Замогильные записки Пикквикского клуба

– Что бы ты сделал?

– Отправил бы его к чорту на кулички.

М‑р Уэллер старший покачал головой и бросил невыразимо грустный взгляд на своего сына. Затем, пожав ему руку, он медленно отошел от ворот и предался размышлениям, обсуждая совет, данный ему любезным сыном.

Самуэль спокойно дошел до большой дороги и еще спокойнее сел в дилижанс, отправлявшийся в Лондон. Он думал о своей мачехе, о своем отце и о вероятных последствиях своего совета, если только старик послушается его на этот раз. Мало-помалу, однако ж, он выбросил все эти мысли из своей головы, и, махнув рукой, сказал самому себе:

– Пусть будет, что будет.

A будет именно то, о чем в свое время и в приличном месте мы намерены известить наших читателей в следующих главах этих достоверных записок.

Глава XXVIII

Английские святки и свадьба на Дингли-Делле с описанием разнообразных, весьма назидательных увеселений, которые, к несчастью, почти вывелись из употребления в наше время.

Рано по утру, двадцать второго декабря, в тот самый год, когда совершались описанные нами события, пикквикисты, проворные, как пчелы, поднялись с своих постелей и поспешили приветствовать друг друга в общей зале. Приближались святки во всем своем грозном величии и со всеми счастливыми обетованиями для честных людей, способных ознаменовать это время беззаботною веселостью, гостеприимством и простодушною любовью к ближним. Старый год, подобно древнему философу, готовился собрать вокруг себя искренних друзей и распроститься с ними раз навсегда за веселой пирушкой, при звуках труб и литавр. Веселое время! Счастливое время! Таким по крайней мере было и казалось оно для четырех пикквикистов, утопавших в океане блаженства при одной мысли о предстоящих святках.

Но не одни пикквикисты в этом мире встречают с наслаждением святки – время взаимной любви, упований и надежд. Сколько семейств, разъединенных между собой огромными пространствами и рассеянных по распутиям тревожной жизни, соединяются теперь опять у домашнего очага союзом дружбы и любви, в котором заключается источник чистейших наслаждений, несовместных с заботами и печалями кратковременной жизни! Не напрасно повсюду, на самых крайних точках земного шара, между племенами американских дикарей, так же как между образованнейшими нациями Европы, существует верование, что в эту пору честный человек предвкушает первые радости будущего бытия, уготованного для него за пределами могилы. О, сколько полузабытых воспоминаний и отживших симпатий пробуждают в душе веселые святки!

Теперь мы пишем эти строки за несколько сот миль от того места, где встарину мы, из года в год, встречали этот день в веселом родственном кругу, вполне счастливые и довольные своей судьбой. Многие сердца, трепетавшие тогда от полноты душевного восторга, теперь совсем перестали биться; многие взоры, блиставшие в ту пору ярким светом, угасли навсегда; дружеские руки охладели; глаза, которых мы искали с нетерпением родственной любви, уже давно сокрыли блеск свой в душной могиле, и, однако ж, этот старый дом, эта самая комната, эти веселые голоса и улыбающиеся лица, их шутки, игры, смех, все без исключения, и даже самые мелочные обстоятельства, соединенные с этими счастливыми встречами, живо обновляются в душе с исходом каждого года, как будто последнее собрание происходило только вчера. Как же не назвать счастливым это время святок, если оно с такою отчетливостью воспроизводит в нашем воображении беззаботные дни детских радостей, если старик, убеленный сединами, с восторгом припоминает удовольствия своей цветущей юности, и если путешественники и матросы мысленно переносятся за тысячи миль, возвращаются к домашнему очагу и тихим радостям семейной жизни.

