Замогильные записки Пикквикского клуба

– Я заранее знал и чувствовал, какую механику собирались подсмолить эти сутяги. Эх, Самми, Самми, почему бы тебе не навести на разум своего доброго старшину! В одном только alibi было его спасенье!

Глава XXXV

Мистер Пикквик, по зрелом размышлении, предпринимает путешествие в Бат.

На другой день после окончательного приговора, произнесенного судом присяжных, в лондонскую квартиру президента Пикквикского клуба вошел его маленький адвокат, м‑р Перкер, и, после обычных приветствий, беседа между ними началась следующим образом:

– Что вы думаете, почтеннейший? – спросил м‑р Перкер.

– Ничего особенного; вам известен мой образ мыслей, – отвечаль м‑р Пикквик.

– И вы точно думаете, – положительно и серьезно, не платить им за эти протори и убытки?

– Ни одного пенни, ни полпенни, – сказал м‑р Пикквик твердым и решительным голосом, – да, ни полпенни!

– Вот это, судари мои, значит действовать по принятому правилу, или по принципу, как говаривал один заимодавец, когда, бывало, просили его возобновить отсрочку платежа, – заметил м‑р Уэллер, убиравший после завтрака посуду со стола.

– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – вы хорошо сделаете, если уйдете вниз.

– Слушаю, сэр, – отвечал м‑р Уэллер.

И, повинуясь полученному приказанию, он исчез.

– Нет, Перкер, нет, – сказал м‑р Пикквик с расстановкой и делая ударение на каждом слове, – друзья мои старались отвратить меня от этого намерения, но без всякого успеха: моя воля неизменна. Я стану заниматься своими обычными делами до тех пор, пока юридические враги мои не возобновят законным образом этого процесса, и, если у них достанет бессовестности воспользоваться своими правами, я пойду в тюрьму без сопротивления и с веселым духом. Когда они могут сделать это?

– Они могут подать на вас просьбу о законном взыскании всех этих проторей и убытков в следующее юридическое заседание, почтеннейший, – отвечал м‑р Перкер. – Это будет ровно через два месяца, почтеннейший.

– Очень хорошо, – сказал м‑р Пикквик. – Так до того времени, Перкер, прошу вас больше не упоминать мне об этом деле. Мои ученые наблюдения могут продолжаться безостановочно, и теперь – вот в чем вопрос, – продолжал великий человек, бросая на своих друзей добродушный взгляд, при чем глаза его заискрились таким блеском, которого не могли даже затемнить или прикрыть его очки, – куда мы поедем, господа?

М‑р Топман и м‑р Снодграс, пораженные необыкновенным мужеством своего президента, не произнесли никакого ответа и стояли безмолвно среди комнаты с понурыми головами. М‑р Винкель еще не успел собраться с духом после достопамятных происшествий вчерашнего дня и был неспособен подать голос в ученом деле. М‑р Пикквик напрасно ждал ответа.

– Выходит, стало быть, – сказал он после продолжительной паузы, – что я сам должен назначить место для будущих наших наблюдений.

– Едем в Бат, господа. Кажется, еще никто из нас не был в Бате.

Не был никто, и это предложение, встретившее сильного ходатая в м‑ре Перкере, было принято единодушно. Перкер основательно рассчитывал, что м‑р Пикквик, развлеченный переменами и веселой жизнью, будет, вероятно, рассудительнее смотреть на последствия своего упорства и утратит желание сидеть в тюрьме. Самуэль был немедленно отправлен в погреб «Белой лошади» с поручением взять пять мест на следующий день в дилижансе, который должен отправиться утром в половине восьмого.

Было только два места внутри кареты и три на империале дилижанса. М‑р Уэллер подписался на все эти места и, разменявшись несколькими остроумными комплиментами с конторщиком по поводу оловянной полкроны, полученной от него в сдачу, ушел обратно в гостиницу Коршуна и Джорджа, где ожидали его весьма серьезные занятия, в которые он и был углублен весь остаток этого дня. Он укладывал фраки, белье, сюртуки, стараясь по возможности сообщить им наименьший объем и придумывая разные, более или менее замысловатые, способы для укрепления верхней крышки сундука, у которого не было ни петли, ни замка.

