Замогильные записки Пикквикского клуба

– Я не говорил, милорд, – отвечал бедный Винкель.

– Вы сказали, – возразил судья, грозно нахмурив брови. – Откуда же Даниэль очутился в моей книге, если вы не произнесли этого имени?

Нечего было отвечать на этот неотразимый аргумент.

– М‑р Винкель забывается немножко, милорд, – сказал м‑р Скимпин, бросив многозначительный взгляд на присяжных. – Законы, надеюсь, освежат его память, милостивые государи.

– Советую вам быть осторожнее, сэр, – сказал вице-президент, бросив на свидетеля мрачный взгляд.

Несчастный Винкель поклонился и старался по возможности принять спокойный вид.

– Теперь, м‑р Винкель, не угодно-ли вам быть внимательнее к моим вопросам, – сказал м‑р Скимпин, – рекомендую вам, сэр, для собственной же вашей пользы постоянно держать на уме совет, сделанный вам милордом. Извольте отвечать: принадлежите-ли вы, как я, впрочем, не сомневаюсь, к числу искренних друзей м‑ра Пикквика, ответчика по делу вдовы Бардль?

– Я имею честь пользоваться знакомством и дружбой м‑ра Пикквика с той поры…

– Сделайте одолжение, м‑р Винкель, не увертывайтесь от моего вопроса. Повторяю вам еще, и вы отвечайте без уклончивости: друг вы или нет ответчика по делу м‑с Бардль?

– Я хотел сказать, сэр, что…

– Угодно вам или нет отвечать на мой вопрос, сэр?

– Если вы не станете отвечать, мы принуждены будем арестовать вас, сэр, – заметил вице-президент, небрежно перелистывая свою записную книгу.

– Что же, сэр? – сказал м‑р Скимпин. – Да или нет?

– Да, сэр.

– Что же такое – да?

– Я друг м‑ра Пикквика.

– Конечно, друг, это мы очень хорошо знаем. Почему же вы не объявили этого сначала? Быть может, вы знаете также м‑с Бардль – да, м‑р Винкель?

– Я не знаю м‑с Бардль; но я видел ее.

– О, вы не знаете, но вы видели ее? Потрудитесь же, сэр, объяснить господам присяжным, что вы под этим разумеете?

– Я хотел сказать, что я не был коротко с нею знаком; но я видел м‑с Бардль, когда приходил к м‑ру Пикквику в его квартиру на Гозуэлльской улице.

– A сколько раз вы ее видели?

– Сколько раз?

– Да, м‑р Винкель, сколько раз? Я готов повторить вам этот вопрос еще тысячу раз, если вы желаете этого.

И м‑р Скимпин, приложив свою руку к губам, бросил опять многозначительный взгляд на всех присяжных.

Но при этом вопросе для несчастного свидетеля возникли затруднения непреодолимого свойства. Сначала м‑р Винкель объявил по долгу совести и чести, что ему невозможно припомнить, сколько раз он видел м‑с Бардль. Потом, когда спросили, не видел-ли он ее двадцать раз, м‑р Винкель отвечал скороговоркой:

– Конечно, даже более.

– Стало быть, видели ее раз сотню?

– Нет, меньше.

– Семьдесят пять раз?

– Меньше, я полагаю.

– Раз тридцать?

– Больше.

– Что-ж это значит, сэр? – спросил гневный судья. – То более, то менее: отвечайте положительно, без обиняков.

– Он увертывается, милорд, – сказал м‑р Скимпин. – Не можете ли, по крайней мере, объявить, – продолжал он, обращаясь к трепещущему свидетелю, – что вы видели м‑с Бардль около пятидесяти раз?

– Да, раз пятьдесят, я думаю, видел.

– Еще повторяю, сэр: будьте осторожны, иначе я принужден буду напомнить, с кем и в каком месте вы говорите, – сказал грозный м‑р Стерлейх.

