Замогильные записки Пикквикского клуба

Последовало продолжительное молчание. Старец раскурил новую трубку и погрузился всей душой в печальные размышления, вызванные последними воспоминаниями.

– Делать нечего! – сказал наконец Самуэль, решившись пролить посильное утешение в отцовское сердце. – Все мы будем там, рано или поздно. Это есть, так сказать, общий человеческий жребий.

– Правда твоя, Самми, правда.

– Уж если это случилось, так и значить, что должно было случиться.

– И это справедливо, – подтвердил старик, делая одобрительный жест. – И то сказать, что было бы с гробовщиками, Самми, если бы люди не умирали?…

Выступив на огромное поле соображений и догадок, внезапно открытых этой оригинальной мыслью, м‑р Уэллерь старший положил свою трубку на стол, взял кочергу и принялся разгребать уголья с озабоченным видом.

Когда старый джентльмен быль занять таким образом, в комнату проскользнула веселая и зоркая леди в траурном платье, кухарка ремеслом, которая все это время суетилась в отдаленном апартаменте за буфетом. Бросив нежную и ласковую улыбку на Самуэля, она остановилась молча за спинкой кресла, где сидел м‑р Уэллерь, и возвестила о своем присутствии легким кашлем; но так как старец не обратил ни малейшего внимания на этот сигнал, она прокашлянула громче и сильнее:

– Это что еще? – сказал м‑р Уэллер старший, опуская кочергу и поспешно отодвигая кресло. – Ну, чего еще надобно?

– Не угодно-ли чашечку чайку, м‑р Уэллер? – спросила веселая леди вкрадчивым тоном.

– Не хочу, – отвечал м‑р Уэллер довольно грубо и брезгливо. – Убирайтесь… знаете куда?

– Ах, Боже мой! Вот как несчастья-то переменяют людей! – воскликнула леди, поднимая глаза кверху.

– Зато уж не будет авось других перемен: до этого мы не допустим, – пробормотал м‑р Уэллер.

– В жизнь я не видывала такой печали! – проговорила веселая леди.

– Какая тут печаль? – возразил старый джентльмен. – Все авось к лучшему, как сказал однажды мальчишка в школе, которого учитель высек розгами.

Веселая леди покачала головой с видом соболезнования и симпатии и, обращаясь к Самуэлю, спросила: неужели отец его не сделает никаких усилий над собою?

– A я вот и вчера, и третьего дня говорила ему, м‑р Самуэль, – сказала сердобольная леди, – что, дескать, печалиться не к чему, м‑р Уэллер, и горем не воротишь потери. Не унывайте, говорю, и пуще всего не падайте духом. Что делать? Мы все жалеем о нем и рады Бот знает что для него сделать. Отчаяваться еще нечего: нет таких напастей в жизни, которых бы нельзя было поправить, как говорил мне один почтенный человек, когда умер добрый муж мой.

Кончив эту утешительную речь, сердобольная леди прокашлялась три раза сряду и обратила на м‑ра Уэллера взгляд, исполненный бесконечной преданности и симпатии.

– А не угодно-ли вам выйти отсюда вон, сударыня? – сказал старый джентльмен голосом решительным и твердым. – Чем скорее, тем лучше.

– Извольте, м‑р Уэллер, – отвечала сердобольная леди. – Я говорила вам все это из сожаления, сэр.

– Спасибо, тетушка, спасибо, – отвечал м‑р Уэллер. – Самуэль, вытури ее вон и запри за нею дверь.

Не дожидаясь исполнения этой угрозы, сердобольная леди стремительно выбежала из комнаты и захлопнула за собою дверь. М‑р Уэллер старший вытер пот со своего лба, облокотился на спинку кресел и сказал:

– Надоели, проклятые! Вот что, друг мой Самми; останься я здесь еще на одну только недельку, эта женщина силой заставит меня жениться на себе.

– Будто бы! Разве она так влюблена в тебя? – спросил Самуэль.