Утро на другой день было мокрое, туманное, сырое и, следовательно, весьма неблагоприятное для путешествия. Лошади почтовых экипажей, тянувшихся по городу, дымились таким образом, что пассажиров на империале совсем не было видно. Продавцы и разносчики газет промокли до костей и, по-видимому, заплесневели со своим товаром; капли дождя струились с клеенчатых шляп апельсинщиков и яблочников, когда они просовывали свои головы в окна экипажей; евреи с отчаянием ходили взад и вперед, складывая перочинные ножички, которых никто не покупал; мальчики с карманными книгами спешили упрятать их в свои карманы; грецкие губки и коробки с карандашами превратились в москательный товар, неудобный для продажи.

Оставив Самуэля высвобождать свой багаж из рук семи или восьми носильщиков, бросившихся на него с жадностью в ту минуту, когда кабриолет остановился у ворот конторы дилижансов, м‑р Пикквик и его друзья, приехавшие двадцатью минутами ранее назначенного срока, отправились в общую залу; где, как известно, путешественники проводят самые приятные минуты перед своим отъездом.

Общая зала при погребе «Белой лошади» не представляет, однако ж, тех удобств, на которые в праве рассчитывать всякий джентльмен, собравшийся в дорогу. Это довольно большая и совершенно невзрачная комната, с большою кухонною печью вместо камина, подле которой во всякое время стоят кочерга, лопата и огромные щипцы. Комната разделена на отдельные каморки в угоду путешественникам, любящим уединение, и снабжена стенными часами, зеркалом и живым слугою, скрытым в небольшой конуре, определенной для мытья посуды.

В одной из этих каморок находился теперь суровый и усатый мужчина лет сорока пяти, с плешивым и светлым лбом и с достаточным количеством черных волос на затылке и по обеим сторонам головы. Он быль в сером фраке, застегнутом на все пуговицы, и в широкой тюленьей фуражке. При входе наших путешественников он оторвал глаза от завтрака и с большим достоинством посмотрел на м‑ра Пикквика и его друзей. Кончив этот обзор, он затянул какую-то мелодию, и его физиономия выразила совершеннейшее довольство самим собою, как будто он убедился окончательно, что никто здесь не может сравниться с его особой.

– Эй, малый! – сказал усатый джентльмен.

– Чего прикажете? – откликнулся грязнолицый малый, вынырнувший из вышеупомянутой конуры, с полотенцем в руках.

– Подать белого хлеба.

– Слушаю, сэр.

– С ветчиной и маслом.

– Сию минуту.

Усатый джентльмен затянул опять какую-то мелодию и, подойдя к камину в ожидании бутерброда, подобрал фалды фрака и устремил пристальный взор на оконечности своих сапогов.

– Интересно знать, около какого пункта в Бате останавливается этот дилижанс, – сказал м‑р Пикквик, ласково обращаясь к м‑ру Винкелю.

– Гм… ге… это что значит? – сказал незнакомец.

– Я сделал замечание своему другу, сэр, – отвечал м‑р Пикквик, изъявляя готовность вступить в разговор. – Мне хотелось знать, в каком доме Бата помещается контора здешних дилижансов. Может быть, вы это знаете, сэр?

– Разве вы едете в Бат? – спросил незнакомец.

– Да, сэр, – отвечал м‑р Пикквик.

– A эти джентльмены?

– И эти джентльмены.

– Не внутри кареты, надеюсь… будь я проклят, если все вы заберетесь в карету, – сказал незнакомец.

– Нет, сэр, не все, – отвечал м‑р Пикквик успокоительным тоном.

– Разумеется, не все, – возразил энергически усатый джентльмен. – Я взял два места. Если им вздумается втиснуть шесть человек в этот демонский ящик, где с трудом могут поместиться только четверо, я сейчас беру постшез и подаю на них жалобу. Я заплатил за свои билеты. Они не посмеют этого сделать. За ними, я знаю, водились эти вещи. Я знаю, что они делают это каждый день; но теперь этого не будет. Не позволю. Не потерплю. Кто знает меня лучше, тот понимает, как вести со мной дела. Я их проучу.

Запальчивый джентльмен дернул изо всей силы сонетку и, когда явился слуга, сказал, чтоб бутерброд был подан через несколько секунд или он проучит их всех.

– Позвольте вам заметить, – сказал м‑р Пикквик, – что вы беспокоитесь совершенно напрасно… то-есть без достаточного повода, сэр, и без основательной причины, сэр. Я взял только два места в карете, для двух персон.

– Очень рад это слышать, – сказал запальчивый джентльмен. – Беру назад свои выражения. Хорошо, что вы объяснились. Вот моя карточка. Позвольте познакомиться с вами.

