Замогильные записки Пикквикского клуба

После этого вступления м‑р Пикквик поспешил вручить по принадлежности озадаченному м‑ру Винкелю огромное послание его сына и затем, усевшись на стул, принял наблюдательную позу, подобающую джентльмену, который не чувствует теперь ни малейшей тяжести на своей душе.

Старичок повертел письмо в руках, взглянул на углы конверта, на адрес, на печать, придвинул стул к круглому столику, поправил лампу, сломал печать, развернул бумагу и приготовился читать.

Но в этот самый момент м‑р Боб Сойер, казавшийся спокойным в продолжение нескольких минут, положил свои руки на колени и сделал уморительную гримасу в роде тех, какие мы встречаем на портретах, изображающих покойного м‑ра Гримальди, знаменитого шута. Случилось, однако жь, что м‑р Винкель старший, вместо того, чтобы углубиться в чтение письма, как рассчитывал Боб Сойер, устремил ненароком пристальный взгляд на фигуру самого Боба Сойера, и, заключая весьма основательно, что шутовская гримаса имеет целью осмеяние его собственной особы, старичок сделал такую строгую и суровую мину, что черты покойного Гримальди мгновенно приняли выражение невинной скромности и смирения.

– Вы что-то говорили, сэр? – спросил м‑р Винкель после страшного молчания.

– Нет, сэр, – отвечал Боб Сойер смиренным тоном.

– Уверены-ли вы в этом, сэр?

– О, да, сэр, совершенно уверен.

– A мне показалось, что вы действительно говорили, сэр, – продолжал старый джентльмен тоном выразительного негодования, – вы, может быть, смотрели на меня, сэр?

– О, нет, сэр, совсем нет! – отвечал Боб с величайшею учтивостью.

– Очень рад слышать это, сэр, – сказал м‑р Винкель старший.

Бросив еще раз сердитый взгляд на уничтоженного Боба, старый джентльмен пододвинул к себе лампу и уже серьезно углубился в чтение письма.

М‑р Пикквик следил пристально и внимательно за всеми движениями старца, по мере того, как он перебегал от одной строки к другой, от первой страницы ко второй, от второй к третьей, от третьей к четвертой и последней; но ни малейшее изменение в чертах лица не могло служить более или менее правдоподобным истолкованием чувствований, с какими м‑р Винкель старший принял известие о супружестве своего сына, которое супружество, как знал м‑р Пикквик, описывалось уже на первой странице после двенадцатой строки.

М‑р Винкель прочитал письмо до последнего слова, сложил его опять со всею тщательностью и аккуратностью делового человека, и в то самое мгновение, как м‑р Пикквик ожидал неминуемого взрыва сильных ощущений, старичок обмакнул перо в чернильницу и сказал совершенно спокойным тоном, как будто речь шла о какой-нибудь коммерческой безделке:

– Куда адресовать к Натаниэлю, м‑р Пикквик?

– В гостиницу «Коршуна и Джорджа», – отвечал этот джентльмен.

– «Коршун и Джордж». A где эта гостиница?

– На Георгиевском подворье, в Ломбардской улице.

– В Сити?

– Да.

Старый джентльмен методически записал адрес на изнанковой стороне конверта, бросил письмо в конторку, запер ее, положил в карман связку ключей и сказал:

– Больше, я полагаю, ничто не может удерживать вас у меня, м‑р Пикквик?

– Ничто, почтеннейший! – вскричал озадаченный м‑р Пикквик в порыве негодующего изумления. – Ничто! И вы не намерены ничем больше выразить своего мнения по поводу этого великого события в жизни нашего молодого друга? Вы не хотите уверить его через меня в продолжении своего покровительства и родительской любви? И не будет от вас ни одного ласкового слова, ни одного привета этой юной чете? Что с вами, м‑р Винкель? Образумьтесь, почтеннейший, подумайте!

