Замогильные записки Пикквикского клуба

В глухую полночь дамы разошлись по своим спальням; но долго и после них обходили круговую пуншевые стаканы и бокалы с искрометным; и здоров был сон всей честной компании, и радужно-пленительны были её грезы. Достойно замечания, что м‑р Снодграс бредил всю ночь о мисс Эмилии Уардль, между тем как сонные видения м‑ра Винкеля имели главнейшим образом весьма близкое отношение к черным глазам, лукавой улыбке и меховым полусапожкам одной молодой девицы.

Поутру на другой день м‑р Пикквик проснулся очень рано. Его пробудил смутный гул разных голосов и стук многочисленных шагов. Суматоха была такого рода, что и жирный толстяк пробудился от своего тяжелого сна. Не снимая ночной ермолки с нарядными кисточками, м‑р Пикквик сел на краю постели, повесил голову и углубился в размышления. Надлежало разгадать, отчего происходил в доме такой необыкновенный шум. Женская прислуга и молодые девушки, гостившие на хуторе, бегали взад и вперед, требовали иголок, ниток, горячей воды, мыла, помады, и ученый муж расслышал несколько раз весьма странные изречения в роде следующих: «Приколите, моя милая, подтяните, завяжите, пригладьте, заснуруйте, вот так, спасибо, душенька». – «Что бы это значило?» – думал м‑р Пикквик. – «Не пожар ли» Но углубляясь постепенно в сущность предмета, он припомнил, наконец, что сегодня свадьба, и что, стало быть, молодые девицы занимаются своим туалетом. На этом основании, он сам поспешил одеться в свой праздничный костюм и немедленно сошел в столовую.

Невозможно описать, с каким волнением и суетливостью бегала по всему дому женская прислуга, перетянутая в струнку в своих розовых муслиновых платьицах. Старая леди величественно выступала теперь в своем парчевом платье, не видавшем лет двадцать сряду дневного света, за исключением тех, весьма немногих лучей, которые насильственно прокрадывались через щели корзинки, где покоился этот форменный наряд. М‑р Трундль, украшенный высоким пером, был, казалось, в тревожном и нервозном состоянии духа. Достопочтенный хозяин дома и отец невесты употреблял, по-видимому, энергические усилия казаться беззаботным и веселым, но следы явного беспокойства тем не менее выражались на его лице. Все молодые девушки находились в волнении и были в белых кисейных платьях, за исключением двух или трех, которые должны были присутствовать наверху, при туалете невесты, в качестве её дружек. Пикквикисты рисовались в парадных блестящих костюмах, сшитых по последней моде и обновленных теперь в первый раз. Перед домом на лугу с самого рассвета собрались целые полчища принадлежащих к мызе ребятишек, взрослых парней и мужей, шляпы которых были украшены перьями, a петлицы сюртуков цветочками: все это кричало и ревело дружным хором, и все провозглашало многая лета достопочтенному Уардлю, его чадам и домочадцам. Коноводом этой толпы, само собою разумеется, был не кто другой, как м‑р Самуэль Уэллер, который в одну ночь приобрел всеобщую известность на Дингли-Делль, как будто он и родился на этой мызе.

Свадьба весьма часто служит источником остроумия и шуток для многих веселых особ; но мы, с своей стороны, не находим в этом обстоятельстве ни малейшего повода для какой бы то ни было потехи. Мы разумеем собственно венчальный обряд, и покорнейше просим принять к сведению, что мы душевно ненавидим все скрытые или явные сарказмы, которым подвергается супружеская жизнь. Много радостей и удовольствий встречают молодые люди в день своей свадьбы; но и многие заботы тяжелым бременем падают на их сердце. Невеста покидает родительский дом навсегда, тот дом, где впервые испытала она радость и горе жизни, где развились в её сердце чувства преданности и любви к милым особам, связанным с нею узами родства и дружбы – и вот, не далее как сегодня, уйдет она в чужую семью, с тем, чтобы продолжать путь своей жизни в кругу неведомых людей… Что тут смешного, милостивые государи? Молодая девушка грустит, тоскует, розы вянут на её щеках, и горькие слезы льются из её глаз, когда оставляет она родную семью: все это естественные чувства, которые отнюдь не могут служить предметом комических сцен. Я не стану их описывать, потому что не хочу набрасывать печальный колорит на эту главу.