– Влюблена! Как не так! Просто блажит, черт бы ее побрал. Сколько ни гони ее, она все увивается здесь, как змея. Будь я заперт в патентованном браминском сундуке, она в состоянии вытащить меня даже оттуда, Самми.

– Неужели! Что-ж она так льнет?

– A вот поди ты, спрашивай ее, – отвечал м‑р Уэллер старший, разгребая с особенной энергией уголья в камине. – Ужасное положение, друг мой Самми! Я принужден сидеть у себя дома, словно как в безвыходной тюрьме. Лишь только мачеха твоя испустила дух, одна старуха прислала мне окорок ветчины, другая горшок с похлебкой, третья собственными руками приготовила мне кипятку с ромашкой. Беда, да и только! И ведь все они вдовицы, Самми, кроме вот этой последней, что принесла ромашку. Это – одинокая молодая леди пятидесяти трех лет.

Самуэль бросил, вместо ответа, комический взгляд. Старый джентльмен между тем, снова вооружившись кочергой, ударил со всего размаха по углям, как будто он собирался поразить ненавистную голову какой-нибудь вдовы.

– Я чувствую, Самми, что одно мое спасение – на козлах, – заметил старец.

– Это отчего?

– Да оттого, друг мой, что кучер может знакомиться с тысячами женщин на расстоянии двадцати тысяч миль и при всем том никто не имеет права думать, что он намерен жениться на которой-нибудь из них.

– Да, тут есть частица правды, – заметил Самуэль.

– Если бы, примером сказать, старшина твой был кучером или извощиком, думаешь-ли ты, что на суде присяжных произнесли бы против него этот страшный приговор? Нет, друг мой, плоха тут шутка с нашим братом. Присяжные непременно обвинили бы бессовестную вдову.

– Ты уверен в этом?

– Еще бы!

С этими словами м‑р Уэллер набил новую трубку табаку и после глубокомысленного молчания продолжал свою речь в таком тоне:

– И вот, друг мой, чтобы не попасть в просак и не потерять привилегий, присвоенных моему званию, я хочу покинуть это место раз навсегда, жить себе на ямских дворах, в своей собственной стихии.

– Что-ж станется с этим заведением? – спросил Самуэль.

– Распродам все как есть и из вырученных денег две сотни фунтов положу на твое имя в банк для приращения законными процентами. Этого именно хотела твоя мачеха: она вспомнила о тебе дня за три до смерти.

– Очень ей благодарен, – сказал Самуэль. – Двести фунтов авось мне пригодятся на черный день.

– A остальную выручку также положу в банк на собственное свое имя, – продолжал м‑р Уэллер старший; – и уж, разумеется, как скоро протяну я ноги, друг мой Самми, все эти денежки, и с процентами, перейдут в твой собственный карман. Только ты не истрать их за один раз, не промотай, сын мой, и пуще всего берегись, чтобы не поддедюлила тебя и с этим наследством какая-нибудь вдовушка. Это главное: если спасешься от вдовы, можно будет надеяться, что из тебя выйдет хороший человек.

Этот спасительный совет, казалось, облегчил тяжкое бремя на душе м‑ра Уэллера, и он принялся за свою трубку с просиявшим лицом.

– Кто-то стучится в дверь, – сказал Самуэль.

– A пусть себе стучится, – отвечал отец.

Оба замолчали. Стук между тем повторился и не умолкал в продолжение трех или четырех минут.

– Отчего ж ты не хочешь впустить? – спросил Самуэль.

– Тсс, тсс! – отвечал отец, боязливо мигая на своего сына. – Не обращай внимания, Самми: это, должно быть, опять какая-нибудь вдова.

Отчаявшись, наконец, получить ответ на многократно повторенный стук, невидимый посетитель, после кратковременной паузы, приотворил дверь и заглянул. То была не женская фигура. Между дверью и косяком выставились длинные черные локоны и жирное красное лицо достопочтенного м‑ра Стиджинса. Трубка м‑ра Уэллера выпала из рук.