– Я подумаю об этом на досуге, – отвечал старичок. – На этот раз мне нечего сказать. Я человек деловой, м‑р Пикквик, и не привык сгоряча пускаться на какие бы то ни было аферы. В настоящем случае я никак не могу одобрить этого дела: обстановка его мне решительно не нравится. Тысяча фунтов – небольшая сумма, м‑р Пикквик.

– Что правда, то правда, вовсе небольшая, бездельная сумма, – перебил Бен Алиен, проснувшийся в эту минуту и припомнивший весьма кстати, что сам он прокутил свою тысячу фунтов наследства без малейшего затруднения. – Вы умный человек, сэр. Ведь, он смышленый малый: как ты думаешь, Боб?

– Очень рад, что вы, сэр, признаете мое мнение справедливым, – сказал м‑р Винкель старший, бросая презрительный взгляд на Бена Аллена, продолжавшего глубокомысленно качать головой. – Дело вот в чем, м‑р Пикквик; я позволил своему сыну совершить под вашим руководством несколько путешествий с тою целью, чтобы он пригляделся к людям и отвык от своих пенсионных привычек; но я никогда не уполномочивал его на женитьбу без моего согласия. Он знает это очень хорошо. Стало быть, если мне вздумается лишить его своего отеческого покровительства, Натаниэль не будет иметь никакого права изумляться или сетовать на меня. Впрочем, я буду писать к нему, м‑р Пикквик. Прощайте, спокойной вам ночи, сэр. Маргарита, проводите этих господ.

Все это время Боб Сойер неугомонно толкал м‑ра Бена Аллена, поощряя его сказать что-нибудь с своей стороны в защиту правого дела. На этом основании Бен Аллен, без всяких предварительных соображений, вдруг разразился краткою, но сильно патетическою речью:

– Сэр! – воскликнул м‑р Бен Аллен, раскрыв свои мутные глаза на старого джентльмена и размахивая вверх и вниз своею правою рукою, – сэр, стыдитесь самих себя… стыдитесь этих стен, сэр!

– Как брат жены моего сына, вы, конечно, превосходный судья в этом деле, – отвечал м‑р Винкель старший. – Довольно об этом. Прошу вас не возражать, м‑р Пикквик. Прощайте, господа.

С этими словами старичок взял свечу и, отворив дверь, учтиво попросил гостей освободить его от дальнейших переговоров.

– Вы станете жалеть об этом, – сказал м‑р Пикквик, с трудом удерживая порывы своего негодования.

– Это мы увидим, – отвечал спокойно м‑р Винкель старший. – Еще раз, господа, желаю вам спокойной ночи.

М‑р Пикквик пошел на улицу сердитой стопой, в сопровождении м‑ра Боба Сойера, совершенно оглушенного непреклонно строгим решением старого джентльмена. За ними покатилась шляпа Бена Аллена, и через минуту сам Бен Аллен появился на лестничной ступени у подъезда. Все три джентльмена хранили глубокое молчание во всю дорогу и, не поужинав, разошлись в гостинице по своим спальням. Углубляясь на досуге в сущность и вероятные последствия своего визита, м‑р Пикквик скоро пришел к заключению, что ему никак не следовало отваживаться на эту поездку, не собрав наперед отчетливых сведений о характере м‑ра Винкеля старшего, который оказался в такой ужасной степени деловым человеком.

Глава L

Мистер Пикквик встречает одного из своих старых знакомых, и этому счастливому обстоятельству читатель обязан поразительно интересными подробностями относительно двух великих людей, могущественных и славных в литературном мире.

М‑р Пикквик проснулся, по обыкновению, в восемь часов. Наступившее утро всего менее могло рассеять в душе великого человека неприятные впечатления, произведенные неожиданными последствиями вчерашнего визита. Небо было пасмурно и мрачно, воздух затхл и сыр, улицы мокры и грязны. Дым лениво выходил из труб, как будто у него не хватило храбрости подняться к облакам; дождь капал медленно и вяло, как будто не смея превратиться в ливень. Боевой петух на трактирном дворе, лишенный всех признаков своего обычного одушевления, печально покачивался на одной ножке в уединенном углу; осел, понурив голову, расхаживал в созерцательном расположении духа, как будто в глупой голове его мелькала мысль о самоубийстве. На улице, кроме зонтиков, не было видно никакого предмета, и ничего не слышалось, кроме падения дождевых капель.