Скажем вкратце, что все шло, как следует, и все окончились благополучно. Бракосочетание совершал старый пастор в приходской церкви Дингли-Делль, и на одной из страниц метрической книги до сих пор блестит имя м‑ра Пикквика, подписавшегося в качестве свидетеля со стороны жениха. Молодая девушка с черными глазами подписалась весьма нетвердою и дрожащею рукой, так что едва могли разобрать её имя. Почерк мисс Эмилии и другой невестиной подруги тоже чрезвычайно неразборчив. Волнение, вероятно, было общее, хотя молодые девушки, по выходе из церкви, согласились вообще, что тут, собственно говоря, ничего нет страшного. Правда, черноглазая девица, щеголявшая накануне в меховых полусапожках, объявила м‑ру Винкелю, что она ни за что не согласится испытать сама на себе такие ужасы; но мы имеем причины думать, что в этом случае она несколько покривила душой.

По окончании бракосочетания, м‑р Пикквик приветствовал новобрачных поздравительною речью и, при этом поздравлении, возложил на невесту богатые золотые часы с богатейшею цепочкой, которую, до настоящей минуты, не созерцал еще ни один смертный, кроме ювелира, продавшего ученому мужу эту драгоценность. Вслед за речью м‑ра Пикквика загудел старый церковный колокол, и вся компания отправилась домой, где приготовлен был роскошный завтрак.

– Эй, ты, сонуля! Куда поставить эти подовые пирожки? – сказал м‑р Уэллер жирному парню, когда они вместе с ним накрывали на стол.

– Вот сюда, – отвечал толстяк, указывая на середину стола.

– Очень хорошо, – сказал Самуэль, – все теперь у нас в порядке, как следует быть на свадьбе. Святочные пироги, поросенок, джентльменский соус, философские трюфли, богатырские устрицы… наше почтение, кушай да облизывайся!

Проговорив это, м‑р Уэллер поклонился с комическою важностью и, отступив шага два назад, принялся любоваться на симетрический порядок, в каком были расставлены джентльменские блюда. В эту минуту новобрачные, сопровождаемые многочисленной свитой, воротились из церкви.

– Уардль, – сказал м‑р Пикквик, усаживаясь за стол, – в честь этого счастливого события мы тяпнем по стаканчику вина.

– Хорошо, дружище, хорошо! – отвечал м‑р Уардль. – Эй, Джой!.. ах, проклятый, он кажется заснул.

– Совсем нет, я не сплю, – отвечал жирный парень, выскакивая из отдаленного угла, где он пожирал святочный пирог с такою жадностью и поспешностью, которая в совершенстве противоречила медленным и обдуманным движениям этого интересного молодого человека.

– Стакан вина м‑ру Пикквику!

– Слушаю, сэр.

Наполнив и подав стакан, жирный парень удалился за стул своего господина, и принялся наблюдать оттуда веселую игру джентльменских вилок и ножей с какою-то дикою и мрачною радостью, которая была совершенно оригинальна в своем роде. Ни один кусок с джентльменского блюда не ускользал, по-видимому, от его жадного внимания, и, казалось, он в своем воображении глотал его с величайшею жадностью.

– Благослови вас Бог, старый товарищ! – воскликнул м‑р Пикквик.

– Многая лета вам, любезный друг! – воскликнул м‑р Уардль.

И они чокнулись друг с другом от полноты сердечного восторга.

– М‑с Уардль, – сказал м‑р Пикквик, – не мешает нам, старым людям, в честь этого радостного события выпить всем по рюмке вина.