Отверстие между косяком и дверью постепенно становилось шире и шире. Наконец, достопочтенный джентльмен осторожно перешагнул через порог и тщательно запер за собою дверь. Сделав необходимое обращение к Самуэлю и подняв к потолку свои руки и глаза в ознаменование неизреченной скорби по поводу рокового бедствия, разразившегося над фамилией, м‑р Стиджинс придвинул к камину кресло с высокой спинкой, сел, вздохнул, вынул из кармана серый шелковый платок и приставил его к своим заплывшим глазам.

Пока совершалась эта церемония, м‑р Уэллер старший оставался неподвижным, будто прикованный к своему месту: он смотрел во все глаза, обе руки его лежали на коленях, и вся его физиономия выражала необъятную степень изумления, близкого к остолбенению. Самуэль сидел безмолвно насупротив отца и, казалось, ожидал с нетерпеливым любопытством, чем кончится эта сцена.

Несколько минут м‑р Стиджинс держал серый платок перед своими глазами, вздыхал, всхлипывал, стонал; преодолев, наконец, душевное волнение, он положил платок в карман и застегнулся на все пуговицы. Затем он помешал огонь, потер руки и обратил свой взор на Самуэля.

– О, друг мой, юный друг! – сказал м‑р Стиджинс, прерывая молчание весьма слабым и низким голосом. – Что может быть ужаснее этой поистине невозвратимой потери?

Самуэль слегка кивнул головой.

– Известно-ли вам, друг мой, – шепнул м‑р Стиджинс, придвигаясь к Самуэлю, – что она оставила нашей церкви?

– Кому?

– Почтенной нашей церкви, м‑р Самуэль.

– Ничего она не оставила, – отвечал Самуэль решительным тоном.

М‑р Стиджинс лукаво взглянул на Самуэля, оглядел с ног до головы м‑ра Уэллера, сидевшего теперь с закрытыми глазами, как будто в полузабытьи, и, придвинув свой стул еще ближе, сказал:

– И мне ничего не оставила, м‑р Самуэль?

Самуэль сделал отрицательный кивок.

– Едва-ли это может быть, – сказал побледневший Стиджинс. – Подумайте, юный друг мой: неужели ни одного маленького подарка на память?

– Ни одного лоскутка, – отвечал Самуэль.

– А, может быть, – сказал м‑р Стиджинс после колебания, продолжавшегося несколько минут, – может быть, она поручила меня попечению этого закоснелого нечестивца, отца вашего, м‑р Самуэль?

– Очень вероятно, судя по его словам, – отвечал Самуэль. – Он вот только-что сейчас говорил об вас.

– Право? Так он говорил? – подхватил м‑р Стиджинс с просиявшим лицом. – Стало быть, великая перемена совершилась в этом человеке. Радуюсь за него душевно и сердечно. Мы теперь можем жить с ним вместе дружелюбно и мирно, м‑р Самуэль. – Не правда ли? Я стану заботиться о его собственности, как скоро вы уйдете отсюда, и уж вы можете составить понятие, как здесь все пойдет в моих опытных руках.

И затем, испустив глубочайший вздох, м‑р Стиджинс приостановился для ответа. Самуэль поклонился. М‑р Уэллер старший произнес какой-то необыкновенный звук, не то стон, не то вой, не то скрежет, не то зык, но в котором, однако ж, странным образом сочетались все эти четыре степени звука.

Осененный внезапным вдохновением, м‑р Стиджинс прозрел в этом звуке явственное выражение сердечного раскаяния, соединенного с угрызением. На этом основании он оглянулся вокруг себя, потер руки, прослезился, улыбнулся, прослезился опять и затем, тихонько подойдя к хорошо знакомой полочке в известном углу, взял стаканчик и осторожно положил четыре куска сахару. Совершив эту предварительную операцию, он еще раз испустил глубокий вздох и устремил на потолок свои глаза. Затем, переступая незаметно с ноги на ногу, он побрел в буфет и скоро воротился с бутылкой рому в руках. Отделив от него обыкновенную порцию в стакан, он взял чайную ложечку, помешал, прихлебнул, еще помешал и уже окончательно расположился в креслах кушать пунш.