Завтрак был очень скучен, и разговор между нашими путешественниками вовсе не клеился. Даже м‑р Боб Сойер живо чувствовал на себе одуряющее влияние погоды. Он был теперь, по его собственному выражению, «сбит с панталыка». М‑р Пикквик и Бен Аллен были тоже не в своей тарелке.

В тоскливом ожидании лучшей погоды, путешественники перечитали последний нумер лондонской вечерней газеты от первой строки до последней, перетоптали ковер в своей комнате от первого до последнего рисунка, повысмотрели все картины на стенах и перепробовали, без малейшего успеха, все предметы для разговора. Наконец, м‑р Пикквик, дождавшись полудня и не видя никакой перемены к лучшему, позвонил и отдал приказание закладывать лошадей.

Заложили и поехали. Дождь полил сильнее, слякоть по дороге увеличивалась с каждою минутой, и огромные куски грязи летели беспрепятственно в открытые окна экипажа, так что пассажирам во внутренности кареты было почти столько же неловко, как и тем, которые по-прежнему поместились на запятках. При всем том, в самом движении и живом сознании чувства деятельности заключалось уже бесконечное превосходство перед скучным и томительным бездействием в скучной комнате, откуда, без всякой цели и намерения, приходилось смотреть на скучную улицу и дождевые капли. Оживленные путешественники не могли понять, зачем и отчего они так долго отсрочивали свою поездку.

Когда они остановились в Ковентри на первой станции, пар от лошадей поднялся такими густыми облаками, что затмил совершенно станционного смотрителя, и путешественники слышали только его громкий голос, выходивший из тумана. Он говорил, что человеколюбивое общество[30], при первой раздаче премий, должно непременно наградить его первою золотою медалью вследствие того, что у него достало храбрости снять шляпу с ямщика, иначе этот парень неизбежно должен был бы утонуть, так как вода с полей его шляпы лилась обильным потоком на рукава его, грудь и шею.

– Прекрасная погода! – сказал Боб Сойер, поднимая воротник своего пальто и закрываясь шалью.

– Чудодейственная, сэр, – подтвердил Самуэль Уэллер. – A знаете что, сэр?

– Что?

– Случалось-ли вам когда-нибудь видеть больного ямщика?

– Не припомню. A что?

– В ту пору, например, когда вы были студентом, в клинику вашу никогда не приносили больного ямщика?

– Нет, никогда.

– Я так и думал. A случалось-ли вам видеть на каком-нибудь кладбище надгробный памятник ямщику?

– Нет, не случалось.

– A мертвого ямщика видели вы когда-нибудь?

– Никогда.

– Ну, так никогда и не увидите, – отвечал Самуэль торжественным тоном. – Есть еще другой предмет, которого никогда не видал ни один человек: это, сэр, мертвый осел. Никто не видал мертвого осла, за исключением разве одного джентльмена в черных шелковых гультиках, знакомого с одной молодой женщиной, у которой был козел. Но тот осел приехал сюда из Франции, и очень могло статься, что был он не из настоящей породы.

В этих и подобных разговорах проходило время, пока, наконец, экипаж остановился в Дончорче. Здесь путешественники перекусили, переменили лошадей и отправились на следующую станцию в Девентри, откуда через несколько часов благополучно прибыли в Таучестер. Дождь, усиливаясь постепенно, не прекращался ни на одну минуту.

– Это, однако ж, из рук вон, господа! – заметил Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда экипаж остановился в Таучестере, у подъезда гостиницы «Сарациновой головы». – Не мешало бы положить этому конец.

