Замогильные записки Пикквикского клуба

Наконец, вся эта суматоха достигла до ушей м‑с Краддок. Украсив свою голову ночным чепчиком и надев капот, она побежала в гостиную и взглянула из окна в то самое мгновение, когда несчастный Винкель, очертя голову, бросился в портшез. Сообразив по своему обстоятельства ужасной сцены, происходившей перед её домом, м‑с Краддок подняла сильнейший и плачевный крик, разбудила м‑ра Даулера и сказала с воплем и слезами, что жена его собирается бежать с каким-то джентльменом.

При этой оглушительной вести м‑р Даулер быстро выскочил из постели как рассвирепелый тигр, побежал в гостиную и выглянул из окна в то самое время, когда м‑р Пикквик отворил окно в своей собственной спальне. Первым предметом, поразившим глаза обоих джентльменов, был м‑р Винкель, сидевший в портшезе с м‑с Даулер.

– Сторож! – забасил неистово м‑р Даулер. – Остановить его – держать – вязать – запереть его, покамест я выйду. Я перережу ему горло – окарнаю уши – дайте мне нож, м‑с Краддок – живей!

И, вырвавшись из объятий м‑ра Пикквика, который между тем успел прибежать из своей спальни, раздраженный супруг схватил столовый нож и опрометью бросился на улицу.

Но м‑р Винкель не дождался его. Услышав страшную угрозу из уст неистового Даулера, он быстро выпрыгнул из портшеза, разбросал на дороге туфли и побежал изо всей мочи, преследуемый Даулером и сторожем. Обогнув угол Королевской улицы, он искусно увернулся от своих преследователей и побежал назад к своей квартире. Дверь на этот раз была отворена; м‑р Винкель захлопнул ее перед носом Даулера, добрался до своей спальни, запер дверь на замок, заслонил ее шкафами и начал укладывать необходимые вещи, приготовляясь бежать с рассветом следующего утра.

Даулер, между тем, подойдя к его спальне, приставил глаз к замочной скважине и грозно повторил свое неизменное намерение перерезать ему горло на другой день. Затем он удалился в гостиную, где еще несколько времени раздавался смутный гул разных голосов, мужских и женских, и между прочим успокоительный голос м‑ра Пикквика. Наконец, смолкло все, и утомившиеся жильцы разошлись по своим спальням.

Очень вероятно, что некоторым из читателей вздумается спросить: где все это время пропадал Уэллер? Мы обязаны удовлетворить их любопытству в следующей главе.

Глава XXXVII

О том, как мистер Уэллер присутствовал на одном soirêe, куда его пригласили, и о том, как мистер Пикквик возложил на него весьма важное поручение деликатного свойства.

– M-р Уэллер, – сказала м‑с Краддок утром этого обильного приключениями дня, – вот письмо к вам.

– Полно так ли, сударыня? – возразил Самуэль. – Мне неоткуда получать писем.

– К вам, м‑р Уэллер, – отвечала м‑с Краддок.

– Странно, очень странно, – сказал Самуэль. – Ни один из знакомых мне джентльменов, сколько могу припомнить, не упражняется в писании писем. Это к добру не поведет.

– Должно быть, случилось что-нибудь необыкновенное, – заметила м‑с Краддок.

– Должно быть, сударыня, иначе, я знаю, никто из моих приятелей не вздумал бы утруждать меня письмом, – отвечал м‑р Уэллер, сомнительно покачивая головою, – От кого бы это! – продолжал он, рассматривая адрес. – Старшина не умеет рисовать таким манером: он учился чистописанию по вывескам и трактирным счетам. Странный почерк!

Говоря это, м‑р Уэллер делал то, что весьма многие делают на его месте, когда получают письма от неизвестных лиц. Он смотрел попеременно на печать, на углы конверта, на его изнанку и лицевую сторону, на сделанный адрес и потом опять на печать. Находя, однако ж, что из всего этого ровно ничего не узнаешь, он решился, наконец, заглянуть во внутренность конверта.

