам и протянул руку собеседнику.
– Я согласен с вами, кузен.
– Иными словами, вы не будете чинить препятствий по вызову гетмана в суд?
– Вы можете смело рассчитывать на мою поддержку.
Собеседники скрепили союз рукопожатием.
Забегая вперёд, скажем, что кузены не сдержат данного друг другу слова. Спустя год несвижский князь заявит протест на мандат виленского бискупа, сорвав вызов великого гетмана в сеймовый суд. Спустя ещё четыре года Радзивилл перейдёт в стан противников Якоба Собесского, расчистив дорогу к престолу саксонскому курфюрсту Августу. В разгар Северной войны шведский король Карл XII будет рассматривать кандидатуры как Якуба, так и Кароля Станислава в качестве альтернативы Августу, а затем и русский царь Пётр I предложит корону Речи Посполитой Якубу – однако кузены так и останутся в истории лишь претендентами на корону. Но в ту душную майскую ночь королевич и несвижский князь долго сжимали друг другу ладони: каждый полагал, что именно он обманул другого и извлёк наибольшую выгоду от сделки.
Наконец рукопожатие распалось.
– И последнее, – Якуб говорил уже уверенно, не опасаясь отказа собеседника. – Поговорите с вашим кузеном Домиником Николаем. Слово канцлера дорого стоит…
Боковая дверь отворилась, и на пороге появилась Барбара. Якоб осёкся на полуслове, моргая длинными ресницами.
– Вы здесь, кузены, – чуть хриплым голосом произнесла девушка. Барбара, казалось, была чем-то взволнована – она натужно закашляла, словно прочищая горло. Наконец, поправив сбившуюся чёлку, девушка подошла к столу и цепким взглядом окинула лежавшие на столе книги. – Чем вы занимаетесь здесь в столь поздний час?
Собеседники переглянулись.
– Мы с Якубом говорили о геральдике, – с фальшивой непринуждённостью ответил князь.
– Как жаль, я совсем ничего в этом не понимаю. Вы возьмёте меня в ученицы, Кароль?
– Близкие мне люди всегда смогут рассчитывать на мою помощь, – несвижский ординат изобразил на лице подобие улыбки, которую добросовестно скопировал королевич.
– Я всегда знала, что вы мой друг, – Барбара сделала ударение на последнем слове.
Часы на башне-браме начали монотонный отсчёт полуночи. Якуб поднялся из-за стола.
– Прошу меня простить, но я вынужден вас покинуть.
Барбара проводила королевича равнодушным взглядом, после чего села напротив Кароля Станислава.
– Вы с Якубом выбрали позднее время для встречи, – на губах девушки мелькнула улыбка.
– Тебе тоже не спится.
– Да, ты прав. Душно, – паненка дёрнула шнуровку на высоком воротнике, чуть открывая верхнюю часть груди. Кароль Станислав издал неопределённый звук, который с натяжкой можно было расценить как выражение согласия.
– Душно, – словно извиняясь, повторила Барбара.
– Да, парит. Наверно, к дождю.
Девушка бросила мимолётный взгляд на собеседника и шумно вздохнула.
– Кароль, ты… счастлив?
Несвижский ординат потупил взор.
– Я самостоятельно решаю свою судьбу.
– Ты сам этому веришь?
Юный князь дёрнул плечом и с явным раздражением посмотрел на собеседницу. В этот момент белая ночная бабочка, залетевшая в библиотеку, запорхала над огоньком свечи.
– Лети, глупая, сгоришь, – Барбара ленивым движением руки попыталась отогнать насекомое от пламени.
С минуту собеседники молчали. Наконец, девушка нерешительно протянула руку и коснулась ладони князя.
– Я вспомнила, как ты в последний раз приезжал в Заславль. Кароль, я давно хотела тебе сказать…
– Не надо, Барбара, – ординат Несвижа убрал руку, – что умерло, то должно быть похоронено. Прости, но я тоже должен идти.
Девушка опустила глаза.
Вновь открылась дверь, и в проёме появилась Гедвига Эльжбета. Баварка что-то залопотала на немецком языке, в быстрой тарабарщине несколько раз прозвучало «Jakob» – Барбара недовольно поморщилась и махнула рукой на дверь, давая понять, что королевич ушёл. Баварка удалилась, однако её голос ещё с минуту звучал в коридоре. Наконец всё снова стихло.