– Ах, Боже мой! – воскликнул м‑р Пикквик, открывая глаза после продолжительной дремоты. – Вы, кажется, ужасно вымокли.

– Не то чтобы ужасно, a так себе, – отвечал Боб, – дождь, кажется, не думает церемониться с нами.

Дождь струился крупными каплями с его шеи, рукавов, локтей, колен, и весь костюм м‑ра Боба, пропитанный водою, представлял подобие блестящей клеенки.

– Да, как видите, я промок порядком, хотя, может быть, не до костей, – сказал Боб, стряхивая с себя дождевые капли на подобие ньюфаундленской собаки, только что вынырнувшей из воды.

– Дальше, я думаю, нам нельзя ехать в такую позднюю пору, – сказал Бен.

– Это уж само собою разумеется, – подтвердил Самуэль Уэллер, присоединяя свои наблюдения к общему совещанию, – лошади измучатся по-пустякам, и толку не будет никакого. В этой гостинице, сэр, превосходные постели, – продолжал Самуэль, обращаясь к своему господину, – все чисто, опрятно и уютно, как нельзя больше. В полчаса, не больше, здесь могут приготовить маленький обед первейшего сорта: пару цыплят, куропаток, телячьи котлеты, французские бобы, пироги с дичью, жареный картофель на закуску. Мой совет, сэр: переночевать здесь, если вы сколько-нибудь дорожите жизнью и здоровьем.

Здесь кстати подоспел содержатель «Сарациновой головы» и вполне подтвердил показания м‑ра Уэллера относительно комфортабельности своего заведения, способного выдержать соперничество с первыми гостиницами столицы. К этому он прибавил несколько печальных догадок относительно прескверного состояния дорог и решительной невозможности добыть лошадей на следующей станции.

– К тому же, господа, вы должны взять в рассчет, что этот неугомонный дождь зарядил, по всей вероятности, на всю ночь, тогда как завтра, без сомнения, будет прекрасная погода, – заключил убедительным тоном содержатель «Сарациновой головы»

– Ну, хорошо, – сказал м‑р Пикквик, – мы переночуем. Только мне надобно послать в Лондон письмо так, чтобы завтра поутру оно могло быть доставлено по принадлежности, иначе, во что бы ни стало, мы должны ехать вперед.

Содержатель улыбнулся. Ничего, разумеется, не могло быть легче, как завернуть письмо в лист серой бумаги и отправить его или по почте, или с кондуктором вечернего дилижанса, который проедет из Бирмингэма.

– И если, сэр, вы хотите, чтобы оно было доставлено как можно скорее, вам стоит только надписать на конверте: «вручить немедленно». Или, всего лучше, извольте надписать, чтобы подателю за немедленное доставление вручили полкроны. Это уж будет верно, как нельзя больше.

– Очень хорошо, – сказал м‑р Пикквик, – в таком случае мы останемся здесь.

– Эй, Джон! – закричал содержатель одному из своих слуг. – Свечей в солнечный нумер[31]. Развести огонь в камине. Джентльмены перезябли. – Сюда пожалуйте, господа. Не беспокойтесь насчет вашего ямщика, сэр: я пришлю его, когда вам угодно будет позвонить. – Ну, Джон, пошевеливайтесь.

Принесли свечи, развели огонь, накрыли на стол, занавесы опустили, зеркала заблистали, камин запылал, и через десять минут все предметы в отведенном нумере приняли такой благообразный, праздничный вид, как будто путешественников ожидали здесь давным-давно и заранее делали всевозможные приготовления для их комфорта. Честь и слава содержателям английских гостиниц!

М‑р Пикквик сел за круглый стол и наскоро набросал несколько слов м‑ру Винкелю, извещая, что, вследствие дурной погоды, он остался переночевать на полдороге в Лондон и откладывает все дальнейшие объяснения до личного свидания. Это письмецо, завернутое в пакет, он поручил Самуэлю Уэллеру отнести в буфет.