– Золотообрезная бумага с фигурами по краям, – заметил Самуэль, развертывая письмо. – Посмотрим, что тут такое.

И м‑р Уэллер, сделав серьезную мину, прочитал, с приличной расстановкой следующее послание:

«Отборнейшяя компания батских служителей, свидетельствуя свое почтение м‑ру Уэллеру, покорнейше и усерднейше просит его удостоить своим посещением их дружественную суварею, состоящую из поваренной бараньей ноги с приличными прибавлениями и приправами, извещая при этом, что суварея будет сегодня за столом в половине десятого ночью – акурат.»

Это было вложено в другую записку следующего содержания:

«М‑р Джон Смокер, джентльмен, имевший удовольствие встретить м‑ра Уэллера в доме их общего знакомого, м‑ра Бентама, за несколько дней перед этим, просит м‑ра Уэллера развернуть и прочитать приложенное при этом приглашение. Если м‑р Уэллер благоизволит зайти к м‑ру Джону Смокеру в девять часов, то м‑р Джон Смокер будет иметь удовольствие проводить и представить м‑ра Уэллера».

(Подписано) «Джон Смокер».

Адрес был сделан таким образом: «Уэллеру, эсквайру, в квартире м‑ра Пикквика», и внизу конверта, на левой стороне, собственно для почтальона, были поставлены слова: – «отдать на кухню».

– Что бы это значило? – сказал Самуэль. – Никогда я не слыхал, что вареную баранину называют сувареей. Как же после этого называется у них жареная?

Но, не считая нужным углубляться в этот предмет, Самуэль немедленно явился к м‑ру Пикквику и без труда выпросил у него позволение отлучиться на этот вечер. С этим позволением и с ключом от уличной двери м‑р. Уэллер вышел из двери за несколько минут до назначенного срока и благополучно прибыл на Королевин сквер, где, прислонившись к фонарному столбу, дожидался его м‑р Джон Смокер, куривший сигару из янтарного черенка.

– Здравствуйте, м‑р Уэллер, – сказал Джон Смокер, грациозно приподнимая одной рукою свою шляпу и снисходительно протягивая другую Самуэлю. – Как ваше здоровье, сэр?

– Я здоров, сколько для вас нужно, – отвечал Самуэль. – Как вы поживаете, любезный друг?

– Ничего, так себе, перемогаюсь понемногу, – сказал Джон Смокер.

– Вы слишком занимаетесь, сэр, – заметил Самуэль. – Изнуряете себя работой, любезный друг. Это не годится. Такой джентльмен, как вы, должен беречь для всего света свои силы.

– Не в том штука, м‑р Уэллер, – отвечал Джон Смокер. – Вино всему причиной. В нем есть корень зла, м‑р Уэллер, и, сказать правду, я веду развратную жизнь.

– Э, вот оно как вы! – сказал Самуэль. – Это нехорошо, любезный друг.

– Соблазны, м‑р Уэллер, искушения, сэр, можете представить, – заметил м‑р Джон Смокер.

– Дело понятное, – проговорил Самуэль.

– Светская жизнь, пучина удовольствий, все этак на широкую ногу, м‑р Уэллер, продолжал Джон Смокер.

– Я думаю, голова идет кругом, – заметил Самуэль.

– Да уж так-то идет, что просто чуть не лопаешь, – сказал Джон Смокер с глубоким вздохом. – A нельзя, м‑р Уэллер, никак нельзя. Если судьба, так сказать, поставила вас на общественную стезю, выдвинула на публичную дорогу, так уж тут на каждом шагу окружены вы такими соблазнами, о которых и понятия не имеет несветский человек.

– Вот этак, бывало, точь-в‑точь говаривал мой старый дядя, когда начал таскаться по трактирам, – заметил Самуэль. – Светская жизнь до того закружила ему голову, что он даже и умер от пьянства.