Но мы совсем заговорились и, увлеченные превосходнейшими свойствами святочных вечеров, представляющихся нам в виде добродушного провинциального джентльмена старой школы, оставили без внимания м‑ра Пикквика и его друзей, которые между тем сидят в беспокойном ожидании, под открытым небом, на империале моггльтонского дилижанса, куда, после многих хлопот, забрались они, окутанные с ног до головы шинелями и конфортерами массивного свойства. В дилижанс укладывались вещи пассажиров. Кондуктор и м‑р Уэллер истощали все силы своего гения, чтоб пропихнуть в передний ящик огромную треску, забитую в длинную серую корзинку, обложенную соломой по бокам, снизу и сверху. В ящиках уже покоились боченки с устрицами, составлявшими неотъемлемую собственность ученого мужа, и теперь задача состояла в том, чтобы на поверхности устриц утвердить треску. М‑р Пикквик следит с живейшим участием и любопытством за всеми эволюциями своего верного слуги и кондуктора: они сжимают и комкают несчастную треску на всевозможные лады, поднимают ее вверх головой и потом вверх хвостом, сдавливают с боков, тискают с углов, но неумолимая рыба мужественно противостояла всем этим проделкам до тех пор, пока кондуктор не ударил кулаком, невзначай, по самой средине корзинки, отчего она вдруг прошмыгнула в ящик, a с нею голова и плечи самого кондуктора, который вовсе не ожидая такой непредвиденной уступчивости, переносил теперь жестокие удары, к неизреченному удовольствию и потехе всех находящихся в дилижансе джентльменов. М‑р Пикквик улыбается наилюбезнейшим образом и, вынимая шиллинг из кармана, снисходительно просит кондуктора выпить за здоровье своих костей стакан горячего пунша: кондуктор улыбается и снимает шляпу, и на лицах Снодграса, Винкеля и Топмана тоже появляется лучезарная улыбка. Чемоданы уложены, сумки упакованы, провизия взята; все счастливы и довольны. Кондуктор и м‑р Уэллер исчезают минут на пять, вероятно для того, чтобы выпить на дорогу заздравный тост в честь пикквикистов, и страшно несет водкой из их уст, когда они вновь взгромождаются на верх дилижанса. Кучер взбирается на козлы, пикквикисты закрывают шалями свои носы, м‑р Уэллер дает условный знак: возжи тронулись, бич взвился, и свежие кони быстро помчались из ворот конторы дилижансов.

С громом несется громоздкий экипаж по улицам обширной столицы, и вот он, наконец, на открытом и обширном поле. Колеса перекатываются по замерзшей почве, твердой как кремень, и кони, послушные взмахам бича, бегут дружной рысью по гладкой дороге, как будто все вещи позади них – дилижанс, пассажиры, треска, чемоданы и боченки с устрицами ученого мужа – были не более, как легкими перьями на их копытах. Вот они спустились по косогору и вступили на равнину, на расстоянии двух миль гладкую и твердую, как мрамор. Еще энергический взмах бичом – и гордые кони мчатся галопом, забрасывая свои головы назад и побрякивая блестящей сбруей, как будто им приятно выражать свое удовольствие по поводу быстроты своих движений. Кучер между тем, с возжами и бичом в одной руке, снимает другою свою шляпу и, укладывая ее на колени, вынимает из тульи носовой платок и отирает пот с своего чела, показывая таким образом проходящим пешеходам, что искусному и ловкому вознице ничего не стоит управлять четверкой рысаков. Затем, окинув окрестность торжествующим взглядом, он укладывает платок в тулью, надевает шляпу, напяливает на руки шерстяные перчатки, засучивает рукава, взмахивает еще раз длинным бичом, и борзые кони несутся стрелой, вперед и вперед по необъятному пространству.

Лачужки, домишки и сараи, разбросанные там и сям по сторонам большой дороги, возвещают наглядным образом о приближении к какому-то городку или деревне. Весело трубит кондуктор на открытом холодном воздухе в свой медный рожок и пробуждает стариков, мальчишек и старух, которые, отрываясь от огня, только что разведенного в камине, дружной группой подбегают к окнам своей хижины и долго любуются на огромный экипаж, на кучера и взмыленных коней. Опять и опять раздаются звуки веселого рожка, и вот с беззаботным криком повысыпали на самую дорогу веселые мальчики, дети фермера, между тем, как отец их, чуть не за милю от этого места, только что разменялся с кучером дружеским поклоном.

Быстро мчится дилижанс по улицам провинциального города, припрыгивая и приплясывая по веселой мостовой. Кучер натягивает возжи и готовится остановить измученных кокей. М‑р Пикквик высвобождает свой нос из-под теплой шали, и озирается кругом с величайшим любопытством. Заметив это, кучер извещает ученого мужа, что это такой-то город, и что здесь, на этой самой площади, был вчера знаменитый базар, предшествующий святкам. М‑р Пикквик качает головой, и потом, с прибавлением различных замечаний политико-экономического свойства, сообщает все эти подробности своим ученикам, которые спешат подобострастно высвободить свои уши и глаза из-под воротников своих шинелей. И долго слушают они, и мигают, и вздыхают, и молчат. М‑р Винкель сидит на самом краю империала и, болтаясь одной ногою в воздухе, изъявляет готовность низвергнуться на середину улицы, между тем, как экипаж, обогнув острый угол подле сырной лавки, летит на край площади, назначенной для рынка. М‑р Снодграс млеет и дрожит, выражая энергическими знаками свое внутреннее беспокойство.