Старушка была, казалось, погружена в глубокую думу. – Она сидела на переднем конце стола, окруженная с одной стороны новобрачною четою, a с другой особой м‑ра Пикквика, который резал святочный пирог. Но лишь только м‑р Пикквик начал говорить, она мигом поняла смысл его речи и тотчас-же выпила полную рюмку за его долголетие и благоденствие и счастье… Затем, достопочтенная праматерь семейства, одушевленная стародавними воспоминаниями, представила собранию полный и удовлетворительный отчет о собственной своей свадьбе, и о том, какие длинные шлейфы носились в её время, и как щеголяли на высоких каблучках, и как блистала в тогдашнем свете прекрасная леди Толлинглауер, умершая лет за сорок назад, и как случилась с нею одна прелюбопытная история, которую, тоже во всей подробности, рассказала теперь достопочтенная праматерь семейства, причем она хохотала от всей души, и все молодые девицы тоже хохотали от чистого сердца, потому что никак не могли взять в толк, о чем рассуждает grande maman. Заметив, что её рассказ производит всеобщую веселость, старая леди засмеялась вдесятеро веселее и громче и, для общего назидания, сообщила еще предиковинную историю о старинных робронах, причем опять молодые девушки залилсь самым задушевным смехом. Наконец, ученый муж довершил трудную операцию со святочным пирогом, раздробив его на равные куски, по числу гостей. Молодые девушки, как и следует, прятали от своих порций по маленькому кусочку, чтобы вечером, когда придет пора ложиться спать, спрятать их под свои подушки, отчего каждая из них должна была увидеть во сне своего будущего суженого-ряженого. Все заметили проделки молодых девиц, и все закатились опять пленительно-востор. енным смехом.

– М‑р Миллер, – сказал м‑р Пикквик своему старому знакомцу, черноволосому и краснощекому джентльмену, сидевшему подле него, – м‑р Миллер, рюмку вина с вами, если позволите.

– С величайшим удовольствием, м‑р Пикквик, – отвечал краснощекий джентльмен торжественным тоном.

– Включите и меня, господа, – сказал пастор.

– И меня, – перебила его жена.

– И меня, и меня, – закричали две бедных родственницы на противоположном конце стола, которые кушали с завидным аппетитом и смеялись при каждом остроумном слове.

М‑р Пикквик выразил свое душевное удовольствие, и глаза его заискрились лучезарным восторгом.

– Милостивые государыни и милостивые государи, – вдруг заговорил ученый муж, быстро поднимаясь с места.

– Слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! – завопил м‑р Уэллер, в припадке отчаянного энтузиазма.

– Позвать сюда всех слуг и служанок! – закричал м‑р Уардль, предотвращая таким образом публичный выговор, который, без сомнения, Самуэль Уэллер неизбежно должен был получить от своего господина. – Пусть они выпьют по стакану вина за здоровье новобрачных. Ну, Пикквик, продолжайте!

И среди торжественного молчания, прерываемого только шепотом служанок, ученый муж начал таким образом:

– Милостивые государыни и милостивые государи… нет, к чему я стану обращаться к вам с этим церемонным титулом? Я стану называть вас лучше друзьями, мои милые друзья, если только дамы позволят мне эту вольность…

Громкие рукоплескания всех джентльменов и леди приостановили на несколько минут великолепную речь ученого мужа. Черноглазая девица объявила, между прочим, что она готова расцеловать красноречивого оратора, и, когда м‑р Винкель вызвался наперед сам получить эти поцелуи для передачи их м‑ру Пикквику в качестве депутата, ему отвечали: – «Ступайте прочь», но в тоже время выразительные взоры черноглазой девушки говорили очень ясно: – «Останься, сделай милость…»

– Милые мои друзья, – начал опять м‑р Пикквик, – с позволения вашего, я намерен в настоящем случае предложить общий тост за здоровье жениха и невесты!.. Благослови их Бог! (Рукоплескания и слезы). Я убежден и даже, могу сказать, искренно уверен, что юный друг мой, м‑р Трундель, отличается превосходнейшими качествами ума и сердца; Что-ж касается до юной супруги, всем и каждому известно, что эта очаровательная девица владеет всеми средствами перенести в новую сферу жизни то счастье, которое в продолжение двадцати лет она беспрестанно распространяла вокруг себя в родительском доме.