Эта параллель, проведенная между светским джентльменом и каким-то забулдыгой, умершим от пьянства, произвела весьма неприятное впечатление на джентльменские чувства м‑ра Джона Смокера; однако ж он скрыл свою досаду и продолжал обращать ласковое внимание на своего собеседника, хранившего невозмутимое спокойствие на своем лице.

– Не пора-ли нам идти, м‑р Уэллер? – сказал м‑р Смокер, взглянув на медный хронометр, вытащенный им из жилетного кармана посредством черного снурка, на котором болтался медный часовой ключик.

– Я думаю, что пора, иначе, пожалуй, они там испортят эту суварею, – отвечал м‑р Уэллер.

– Пьете-ли вы воды, м‑р Уэллер? – спросил Смокер, когда они вышли на другую улицу.

– Пил однажды, – сказал Самуэль.

– Что вы о них думаете, сэр?

– По-моему, нет в них никакого прока.

– А! стало-быть вы не любите киллибитный вкус, м‑р Уэллер.

– Я не понимаю этих вещей, – сказал Саму-эль, – знаю только, что от них сильно пахнет горячим железом.

– Это и есть киллибит, – заметил м‑р Джон Смокер снисходительным тоном знатока.

– Мудреное словцо, только черт-ли в нем, любезный друг, когда не понимаешь его смысла? Ведь мы с вами ничего не смыслим по химической части; стало быть, нечего об этом и толковать.

И, к великому ужасу своего товарища, м‑р Самуэль Уэллер беззаботно принялся насвистывать какую-то песню.

– Прошу извинить, м‑р Уэллер, – сказал Джон Смокер, озадаченный звуками простонародной песни, – не угодно-ли вам идти со мной под руку?

– Спасибо, любезный, вы очень добры, но я не имею никакой нужды в чужой руке, – отвечал Самуэль. – Мне гораздо приятнее запрятать свои руки в карманы, если позволите.

И, сказав это, Самуэль засвистал еще громче, чем прежде.

– Сюда пожалуйте, – сказал Смокер, повернув в глухой переулок, – мы скоро придем.

– Право?

– Да. Прошу вас только не беспокоиться, м‑р Уэллер, не робеть.

– Чего?

– Вы увидите здесь прекраснейшие ливреи, продолжал м‑р Джон Смокер, – и, может-быть, с первого взгляда, некоторые джентльмены будут смотреть на вас свысока.

– Это недурно, – сказал Самуэль.

– Конечно, тут ничего нет дурного; но знаете, мало-ли что может случиться, если взять в рассчет, что вы здесь чужой человек. Сначала, может быть, обойдутся с вами довольно круто.

– Ведь они-же не съедят меня, я полагаю? – спросил Самуэль.

– О, нет, нет, как это можно! – отвечал скороговоркой м‑р Джон Смокер, вытаскивая из своего кармана табакерку с лисьей головой. – Погрызут, конечно, малую толику, то есть, скажут две-три остроумности на ваш счет; но вы заткните себе уши и не обращайте на лих никакого внимания.

– Ну, это еще не беда! – сказал Сумуэль.

– Конечно не беда, – сказал Джон Смокер, зацепив понюшку табаку. – Я стану защищать вас.

Говоря таким образом, они подошли к небольшой лавке зеленщика, промышлявшего отдачею в наем для вечернего увеселения пустых комнат своей квартиры. М‑р Джон Смокер отворил дверь и вошел в сопровождении Самуэля, который, очутившись позади своего проводника, принялся ухмыляться втихомолку и выделывать веселые гримасы, служившие очевидным доказательством, что он находился в самом завидном состоянии духа.

Пройдя лавку и оставив свои шляпы в узеньком коридоре, они отворили дверь небольшой комнаты, и здесь мгновенно перед глазами м‑ра Уэллера открылась великолепнейшая сцена.