– С большим удовольствием, сэр, – отвечал м‑р Пикквик. – Мы путешествуем вместе и, я надеюсь, не станем скучать обществом друг друга.

– Я тоже надеюсь, – сказал запальчивый джентльмен, – я уверен в этом. Ваши физиономии мне нравятся. Ваши руки, господа. Познакомьтесь со мной.

Размен дружеских приветствий, как водится, последовал за этой грациозной речью, и запальчивый джентльмен, продолжая выстреливать своими лаконическими сентенциями, известил наших путешественников, что фамилия его – Даулер и что он едет в Бат для собственного удовольствия. Был прежде в военной службе. Теперь в отставке. Живет истинным джентльменом на собственном иждивении. Знаменитая особа, для которой взято второе место в карете, есть м‑с Даулер, его благородная супруга.

– Прекрасная женщина, – сказал м‑р Даулер. – Я горжусь ею. На это есть особая причина.

– Я буду, конечно, иметь удовольствие судить о достоинствах м‑с Даулер, – сказал м‑р Пикквик, улыбаясь.

– Будете, – отвечал Даулер. – Она познакомится с вами, станет уважать вас. Волочился за ней под влиянием необыкновенных обстоятельств. Приступом взял. Вот как. Увидел ее – полюбил… предложил – отказала. – «Вы любите другого?» – Избавьте меня от объяснений. – «Я знаю его?» – Знаете. – «Очень хорошо: если он останется здесь, я сдеру с него кожу.»

– Ах, Боже мой! – невольно воскликнул м‑р Пикквик.

– И вы действительно содрали кожу? – спросил м‑р Винкель, побледневший от страха.

– Я написал ему записку. Сказал, что обстоятельства критические. Шутить нечего. И точно, здесь было не до шутки.

– Конечно, – подтвердил м‑р Винкель.

– Я сказал, что дал себе честное слово ободрать его. Дело шло о моей чести. Отступать было поздно. Как честный человек, я был обязан сдержать слово. Жалел о необходимости, но иначе поступать было невозможно. Он убедился и понял, что правила службы неизменны. Он убежал. Я женился. Вот и дилижанс. Вон её голова.

Говоря это, м‑р Даулер указал на подъезжавший экипаж, откуда из открытого окна выглядывала хорошенькая головка в голубой шляпке, отыскивая, вероятно, самого запальчивого джентльмена. М‑р Даулер расплатился с буфетчиком и выбежал в своей тюленьей фуражке, с сюртуком и шинелью под мышкой. М‑р Пикквик и его друзья поспешили занять свои места.

М‑р Топман и м‑р Снодграс поместились на задней стороне империала; м‑р Винкель сел в карете, и, когда м‑р Пикквик хотел последовать за ним, Самуэль Уэллер, испуганный и встревоженный, подбежал к своему господину с видом глубочайшей тайны и шепнул ему что-то на ухо.

– Что с вами, Самуэль? – сказал м‑р Пикквик.

– Престранный вояж, сэр, они устроили для вас, – отвечал Самуэль.

– Что? – с беспокойством спросил м‑р Пикквик.

– A вот, взгляните-ка сюда, сэр, – отвечал Самуэль. – Содержатель этого дилижанса вздумал сыграть с вами пребезстыдную шутку.

– Что вы хотите этим сказать? Разве наши имена не записаны в дорожной карте?

– Не только в дорожной карте, сэр, – отвечал Самуэль, – но одно из этих имен им вздумалось нарисовать на дверцах дилижанса.

Говоря это, Самуэль указал на ту часть экипажа, где обыкновенно означается фамилия его владельца, и ученый муж, к великому изумлению, увидел свое собственное имя, нарисованное огромными золотыми буквами.

– Боже мой! – воскликнул м‑р Пикквик, пораженный этой случайностью, – какое необыкновенное столкновение обстоятельств!

– Погодите, сэр, это еще не все, – сказал Самуэль, обращая опять внимание своего господина на дверь дилижанса, – мало того, что они угораздились нарисовать «Пикквик», но еще вздумали перед этой джентльменской фамилией поставить жидовское имя – «Моисей Пикквик!» Ведь это значит прибавлять к насмешке злейшую обиду, как говаривал один попугай, когда его не только без жалости лишили родимого гнезда, но еще заставили, вдобавок, болтать на английском языке. Прескверный анекдот!

– Да, это очень странно, Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – однако ж, разговаривая здесь, мы легко можем потерять свои места.