– Однако действительно поздно, пора спать, – князь встал из-за стола.
– Подожди, не торопись, – девушка удержала его за руку. – ещё одну минуту. Смотри, какая ночь… и тишина…
Ночное безмолвие разрезал женский крик
Глава III. Золочёная сталь, обагрённая кровью
В неровном пламени факелов тускло сияли покрытые пылью доспехи работы знаменитого нюренбергского оружейника Валентина Себербюнгера времён Инфлянтской войны – подарок короля польского Сигизмунда Августа виленскому воеводе Миколаю Кристофу Радзивиллу Сиротке. Серебром высверкивала гравировка на турнирном доспехе гетмана Юрия Радзивилла Геркулеса работы мастера Кольмана Гельшмидта. Покрытый патиной, темнел нагрудник работы Кунца Лохнера, некогда принадлежавший канцлеру Миколаю Радзивиллу Чёрному. Маленькими золотыми искрами мерцала гравировка на кирасе виленского кастеляна Альбрехта Владислава Радзивилла, матово поблёскивал панцирь полоцкого воеводы Александра Людвига Радзивилла, хранивший на себе следы сабельных ударов Потопа и Хмельнитчины. Покрытые густым слоем пыли, внавалку лежали барабаны с лопнувшей кожей, латные рукавицы, старые сёдла, спутавшиеся детали конской упряжи, побитые молью камзолы, стоптанные ботфорты, ржавые кирасы, наплечники, сабатоны, салады, шишаки, щиты. Возле окна на деревянных лафетах стояли небольшие пушки, рядом висело жёлтое полотнище хоругви с чёрными трабами. Забытые и ненужные, на стене висели пищали, алебарды, фитильные самопалы, бердыши, мушкеты, сабли…
Среди этих свидетелей войн, которые вела Речь Посполита за последние два столетия, на ступеньках, ведущих к площадке третьего уровня, лежало неподвижное женское тело. Около головы блестела тёмно-красная густая лужа крови. Чуть поодаль валялось орудие убийства – стальной позолоченный гетманский пернач, объект вожделений любого честолюбца Республики Обеих Народов.
Княгиня Радзивилл стояла около окна, закрыв лицо руками. По залу метались слуги. Януш с двумя жолнерами тщетно пытался оттеснить людей к двери.
Кастелян обошёл тело, словно пытаясь что-то обнаружить, затем осторожно перевернул убитую, осторожно откинув рассыпанные волосы, и окружающие увидели спокойное мертвенно-бледное лицо горничной Натальи. Раздался женский вздох-вскрик, кто-то быстро крестился. Катажина бросила быстрый взгляд на покойницу и закрыла лицо рукой. Славута поднялся с колен и быстро пробежал взглядом по лицам присутствующих.
Несомненно, тот, кто совершил убийство, находится здесь, в этой зале.
Наконец кастелян повернулся к племяннику и короткими чеканными фразами отдал распоряжения:
– Вывести всех. Ворота на запор. Без моего разрешения не открывать. Поставить стражу к верхним покоям. Послать за лекарем. Исполнять.
Зала быстро опустела. Дождавшись, когда в зале осталась одна княгиня, кастелян подошёл к ней и тихо произнёс.
– Надо послать гонца в Новогрудок за судовым старостой и земским писарем. И необходимо предупредить войта.
Княгиня с минуту молчала, словно пытаясь вникнуть в смысл произнесённого.
– Началось, – она сделала глубокий вдох.
– О чём вы?
Катажина молча замотала головой.
Лишь самые близкие люди знали тайную слабость старой княгини – она не любила и боялась не только говорить, но и думать о смерти.
Сорок лет назад, в разгар Хмельнитчины, от казацких и татарских сабель погиб её старший брат Марек. Затем ушёл в землю первый муж – князь Заславский, ординат Острожский. Катажина пережила и второго мужа, князя Радзивилла, ордината Несвижского и Олыкского. Единственным человеком, который помнил княгиню с молодых лет, был её родной брат, король Польский, великий князь Литовский Ян III Собесский – но тот был далеко. Одинокая, окружённая воспоминаниями о тех, кто когда-то был дорог ей, но уже ушёл в небытие, княгиня жила среди людей, принадлежащих к иному поколению и чуждых ей по духу. И с каждым уходящим днём княгиня ловила себя на мысли, что её время ушло,
Дверь за спиной тихо скрипнула.