Среди комнаты, один подле другого, были поставлены два стола, накрытые тремя или четырьмя разноцветными скатертями и устроенные таким образом, чтоб по возможности, сколько позволяли обстоятельства, придать им вид одного правильного целого. На скатертях лежали вилки и ножи для шести или восьми персон. Черенки у ножей казались весьма замечательными по своему разнообразию: некоторые были зелены, другие красны, иные желтоваты, и так как вилки, все без исключения, были черны, то комбинация цветов имела вообще поразительный эффект. Блюда, для соответствующего числа гостей, разогревались за решеткой камина, и сами гости стояли, в разных позах, перед тою же решеткой, отогревая свои члены. Коноводом всей этой компании был, по-видимому, дюжий и толстый джентльмен в ярко-малиновом фраке, красных панталонах и в треугольной шляпе. Он стоял, прислонившись спиною к камину, и по некоторым признакам оказывалось, что он едва только пришел, потому что шляпа еще была на его голове, и в руках он держал длинную палку, которую обыкновенно употребляют джентльмены его профессии когда стоят в коридоре или у подъезда.

– Смокер, дружище, твой палец! – сказал джентльмен в треугольной шляпе.

М‑р Смокер задел своим мизинцем за большой палец правой руки этого джентльмена и сказал, что он очень рад видеть его совершенно здоровым.

– Поди ты вот толкуй: все наладили, что я совершенно здоров, – сказал джентльмен в треугольной шляпе. – A я ведь просто с тоски пропадаю. Попробовал бы кто на моем месте следить каждый день по два часа за этой проклятой старухой, что глотает кислятину в минералах, так ведь оно, я вам скажу, выходит такой прескверный документ, что не рад я своему третному жалованью. Еще какой-нибудь месяц, и я предчувствую, что иссохну как спичка.

При этом все собрание расхохоталось, и один джентльмен в желтом жилете шепнул своему соседу в зеленых гультиках, что Токкель сегодня в своей тарелке.

– Кстати, – сказал м‑р Токкель, – ты, Смокер, ведь еще не того…

Конец этой сентенции был досказан шепотом на ухо м‑ру Джону Смокеру.

– Ах, да, я и забыл, – сказал м‑р Джон Смокер. – Джентльмены, имею честь рекомендовать вам друга моего, м‑ра Уэллера.

– Очень жалею, что заслонил вас от камина, м‑р Уэллер, – сказал м‑р Токкель с фамильярным поклоном, – надеюсь, что вы не прозябли, Уэллер.

– Совсем нет, м‑р Обжигайло, – отвечал Самуэль. – Подле вас было бы слишком трудно простудиться. Если бы, примером сказать, вас поставили в трактирном заведении подле решотки, трактирщику не было бы никакой надобности покупать дрова. Вам не трудно нагревать собою все комнаты, м‑р Обжигайло.

При этой выходке, направленной, очевидно, против малиновой ливреи и светло-красных панталон, м‑р Токкель вооружился величественным взглядом на несколько секунд; но тут же физиономия его прояснилась, и он заметил с улыбкой, что почтенный друг м‑ра Смокера острит недурно.

– Очень вам обязан за хорошее мнение, сэр, – отвечал Самуэль. – Надеюсь, мы обойдемся мало-помалу и станем уважать друг друга.

На этом месте разговор был прерван прибытием двух джентльменов, из которых один был в плисовой ливрее оранжевого цвета, другой в пурпуровом фраке и черных шелковых чулках огромного размера. Когда они расшаркались и раскланялись со всеми вообще и с каждым порознь, м‑р Токкель, с общего согласия, приказал подавать ужин.

Повинуясь этому приказанию, зеленщик и его жена подали на стол горячую баранину, приправленную каперсовым соусом, репой и картофелем. М‑р Токкель сел на первом месте в качестве президента и выбрал себе в помощники джентльмена в оранжевой ливрее, который занял свое место на противоположном конце стола. Зеленщик надел лайковые перчатки и остановился за стулом президента.