– Как! Неужто вы хотите оставить без внимания это дело? – вскричал Самуэль, озадаченный удивительным хладнокровием, с каким его господин собирался сесть в карету.

– Разумеется, – сказал м‑р Пикквик. – Тут ничего не сделаешь, мой милый.

– Как ничего? A разве, с вашего позволения, нельзя задать таску за эту дерзость? – вскричал м‑р Уэллер, питавший до сих пор несомненную уверенность, что ему поручено будет вызвать на кулачное единоборство кучера и кондуктора.

– Нини! ни под каким видом! – с нетерпением возразил м‑р Пикквик. – Прыгайте на свое место, Самуэль.

– Ну, это не перед добром, – бормотал Самуэль, отходя от своего господина, – старшина, должно быть, повихнулся порядком, иначе он никогда бы не пропустил мимо ушей этого казусного дела. Эта тяжба с замысловатой бабой, черт бы ее побрал, чуть-ли не испортила в конец его умную главизну.

М‑р Уэллер с важностью покачал головой и, взобравшись на свое место, не проговорил ни одного слова до тех пор, пока дилижанс не подъехал, наконец, к шоссейной заставе около Кенсингтона. Это служит доказательством, что верный слуга принял слишком к сердцу необыкновенное состояние духа, которое он заметил в своем добром господине.

Впродолжение самого путешествия не случилось достопримечательных событий. М‑р Даулер рассказывал разнообразные, более или менее интересные, анекдоты, которые все, без исключения, служили доказательством его личного мужества и храбрости, и м‑с Даулер неизменно подтверждала и усиливала показания своего супруга. Случалось, в рассказе, с намерением или без намерения, были опускаемы многие весьма характеристические подробности, и м‑с Даулер, помогая памяти своего мужа, воспроизводила их с такою точностью, из которой оказывалось совершенно очевидным, что м‑р Даулер – джентльмен удивительный, редкий и заслуживающий уважения всех честных людей. М‑р Пикквик и м‑р Винкель слушали с напряженным вниманием все эти рассказы и в промежутках вели одушевленный разговор с м‑с Даулер, которая, с своей стороны, была весьма приятная и даже очаровательная особа. В этой интересной беседе незаметно пролетело время для всех пассажиров внутри экипажа, и они были как нельзя больше довольны обществом друг друга.

Наружные пассажиры теперь, как и всегда, вели себя чинно и спокойно. Они были очень веселы и разговорчивы при начале каждой станции, задумчивы и сонливы среди дороги и потом опять деятельны и шумны, когда экипаж подъезжал к станционному дому. Один юноша в резинковом пальто курил сигару целый день; другой юноша в длиннополом сюртуке, выкуривший около десяти сигар почувствовал дурноту в голове и совсем перестал курить, выбросив на дорогу зажигательные спички. Был еще молодой человек, обнаруживший редкие сведения в лошадиных породах, и был еще старичок, оказавшийся знатоком сельского хозяйства. Дилижанс катился без всяких приключений по гладкому шоссе, останавливаясь на несколько минут в гостиницах, где пассажиры могли иметь очень вкусный обед за полкроны.

Путешествие окончилось в тот же день к семи часам вечера. М‑р Пикквик и его друзья, м‑р Даулер со своей супругой удалились в свои нумера, нанятые в гостинице «Белого оленя», что в Бате, насупротив заведения минеральных вод, где служители своим костюмом напоминают мальчишек уэстлиинстерской школы.

Поутру на другой день, лишь только друзья наши окончили свой завтрак, трактирный слуга принес им карточку от м‑ра Даулера, просившего позволения отрекомендовать им одного из своих друзей. Вслед за карточкой вошел сам м‑р Даулер и с ним – его друг.

Это был очаровательный молодой человек лет пятидесяти, никак не больше, в светло-синем фраке с блестящими пуговицами, в черных панталонах из тончайшего сукна и светлейших сапогах из тончайшей кожи. Золотой лорнет на широкой черной ленте служил изящным украшением его юношеской груди; золотая табакерка порхала чудным образом в его левой руке; бесчисленные золотые кольца сверкали искрометным блеском на всех пальцах, и огромная брильянтовая булавка сияла великолепно на его батистовой рубашке. Кашмировый жилет его украшался золотыми часами и длинной золотою цепью с огромными золотыми печатями; в правой руке его была гибкая трость с огромным золотым набалдашником. Белье на нем было белее снега; парик чернее сажи, и локоны мягче пуха. Его табак благоухал амброй, и сам он с ног до головы был вспрыснут благородной эссенцией из bouquet du roi. Черты его лица были стянуты в беспрестанную улыбку, и зубы его были расположены в таком симметрическом порядке, что даже в близком расстоянии никак нельзя было отличить фальшивые от настоящих.