Самуэль, как и следует, отдал его молодой леди за буфетом, погрелся у камина и уже хотел воротиться в солнечный нумер за господскими сапогами, как вдруг, заглянув случайно в полу-отворенную дверь, увидел рыжеватого джентльмена почтенных лет, обложенного огромною кипою газет, лежавших перед ним на столе. Рыжеватый джентльмен читал какую-то статью с напряженным вниманием, читал и улыбался, улыбался и вздергивал по временам свой нос, при чем все черты его лица принимали величественное выражение гордости и решительного презрения.

– Эге! – воскликнул Самуэль. – Этот господин мне что-то слишком знаком: я отлично помню и этот нос, и эту лысину, и этот знаменитый лорнет. Если он не итансвилльский забияка, так я, что называется, сам пропащий человек.

Самуэль кашлянул два или три раза, чтобы обратить на себя внимание читающего джентльмена. При этих звуках джентльмен с беспокойством поднял голову и лорнет и представил глазам постороннего наблюдателя выразительно-задумчивые черты м‑ра Потта, издателя и редактора «Итансвилльской синицы».

– Прошу извинить, сэр, – сказал Самуэль, приближаясь к нему с низким поклоном, – мой господин остановился в этой гостинице, м‑р Потт.

– Тсс, тсс! – прошипел м‑р Потт, приглашая Самуэля войти в комнату и затворяя дверь с видом таинственного ужаса и страха.

– Что такое, сэр? – спросил Самуэль, озираясь вокруг себя.

– Тут не должно ни под каким видом произносить моего имени, – отвечал м‑р Потт. – Я храню глубочайшее инкогнито.

– Зачем это, сэр?

– Это местечко – главный притон всех этих Желтых негодяев. Бешеная чернь разорвет меня в куски, если узнает, что я здесь.

– Неужели!

– Без малейшего сомнения: одно только инкогнито может упрочить мою безопасность. – Ну, теперь скажите, молодой человек, где ваш господин?

– Здесь, сэр: в солнечном нумере. Он и два приятеля остановились здесь переночевать проездом в Лондон.

– Не с ним-ли и м‑р Винкель? – спросил м‑р Потт, слегка нахмурив брови.

– Нет, сэр. М‑р Винкель живет теперь в своей семье, – отвечал Самуэль. – Он женился, сэр.

– Женился! – воскликнул Потт в порыве величайшего одушевления. Затем он приостановился, бросил мрачную улыбку и прибавил вполголоса таким тоном, в котором ясно выражалось удовольствие затаенной мести. – Поделом ему, поделом ему, поделом!

Насытив таким образом свою злобу над низверженным врагом, м‑р Потт пожелал узнать, кто были теперешние друзья м‑ра Пикквика, Синие или Желтые? Самуэль без запинки отвечал утвердительно и положительно, что оба они были Синие с ног до головы, хотя, натурально, никогда он и не думал справляться о политических мнениях господ Сойера и Аллена. Услышав такой успокоительный ответ, м‑р Потт немедленно отправился в солнечный нумер, где и был с восторгом принят м‑ром Пикквиком и его друзьями. После первых приветствий, рекомендаций и расспросов, журналист охотно согласился разделить с путешественниками их обед, заказанный в огромнейшем размере.

– A как идут дела в Итансвилле? – спросил м‑р Пикквик, когда Потт сел у камина и путешественники, сбросив мокрые сапоги, надели туфли. – «Журавль» все еще продолжает свое существование?

– Да, сэр, эта газета, к стыду человечества, все еще влачит до времени свое жалкое и унизительное существование, справедливо презираемая даже теми, которые знают о её позорном бытии, – отвечал м‑р Потт, очевидно, обрадованный тем, что вошел, наконец, в свою обычную колею. – Да, сэр, «Журавль» хрипит еще, и не только хрипит, но даже дерзновенно поднимает свою гнусную голову, забывая всякий стыд и совесть; но с некоторого времени, можно сказать, он завяз по уши в своей собственной грязи и захлебывается мутной и ядовитой влагой, которую сам же изрыгает из своей гнусной пасти.