М‑р Уэллер старший не произнес ни одного звука в продолжение всех этих приготовлений; но как только м‑р Стиджинс уселся в креслах, он вдруг низринулся на него стрелою, вырвал стакан у него из руки, выплеснул остаток пунша на его лицо и разбил стакан о его лоб. Затем, схватив достопочтенного джентльмена за шиворот, он повалил его могучею рукой, дал ему пинка и, произнося энергические проклятия, потащил его к дверям.

– Самми, – сказал м‑р Уэллер, – надень на меня шляпу. Живей!

И лишь только Самуэль нахлобучил своего родителя, старый джентльмен вытащил Стиджинса из дверей в коридор, из коридора на крыльцо, с крыльца на двор, со двора на улицу, продолжая все это время давать ему пинки, один другого сильнее и беспощадней.

Уморительно и вместе отрадно было видеть, как красноносый джентльмен кувыркался, метался, барахтался и хрипел в могучих объятиях раздраженного старца, который, наконец, в довершение потехи, погрузил его голову в корыто, наполненное водою для утоления жажды лошадей.

– Вот тебе, пастырь, вот тебе! – сказал м‑р Уэллер, поддавая окончательного туза в спину м‑ра Стиджинса. – Скажи всем этим своим негодным товарищам, лицемерам, тунеядцам и ханжам, что я боюсь, при случае, перетопить всех до одного, если не в корыте, так в помойной яме.

– Пойдем домой, Самми. Налей мне стакан водки. Совсем измучился с этим негодяем.

Глава LII

Деловое утро адвоката на Грэйском сквере и окончательное выступление на сцену господ Джингля и Иова Троттера.

Когда, после приличных приготовлений, м‑р Пикквик известил Арабеллу о неудовлетворительных последствиях своей поездки в Бирмингэм и начал уверять ее, что нет покамест ни малейшего повода к огорчению или печали, молодая леди залилась горькими слезами и выразила в трогательных терминах свою жалобу, что она, по непростительной ветренности, сделалась несчастной причиной охлаждения и, быть может, вечного разрыва между сыном и отцом.

– Вы совсем не виноваты, дитя мое, – сказал м‑р Пикквик с трогательно, с нежностью. – Заранее никак нельзя было предвидеть, что старый джентльмен будет питать такое неожиданное предубеждение против женитьбы своего сына. Я уверен, – прибавил м‑р Пикквик, взглянув на её хорошенькое личико, – он и понятия не имеет об удовольствии, от которого отказывается теперь с таким безразсудством.

– Ах, добрый м‑р Пикквик! – сказала Арабелла. – Что нам делать, если он не перестанет сердиться на нас?

– Авось все это перемелется, мой друг, и выйдет мука, – сказал м‑р Пикквик добродушным тоном; – посидим покамест у моря и подождем погоды.

– Но ведь вы рассудите сами, м‑р Пикквик: что будет с Натаниэлем, если отец откажется помогать ему?

– В таком случае, мой ангел, я могу предсказать, что, вероятно, найдется у него какой-нибудь друг, который готов будет оказать ему всякое содействие и помощь.

Арабелла быстро поняла и сообразила настоящий смысл и значение его ответа. Поэтому она бросилась в объятия м‑ра Пикквика, поцеловала его очень нежно и зарыдала очень громко.

– Ну, полно, полно! – сказал м‑р Пикквик, пожимая её маленькую ручку. – Мы вот подождем здесь несколько дней и посмотрим, что вздумает он написать вашему мужу. Если, сверх чаяния, он не переменит своих мыслей, в голове у меня вертится, по крайней мере, полдюжины планов, из которых тот или другой составит ваше счастье – успокойтесь, мой ангел.