– Гаррис! – сказал м‑р Токкель повелительным тоном.

– Что прикажете, сэр? – отвечал зеленщик.

– Надели-ли вы перчатки?

– Надел, сэр.

– Подайте же мой прибор.

– Слушаю, сэр.

Зеленщик подобострастно исполнил приказание, но, подавая поварской нож м‑ру Токкелю, он имел неосторожность зевнуть.

– Что вы под этим разумеете, Гаррис? – сказал м‑р Токкель величественным тоном.

– Прошу извинить, сэр, – отвечал несчастный зеленщик, – это я сделал без всякого намерения, сэр. Прошлую ночь я совсем не выспался, сэр: лег очень поздно.

– Хотите-ли знать, что я думаю о вас, Гаррис? – сказал м‑р Токкель с величественною важностью. – Вы мужлан, Гаррис.

– Надеюсь, джентльмены, вы не будете обходиться со мной слишком строго, – сказал Гаррись, делая низкий поклон. – Я очень вам обязан, джентльмены, за ваше покровительство и за вашу милостивую рекомендацию, джентльмены; но согласитесь, джентльмены, что я делаю, кажется, все для вашего удовольствия.

– Далеко не все, сэр, – сказал м‑р Токкель.

– Мы считаем вас бездельником, Гаррис, – заметил джентльмен в оранжевой ливрее.

– Вы мошенник, Гаррис, – прибавил джентльмен в зеленых панталонах.

– Плут, превеликий плут, – дополнил джентльмен в пурпуровом фраке.

Бедный зеленщик раскланивался во все стороны и без всяких возражений выслушивал все эти комплименты. Когда каждый выразил свое мнение о зеленщике, м‑р Токкель принялся резать баранью ногу и разделять порции по числу гостей.

Лишь только началось это вечернее занятие, дверь с шумом отворилась, и в комнату влетел еще джентльмен в светло-синем фраке, украшенном свинцовыми пуговицами по обеим сторонам.

– Вот уж это непростительное нарушение правил, – сказал м‑р Токкель. – Поздно, сэр, слишком поздно!

– Прошу извинить, никак не мог раньше, – сказал светло-синий джентльмен.

Между тем, после вареной баранины подали на стол стаканы, и каждый джентльмен заказывал для себя любимый напиток, пока еще не заперли трактира. Светло-синий и оранжевый джентльмены, отличавшиеся, по-видимому, особенно изящным вкусом, приказали принести мадеры и вишневки; другие – джина и смородиновки. М‑р Уэллер, с своей стороны, заказал огромную порцию холодного пунша из рома с мушкатными орехами: это обстоятельство значительно возвысило его в глазах почетных гостей.

Начались торжественные тосты, и первый был предложен за здравие красавиц, при чем светло-синий джентльмен счел своей обязанностью поблагодарить компанию, как будто тост относился к нему лично. После второго тоста, выпитого в честь почтенного президента, вышел из-за стола один степенный джентльмен в черном длиннополом сюртуке и плисовом жилете. Он объявил, что намерен говорить речь, и, когда президент восстановил порядок, речь началась таким образом:

«Джентльмены! Будучи еще младшим членом между вами на этой почтенной сувареи и притом чувствуя некоторую стеснительность положения, как я занимаю лишь кучерскую должность, я стану говорить робко и нерешительно. Но, с другой стороны, господа, обязанность, или, лучше сказать, долг честного джентльмена заставляет меня довести до вашего сведения одно из тех печальных обстоятельств, которые случаются в этом мире не то, чтобы уж слишком часто, но и не слишком редко. Итак, да будет вам ведомо, джентльмены, что общий друг наш м‑р Уифферс (все взглянули на джентльмена в оранжевой ливрее), друг наш Уифферс отказался от своего места».