Все эти предварительные допросы и замечания окончательно сбили с толку бедного свидетеля, так что он представлял из себя жалкую фигуру уличного вора, пойманного в покраже карманного платка.

– Позвольте теперь спросить вас, м‑р Вилкель: не были-ли вы в комнатах ответчика на Гозуэльской улице в одно достопамятное утро, в июле прошлого года?

– Был.

– Не находились-ли тогда с вами еще два человека: один по имени Топман, a другой по имени Снодграс?

– Да, я пришел к м‑ру Пикквику со своими друзьями.

– Здесь-ли они теперь?

– Здесь, – отвечал м‑р Винкель и тут же обратил свои глаза к тому месту, где были его друзья.

– Сделайте одолжение, м‑р Винкель, будьте внимательнее к моим словам; успеете наглядеться после на своих друзей, – сказал м‑р Скимпин, окидывая выразительным взором скамью присяжных. – Друзья ваши могут объявить свои показания без предварительного соглашения с вами, 3 сли только вы еще не успели сговориться. Теперь, сэр, не угодно-ли вам объявить по чистой совести господам присяжным, что изволили вы усмотреть в комнате м‑ра Пикквика, когда пришли к нему со своими друзьями? Скорее, сэр, нечего тут обдумывать: закон откроет истину рано или поздно.

– Ответчик, м‑р Пикквик, держал свою хозяйку в объятиях, то есть, обхватив её стан своими обеими руками, – отвечал м‑р Винкель, переминаясь и заикаясь, – м‑с Бардль, казалось, была в обмороке.

– Не произносил-ли тогда ответчик каких-нибудь слов?

– Он называл м‑с Бардль добрым созданием, и я слышал, как он увещевал ее успокоиться, говоря, между прочим: хорошо-ли это будет, если кто-нибудь придет в его квартиру и застанет их в этом положении?

– И вы утверждаете клятвенно, что он именно произносил эти слова?

– Да.

– Довольно!

И м‑р Скимпин сел на скамью адвокатов с торжествующим лицом.

Таким образом дело м‑ра Пикквика запутывалось с минуты на минуту, и трудно было сообщить ему счастливый оборот. Но м‑р Функи попытался.

– Я думаю, м‑р Винкель, – сказал м‑р Функи, – что м‑р Пикквик уже немолодой человек?

– О, да, совсем немолодой, – отвечал м‑р Винкель, – он мог бы быть моим отцом.

– Вы сказали моему ученому товарищу, м‑р Винкель, что вы уже давно знакомы с м‑ром Пикквиком. Случалось-ли вам когда-нибудь замечать или слышать, что он обнаруживал намерение вступить в брак?

– О, никогда, никогда! – отвечал м‑р Винкель с такою запальчивостью, что опытный юрист, на месте м‑ра Функи, тотчас же бы озаботился вывести его из свидетельской ложи.

Дурные свидетели, по юридической теории, бывают двух родов: свидетели упрямые, от которых с трудом добьешься какого-нибудь звука, и свидетели запальчивые, обнаруживающие неуместную страсть к словоохотливости. М‑р Винкель, смотря по обстоятельствам, мог принадлежать к обоим разрядам. Функи не понимал этого.

– Я пойду дальше, сэр, – продолжал м‑р Функи чрезвычайно ласковым и одобрительным тоном. – Случалось-ли вам из отношений м‑ра Пикквика к женскому полу выводить заключение, что он, по какому бы то ни было поводу, одобрял женитьбу стариков?

– Никогда, никогда! – отвечал м‑р Винкель.

– Как он вообще обходится с женщинами?

– Учтиво, учтиво.

– Но эта учтивость противоречит-ли в нем степенности человека, достигшего в своем возрасте до преклонных лет?

– Нет, не противоречит. нисколько.

– Стало быть, вы хотите сказать, что м‑р Пикквик обходится с женщинами, как отец со своими дочерьми?

– Именно так. Как отец со своими дочерьми?