Затем м‑р Пикквик порекомендовал ей осушить свои глазки и не огорчать прежде времени своего супруга. Прелестная Арабелла, кроткая и послушная, как благовоспитанное дитя, уложила свой платочек в ридикюль и, к возвращению мужа, вызвала на свое личико целый ряд лучезарных улыбок, которые оказывали столь могущественное влияние на его чувствительное сердце.

– Признаться, я не вижу впереди никакого добра для этих молодых людей, – сказал м‑р Пикквик, одеваясь поутру на другой день. – Пойду к Перкеру и посоветуюсь с ним.

План идти к Перкеру и посоветоваться с ним насчет финансовых обстоятельств возник в голове м‑ра Пикквика еще прежде. Теперь он позавтракал на свою руку и отправился на Грэйский сквер с великою поспешностью.

Еще не было десяти часов, когда он взошел на лестницу по направлению к аппартаментам, занимаемым канцеляриею адвоката. Писаря еще не явились. М‑р Пикквик, для препровождения времени, принялся смотреть из окна галлереи.

Живительный свет прекрасного октябрьского утра весело отражался даже на грязных домах этого околодка. Конторщики и писаря длинной вереницей выступали по скверу, ускоряя или замедляя свои шаги, при взгляде на башенные часы. И лишь только пробило десять, каждый из них, с необыкновенною торопливостью, поспешил к месту своей ежедневной службы. Разнообразные голоса раздались со всех сторон, замки защелкали, двери застучали, головы повыставились из каждого окна, привратники один за другим стали на своих постах, почтальон суетливо начал перебегать из дома в дом, и деятельность закипела своим обычным чередом во всех этих юридических палатах.

– Раненько пожаловали вы, м‑р Пикквик, – сказал чей-то голос позади этого джентльмена.

– А! м‑р Лоутон, – сказал м‑р Пикквик, оглядываясь назад. – Как ваше здоровье, сэр?

– Так себе, покорно вас благодарю, отвечал Лоутон, вытирая пот со своего лица. – Бежал чуть не со всех ног. Думал, что опоздаю. Устал как собака. Хорошо, по крайней мере, что пришел раньше его.

Утешив себя этим размышлением, м‑р Лоутон вынул из кармана ключ, отпер дверь, взял письма, опущенные почтальоном в ящик, и ввел м‑ра Пикквика в контору. Здесь, в одно мгновение ока, он скинул свой фрак, надел поношенный сюртук, повесил шляпу, взял пачку бумаг, воткнул перо за ухо и потер руки с величайшим наслаждением.

– Вот я готов, как видите, – сказал м‑р Лоутон. – Канцелярское платье у меня всегда тут остается, в конторе. Нет-ли у вас табачку, м‑р Пикквик?

– Нет, я не нюхаю табаку.

– Жаль, очень жаль. Ну, да так и быть, я пошлю за бутылкой содовой воды, будет все равно. Как вы думаете, в глазах моих нет ничего странного, м‑р Пикквик?

М‑р Пикквик отступил на несколько шагов, обозрел внимательно все черты вопрошающего джентльмена и объявил утвердительно, что никакой особенности он не замечает в его глазах.

– Рад слышать это, – сказал Лоутон. – A мы, знаете, вчера вечером немножко покутили в заведении «Сороки», и голова у меня покамест все еще не на месте. Авось пройдет. – А, кстати, Перкер уж начал заниматься вашим делом.

– Каким? Издержками вдовы Бардль?

– Нет, покамест еще не этим. Я разумею вот этого голубчика, за которого мы, по-вашему желанию, заплатили десять шиллингов на фунт, чтобы выручить его из тюрьмы. Теперь ведь, знаете, идет речь об отправлении его в Демерару.

– Ах, да, вы говорите о м‑ре Джингле, – сказал м‑р Пикквик скороговоркой. – Ну, так что же?

– Ничего, все идет, как следует, – сказал Лоутон, починяя перо. – Мы уж обделали эту статью. Ливерпульский агент сказал, что из благодарности к вам он очень рад посадить его на свой корабль по вашей рекомендации. Ведь вы ему, говорит он, оказали какие-то благодеяния, когда сами состояли на действительной службе?