Но вот, наконец, въезжают они на обширный двор гостиницы дилижансов, где стоят уже свежие и бодрые кони, украшенные блестящей сбруей. Кучер бросает возжи, спрыгивает с козел, и вслед за ним опускаются на землю верхние пассажиры, за исключением джентльменов, не совсем уверенных в своей способности с приличною ловкостью взобраться опять на свои места. Эти господа остаются па империале, хлопают руками и бойко стучат нога об ногу, между тем, как их жадные глаза и красные носы устремляются на яркий огонь за буфетом трактира и на свежие листья остролистника, украшающего окна своими блестящими ягодами[6].

Кондуктор между тем передал, кому следует, серый бумажный пакет, вынутый им из маленького мешечка, повешенного через его плечо на кожаном ремне, тщательно осмотрел заложенных лошадей, сбросил на мостовую седло, привезенное им из Лондона на кровле дилижанса, и произнес несколько замечаний по поводу беседы между кучером и конюхом, рассуждавшими о гнедом жеребчике, который имел несчастье в прошлую поездку испортить одну из своих передних ног. Затем, кондуктор и м‑р Уэллер снова заседают сзади на своих местах, кучер красуется на козлах, старый джентльмен, смотревший в окно извнутри кареты, задергивает стекло, и все обнаруживает готовность пуститься снова в дальнейший путь, за исключением «двух толстеньких джентльменов», о которых кучер уже минуты две заботится и расспрашивает с видимым нетерпением. Еще одна минута, и сильная тревога поднимается на широком дворе. Кучер, кондуктор, Самуэль Уэллер, м‑р Винкель, м‑р Снодграс, все конюхи и все праздные зеваки, им же нет числа, кричат во все горло, призывая к своим постам отставших джентльменов. Раздается отдаленный ответ с противоположного конца: м‑р Пикквик и м‑р Топман бегут взапуски, едва переводя дух: были они в буфете, где промачивали свои застывшие горла двумя стаканами горячего пунша, и пальцы м‑ра Пикквика окоченели до того, что он провозился пять минут, прежде чем успел вытащить из кошелька шесть пенсов, чтоб вручить буфетчику за пунш.

– Скорее, господа! – кричит нетерпеливый кучер.

– Скорее господа! – повторил кондуктор.

– Как вам не стыдно, господа! – возглашает старый джентльмен, считавший неизъяснимым бесстыдством бегать из кареты, когда честный пассажир должен дорожить каждою минутой.

М‑р Пикквик карабкается по одну сторону, м‑р Толман по другую, м‑р Винкель кричит «шабаш!» Самуэль Уэллер гласит «баста», и дилижанс благополучно трогается с места. Шали приходят в движение на джентльменских шеях, мостовая трещит, лошади фыркают, несутся, и пассажиры опять вдыхают в открытом поле свежий воздух.

Дальнейшее путешествие м‑ра Пикквика и его друзей на мызу Дингли-Делль не представляет ничего слишком замечательного, особенно в ученом смысле. Само собою разумеется, что они останавливались в каждом трактире для утоления своей жажды горячим пуншом, который в то же время должен был предохранить их джентльменские носы от злокачественного влияния мороза, оковавшего землю своими железными цепями. Наконец, в три часа за полдень, они остановились, здравы и невредимы, веселы и спокойны, в гостинице «Голубого льва», что в городе Моггльтоне, где некогда удалось им присутствовать на гражданском пиршестве криккетистов.

Подкрепив себя двумя стаканами портвейна, м‑р Пикквик принялся свидетельствовать своих устриц и знаменитую треску, вынырнувшую теперь из ящика на привольный свет, как вдруг кто-то слегка дернул его сзади за подол шинели. Оглянувшись назад, ученый муж с изумлением и радостью увидел, что предмет, вздумавший таким невинным и любезным способом обратить на себя его джентльменское внимание, был не кто другой, как любимый паж м‑ра Уардля, известный читателям этой достоверной истории под характеристическим титулом «жирного парня».

– Эге! – сказал м‑р Пикквик.

– Эге! – сказал жирный парень.