Разразившись этими сентенциями, журналист остановился перевести дух и бросил величественный взгляд на Боба Сойера.

– Вы еще молодой человек, сэр, – заметил м‑р Потт.

М‑р Боб Сойер поклонился.

– И вы тоже, – продолжал Потт, обращаясь к м‑ру Бену Аллену.

Бен не противоречил.

– При всем том, господа, вы уже напоены и пропитаны этими синими принципами, что, конечно, делает честь и уму вашему, и сердцу. Я, с своей стороны, поклялся поддерживать эти принципы для благосостояния трех соединенных королевств, и свет знает, умею-ли я держать свою клятву.

– Я, признаться, не совсем понимаю эти вещи, – отвечал Боб Сойер: – я…

– Не Желтый, конечно, м‑р Пикквик, – прервал Потт, беспокойно повернувшись в креслах. – Приятель ваш не из Желтых, сэр?

– Нет, нет, – отвечал Боб, – я слишком пестр в настоящую минуту и, может быть, соединяю в себе самую разнообразную коллекцию цветов.

– То есть, сэр, вы еще находитесь в переходном состоянии, – подхватил м‑р Потт торжественным тоном. – Колебание вашего духа может, смотря по обстоятельствам, принести вам пользу или вред. Поэтому, сэр, я бы желал прочесть вам ряд последних моих статей, появившихся в «Итансвилльской синице». Нет никакого сомнения, что после этого чтения колебание ваше пройдет и мнения ваши, однажды навсегда, получат твердый и определенный характер.

– Я посинею, вероятно, и, может быть, даже побагровею, прежде чем вы успеете прочесть эти статьи, – отвечал Боб.

М‑р Потт искоса взглянул на Боба Сойера и потом, обращаясь к м‑ру Пикквику, сказал:

– Вы, конечно, видели литературные статьи, которые в последние три месяца помещались в «Итансвилльской синице». они, смею сказать, обратили на себя всеобщее внимание и произвели во всех единодушный восторг.

– Я должен сказать вам откровенно, – отвечал м‑р Пикквик; приведенный в некоторое затруднение этим вопросом: – в последнее время были у меня занятия, не имевшие никакого отношения к литературе, и я никак не удосужился прочесть ваших статей.

– Напрасно, сэр, напрасно, – сказал м‑р Потт, делая очень строгую мину. – Это очень жаль.

– Я прочту их, – сказал м‑р Пикквик.

– Прочитайте непременно. они появлялись под одним общим заглавием «О китайской метафизике», сэр.

– А! – заметил м‑р Пикквик. – И все это, натурально, произведение вашего пера, сэр?

– Нет, произведение моего сотрудника в отделе критики, сэр, – отвечал Потт с большим достоинством.

– Предмет, должно быть, очень трудный, – сказал м‑р Пикквик.

– Чрезвычайно трудный и удивительно интересный, – отвечал Потт с глубокомыслием истинного философа. – Сотрудник мой, по-моему указанию, воспользовался всеми источниками, какие только мог найти в Британской Энциклопедии.

– Это однако ж странно, – заметил м‑р Пикквик. – Я не знал до сих пор, что в Британской Энциклопедии помещены какие-нибудь материалы относительно китайской метафизики.

– Ничего нет странного, – отвечал Потт, положив одну руку на колено м‑ра Пикквика и бросая вокруг себя многозначительную улыбку. – Разумеется, вы не найдете там отдельного трактата о метафизических воззрениях китайцев, за то сыщете статью о метафизике под буквой М. и статью о Китае под буквой К. Все это надобно сравнить, сличить, взвесить, сообразить и переварить в горниле чистого, абсолютного размышления, и все это, действительно, под моим непосредственным наблюдением и руководством, сделал мой неутомимый сотрудник. Дело мастера боится, м‑р Пикквик.