– Безделица, любезнейший, безделица. Так он согласен взять Джингля?

– Согласен.

– Это очень хорошо, – сказал м‑р Пикквик. – Мне приятно это слышать.

– A этот другой парень, должно быть, удивительный прощалыга! – заметил Лоутон, продолжая чинить перо.

– Какой парень?

– Ну, да, как его, слуга, что ли, друг, однокашник или собутыльник этого Джингля?

– Вы говорите о Троттере?

– Да. Вообразите, м‑р Пикквик, ведь и он тоже просится в Демерару!

– Неужели!

– Именно так. Он отказался наотрез от выгодных предложений, которые Перкер сделал ему от вашего имени.

– Как? Отказался от восемнадцати шиллингов в неделю?

– В том-то вот и штука. Не нужно, говорит, мне никакого места, если разлучат меня с моим другом. Нечего было делать: мы принуждены были вести, по его милости, новую переписку, и он согласен ехать на правах конвикта в Новый Южный Валлис.

– Глупый парень! – сказал м‑р Пикквик с радостной улыбкой. – Глупый парень!

– A подите вот толкуйте с ним! – заметил Лоутон, обрезывая кончик пера с презрительною миной. – Наладил одно и то же. Один, дескать, друг и есть у него в этом мире, и уж он не расстанется с ним до гробовой доски. Дружба хорошая вещь, нечего сказать, да только благоразумный человек должен во всем наблюдать меру. Вот, например, мы все друзья и приятели за общим столом «Сороки», где каждый платит из собственного кармана за свой пунш; но осудить себя на добровольную ссылку с кем-нибудь из этих приятелей – нет, наше почтение, черт бы их побрал! У всякого человека, сэр, только две искренния привязанности: первая к самому себе, вторая – к хорошеньким леди. Это уж по нашей части. Ха, ха!

В эту минуту послышались на лестнице шаги м‑ра Перкера. Лоутон замолчал, схватил бумагу и принялся писать с замечательною скоростью.

Приветствие между м‑ром Пикквиком и его адвокатом имело самый искренний и дружелюбный характер. Но лишь только Перкер усадил своего клиента, в дверях послышался стук, и чей-то голос спрашивал: здесь-ли господин адвокат?

– Чу! – сказал Перкер. – Это, должно быть, один из ваших праздношатающихся приятелей, м‑р Джингль, если не ошибаюсь. Хотите его видеть, почтеннейший?

– Вы как об этом думаете? – спросил м‑р Пикквик.

– Мне кажется, вам не мешает взглянуть на него. Эй, сэр, как бишь вас? Можете войти.

Повинуясь этому бесцеремонному приглашению, Джингль и Троттер вошли в комнату и, увидев м‑ра Пикквика, остановились с некоторым смущением у порога.

– Чу? – сказал Перкер. – Знаете-ли вы этого джентльмена?

– О, вечно не забыть! – отвечал Джингль, выступая вперед. – М‑р Пикквик… бесценный благодетель… спаситель жизни… сделал из меня человека… не раскаетесь в этом, сэр.

– Очень рад слышать это, – сказал м‑р Пикквик. – Вы, кажется, поправились в своем здоровье, м‑р Джингль?

– Всем вам обязан, сэр… великая перемена… в тюрьме было душно… воздух нездоровый… очень, – сказал Джингль, качая головой.

Он был одет прилично и опрятно, так же как неразлучный его приятель, Иов Троттер, который стоял позади, вытянувшись в струнку и устремив оловянные глаза на м‑ра Пикквика.

– Когда-ж они едут в Ливерпуль? – спросил м‑р Пикквик, обращаясь к адвокату.

– Сегодня вечером, сэр, в семь часов, – сказал Иов, делая шаг вперед. – Мы отправляемся из Сити, сэр, в дилижансе.

– Билеты на места взяты?

– Да, сэр.

– Вы твердо решились ехать?

– Да, сэр, – отвечал Иов.