– И вы никогда в сношениях его с ними не замечали никакого предосудительного поступка? – сказал м‑р Функи, готовясь уже сесть на свое место, потому что сержант Сноббин сильно начинал хмуриться при этих вопросах.

– Ни… ни… никогда, – отвечал заикаясь м‑р Винкель, – кроме разве одного незначительного случая, который, впрочем, легко можно объяснить столкновением непредвиденных обстоятельств.

По свойству всех этих вопросов, не имевших прямой связи с сущностью дела, сержант Бузфуц имел полное право остановить и свидетеля, и допросчика при самом начале вторичного допроса; но он этого не сделал, рассчитывая весьма основательно, что словоохотливость Винкеля может быть полезною для его целей. Лишь только последние слова сорвались с языка неосторожного свидетеля, м‑р Функи опрометью бросился к адвокатской скамейке, и сержант Сноббин приказал Винкелю сойти со ступеней свидетельской ложи, что он и поспешил выполнить с полною готовностью; но в ту самую пору, как м‑р Винкель был уже на последней ступени, сержант Бузфуц круто повернул его назад.

– Остановитесь, м‑р Винкель, остановитесь, – сказал сержант Бузфуц. – Милорд, не угодно-ли вам спросить этого господина, что собственно разумеет он под тем незначительным случаем, который, по его словам, делает в известной степени предосудительными отношения старого Пикквика к женскому полу?

– Вы слышите, милостивый государь, чего требует от вас ученый друг мой? – сказал вице-президент, обращаясь к несчастному м‑ру Винкелю, трепещущему и бледному, как смерть.

– Благоволите, сэр, изложить подробности этого незначительного случая.

– Милорд, – сказал м‑р Винкель, – мне… я… да… мне бы не хотелось, милорд…

– Очень может быть, но вы должны, сэр, – отвечал судья повелительным тоном.

И среди глубокого безмолвия, водворившегося в судебной палате, м‑р Винкель, объясняя незначительный случай, рассказал со всеми подробностями, как почтенный старец, годившийся ему в отцы, забрался ночью в спальню незамужней леди, потерявшей по этому поводу своего жениха, и как по тому же самому поводу он, Пикквик и все его друзья были представлены перед грозные очи м‑ра Нупкинса, городского мэра в Ипсвиче.

– Оставьте свидетельскую ложу, сэр, – сказал сержант Сноббин.

Быстро оставил ложу м‑р Винкель и еще быстрее побежал в гостиницу «Коршуна и Джоржа», где, через несколько часов, трактирный слуга нашел его в самой печальной и безотрадной позе: несчастный лежал на кушетке, схоронив свою голову между подушками, и страшные стоны вырывались из его груди!

Треси Топман и Август Снодграс, потребованные к допросу, подтвердили во всей силе свидетельство своего несчастного друга, после чего скорбь и тоска овладели их чувствительными сердцами.

Возвели на верхнюю ступень Сусанну Сандерс, и допросили ее: сперва сержант Бузфуц, потом вторично сержант Сноббин. Результаты оказались удовлетворительные, Сусанна Сандерс говорила всегда и верила душевно, что м‑р Пикквик женится на м‑с Бардль. Знала, что, после июльского обморока, это дело считали решенным на их улице, и последнему мальчишке было известно, что скоро будет свадьба. Слышала это собственными ушами от м‑с Модбери, содержательницы катка, и от м‑с Бонкин, привилегированной прачки. Слышала также, как м‑р Пикквик спрашивал малютку, желает-ли он иметь другого отца. Заподлинно не знала, что м‑с Бардль стояла в ту пору на короткой ноге с булочником на Гозуэлльской улице, но знала наверное, что булочник тогда был холостой человек, a теперь женат. Не могла объявить под присягой, что м‑с Бардль была тогда влюблена в этого булочника, но думала, однако ж, что сам булочник не был влюблен в м‑с Бардль, иначе он женился бы на ней. Была уверена, что м‑с Бардль лишилась чувств в июльское утро оттого, что м‑р Пикквик просил ее назначить день свадьбы. Знала, что и сама она, Сусанна Сандерс, упала в глубокий обморок, когда м‑р Сандерс, в качестве жениха, попросил ее о назначении этого дня, и верила сердечно, что всякая порядочная женщина с душой и сердцем непременно должна при таких обстоятельствах падать в обморок. Слышала, что м‑р Пикквик гладил малютку по головке, дарил ему деньги и принимал деятельное участие в его детских забавах.