Здесь раздались оглушительно-громовые залпы и неистовый рев жирного парня. Для восстановления порядка, м‑р Уэллер принужден был вывести его за шиворот из залы. М‑р Пикквик продолжал:

– О, как бы я желал возвратить назад истекшие годы своей молодости, чтобы сделаться супругом её пленительно-очаровательной сестрицы! (Громкие рукоплескания). Но что прошло, того не возвратит никакая человеческая сила. Благодарю судьбу и за то, что мне, по своим летам, позволительно называть ее своею дочерью, и, конечно, теперь никто не станет обвинять меня в пристрастии, если скажу, что я люблю и уважаю обеих девиц и равномерно удивляюсь их талантам (Рукоплескания, рыдания и вздохи). Отец невесты, добрый друг наш, есть человек благородный в теснейшем смысле слова, и я горжусь тем, что имею счастье быть с ним знакомым (оглушительный залп одобрений). Он великодушен, мягкосерд, правдив и честен, как древний спартанец, гостеприимен, как… как…

Но шумный восторг бедных родственников и рыдания двух пожилых особ не позволили оратору докончить свое счастливое сравнение.

– Благослови его Всевышний, и пусть его совершеннейшая дочь наслаждается всеми душевными и телесными благами, каких он сам желает для неё, и да цветет его собственное счастье на многая лета! (Оглушительный и дружный залп рукоплесканий). Итак, милые мои друзья, этот кубок за здравие и благоденствие добродетельного семейства!

Так великий человек окончил свою речь среди бури и грома одобрительных залпов. Последовали тост за тостом. Старик Уардль пил здоровье м‑ра Пикквика; м‑р Пикквик пил здоровье старика Уардля, и затем оба они выпили еще по бокалу за долгоденствие достопочтенной праматери семейства. М‑р Снодграс в поэтических выражениях предложил тост в честь м‑ра Уардля, на что м‑р Уардль учтиво отвечал тостом в честь поэта Снодграса. Один из бедных родственников, быстро поднявшись с места, провозгласил здоровье м‑ра Топмана, и примеру его немедленно последовали два другие родственника, предложившие тост в честь и славу м‑ра Винкеля. Все веселилось, пило и кричало напропалую, до тех пор, пока бедные родственники, нагруженные через чурь избытками заздравного нектара, внезапно очутились под столом, откуда, не без некоторых усилий, вытащил их м‑р Уэллер. Это было сигналом к окончанию веселого утреннего пира.

Чтобы освободиться от влияния винных паров, все гости мужеского пола, по предложению м‑ра Уардля, предприняли веселую прогулку миль на двадцать от Дингли-Делль. Это произвело ожидаемый эффект, и к обеду все желудки приготовились снова для воспринятия заздравных тостов. Но бедные родственники не могли уже никакими судьбами участвовать ни в прогулке, ни в обеде: их уложили на целые сутки в мягкие постели, и они покоились беспробудным сном. Слуги и служанки продолжали веселиться под непосредственной командой м‑ра Уэллера; жирный парень ел, пил и спал, сколько его душе было угодно.

За обедом опять веселились все и каждый; но уже никто не проливал радостных слез. Было шумно, игриво и даже поэтически буйно. Затем наступил десерт, a за десертом чай и кофе. Скоро наступил бал – свадебный бал.

Парадною залою на Менор-Фарме была длинная, обитая черными панелями комната с двумя огромными мраморными каминами, украшенными затейливой резьбою в старинном вкусе. На верхнем конце залы, в тенистой беседке, прикрытой со всех сторон остролистником и елкой, заседали два скрипача и один арфист, ангажированные из Моггльтона к этому торжественному дню. На окнах, маленьких столах перед зеркалами и каминных полках стояли серебряные массивные канделябры, каждый о четырех ручках. Свечи горели ярко на потолочной люстре и стенных кенкетахь, огонь приветливо пылал в каминах, и веселые голоса, сопровождаемые беззаботным смехом, раздавались из конца в конец. Все было великолепно.