– Желаю здравствовать, ясновельможная пани княгиня, желаю здравствовать, вельможный пан кастелян, – личный лекарь Катажины Абрам Гольц кланялся, держа руки у груди. – Пани позволит?
Катажина кивнула и направилась к выходу.
Лекарь повернул тело лицом вниз и начал осмотр.
У самой двери княгиня Радзивилл остановилась.
– Действуйте, пан Славута, – низким грудным голосом выдавила она. – Я буду у себя.
Княгиня вышла.
Славута некоторое время смотрел, как лекарь, склонившись над телом, осматривает убитую. Чтобы чем-то занять себя, кастелян взял в руки орудие убийства – шестигранный гетманский пернач. Тяжёлая рукоять венчалась навершением из шести оперений причудливой грушевидной формы, украшенных тонкой гравировкой, два из которых были испачканы кровью, а ещё одно сильно погнулось. И рукоять, и навершение были покрыты тонким слоем позолоты, которая в нескольких местах стёрлась и облезла.
– Пан готов слушать?
Славута отложил булаву в сторону и утвердительно кивнул.
– Всего было три удара. Первый пришёлся в нижнюю часть затылка. Два других попали в темень.
– Что ещё?
– Первый удар стал смертельным. Два других нанесены уже по мёртвому телу. Либо убийца обладает недюжинной силой, либо так ненавидел покойную пани, что вложил в удар всю злобу, на которую был способен.
– Это всё?
– Никаких других ран. Нет ни порезов, ни ссадин. Убийца просто подошёл и ударил.
Славута взял свечу и нагнулся к убитой. Лекарь, приподняв голову покойницы, показал ему три зияющих, залитых кровью раны.
– Ни порезов, ни ссадин… просто подошёл и ударил… – задумчиво произнёс кастелян. – Всё правильно, она и не могла сопротивляться – нападение было сзади. Темень и низ затылка, верно.
Славута провёл рукой по собственному затылку, затем сделал движение рукой, словно замахиваясь.
– Удобнее было бы ударить сверху. Но почему первый удар пришёлся вбок? Она должна была увидеть убийцу…
– Очевидно, пани нагнулась, – вставил лекарь.
– Она нагнулась… – эхом повторил кастелян. – Убийца нанёс первый удар. Она падает. После этого ещё два удара… – кастелян внимательно осмотрел оба окровавленных оперения, затем поднёс свечу ближе к полу, словно пытаясь что-то найти. Справа от тела алела неровная, с рваными краями полоса крови. Второе, растёкшееся пятно темнело под головой убитой. – Да, всё сходится.
Наконец кастелян встал, взял в руки пернач и подошёл к окну, где, сосредоточенно сжав губы и наморщив лоб, стал внимательно рассматривать золочёную сталь шестопёра.
– Я ещё могу быть полезен вельможному пану?
Славута поднял голову, на секунду задумался, словно пытаясь вспомнить что-то важное.
– Надеюсь, ты умеешь держать язык за зубами?
Гольц понимающе улыбнулся.
– Ступай.
Лекарь по обыкновению поклонился, прижимая руки к груди, и вышел.
Кастелян снова сосредоточил своё внимание на шестопёре. На какого неприятеля направляла эта золочёная сталь литовские хоругви – на войска московского царя Иоанна Грозного? На полки шведского короля Густава Адольфа? Или на орды крымского хана Гирея? Сколько крови и смертей повидал пернач на своём веку… Но чья рука сжимала эту рукоять всего несколько часов назад? И почему убийца взял такое необычное орудие – ведь здесь в избытке хранилось оружие более надёжное, нежели церемониальный гетманский шестопёр!
На востоке уже бледнела полоска зари. Славута взял лежавшее на полу древко от знамени и негромко постучал по полу – в дверном проёме вновь появился племянник Януша.
– Ляховича сюда. Тело обмыть. Вызови ксёндза из Миколаевского костёла.