Допрошенная вторично, Сусанна Сандерс объявила между прочим, что м‑р Сандерс, когда был женихом, писал к ней любовные письма и она получала их, потому что все леди получают и читают любовные письма от своих женихов. Помнит очень хорошо, что при этой корреспонденции м‑р Сандерсь часто называл ее «уткой», «уточкой», «утицей», «утенком»; но знает наверное, что никогда он не называл ее ни «котлетками», ни «картофельным соусом». М‑р Сандерс очень любил уток. Если б он также любил котлетки или соус под картофелем, очень может статься, что он употребил бы в своих письмах эти названия для выражения особенной нежности к своей невесте.

Наконец, сержант Бузфуц поднялся со своего места с торжественною важностью и провозгласил громогласно:

– Потребовать Самуэля Уэллера!

Но не было никакой надобности в формальном требовании Самуэля. Лишь только произнесли его имя, он храбро взбежал на ступени свидетельской ложи, положил свою шляпу на пол, облокотился руками на перила, бросил орлиный взгляд на присяжных, подмигнул на сержанта Бузфуца и весело взглянул на вице-президента Стерлейха.

– Как ваша фамилия, сэр? – спросил вице-президент Стерлейх.

– Самуэль Уэллер, милорд.

– Одно «Л» или два?

– Пожалуй, хоть и три, как вздумается вашей чести, милорд, – отвечал Самуэль, – сам я, с вашего позволения, всегда пишу два «Л», так что и выходит – Уэллллерр – Самуэль Уэллер, милорд.

– Браво, Самми, браво, друг мой! – закричал изо всей силы чей-то голос из галлереи, – пишите двойное «люди», милорд, двойное «люди»!

– Кто там смеет кричать? – сказал вице-президент, обращая глаза кверху. – Докладчик!

– Что угодно вашей чести? – откликнулся ближайший докладчик.

– Приведите ко мне этого невежу.

– Слушаю, милорд.

Но докладчик не нашел и, следовательно, никого не мог представить перед глаза раздраженного судьи. Задыхаясь от негодования, вице-президент обратился к Самуэлю и спросил:

– Знаете-ли вы, сэр, кто это кричал?

– Думать надобно, милорд, что это мой родитель.

– Видите-ли вы его теперь?

– Нет, милорд, не вижу, – отвечал Самуэль, пристально устремив свои глаза на потолочное окно судебной залы.

– Если б вы могли указать, я бы приказал посадить его под арест, – заметил вице-президент.

Самуэль поклонился в знак благодарности за снисхождение к его отцу и весело подмигнул на сержанта Бузфуца.

– Ну, м‑р Уэллер, – сказал сержант Бузфуц.

– Ну, сэр, – отвечал Самуэль.

– Вы, если не ошибаюсь, состоите на службе у м‑ра Пикквика, – ответчика по этому делу. Говорите, м‑р Уэллер, говорите.

– И буду говорить, сколько вам угодно, сэр, – сказал Самуэль, – я подлинно состою на службе у этого джентльмена, и могу уверить, что это – отличная служба.

– Дела мало, денег пропасть, не так ли, м‑р Уэллер? – сказал сержант Бузфуц веселым тоном.

– Да таки нешто, сэр, есть и деньжонки, как говаривал один прохвост после того, как ему влепили в спину триста пятьдесят палок.

– Нам нет надобности до прохвостов или до кого бы то ни было, с кем вы знакомы, – перебил вице-президент Стерлейх, – это не относится к делу.