Но особенно содействовал к украшению этой торжественной сцены – опять и опять м‑р Пикквик, явившийся в собрание без своих штиблет, почти в первый раз, как могли запомнить его почтенные друзья.

– Ты уж не хочешь ли танцевать, любезный друг, спросил Уардль.

– A что? разумеется, хочу! – отвечал м‑р Пикквик. – Я, как видишь, и нарядился для танцев.

И ученый муж обратил внимание приятеля на свои блестящие шелковые чулки и узенькие башмачки щегольского фасона.

– Как! Вы в шелковых чулках? – возгласил м‑р Топман шутливо-любезным тоном.

– Почему-же нет, сэр, почему-же нет? – возразил м‑р Пикквик, круто поворачиваясь к своему сочлену.

– Ну, конечно, я не вижу причины, почему вам не носить шелковых чулок, – отвечал м‑р Топман.

– И не увидите, сэр, надеюсь, что не увидите, – сказал м‑р Пикквик полусуровым тоном.

М‑р Топман хотел засмеяться; но рассудил, что дело может принять серьезный оборот; поэтому он принял степенный вид и проговорил:

– Хорошие узоры!

– Надеюсь, что не дурны, – отвечал м‑р Пикквик, устремив на него проницательный взгляд. – Смею думать, сэр, вы ничего не находите экстраординарного в этих чулках, рассматриваемых с джентльменской точки зрения?

– О, разумеется, ничего, как честный человек, будьте в этом уверены! – отвечал м‑р Топман.

С этими словами он поспешил отойдти прочь, и физиономия м‑ра Пикквика мгновенно озарилась лучом радостной улыбки.

– Ну, все ли готово? – сказал м‑р Пикквик.

Он рисовался впереди с праматерью семейства, и волнуемый нетерпеливым ожиданием, уже сделал четыре фальшивых прыжка.

– Все, дружище, – сказал Уардль. – Начинай.

Скрипки запилили, арфа расходилась, и м‑р Пикквик принялся выделывать замысловатую филуру; но вдруг вся танцующая компания захлопала руками, и несколько особ закричали в один голос:

– Остановитесь, остановитесь!

– Что это значит? – спросил м‑р Пикквик, продолжая вертеться под мелодические звуки музыкальных инструментов. В эту минуту, казалось, не могла остановить его никакая земная сила.

– Где Арабелла Аллен? – закричали двенадцать голосов.

– Где Винкель? – прибавил м‑р Топман.

– Здесь мы, – отвечал этот джентльмен, выплывая из отдаленного угла с своею прекрасною подругой:

Он был красен; но молодая девица, с черными глазами, была едва-ли не краснее своего кавалера.

– Как это странно, м‑р Винкель, что вы не потрудились во время занять свое место! – сказал м‑р Пикквик, угомонившийся, наконец, от своих эксцентрических прыжков.

– Ничего тут странного нет, сэр, – отвечал м‑р Винкель.

– Конечно, конечно, извините, сэр, – сказал м‑р Пикквик, бросая выразительный взгляд на мисс Арабеллу и её кавалера.

Но нечего было рассуждать о таких пустяках, потому что арфа и скрипка слишком серьезно принялись за свое дело. М‑р Пикквик, перегибаясь и забрасывая свою голову то направо, то налево, скрестился руками с своей дамой и устремил свой путь на противоположный конец залы, a оттуда к камину, и от камина к дверям, где, в самом разгаре танцевального восторга, он должен был усадить в кресла престарелую праматерь семейства и взять вместо неё другую почтенную старушку, a там еще другую несколько помоложе, a за нею еще и еще другую, уже совсем молодую, которую, в скором времени, совершенно очаровал он потоком красноречия и остроумных любезностей, превосходящих всякое описание. Все кружилось, вертелось и порхало с увлечением беззаботной молодости, и все удивлялось необыкновенной изворотливости и ловкости ученого мужа, который всем и каждому доказал осязательно-наглядным образом, что истинно-великий человек может постигать с одинаковым совершенством и науку со всей её таинственной глубиною, и танцевальное искусство со всеми его прелестями.