– Наталья была православной.
– Тогда позови отца Василия из Троицкой церкви.
Януш кивнул и, бросив взгляд на покойницу, скрылся за дверью. Славута вновь продолжил задумчиво мерить шагами пространство зала. Когда на башне пробило семь раз, в залу вернулся племянник.
– Ляхович в Несвиже.
Славута повернул голову.
– Как долго?
– Со вчерашнего утра по распоряжению княгини.
– Вызвать в Мир. Немедленно.
Отсутствие возлюбленного Натальи не вписывалось в заранее составленную им схему. Что же могла делать девушка одна в столь поздний час в пустой зале среди трофеев и старого оружия?
В зал неслышно вошёл приходской священник церкви Святой Троицы отец Василий. Посмотрев на покойницу, он истово перекрестился. Вслед за священником вошли две пожилые женщины, которые встали около стены, словно ожидая чего-то.
Вначале Славута не понял, что хотят вошедшие. Затем его осенило – они ждут, когда он выйдет. Он, возный Мирского повета, сделал всё, что было в его земной власти. Но мёртвому телу его хлопоты уже были не нужны.
Кастелян бросил ещё один взгляд на неподвижное тело девушки, словно пытаясь в последний момент запечатлеть в памяти что-то важное, и вышел из зала.
Глава IV. Привилей маркграфини Бранденбургской
Княгиня Радзивилл задумчиво потягивала из фужера красное вино. Кароль Станислав и Ганна Катажина явно избегали смотреть на окружающих, а паче всего – друг на друга. Королевич Якуб меланхолично ковырял вилкой зажаренного зайца. Гедвига Эльльжбета, словно идол, неподвижно сидела перед девственно-чистым прибором. Пфальцграф Бранденбургский и княгиня Слуцкая молчали, сжимая под столом ладони друг друга. Лишь Барбара Сапега, на которую трагедия минувшей ночи, очевидно, не произвела особого впечатления, спокойно ела мясо перепёлки, запивая красным вином.
По окончании завтрака Якуб, бросив осторожный взгляд на жену, нерешительно произнёс:
– Мы не хотели бы злоупотреблять гостеприимством. К тому же неотложные дела ждут нас в Жовкве.
– Нам тоже пора возвращаться в Гейдельберг, – вставила Людовига Каролина.
Княгиня Радзивилл лишь пожала плечами.
– Что вы собираетесь делать, Барбара?
– Я бы хотела посетить костёл Святой Троицы в Ишкольди.
– Хорошо, я выделю вам свиту.
– Благодарю, я доеду одна.
Катажина всем телом повернулась к девушке.
– Дороги могут быть небезопасны.
– Я во всём полагаюсь на волю Господа, и не нуждаюсь в охране.
– Речь идёт не об охране, возьмите сопровождающего. Хотя бы Агнешку.
Барбара перевела взгляд на горничную, её небесно-голубые глаза упрямо сощурились. Агнешка, казалось, смутилась от этого пристального взгляда, поднос в руках девушки задрожал так, что она была вынуждена поставить его на стол.
– Хорошо, я согласна, – медленно, словно взвешивая каждое слово, ответила Сапежанка.
– Спасибо, я сейчас же отдам все необходимые распоряжения, – Катажина взяла в руки колокольчик и позвонила. Пришедшая на зов горничная Стефания выслушала указания княгини, затем наклонилась и что-то тихо шепнула на ухо. Катажина с плохо скрываемым волнением выслушала сообщение и кивнула в ответ.
Первыми, поблагодарив хозяев за гостеприимство, трапезную покинули супруги Собесские. Вслед за ними раскланялась Бранденбургская чета.
Пока в малой трапезной шёл завтрак, кастелян в задумчивости расхаживал по галерее второго яруса. Здесь не было той роскоши, которая буквально заполняла верхние апартаменты, однако убранство нижних покоев было добротным: на полу причудливым узором играла разноцветная кафля, стены и потолок темнели морёным дубом, в резных рамах блестели новые, привезённые из Венеции стёкла.