И сказав это, жирный парень с наслаждением взглянул на устриц, на треску и облизнулся. Был он теперь еще несколько жирнее, чем прежде.

– Ну, как вы поживаете, мой юный друг? – спросил м‑р Пикквик.

– Ничего, – отвечал жирный толстяк.

– Вы что-то очень красны, любезный друг, – сказал м‑р Пикквик.

– Может быть.

– Отчего бы это?

– Да, я вздремнул малую толику на кухне, в ожидании вашей милости, – отвечал толстяк, покоившийся невинным сном в продолжение нескольких часов, – я приехал сюда в тележке, в которой хозяин приказал мне привести домой ваш багаж. Он хотел было послать со мною верховых лошадей, да рассудил, что, может быть, вы вздумаете лучше пройтись пешком до Дингли-Делль, так как, видите ли, теперь довольно холодно.

– Конечно, конечно, – сказал м‑р Пикквик скороговоркой.

Ученый муж быстро сообразил и припомнил, как некогда он и его друзья путешествовали в этой стороне с негодной клячей, наделавшей им столько неприятных хлопот.

– Да, лучше уж мы пройдемся пешком, – повторил он. – Самуэль!

– Что прикажете?

– Помогите этому парню уложить в тележку наши вещи и ступайте с ним вместе на Дингли-Делль.

– A вы-то где останетесь, сэр?

– Мы пойдем пешком.

Сделав это премудрое распоряжение и щедро наградив кучера с кондуктором, м‑р Пикквик немедленно полетел с своими друзьями по знакомым полям, мечтая с наслаждением о приятном отдыхе на гостеприимной мызе. М‑р Уэллер и жирный парень стояли друг против друга первый раз в своей жизни. Самуэль взглянул на жирного парня с превеликим изумлением и, не сделав никаких словесных замечаний, поспешно принялся нагружать миниатюрную тележку, между тем, как жирный толстяк продолжал спокойно стоять подле него, любуясь, по-видимому, работой и ухватками расторопного м‑ра Уэллера.

– Вот и все, – сказал Самуэль, уложив наконец последнюю сумку, – все.

– Странно, как это вышло, – отвечал жирный парень самодовольным тоном, – оно уж ведь точно, ничего больше нет.

– Вы чудесный человек, я вижу, – сказал Самуэль, – можно бы, при случае, показывать вас за деньги, как редкость.

– Покорно вас благодарю, – отвечал толстяк.

– Скажите-ка, любезный друг: на сердце у вас нет какой-нибудь особенной кручины? – спросил Самуэль.

– Нет, кажется.

– Ведь вот оно, подумаешь, как можно ошибиться; a я, глядя на вас, воображал, что вы страдаете неисцелимою привязанностью к какой-нибудь красотке.

Жирный парень покачал головой и улыбнулся.

– Ну я рад, любезный друг, – сказал Самуэль. – Что, вы употребляете какие-нибудь крепкие напитки?

– Изредка почему не употреблять; но вообще я лучше люблю поесть.

– Так, как мне бы следовало догадаться; но я собственно хотел вам предложить какой-нибудь стаканчик для полирования крови… для того, то есть, чтобы согреть немножко свои кости; но вы, как я вижу, неспособны чувствовать холод.

– Никогда, – подхватил скороговоркой жирный парень; – да вот и теперь, с вашего позволения, не мешало бы, так сказать, стакан хорошенькой настоечки.

– Ой ли? Мы вас попотчуем и ликерчиком для первого знакомства. Пойдемте.

За буфетом Голубого льва жирный толстяк, не мигнув и не поморщившись, залпом проглотил огромный стакан крепкого ликера. Такой подвит значительно возвысил его во мнении столичного слуги, и м‑р Уэллер немедленно последовал его примеру. Затем они пожали друг другу руки и пошли к тележке.

– Вы умеете править? – спросил жирный парень.

– Горазд был в старину, не знаю, как теперь, – отвечал Самуэль.

– И прекрасно, извольте получить, – сказал жирный парень, вручая ему возжи и указывая на дорогу. – Путь гладкий, как стрела: не ошибетесь.

С этими словами жирный парень улегся вдоль телеги подле трески и, положив под голову, вместо подушки, боченок с устрицами, немедленно погрузился в сладкий сон.

– Вот тебе раз, навязали на шею славного детину! – воскликнул Самуэль. – Он уж и храпит, провал его возьми! – Эй, ты, молодой лунатик!