– М‑р Пикквик, – сказал Даулер, – мой друг, Анджело Кир Бентам, эсквайр, церемониймейстер; Бентам, м‑р Пикквик. Познакомьтесь.

– Пожаловали к нам в Ба-ат, сэр… Лестное при-обре-тение для здешнего общества. Все будут вам рады в Ба-ате, сэр. Давненько, сэр, очень давно, м‑р Пикквик, вы не изволили у нас быть на водах. Целый век, м‑р Пикквик. Замечательно!

Таковы были выражения, какими Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, сопровождал пожатие руки м‑ра Пикквика, при чем он беспрестанно кланялся и пожимал плечами, как будто ему не хотелось расстаться с этой драгоценной рукою.

– Конечно, вы правы, сэр, – сказал м‑р Пикквик, – слишком много времени прошло с той поры, как я должен был пить воды, потому что, сколько могу припомнить, я никогда еще не имел удовольствия быть в этом месте.

– Никогда не были в Ба-ате! – воскликнул церемониймейстер, выпуская с изумлением руку м‑ра Пикквика. – Никогда не были… Хи, хи, хи! Вы шутник, м‑р Пикквик, вы забавник, сэр. Недурно, недурно. Хорошо, хорошо. Хи, хи, хи! Замечательно!

– К стыду своему я должен признаться, сэр, что я вовсе не шучу, – отвечал м‑р Пикквик. – Я действительно никогда не был в Бате до этого времени.

– О, я вижу, – воскликнул церемониймейстер, делая самую веселую мину, – да, да… хорошо, хорошо – все лучше и лучше. Вы принадлежите к числу джентльменов, о которых мы слыхали. Да, мы знаем вас, м‑р Пикквик; мы знаем вас, сэр.

«Проклятые газеты, вероятно, уже сообщили о подробностях моего процесса, подумал м‑р Пикквик… Здесь все обо мне знают».

– Ведь вы живете в Клефем-Грине, – продолжал Бентам: – вы имели несчастье простудиться после неумеренного употребления портвейна… у вас отнялись руки и ноги… вы не могли пройтись по комнате… выписали отсюда стоградусной воды, привезенной к вам в город по тяжелой почте… выкупались, отчихались и снова получили правильное употребление своих членов. Случай весьма замечательный.

Не отвергая замечательности случая, м‑р Пикквик должен был, однако ж, с благородною откровенностью изъяснить, что чудесное исцеление не имеет к нему никакого отношения. Затем, после минутного молчания, он представил церемониймейстеру своих друзей, м‑ра Топмана, м‑ра Винкеля и м‑ра Сродграса. Церемониймейстер был в восторге от всех вообще и каждого порознь.

– Бентам, – сказал м‑р Даулер, – м‑р Пикквик и его друзья, – чужие в этом городе. Им надобно вписать свои имена. Где ваша книга?

– Реестр знаменитых посетителей Бата вы найдете сегодня в зале минеральных вод, в два часа утра, – отвечал церемониймейстер. – Угодно-ли вам проводить своих друзей в это великолепное здание и дать мне возможность представить благородной публике их автографы?

– Очень угодно, – отвечал Даулер. – Торопиться еще не к чему. Пора идти. Буду здесь через час. Идем.

– Сегодня здесь у нас бал, – сказал церемониймейстер, взявши опять руку м‑ра Пикквика. – Вечерние балы Бата могут быть, без всякого преувеличения, сравнены с волшебными праздниками Тысячи и одной ночи. Музыка, красавицы, мода, изящный вкус, все, что хотите, и особенно вы должны будете обрадоваться совершенному отсутствию купцов и ремесленников, которые через каждые две недели собираются в городской ратуше. Прощайте, м‑р Пикквик; до свидания, сэр.

Объявив еще раз, что он вне себя от восторга, м‑р Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, вышел из комнаты и сел в блистательный кабриолет, который дожидался его у подъезда.