Кастелян неторопливой походкой дошёл до лестницы, затем развернулся и пошёл обратно, прикидывая оставшиеся объёмы работ по восстановлению замка, как его кто-то негромко окликнул по-польски:
– Wielmożni pan Slawuta! [3]
Кастелян обернулся – Людвига Каролина, укрывшись за одной из колонн, поманила его рукой.
– Добрый день, ваша милость. Чем могу быть полезен?
Вместо ответа нейбургская принцесса подала свёрнутый в трубку лист бумаги с печатью из красного воска.
– Это… мне? – Славута с недоумением посмотрел на свиток.
– Да, берите.
– Я должен это прочесть?
– Нет… впрочем, прочтите, если вам будет угодно… но только не сейчас.
– Тогда что я с этим должен делать?
– Я возвращаюсь в Гейдельберг, и, возможно, больше не вернусь в Литву. Я слышала, вы бываете в монастыре святых Петра и Павла в Менске. Передайте это настоятелю, он уже уведомлен.
– К вашим услугам, княгиня.
Кастелян отвесил поклон, нейбургская принцесса сделала малый реверанс и вышла.
Дождавшись, когда её шаги утихнут в конце коридора, кастелян развернул упругий свиток и прочёл текст на русском языке:
«Изъяснив всем, кому знать должно, что церкви религии старой Греко-Русской, с незапамятных времён построенные и арендованные в городе Слуцке и Копыле и во всём княжестве Слуцком и Копыльском, а также в имениях моих Кайденовском, Копыльском, Белицком, Заблудовском, Невельском, Себежском и других, всегда стояли под благословением восточного Константинопольского патриарха, и блаженной памяти князь и княгиня, предки мои, всегда этой религии и подданным православным покровительствовали, и что они доселе пользовались и ныне пользуются свободою своего старогреческого богослужения и силою церковных правил в духе Церкви Восточной, а потому настоящею привилею утверждаю, чтобы церкви, архимандриты, игумены, монастыри и братства в княжестве Слуцком и других моих владениях на вечные времена неприкосновенно, без всякой перемены были сохраняемы в совершенной свободе своего богослужения».
Внизу, рядом с печатью красного воска, иным почерком, по-польски, было написано:
Ludwika Karolina Radziwiłł, markhrabinia Brandenburska, ksęnźna w Birźach, Dubinkagh, Slucku, Kopysi, Lubczy, Smolewiczach, Kojdanowie i inn., a teź na Neveli i Sebieźy.
Славута внимательно прочёл текст дважды, после чего бережно свернул пергамент в трубку и задумался.
Давно минуло время, когда князья Великого Княжества Литовского бережно хранили веру отцов и дедов. Ушли в мир иной великие поборники православной церкви: Богдан Сапега, Дмитрий Вишневецкий, Рыгор Ходкевич, Константин Василь Острожский, Софья Радзивилл-Слуцкая… Их наследники и потомки, недостойные отпрыски славных русских и литовских родов, изменили вере отцов и переходили в католицизм, лестью и обманом завлекали своих подданных в латинство, а когда люди оказывались тверды в вере, прибегали к насилию. «Пусть проклят будет тот, кто удержит меч свой от крови! Пусть ересь чувствует, что ей нет пощады!», – обращался латинский папа к польскому королю. И рушились церкви, а на их месте возводились костёлы. И казалось, так будет до тех пор, пока на землях Литвы не останется ни одного православного храма…
Но как же тогда понять эту хрупкую, немного странную девушку, одетую в немецкое платье, с рождения воспитанную в кальвинизме и даже совсем не говорящую по-русски? Какое дело ей до судеб люда посполитого, веры греческой, до самой Православной церкви?
– Пан Славута, вы заснули?
Кастелян вздрогнул, будто очнувшись – перед ним стояла Катажина Радзивилл.
– Простите, ваша милость, я задумался.
– Гости спешно покидают нас, – с небрежной усмешкой произнесла княгиня. – Ну что же, иного я и не ожидала. Но знаете, я хотела бы, чтобы вы… я не допускаю мысли, но всё же… проводите…
– Понимаю, ваша милость.
Славута направился в комнаты верхних покоев дворца.
Ещё недавно здесь было не протолкнуться от людей – каждый шляхтич Великого Княжества Литовского, начиная от всесильного магната и заканчивая последним шарачком, считал должным присутствовать на свадьбе несвижского ордината. Однако сейчас здесь царила тишина, и шаги гулким эхом отдавались от стен.