– Что касается до экипировки, необходимой для Джингля, – сказал Перкер, громко, обращаясь к м‑ру Пикквику: – я уже принял на себя устроить это дело. Мы выдали ему вперед третное жалованье из той ежегодной суммы, которую он будет получать в Демераре. Этого достанет на все его издержки, и я решительно не одобряю всякой дальнейшей помощи с вашей стороны, как скоро она не будет основываться на собственных его трудах и хорошем поведении, сэр.

– Без сомнения, – подхватил Джингль с великою твердостью. – Светлая голова… человек деловой… справедливо, сэр… да.

– Вы удовлетворили его кредитора, выкупили его платье у ростовщика, освободили его из тюрьмы, заплатили за него на корабле, – продолжал Перкер, не обращая никакого внимания на замечание Джингля: – все это стоило вам около пятидесяти фунтов, сэр и потеря этой суммы – вещь немаловажная.

– Потери не будет, – сказал Джингль скороговоркой. – Все заплачу… займусь делами… накоплю… возвращу все до фарсинга. Желтая горячка разве… нечего делать… не то…

Здесь м‑р Джингль остановился, ударил тулью своей шляпы, провел рукою по глазам и сел.

– Он хочет сказать, – заметил Иов, выступив вперед, – что он заплатит все эти деньги, если не сделается жертвой желтой горячки. И я уверен, что он сдержит это слово, м‑р Пикквик, вот увидите. Если угодно, я готов подтвердить это под клятвой, – заключил Иов с великой энергией.

– Хорошо, хорошо, – сказал м‑р Пикквик, – не станем распространяться об этом. Советую вам, м‑р Джингль, не заводить знакомства с такими господами, как сэр Томас Блазо, с которым вы играли в криккет. Иначе легко станется, что вы опять расстроите свое здоровье.

Джингль улыбнулся при этой выходке, но тем не менее, на лице его отразилась высшая степень расстройства. М‑р Пикквик поспешил переменить разговор.

– A не знаете-ли вы, что случилось с тем вашим приятелем, с которым вы познакомили меня в Рочестере?

– С горемычным Яшей?

– Да.

Джингль покачал головой.

– Мошенник первой степени… гений плутовства… Иову родной брат.

– Брат Иова! – воскликнул м‑р Пикквик. – Да, да, сходство между ними действительно есть.

– Да, сэр, нас всегда считали похожими друг на друга, – сказал Иов, бросая вокруг себя косвенные взгляды: – только характер у меня всегда был серьезный, a его считали весельчаком. Он переселился в Америку, сэр, вследствие крайней запутанности своих делишек на здешней почве. С той поры мы ничего не слыхали о нем.

– А! Так вот почему я не получил от него «страницы из романа действительной жизни», которую он обещал мне в ту пору на другой день поутру, когда, по-видимому, мелькала у него мысль броситься в реку с Рочестерского моста! – сказал м‑р Пикквик, улыбаясь. – Не знаю только, притворялся-ли он, или нет.

– Разумеется притворялся, – подхватил Иов. – Он мастер на все руки. Это еще слава Богу, что вы отделались от него так дешево. При других обстоятельствах, он мог быть для вас опаснее, чем, – Иов взглянул на Джингля, засеменил ногами, и окончательно прибавил: – чем… чем даже я сам.

– Благодатная семейка! – сказал Перкер, запечатывая письмо, которое он только что окончил.

– Да, сэр, отвечал Иов, – мы таки можем похвастаться своей породой.

– Это и видно, – сказал адвокат, улыбаясь. – Передайте это письмо нашему агенту в Ливерпуле, и советую вам остепениться, господа, как скоро вы будете в Вест-Индии. Подумайте об этом серьезнее теперь, когда время не ушло: иначе вас повесят на первой виселице, как, впрочем, я нисколько не сомневаюсь в этом. Можете теперь идти, если хотите: мы должны потолковать с м‑ром Пикквиком о многих других делах, и время для нас драгоценно. Ступайте.