В назначенный час м‑р Пикквик и его друзья, в сопровождении Даулера, посетили комнаты Собрания и вписали свои фамилии в снуровую книгу, которую, с достодолжным уважением, представил их вниманию господин церемониймейстер. Билеты для входа на вечерний бал еще печатались в батской типографии, и, так как они не были готовы, м‑р Пикквик обещал прислать за ними в четыре часа пополудни в квартиру господина церемониймейстера на Королевином сквере. Затем, погуляв по городским улицам, не представлявшим слишком обильной пищи для ученых наблюдений, путешественники воротились в гостиницу «Белого оленя», откуда Самуэль был отправлен за билетами для четырех персон.

Надев шляпу на бекрень и засунув руки в карманы своего жилета, Самуэль Уэллер отправился на Королевин сквер, насвистывая дорогой веселые мелодии национальных песен, в совершенстве приспособленные ко всем хитрым эволюциям этого благородного вокального инструмента. На Королевином сквере он отыскал глазами нумер известного дома, перестал свистеть и, остановившись у подъезда, весело ударил молотком в дверную скобку, на что немедленно отвечал ему напудренный лакей огромного роста и в парадной ливрее.

– Здесь, что ли, квартирует м‑р Бентам, старый товарищ? – спросил Самуэль Уэллерь, нисколько не смущенный пышным блеском напудренного лакея в богатейшей ливрее.

– Чего вам нужно, молодой человек? – спросил горделивым тоном напудренный лакей.

– A вот снесите ему эту карточку, любезный, и скажите, что м‑р Уэллер ждет ответа, – слышите ли, трехаршинный верзила?

Проговорив эти слова, он хладнокровно сделал по коридору несколько шагов и сел.

Напудренный лакей сильно прихлопнул дверью и широко открыл глаза на дерзкого слугу; но этот стук и взгляд остались потерянными для Самуэля, который продолжал осматривать фигуры на потолке коридора, обнаруживая разнообразные внешние признаки критического одобрения.

Прием отданной карточки, вероятно, расположил напудренного лакея в пользу м‑ра Уэллера, потому что, воротившись от своего господина, он улыбнулся очень дружелюбно и сказал, что ответ сейчас будет готов.

– Очень хорошо, – сказал Самуэль. – Пусть старый джентльмен не слишком торопится ответом. Могу пообождать. Я пообедал.

– Вы обедаете рано, сэр, – сказал напудренный слуга.

– Чем раньше пообедаешь, тем лучше поужинаешь, – отвечал Самуэль.

– Давно-ли вы пожаловали в Бат, сэр? – спросил напудренный лакей. – Я еще не имел удовольствия слышать о вас.

– Очень может быть, потому что мне еще не удалось произвести слишком сильных впечалений на ваш город, – отвечал Самуэль. – Я и другие джентльмены приехали сюда вчера вечером.

– Прекрасное местоположение, сэр, – сказал напудренный собеседник.

– Кажется, что так, – заметил Самуэль.

– Бесподобное общество, сэр, – продолжал напудренный лакей. – Служители здешние очень ласковы и образованы, сэр.

– Этого нельзя не заметить, – отвечал Самуэль. – Слуги ваши образованы до того, что и говорить не хотят с теми, кого не знают.

– Правду изводили заметить, сэр, истинную правду, – отвечал напудренный лакей, принимая слова м‑ра Уэллера на свой собственный счет и считая их самым лестным комплиментом. – Не изволили-ли вы заниматься вот по этой части, сэр? – спросил трехаршинный верзила, вынимая из кармана маленькую табакерку с головой лисицы на крышке.

– Занимаюсь по временам, но чихаю всякий раз, – отвечал Самуэль.

– Занятие трудное, сэр, требующее некоторой практики, – отвечал долговязый верзила. – Успехи приобретаются с некоторою постепенностью, сэр. Всего лучше начинать с кофе. Я долго носил кофе, сэр, и употреблял его вместо табаку. Кофе, знаете ли, имеет большое сходство с panne. И дешево, и деликатно, сэр. Я советую вам употреблять сначала кофе.

Здесь пронзительный звонок заставил напудренного лакея обратиться к весьма неприятной необходимости засунуть табакерку в свой карман и поспешить с кислым лицом в кабинет м‑ра Бентама.

Тут не мешает заметить кстати, что мы знаем многое множество джентльменов, в жизнь не бравших в руки ни книги, ни пера, но у которых непременно есть уединенная комнатка, которую называют они своим кабинетом.

– Вот вам ответ, сэр, – сказал напудренный лакей. – Может быть, он слишком велик для вас.

– Не беспокойтесь, – отвечал Самуэль, взяв письмо с небольшим приложением. – Мал или велик, это уж не ваша беда: прочитаем, авось, и распорядимся, как по писанному.