Прежде, чем м‑р Пикквик утомился, новобрачная чета удалилась со сцены. Затем последовал внизу великолепный ужин, и долго после него веселые гости оставались в столовой, провозглашая заздравные тосты один за другим. Поутру, на другой день, когда м‑р Пикквик воспрянул от глубокого сна, в голове его возникло смутное воспоминание, что он в откровенной и дружелюбной беседе, пригласил накануне к себе в Лондон около сорока пяти особ, для которых обещался устроить роскошный обед в гостинице «Коршуна и Джорджа»: обстоятельство, послужившее для него ясным доказательством, что заздравные тосты содействовали накануне помрачению его мозга.

– Я слышал, моя милая, что ваши хозяева со всеми гостями будут играть сегодня на кухне? – спросил Самуэль Уэллер мисс Эмму.

– Да, м‑р Уэллер, это уж так всегда бывает у нас в первый день святок, – отвечала мисс Эмма. – Хозяин каждый год, со всей точностью, соблюдает этот обычай.

– Хозяин ваш, должно быть, чудесный человек, – сказал м‑р Уэллер.

– Да, уж такой чудесный, я вам скажу, просто разливанное море! – заметил жирный парень, вмешиваясь в разговор. – К нынешнему дню, например, он откормил, м‑р Уэллер, такую свинку… словом сказать, что в рот, то спасибо.

– Уж и вы встали, любезный? – спросил Самуэль.

– Как же, м‑р Уэллер, я уже успел и перекусить кое-чего.

– Хорошо, дружище, только знаете-ли что? – сказал м‑р Уэллер выразительным тоном. – Бывали вы в зверинце?

– Нет, не случалось; a что?

– Вы очень похожи, по своим ухваткам, на змея, которого зовут удавом.

– Что-ж такое? Это не беда, я полагаю.

– Конечно, не беда, да только, примером сказать, если вы беспрестанно будете все спать и есть, с вами, пожалуй, повторится одна весьма неприятная история, случившаяся с одним стариком, который носил косу.

– Что же с ним случилось? – спросил жирный парень испуганным тоном.

– Я расскажу, если хотите, – отвечал м‑р Уэллер. – Прежде всего надобно знать, что он заплывал как откормленный боров и, наконец, растолстел до того, что целые сорок пять лет ни разу не мог видеть своих собственных башмаков.

– Ах, какие страсти! – воскликнула Эмма.