Кастелян пересёк коридор и вошёл в покои, где накануне располагалась чета Собесских. Его взгляд рассеянно пробежал по обстановке спальни, на мгновение упал на большую кровать, стоявшую в алькове. Кастелян знал о потайной нише, скрытой пологом кровати. Повинуясь скорее смутной догадке, нежели простому любопытству, Славута нагнулся и протянул руку – так и есть, его пальцы наткнулись на какой-то предмет. Кастелян ухватил его пальцами и вытащил на свет божий тяжёлую шкатулку, обитую позолоченной медью, с двумя замочными скважинами и крышкой с монограммой «GE», увенчанной княжеской короной. Славута потряс шкатулку – внутри что-то загремело. Лукавая улыбка тронула губы кастеляна – он поставил находку обратно и быстрыми шагами вышел из комнаты.
Во дворе для четы Собесских уже закладывали карету. Сапежанка изъявила желание совершить до Ишкольди конную прогулку – конюхи вывели двух самых спокойных жеребцов, одного белой, второго светло-серой масти. Возле въездной брамы стоял возок, на дверце которого красовался личный герб маркграфини Бранденбургской: в правой части находился герб, состоящий из Погони, Орла и Траб, а слева – клетчатый, словно шахматная доска, герб Бранденбурга. Славута бросил мимолётный взгляд на окошко дверцы – в нём мелькнула изящная белая рука и слегка колыхнулась занавеска.
Кастелян ещё раз окинул цепким взглядом двор, задержав его на Гедвиге Эльжбете – баварка, лопоча на немецком, что-то втолковывала ничего не понимающим слугам. Чуть поодаль стояла Барбара, с интересом рассматривая коня белой масти, которого запрягали в дорожную кибитку.
– Доброе утро, ясновельможная пани, – Славута учтиво поклонился Сапежанке. – Такая прогулка не самая безопасная. Может быть, изволите взять сопровождающих?
Девушка бросила на кастеляна взгляд, словно мысленно прикидывая рост собеседника, и отвернулась. «Характер», – усмехнулся про себя кастелян и вновь сосредоточил внимание на баварской принцессе – та по-немецки бранила конюха, который, ничего не понимая в её тарабарщине, озирался по сторонам в поисках помощи. Кастелян не торопясь подошёл к карете и по-польски приветствовал баварку:
– Dzien dobry, Jaśnie Wielmożny Panie! [4]
Гедвига Эльжбета отстала от конюха и переключилась на кастеляна, излив на него яростный поток немецких фраз. Кастелян, не обращая внимание на её речь, продолжил:
– Вы забыли шкатулку за кроватью. Если прикажете, я принесу её сюда.
Баварка резко замолчала и побежала к крыльцу. Спустя минуту она вернулась, обеими руками прижимая к себе уже знакомый кастеляну медный ящичек.
«Значит, по-польски мы понимаем», – без стеснения рассматривая немецкую принцессу, констатировал Славута.
За спиной послышалось осторожное покашливание.
– Пан кастелян, прибыли судовой староста и земский писарь, – доложил Януш.
Славута кивнул и направился к крыльцу.
Судовой староста Тадеуш Цехановецкий, бывший хорунжий литовского войска, неунывающий балагур, встретил кастеляна как старого знакомого. Не умолкая, он говорил без передышки обо всём и ни о чём, пересыпая свою речь многочисленными шутками. Высокий, немногословный земский писарь Новогрудка Антоний Козел-Поклевский явно страдал от словесных излияний своего напарника. Когда староста, наконец, иссяк, пан Козел-Поклевский сухо расспросил кастеляна обо всех обстоятельствах, время от времени делая записи в толстой книге.
Наконец, в библиотеку вошла Катажина.
– Ясновельможная шляхта! – торжественно произнесла она, знаком предлагая гостям сесть. – Я призвала вас, потому что в замке произошло преступление. Убита моя горничная Наталья Кулеша.
Катажина на секунду умолкла. Эта манера делать непродолжительные паузы была её привычкой – собеседник волей-неволей был вынужден напрягать внимание, прислушиваясь к каждому слову княгини.