Ропот изумления пробежал между всеми слушателями. Каждый джентльмен заглянул в лицо своему соседу и потом перенес свой взор на кучера, который между тем, собравшись с духом, продолжал:

«Вы дивуетесь, джентльмены, и это очень натурально; меня самого как будто бы обухом съездили в висок, когда разжевал я существенность этого мудреного дела. Но зачем и почему общий друг наш понес, так сказать, эту ничем невознаградимую потерю? На это, всеконечно, есть резонемент, которого объяснить я вам не в состоянии. Пусть сам друг Уифферс расскажет обстоятельно, что, как и почему, дабы, при случае, все мы могли подражать его примеру».

Все единодушно одобрили это предложение, и м‑р Уифферс приступил к объяснению. Он сказал, что ему, без сомнения, было бы весьма приятно продолжать свою службу на месте, от которого он отказался. Ливрея была богатая и великолепная; женщины, принадлежавшие к дому, ласковы и обходительны; занимаемая им должность – легка и приятна: главнейшее занятие состояло в том, что м‑р Уифферс должен был смотреть как можно чаще из окна в корридоре, вместе с другим джентльменом, который тоже отказался от этого места. Ему неприятно и даже, в некотором случае, мучительно было входить в дальнейшие подробности; но так как почтенная компания непременно требовала объяснений, то м‑р Уифферс, скрепя сердце, признался с благородною откровенностью, что его заставляли кушать за обедом холодные блюда.

Невозможно выразить негодования, пробужденного этим признанием в сердцах всех почтенных джентльменов. Они бесновались около четверти часа, подвергая строжайшему осуждению холодные блюда.

Потом м‑р Уифферсь прибавил, что он отчасти сам виноват в этом деле, так как характер его слишком снисходителен и уклончив. Так, однажды, по своему добродушию, он согласился кушать соленое масло, и потом, в другом случае, вследствие внезапной болезни истопника, забылся до такой степени, что принял на себя унизительный труд втащить на верх корзину с углями. Признаваясь таким образом в этих недостатках, м‑р Уифферс осмеливался питать надежду, что все это не унизит его служебной репутации в глазах почтенных джентльменов, тем более, что в последнее время он исправился некоторым образом.

Речь м‑ра Уифферса была принята с оглушительным восторгом, и президент немедленно предложил пить его здоровье. Затем сам м‑р Уифферс предложил тост в честь м‑ра Уэллера, за нравственное достоинство которого достаточно ручались дружба и рекомендация м‑ра Джона Смокера. Выпив два стакана пунша и один мадеры, Самуэль, выстунив на середину комнаты, благодарил компанию следующею речью:

«За ласку, ребята, за приятство, дружбу и компанию благодарю вас от чистого сердца. Я слышал давно, что вы – народ продувной; но мне не приходило и в голову, что все вы, так сказать, подобраны молодец к молодцу. Надеюсь, что вы никогда не ударите в грязь лицом и не уроните своего достоинства на общественных гуляньях, где я, быв еще ребенком, с наслаждением смотрел на всякого ливрейного лакея. Мне приятно засвидетельствовать особенное почтение другу моему, Обжигайле, за ту ласку, которой он меня удостоил при первом знакомстве. Что-ж касается до этого бедняги, потерявшего место, я желаю ему найти самую веселую и красивую должность, с горячим супом и пирогами, которых он вполне заслуживает, как джентльмен, скрасивший своим краснобайством всю вашу суварею». И когда Самуэль, при общих рукоплесканиях, сел на свое место, некоторые джентльмены объявили, что вечер их кончен.

– Это что значит? Неужто вы хотите сказать, что вы уж идете, любезный друг? – сказал Самуэль м‑ру Джону Смокеру.

– Надобно идти, долг службы, – сказал м‑р Смокер. – Я обещал Бентаму.