– Очень хорошо, милорд, очень хорошо, отвечал Самуэль.

– Не помните-ли вы каких-нибудь особенных происшествий, случившихся в то самое утро, когда вы только что поступили в услужение к этому джентльмену? – спросил сержант Бузфуц.

– Как не помнить, сэр! Очень помню, – отвечал Самуэль.

– Потрудитесь рассказать о них господам присяжным.

– Извольте прислушать, господа присяжные, – сказал Самуэль. – В тот самый день, как я поступил в услужение к м‑ру Пикквику, для меня был куплен новый фрак со светлыми пуговицами и чудесная пуховая шляпа, которую, впрочем, я уже износил; и если вы, господа присяжные, возьмете в рассчеть, что до той поры фрачишка был у меня старенький, шляпенка ледащая, дырявая, как вентилятор, то можете представить, как я был тогда благодарен м‑ру Пикквику. Это было самое важное и необыкновенное происшествие, случившееся в тот день.

Все захохотали. Вице-президент Стерлейх нахмурил брови и сказал сердитым тоном:

– Советую вам быть осторожнее, сэр.

– Вот это же самое говорил мне и м‑р Пикквик, когда снабдил меня новым платьем. «Будьте, говорит, осторожнее, Самуэль, не то платье скоро износится». И я, действительно, был осторожен, милорд, потому что родитель приучиль меня с издетства слушаться благих советов.

Вице-президент пристально и сурово посмотрел минуты две на Самуэля: но черты его лица были так спокойны, ясны, и обличали такую младенческую кротость, что м‑р Стерлейх не сказал ничего и только махнул рукою в знак того, что допрос может быть возобновлен.

– Хотите-ли вы сказать, м‑р Уэллер, – начал сержант Бузфуц, сложив руки на груди и бросив многозначительный взгляд на присяжных, – хотите-ли вы сказать, что вы не заметили никаких особенных обстоятельств, сопровождавших обморок м‑с Бардль в ту пору, как она лежала на руках вашего господина?

– Ничего не заметил, сэр, да и не мог заметить. Я стоял в коридоре до тех пор, пока не потребовали меня в комнату, и когда я вошел, старухи уже не было там.

– Послушайте, сэр Уэллер, – сказал сержант Бузфуц, обмакивая перо в чернильницу с тем, чтобы запугать Самуэля, который должен был увидеть, что ответы его будут записаны слово в слово, – вы были в коридоре, и, однако ж, говорите, что не видели ничего, что было впереди. Сколько у вас глаз, м‑р Уэллер?

– Два только, сэр, два человеческих глаза. Если бы это были микроскопы, увеличивающие предметы во сто миллионов раз, тогда, быть может, я увидел бы что-нибудь через доски, кирпич и штукатурку; но при двух обыкновенных глазах, сэр, зрение мое ограничено, сэр.

Зрители захохотали, вице-президент улыбнулся, сержант Бузфуц сделал преглупейшую мину, Самуэль Уэллер продолжал стоять спокойно, бросая на всех самые светлые взгляды. Последовала кратковременная консультация с господами Додсоном и Фоггом, и потом сержант Бузфуц, подойдя к свидетельской ложе, сказал:

– Ну, м‑р Уэллер, я намерен теперь, с вашего позволения, предложить вам вопрос относительно другого пункта.

– Позволяю, сэр, позволяю! Можете спрашивать, сколько угодно, – отвечал Самуэль веселым и добродушным тоном.

– Помните-ли вы, м‑р Уэллер, как вы приходили в дом м‑с Бардль вечером в конце прошлого ноября?

– Помню, сэр, очень хорошо.

– А! Так вы помните это, м‑р Уэллер, даже очень хорошо, – сказал сержант Бузфуц, начиная, по-видимому, выходить из своего затруднительного положения. – Теперь, авось, мы добьемся от вас чего-нибудь.

– Как не добиться, сэр. Добьетесь всего, что вам угодно.

Присяжные переглянулись: зрители захохотали.