И при этих ученых соображениях физиономия м‑ра Потта приняла такое всеобъемлющее выражение необыкновенной мудрости, что м‑р Пикквик не осмеливался возобновить разговора в продолжение нескольких минут, и уже не прежде, как черты журналиста разгладились до степени обыкновенного джентльмена, он возобновил беседу таким образом:

– Позволительно-ли спросить, какой великий предмет завлек вас в эту сторону, столько отдаленную от постоянного поприща ваших действий?

– Этот великий предмет, сэр, – блого моего отечества, – отвечал м‑р Потт с кроткою улыбкой, – то самое блого, которое обыкновенно вдохновляет и одушевляет меня при всех этих гигантских трудах.

– Вероятно, вы имеете какое-нибудь важное поручение от вашего общества? – спросил м‑р Пикквик.

– Да, сэр, вы угадали, – отвечал Потт и, наклоняясь к уху м‑ра Пикквика, прибавил таинственным шепотом, – Желтые завтра вечером дают бал в Бирмингеме.

– Неужели!

– Да, сэр, бал и ужин!

– Возможно-ли это?

– Очень возможно, если я вам говорю.

Но, несмотря на необычайное изумление при этой оглушительной вести, м‑р Пикквик, почти незнакомый с местною политикою, не мог составить ни малейшего понятия о важности желтых замыслов и желтых планов, имевших отношение к этому политическому балу. Заметив это обстоятельство, м‑р Потт вынул из кармана последний нумер «Итансвилльской синицы» и для общего назидания громогласно прочитал следующий параграф.

«Последнее пронырство желтой сволочи».

«Один из наших соотечественников, олицетворяющий в себе гнусную и пресмыкающуюся гадину, отрыгнул недавно змеиный яд бессильного бешенства и злобы против знаменитого и славного представителя нашего в парламенте, достопочтенного м‑ра Сломки, – того самого Сломки, о котором мы предсказали в свое время, – и кто не видит, что предсказание наше оправдалось и сбылось блистательнейшим образом, – что он сделается украшением и честью своей нации, её защитником и могущественной опорой во всех начинаниях, клонящихся к общественному благу. И что же? Этот змеевидный соотечественник, говорим мы, позволил себе издеваться по поводу издержек, употребленных на покупку великолепной угольницы из чистого серебра, которую благодарные сограждане вознамерились поднести своему достойнейшему сочлену. Отринув всякий стыд и совесть, этот безымянный изверг, готовый кощунствовать над всякими благороднейшими движениями сердца, вздумал с беспримерною дерзостью уверять, будто достопочтенный м‑р Сломки сам, через одного из приятелей своего домоуправителя, подписал на три четверти всей суммы, какой должен был стоить этот вышеозначенный подарок. Жалкая тварь! Неужели, спрашиваем мы, не видит этот пресмыкающийся гад, что, предположив даже действительность этого факта, достопочтенный м‑р Сломки выставляется еще в более выгодном и блистательнейшем свете, если только это возможно? Думает-ли он, что этот великодушный поступок в состоянии отвратить от него умы и сердца благородных сограждан, если только они не хуже каких-нибудь свиней, или, другими словами, не столь низки и презренны, как этот гнусный изверг?… Но это еще не все: желтая сволочь, продолжая свои интриги, думает на этих днях прибегнуть к самому отчаянному пронырству, какое только когда-либо рождалось в узколобых головах. Утверждаем смело и решительно, что в настоящую минуту совершаются скрытым и тайным образом приготовления к желтому балу, и этот бал дан будет в желтом городе, в самом центре, или, правильнее, в самом гнезде желтого народонаселения, которое на этот случай избирает желтого церемониймейстера, приглашает четырех ультражелтых членов из парламента и заготовляет для входа только желтые билеты! Но… ожидает-ли этого бесстыдный соотечественник? Пусть он томится и крушит себя в бессильной злобе, когда перо наше начертывает эти слова: „Мы будем там!“»