– А! Очень хорошо, – сказал Самуэль. – Это другое дело, иначе, пожалуй, Бентам уволит себя от вашей службы. – A вы куда, Обжигайло?

– Иду и я, – сказал джентльмен в треугольной шляпе.

– Как? На чью же голову остается здесь эта порция пунша? – вскричал Самуэль. – Нет, вздор, ты сядешь опять, Обжигайло.

М‑р Токкель не мог устоять против такого соблазна. Он снял шляпу, поставил в угол палку и сказал, что готов еще выцедить стаканчик для восстановления дружбы.

С ними остался и светло-синий джентльмен, так как он был из одного дома с м‑ром Токкелем. После второго или третьего стакана пунша Самуэль потребовал устриц из лавки зеленщика, и эффект этого угощения оказался превосходным. М‑р Токкель, с треугольной шляпой на голове и палкою в руках, принялся по разбросанным раковинам выплясывать лягушечий танец под аккомпанемент светло-синего джентльмена, который весьма искусно выигрывал такт на головной гребенке, в совершенстве заменившей музыкальный инструмент. Наконец, когда пунш был кончен и ночь прошла, они отправились по своим домам. Лишь только м‑р Токкель выбрался на свежий воздух, как им овладело внезапное желание протянуться и лечь на камни тротуара. Самуэль не думал противоречить; но сберегая треугольную шляпу, которую без того могли бы украсть, он приплющил ее к голове светло-синего джентльмена, с величайшими усилиями продолжавшего свой путь. М‑р Уэллер прислонил его к подъезду в доме его господина, впихнул ему в руки швейцарскую булаву, позвонил в колокольчик и спокойно пошел к себе домой.

Поутру, гораздо ранее обычной поры, м‑р Пикквик, одетый, умытый и причесанный, спустился вниз и позвонил в колокольчик.

– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, когда м‑р Уэллер явился на его призыв, – заприте дверь.

М‑р Уэллер запер.

– Прошлой ночью, Самуэль, у нас тут случилась весьма неприятная история, заставившая м‑ра Винкеля опасаться насильственных поступков со стороны м‑ра Даулера, – сказал м‑р Пикквик.

– Я слышал кое-что об этом на кухне от старухи, – отвечал Самуэль.

– И мне больно сказать, Самуэль, – продолжал м‑р Пикквик грустным тоном, при чем его физиономия приняла самое болезненное выражение, – мне больно сказать, что, опасаясь этих насильственных поступков, м‑р Винкель убежал.

– Убежал! – воскликнул Самуэль.

– Оставил дом сегодня на рассвете, не переговорив даже со мною, – отвечал м‑р Пикквик. – И мне даже неизвестно, куда он убежал.

– Ему следовало остаться, сэр, и столкнуться с ним лицом к лицу, – заметил м‑р Уэллер. – Не нужно большой силы, чтобы упрятать этого Даулера.

– Я уже давно, на основании некоторых соображений, мог сомневаться в его храбрости и отваге; но как бы то ни было, м‑р Винкель убежал. Его надобно найти, Самуэль, отыскать и представить ко мне.

– A если он не захочет воротиться?

– В таком случае должно употребить силу.

– Кто-ж ее употребит?

– Вы, Самуэль.

– Очень хорошо, сэр.

С этими словами м‑р Уэллер вышел из комнаты, и через минуту можно было слышать, как отворилась уличная дверь. Через два часа он воротился и объявил своему господину, что джентльмен, совершенно сходный по описанию с м‑ром Винкелем, уехал поутру в Бристоль с первым дилижансом.

– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, взяв его за руку, – вы малый расторопный, сметливый, бесценный малый. Вы поедете за ним в Бристоль, Самуэль.

– Слушаю, сэр.

– Лишь только вы откроете его убежище, немедленно напишите мне, Самуэль. Если, сверх чаяния, он попробует бежать, валите его на землю и вяжите. Даю вам над ним полную власть и волю, Самуэль.