– Вы приходили, конечно, потолковать с м‑с Бардль насчет этого процесса: не так ли, м‑р Уэллер, а? – сказал сержант Бузфуц, озираясь на присяжных.

– Я приходил собственно за тем, чтобы внести квартирные деньги; но вы угадали, сэр, что мы таки, нешто, потолковали малую толику насчет этого дельца.

– А! так вы потолковали? – сказал сержант Сноббин с просиявшим лицом, обнаруживая очевидную надежду дойти до важнейших открытий. – Как же вы потолковали? Не угодно-ли вам объяснить это господам присяжным?

– От всего моего сердца и от всей души, сэр, – отвечал Самуэль. – Прежде всего надобно вам доложить, господа присяжные, что м‑с Бардль – старуха разухабистая….

– Что вы под этим разумеете, сэр?

– Что она – дама почтенная во всех отношениях и гостеприимная до такой степени, что на ту пору собственными руками поднесла мне рюмку настойки. У ней были тогда в гостях вот эти две почтенные женщины, что говорили недавно здесь, как свидетельницы в этом деле. М‑с Бардль сказала, какие хитрые вещи готовились устроить на четырнадцатое февраля господа Додсон и Фоггь, и все они чрезвычайно удивлялись необыкновенному благоразумию вот этих двух джентльменов, которые сидят здесь на этой скамейке, недалеко от вас, господа присяжные.

Взоры всей публики обратились на господ Додсона и Фогга.

– Итак, все эти дамы, как вы говорите, удивлялись необыкновенной честности господ Додсона и Фогга, – сказал м‑р Бузфуц. – Продолжайте, сэр.

– Они восхищались также необыкновенным великодушием господ Додсона и Фогга, потому что эти господа не потребовали никакого предварительного вознаграждения за свои хлопоты, рассчитывая, что м‑с Бардль отблагодарит их с лихвой, когда они вытянут денежки из кармана м‑ра Пикквика.

При этом неожиданном ответе зрители снова засмеялись. Додсон и Фогг торопливо подошли к сержанту Бузфуцу и шепнули ему что-то на ухо.

– Ваша правда, господа, ваша правда, – громко сказал сержант Бузфуц, стараясь принять спокойный вид. – Милорд, непроницаемая глупость этого свидетеля отнимает всякую надежду уяснить через него сущность нашего дела. Я не стану больше беспокоить господ присяжных предложением ему бесполезных вопросов. – Сэр, можете удалиться на свое место.

– Господа, не угодно-ли кому-нибудь из вас допросить меня вторично? – спросил Самуэль, приподнимая свою шляпу.

– Нет, м‑р Уэллер, покорно вас благодарю, – сказал сержант Сноббин, улыбаясь.

– Сойдите с этого места, – сказал сержант Бузфуц, нетерпеливо махнув рукою.

Самуэль ушел, радуясь душевно, что он успел поддедюлить господ Додсона и Фогга, сколько это возможно было при его положении и средствах. Не сказать ничего о м‑ре Пикквике и повредить разухабистой старухе – вот все, что имел он в виду, приготовляясь быть свидетелем в этом деле.

– Милорд, – сказал сержант Сноббин, – я не имею никаких возражений против того, что клиент мой, м‑р Пикквик, владеет независимым состоянием и не состоит на действительной службе.

– Очень хорошо, – сказал сержант Бузфуц, – мы внесем это в протокол.

Затем сержант Сноббин, обращаясь к присяжным, начал свою великолепную речь в защиту ответчика. Долго и красноречиво говорил он, изображая самыми яркими красками добродетели великого человека и заслуги его в ученом мире; но мы не считаем нужным приводить здесь буквально эту речь, так как читатели наши уже имеют, конечно, самое высокое понятие о нравственных и умственных достоинствах президента Пикквикского клуба. Оратор изъяснил с удовлетворительной отчетливостью, что записки м‑ра Пикквика к вдове Бардль, не заключая никакого аллегорического смысла, имели только непосредственное отношение к его обедам и хозяйственным распоряжениям в его спальне. Словом, м‑р сержант Сноббин сделал все, что мог, в пользу великого человека.