Но и после троекратных возгласов, молодой лунатик не обнаружил ни малейших признаков присутствия сознания в своем тучном организме.

– Делать нечего, пусть его дрыхнет.

Проговорив эту сентенцию, м‑р Уэллер сел на облучек, дернул возжами и погнал старую клячу по гладкой дороге на Дингли-Делль.

Между тем м‑р Пикквик и его друзья, сообщившие деятельную циркуляцию своей крови, весело продолжали свой путь по гладким и жестким тропинкам. Воздух был холодный и сухой, трава заманчиво хрустела под джентльменскими ногами, седые сумерки приближались с каждою минутой: все это, вместе взятое, со включением приятной перспективы отдыха и угощений на гостеприимной мызе, сообщило самое счастливое настроение мыслям и чувствам беззаботных джентльменов. Прогулка на уединенном поле имела столько поэтических сторон, что ученый муж был бы, пожалуй, не прочь скинуть шинель и даже играть в чехарду с пленительным увлечением резвого юноши, и если б м‑р Топман предложил ему свою спину, мы нисколько не сомневаемся, что м‑р Пикквик принял бы это предложение с неподдельным восторгом.

Однакож м‑р Топман, сверх всякого ожидания, был далек от подобной мысли, и почтенные друзья продолжали свой путь степенно, с философским глубокомыслием рассуждая о многих назидательных предметах. Лишь только путешественники повернули в просеку, которая должна была по прямой линии привести их на Менор-Фарм, перед ними вдруг раздался смешанный гул многих голосов, и, прежде чем можно было догадаться, кому принадлежат эти голоса, они очутились в самом центре многочисленной компании, которая, по-видимому, ожидала прибытия столичных гостей.

– Ура! Ура! Ура!

Так голосил старик Уардль, и ученый муж мгновенно понял, из чьей груди выходили эти звуки.

Компания в самом деле была многочисленная. Прежде всего рисовался в ней сам м‑р Уардль, обнаруживший с первого раза энергические признаки разгула и совершенного довольства самим собою. Потом, были тут мисс Арабелла и верный её спутник, м‑р Трундль. За ними, наконец, выступали стройным хороводом мисс Эмилия и около дюжины молодых девиц, гостивших на мызе по поводу свадьбы, которая должна была совершиться на другой день. Все были веселы, счастливы и довольны.

При таких обстоятельствах церемония представления совершилась очень скоро, или, лучше сказать, представление как-то последовало само собою, без всяких предварительных церемоний. Минут через десять, м‑р Пикквик был здесь как дома, и на первый раз с отеческою нежностью перецеловал всех девиц от первой до последней. Некоторые, однако ж, нашли, что старикашка чересчур назойлив, и, когда вся компания подошла к плетню, составлявшему изгородь усадьбы, одна молодая девушка, с миниатюрными ножками, обутыми в миниатюрные ботинки, никак не соглашалась перелезть через плетень, пока будет смотреть на нее м‑р Пикквик, и на этом законном основании, приподняв на несколько дюймов свое платье, она простояла минут пять на камне перед плетнем, до тех пор, пока столичные гости вдоволь налюбовались её редкими ботинками и ножками. М‑р Снодграс, при этой переправе, предложил свои услуги мисс Эмилии, причем каждый заметил, что переправа их продолжалась слишком долго. М‑р Винкель между тем хлопотал около черноглазой девушки в миниатюрных меховых полусапожках, которая по-видимому, боялась и кричала больше всех, когда ловкий джентльмен пересаживал ее через плетень.

Все это было и казалось удивительно забавным. Когда, наконец, все трудности переправы были побеждены без всяких дальнейших приключений, и компания выступила на открытое поле, старик Уардль известил м‑ра Пикквика, что они только-что ходили ревизовать мебель и все принадлежности домика, где молодая чета должна была поселиться после святок, причем жених и невеста стыдливо потупили головы и зарделись самым ярким румянцем. В эту же пору молодая девушка с черными глазами и меховыми полусапожками шепнула что-то на ухо мисс Эмилии и бросила лукавый взгляд на м‑ра Снодграса, причем Эмилия, румяная как роза, назвала свою подругу глупой девчонкой, a м‑р Снодграс, скромный и стыдливый, как все великие гении и поэтические натуры, почувствовал в глубине души, что кровь чуть-ли не прихлынула к самым полям его шляпы. В эту минуту он искренно желал, чтоб вышереченная девица с черными глазами, лукавым взглядом и меховыми полусапожками удалилась на тот край света.

И уж если таким образом все катилось как по маслу на открытом поле, можно заранее представить, какой прием нашли столичные джентльмены в самых пределах счастливого хутора, под гостеприимной кровлей старика Уардля. Даже слуги и служанки растаяли от удовольствия, при взгляде на добродушную фигуру ученого мужа, a мисс Эмма бросила полугневный и вместе пленительно-очаровательный взгляд на м‑ра Топмана, причем озадаченный джентльмен невольно всплеснул руками, и радостный крик сам собою вырвался из его груди.

Старая леди сидела в праздничном костюме на своем обыкновенном месте в гостиной; но видно было по всему, что она находилась в чрезвычайно раздраженном состоянии духа, и это естественным образом увеличивало её глухоту. Она не выходила никогда из своей степенной роли и, как обыкновенно бывает с особами её преклонных лет, сердилась почти всякий раз, когда молодые люди в её присутствии позволяли себе удовольствия, в которых сама она не могла принимать непосредственного участия. Поэтому теперь она сидела в своих креслах, выпрямивши насколько могла свой стан, и бросала во все стороны гордые и грозные взгляды.

– Матушка, – сказал Уардль, – рекомендую вам м‑ра Пикквика. Вы ведь помните его?

– Много чести и слишком много хлопот, если ты заставишь меня помнить обо всех, кто здесь бывает, – отвечала старая леди с большим достоинством.

– Но вы еще недавно, матушка, играли с ним в карты. Разве забыли?

– Нечего об этом толковать. М‑р Пикквик не станет думать о такой старухе, как я. Можешь оставить его в покое. Никто, разумеется, не помнит и не заботится обо мне, и это в порядке вещей.

Здесь старая леди тряхнула головой и принялась разглаживать дрожащими руками свое шелковое платье серо-пепельного цвета.

– Как это можно, сударыня! – сказал м‑р Пикквик. – Чем, позвольте спросить, я имел несчастье заслужить ваш гнев? Я нарочно приехал из Лондона, чтоб удостоиться вашей беседы, и сыграть с вами партию в вист. Мы с вами должны показать пример этой молодежи и протанцевать в её присутствии менуэт, чтоб она поучилась уважать стариков.

Старуха видимо повеселела, и черты её лица быстро прояснились; но чтоб не вдруг выйдти из своей степенной роли, она ответила довольно суровым тоном:

– Не слышу.

– Полноте, матушка, – сказал Уардль, – м‑р Пикквик говорит громко, и у вас есть слуховой рожок. Не сердитесь на нас. Вспомните Арабеллу: бедняжка и без того упала духом. Вы должны развеселить ее.

Не было никаких сомнений, что старуха расслышала ясно слова сына, потому что губы её дрожали, когда он говорил. Но старость, как и детство, имеет свои маленькие капризы, и почтенная мать семейства не вдруг хотела отстать от своей роли. Поэтому она принялась разглаживать свое платье и, повернувшись к м‑ру Пикквику, проговорила:

– Ах, м‑р Пикквик, молодые люди теперь совсем не то, что прежде, когда я сама была молодой девицей.

– В этом, сударыня, не может быть ни малейшего сомнения, – отвечал м‑р Пикквик, – и вот почему я особенно дорожу теми немногими особами, в которых еще остались проблески нашей почтенной старины.

Говоря это, м‑р Пикквик ласково подозвал к себе мисс Арабеллу и, напечатлев поцелуй на её щеке, попросил ее сесть на маленькой скамейке у ног старушки. Было ли то выражение любящей физиономии, когда внучка бросила нежный взгляд на лицо своей бабушки, или старая леди невольно уступила могущественному влиянию речей великого мужа, только на этот раз лицо её совершенно прояснилось, и она уже не думала более скрывать восторгов своего сердца. Не сделав никаких замечаний на слова м‑ра Пикквика, старушка бросилась на шею своей внучки, и весь остаток её гнева окончательно испарился в потоке безмолвных слез.

Беззаботно, игриво и совершенно счастливо прошел этот вечер, оставшийся навсегда в памяти ученого мужа и занявший несколько блистательных страниц в деловых отчетах его клуба. Степенно, чинно и торжественно списывались и записывались ремизы, когда м‑р Пикквик играл в карты с почтенной матерью семейства; шумно и буйно веселились молодые люди за круглым столом, в почтительном отдалении от стариков.