– Да, моя милая, – продолжал м‑р Уэллер, – и если б, примером сказать, вздумалось вам из-за обеденного стола показать ему свои ножки, он бы никак не увидал их. Очень хорошо-с. Был этот джентльмен конторщиком по коммерческой части и обыкновенно хаживал в свою контору каждый день с прекраснейшею золотою цепочкой, которая выставлялась фута на полтора из его жилетного кармана, где лежали у него огромные золотые часы, столько же толстые, как сам он, если, то-есть, судить пропорционально. – «Вам бы уж лучше не носить с собой этих часов», говорят однажды друзья этого старого джентльмена. – «А почему?» говорит он. – «Потому, дескать», говорят они, «что их могут украсть». – «Будто бы» говорит он. – «Право», говорят они. – «Хорошо», говорит он, – «желал бы я видеть вора, который бы вздумал покуситься на такую кражу: я и сам, черт побери, не могу их вынуть из кармана, потому что карман узенький, и конец часовой цепочки, для пущей безопасности, пришит к подкладке. Как скоро мне надо справиться, какой час, я всегда завертываю по дороге в булочную и там смотрю на часовую стрелку». – И вот, судари мои, похаживает он с своей напудренной косой, и посмеивается, и смело выставляет свое брюшко вперед, как будто сам черт ему не брат. Не было в целом Лондоне ни одного карманного воришки, который бы не попытал своего счастья около этого старого джентльмена; но цепочка его всегда держалась крепко на своем месте и часы не шевелились, как будто приросли к телу. Каждый вечер он спокойно возвращался домой и хохотал на своем диване до упада, так что напудренная его коса болталась, как маятник на стенных часах. Однажды, наконец, выходит он опять на широкую улицу, идет по тротуару, вальяжно переваливаясь с боку-на-бок, и вот, смею доложить, видит он карманного вора, который гуляет около него с каким то мальчуганом, a у мальчугана голова, так сказать, то же что пивной котел. Разумеется, старый джентльмен угадал воришку с первого взгляда. – «Ну», говорит он «будет потеха, черт их побери: пусть попробуют счастья. Ни лысого беса не поймают». Проговорив это, он уже начал ухмыляться, как вдруг мальчишка, с огромной башкой, отцепившись от своего товарища, разлетелся прямо на него и пырнул своим лбом в самую середину его толстого брюха, так что старый джентльмен тут же упал навзнич и растянулся по тротуару. – «Разбой, разбой!» кричал толстяк. – «Ничего», говорит вор, «все теперь в порядке: будь вперед умнее и не беспокой понапрасну промышленных людей.» Ну, вы уж понимаете, сударыня, когда встал старый джентльмен, в кармане его не было ни цепочки, ни часов; a что всего хуже, желудок у него совсем перестал варить, да-таки просто ничего не варил до самого последнего конца. Так-то, молодой человек, перестаньте откармливать себя и зарубите себе на носу этот анекдот. Толстота к добру не поведет.

По заключении этой сентенции, оказавшей, по-видимому, могущественное влияние на разнеженные чувства жирного парня, он и м‑р Уэллер, в сопровождении мисс Эммы, направили свои шаги в огромную кухню, где уже между тем собралось все джентльменское общество, следуя ежегодному святочному обыкновению, которое с незапамятных времен исполнялось предками старика Уардля.

На потолке этой кухни, в самом её центре, старик Уардль повесил собственными руками огромную ветвь омелы, и эта знаменитая ветвь мгновенно подала повод к самой восхитительной и отрадной сцене, где опять первая роль должна была принадлежать достославному основателю и президенту столичного клуба. Подбоченясь и расшаркиваясь обеими ногами, м‑р Пикквик ловко подлетел к старой леди, взял ее за руку, подвел к таинственной ветви и приветствовал свою даму со всею любезностью кавалера времен леди Толлинглауер. Старая леди соблаговолила принять поцелуи великого человека со всем достоинством и важностью, приличною такому торжественному случаю; но молодые девицы, все до одной, вздумали на первый раз оказать решительно сопротивление, потому, вероятно, что старинный обряд утратил свое первобытное значение в их глазах, или потому, что сопротивление их естественным образом могло возвысить ценность удовольствий от буквального исполнения старинного обряда. Как бы то ни было, молодые девицы зашумели, засуетились, забарахтались, завизжали, забегали по всем углам и обращались ко всем возможным уловкам, не думая, однако ж, выбегать из кухни, что, конечно, всего легче и скорее могло бы каждую из них освободить от назойливости неотвязчивых джентльменов. Казалось, эта суматоха начинала уже надоедать некоторым господам; но в ту пору, когда, по-видимому, пропадала всякая надежда на буквальное исполнение обряда, девицы вдруг остановились как вкопанные, и смиренно подставили свои розовые щечки для джентльменских поцелуев. М‑р Винкель поцеловал молодую девушку с черными глазами; м‑р Снодграс приложил свои губы к сахарным устам мисс Эмилии Уардль; м‑р Уэллер, не дожидаясь очереди стоять под святочным кустом, перецеловал всю прислугу женского пола, начиная с мисс Эммы. Бедные родственники целовали, кто кого попал, не разбирая ни возраста, ни пола. Старик Уардль стоял неподвижно и безмолвно, прислонившись спиною к камину и обозревая всю эту сцену с неизреченным наслаждением. Жирный толстяк оскалил зубы и пожирал святочный пирог.