Наконец, вице-президент Стерлейх произнес, в назидание присяжных, краткую, но сильную и выразительную речь, увещевая их действовать в настоящем случае по долгу совести и чести. Вот сущность этой речи:

«Милостивые государи, если вдова Бардль не виновата, то не подлежит никакому сомнению, что виноват старик Пикквик, и если, напротив, Пикквик не виноват, то вся вина должна падать на вдову Бардль. Вы слышали показания, отобранные от Елизаветы Клоппинс: можете им верить, если они удовлетворительны, и можете не верить, как скоро находите их неудовлетворительными. Если обещание вступить в законный брак действительно было нарушено, то вы можете, милостивые государи, подвергнуть нарушителя взысканию законных проторей и неустойки; если же, напротив, окажется, что ответчик не давал такого обещания, вы можете, по благоусмотрению, освободить его от всяких проторей и от всякой неустойки. Во всяком случае, я убежден, милостивые государи, что, произнося свой приговор, вы будете действовать по долгу совести и чести.»

Затем, как и следует, присяжных заперли в их особенной комнате, где они должны были, после предварительных обсуждений, решить дело единодушно и единогласно. Вице-президент, между тем, удалился в свою особенную комнату, чтоб освежить себя на досуге бараньими котлетами и стаканом ост-индской мадеры.

Минут через двадцать мучительного ожидания присяжные снова воротились в залу и вслед за ними вошел господин вице-президент Стерлейх. М‑р Пикквик надел очки и устремил тревожный взгляд на старшину.

– Господа, – сказал вице-президент, – все-ли вы поступали единодушно при составлении окончательного приговора?

– Все, – отвечал старшина.

– Кого же вы обвинили, господа: просительницу или ответчика?

– Ответчика.

– Сколько должен он внести Бардль?

– Семьсот пятьдесят фунтов.

М‑р Пикквик неистово сдернул очки со своего носа, вытер стекла и положил их в карман. Затем, надевая довольно медленно свои лайковые перчатки, он машинально последовал за Перкером из судебной палаты.

На минуту они остановились в боковой комнате, где Перкер должен был расплатиться за судебные издержки. Здесь м‑р Пикквик соединился со своими друзьями, и здесь также глаза его наткнулись на господ Додсона и Фогга, потиравших свои руки от душевного восторга.

– Ну, господа, – сказал м‑р Пикквик.

– Ну, сэр, – отозвался Додсон за себя и своего товарища.

– Вы, конечно, уверены, господа, что я заплачу эти деньги: – так ли? – сказал м‑р Пикквик.

Фогг отвечал, что это очень вероятно; Додсон улыбнулся и прибавил, что они могут их вытребовать через суд.

– Вы можете судить меня тысячу лет сряду, господа Додсон и Фогг, – сказал м‑р Пикквик с необыкновенною запальчивостью, – но вам не вытащить из моего кармана ни одного фартинга, хотя бы мне пришлось целую жизнь просидеть в тюрьме.

– Ха, ха, ха! – закатился Додсон. – Это мы увидим, сэр, увидим!

– Хи, хи, хи! – залился м‑р Фоггь. – Нельзя-ли вам, м‑р Пикквик, немножко поубавить своей храбрости?

Остолбенелый и безмолвный от сильнейшего негодования, Пикквик позволил себя, без малейшего сопротивления, увести к воротам, где дожидался его Самуэль Уэллер у наемной кареты.

Лишь только м‑р Уэллер откинул подножки и приготовился сам вспрыгнуть на козлы, как чья-то рука слегка ударила его по плечу: он оглянулся и увидел перед собой своего почтенного родителя, который только-что вышел из суда. Старец был пасмурен, угрюм, и на лице его выразилась глубокая, душевная скорбь, когда он проговорил густым басом: