Два голоса, или поминовение

Травы

До утра – бессонницы сквозные,ночь над сердцем – крышкой гробовой...Пахнут кладбищем думы ночные,чабрецом и полынь-травой.Я срываю сорные растенья,дорогие мне тем, что просты,и от слов моих над городом тенивырастают, как черные цветы.Говорят они, что радость отблистала,как рассветная роса на земле,что склоняюсь головой усталой,словно солнце в кровавой мгле...Я спокойно иду на западв пустоте померкшего дня.Горьких трав кладбищенский запахиз минувшего овеял меня.Слышу я, как на тонком стеблеколокольчик звенит струной,и зловещая тень, колеблясь,наклоняется все ниже надо мной.Над закатным пепелищем тучараспласталась, точно лист лопуха.В дудочку будильника тягучесвищет вихрь, но тишина глуха.Кровь заката багрянеет, будтогроздь рябины сквозь темную синь.В сердце расцветает цикута,горечь губ мне осушит полынь.А шиповник веткою терновойврос в меня, чтоб я уйти не мог,оттого исходит кровью слово,молодость болит и сон далек.О, как травы пахнут щемяще,как протяжно пустота гудит!Черный ангел, крыльями шумящий, —надо мной бессонница летит.Сердцу страшно в полночи могильнойпомнить все и позабыть о сне...Эти строки я писал насильно,эти строки – только обо мне.

О себе самом

Умею без промаха бить по цели,умею стоять под огнем спокойно,слова мои могут ранить смертельно,подобно свинцу в бушующих войнах.Слова мои блещут, словно кинжалы,когда я в сердца их людские вонзаю,и, вихрем взметнувшись, чтоб все дрожало,врываются в души, преград не зная.Известно ли вам, как рвутся снаряды,сметая колонны, цветы и травы?Я дам вам слова, что свинцовым градомбудут вгрызаться в пурпур кровавый.В дни поражений и в дни измены,средь голода, мора, огня,когда содрогнутся души и стены,знайте, не дрогну я.И подниму я над шествием вашимзнамена красные слов,и песня моя сольется с маршем,с поступью ваших рядов.Сердца, как молоты,дружно ударят.Солдатская поступь,запах гари.Гром работы,порыв единый,призывы песнивзлетят над пучиной.Слава отважным,жаждущим слава!Бурлит и клокочетлюдская лава.Радость единства,земля молодая,плещется зелень,благоухая.Сверкай лучами,солнечный вестник!Расправь свои крылья,вечная песня!Срази меня, песня,ты будешь права.Меня сжигаютмои слова.Пока не настанет мой час последний,пускай пылают мои слова.Шахтер проникает в забой глубокий,тяжелые глыбы угля вырубая.А я вырубаю суровые строки,слова, что в сраженьях не погибают.Набатом над вами они загудяти в радостный мир поведут за собою...Останусь один я, словно солдат,покинутый всеми на поле боя.Кто знает, как трудно, и больно, и страшнобить в свое сердце, как в барабан!Меня эти песни изранят на марше,чтоб алчущим кровь мою выпить из ран.И после, быть может, никто не услышитпесню мою последнего дня...И я, усталый, шепчу все тише,шепчу напрасно: спаси меня.

Шпион

Взгляните во тьму: шпион крадется под окнами,маячит, как бред, уж часа четыре – иль пять, —вдруг возникнет в дверях, —за ним полиция в сапожищах кованых:– Руки вверх! Ни с места! Обыщите! Молчать!Тебе примелькается эта рожа, не бритая с неделю, —серая, мутная, словно окна грошовой обжорки, —взгляд пустой исподлобья, ухмылка злодея,крючковатые пальцы... И запах из пастипрогорклый.Был он свой при царе, и при немцах, и в органахпольских, —только слово скажи – он уж вертится, он уж на страже,он нашепчет кому-то из наших товарищей:«Завтра – на Вольской»...Только завтра – он сам на него грязным пальцемукажет,а потом добросовестно-тупо исхлещет по морде,так что выплюнешь зубы да весь тротуарзакровавишь, —а за подвиги – отпуск, деньжата и орден.И – гуляй вольной птицей по вольной Варшаве!Ввечеру будет водку хлестать в ресторане,будет модные фоксы гнусавить, оценит все сальныешутки...Что иудины деньги? – Дешевка! Он скупитьсяне станети по-царски оплатит жратву и покорную плотьпроститутки....Он повсюду. Он вечен. Он – ухо стены. Замолчи!Он чистейшие речи готов оплевать матерщиною.Это он у поэта похитил наброски в ночи,это он доказал, что в ночи ваши слезы – фальшивые.Всюду он. Бесполезно метаться, стенать и кричать,и горстями разбрасывать сердце живое задаром:всюду сети и сетки. Он сумеет кусочки собратьи, как бомбу опасную, тут же доставит жандармам.Взгляните в окно: идет октябрь, промозглыйи блёклый,как пальто у шпиона, как рожа без глаз...Застилают нам взор эти серые, мутные стекла.Наша краткая юность – фальшивый товарищ —уходит от нас.

Ночной гость

Памяти Сергея Есенина

Зачем ты стучишь в окно мненочью душной, бессонной?Под шагом твоим скрипит и стонетпол в проснувшейся комнате.Подходишь, становишься рядом,над кроватью склоняешься,обводишь ослепшим мертвым взглядом,ледяной рукой прикасаешься.Трогаешь влажной ладоньюрасплывшийся круг на рубахе,говоришь мне: «И ты дотронься»,говоришь мне: «Коснись губами»...И снова, и снова, и сновамаячишь призрачной тенью,стих безумный слово за словомкровью выводишь на стенах.Ах! В глазах у меня темнеет,сжимается грудь от боли.Уходи, уходи скорее,не надо стихов этих больше!Каждую ночь, не переставая,голос твой над моей кроватью,как больного ребенка лаская,шепчет эти стихи-проклятья.Не можешь забыть их, не хочешьпоискать веселые строчки —и вот ночами ко мне приходишь,молча стоишь и смотришь.А утром вновь останусь один я,будут глаза болеть от бессонницы.Тогда я замечу свисший шнур от гардиныи раскрытую бритву на подоконнике...

Минуты

Руки скрещу и глаза опущу,снова о прошлом своем загрущу,бурею осень стучится в окно,снова увижу, что было давно.Прошлое вновь пред глазами предстанетгде-то вдали, по-иному, в тумане;снова вернутся тоска и волненье:шагом знакомым пройдешь, как виденье.Снова в глазах и словах заблеститсвет, что в руках твоих розовых скрыт.Новью цветы расцветут, как когда-то,в комнату хлынут, пьяня, ароматы.Взору бессонному явится тело,точно цветок табака побледнелый,ночью сырою, серебряно-мглистоймесяц лукавый заглянет сквозь листья...Сны беспокойные, сны непонятные —всё отцвело, окна заперты наглухо.Лирика горькая! Песнь начинается —в сумраке черные крылья качаются.

Бесы

Ночью кричу я, окно разбиваю —кровь из порезов рекой потекла...Слева и справа меня окружаютхитрые бесы, исчадия зла.В мраке – сиянье зелёного круга,улицы мчатся слепою волной,движутся бесы фонарные цугом,пламенем синим струятся за мной.Кровь со слезами мне взор застилают;бесы хохочут, оскалив клыки,в спину рога мне с размаху вбивают,топчут надежду и рвут на куски.Бесы земные мне роют могилу,звёздные бесы пророчат беду.Пусть посинею, потрачу все силы —вырвусь. И в ноги к тебе упаду.

Серебряное и чёрное

Я терзался, проснуться пытаясь, —сон хватал и тащил назад,и, безумьем моим изнутри прорастая,те слова всё больше болят.Мой язык и коряв, и туманен —не шепчу, а плачу во сне, —и болят те слова, изнутри меня раня,и от них еще хуже мне.И все больше безумья и крика,сердце вязнет в тенётах смут,лишь слова эти льются и гневно, и дико,и во мне как колокол бьют.Может, скоро, дремотой охвачени не слыша шагов твоих,словно в гроб серебряно-чёрный, упрячуя тебя в сумасшедший стих.

Ночью

Горестной ночью даже светильниПлачут, слезятся газом обильноИ над домами, как над гробами —Мертвые сами – плачут над нами.Ты же, поэзия, в горе великомНочью зовешь нас плачем и криком;Горькие речи – чёрные плиты:Давят, кровавят тёрном увитых.Так приходи же чудно и смело,Чтобы сердца нам вырвать из тела,Чёрных просторов дай покрывало,Чтоб твоё пламя нас не терзало.

Комета

Ах, спутанные мысли – сплетение вздора!Ах, слово приговора – невнятица злая!Сквозь ветер продираясь, клонюсь от напора,печаль во мне, как ветер, гудит, не смолкая.Во сне брожу бессонно, и в этом блужданье,как свечка, угасаю – сгущаются тени,и длится серебристых созвездий молчаньенад песней и над болью моих сновидений.До дна, дотла я должен сгореть – не иначе,как искры, что блуждают по млечным проселкам,и падать мне – звездою, больною, горячей,кометой снов недужных, ненужным осколком.

Не пойму

Что мне надо, чего не надо,не пойму того никогда я...Я топчу слова беспощаднои, окрасив кровью, бросаю.Нет! Не выражусь я напевом,не сочту я все звезды неба...Одержимый болью и гневом,боль кричу и горю от гнева.Никогда понять не смогу я,что за сила мной овладела,диском солнечным четвертует,оковала радугой тело.Убежать мне, вырваться надо,избежать сумев пораженья...Как вернуть мне юность и радость,где ж любовь, что почти спасенье?

Тёмный круг

На лету наклонился,круг чертя надо мною,чёрной бабочкой взвился,ослепил чернотоюи кружил неустанно,сонно, мрачно, нескоро,после вспыхнул – и канул —и столкнул меня в морок,мне пылать повелел он,петь – звездою незрячей,ветром заледенелым,красной кровью горячей.

Глаза

Белоцветную ветку мая,словно стяг, подниму над собой!И глаза мои радость узнают —взлетят в небосвод голубой!Тёплым шумом, ветрами хмельнымибудет пронизан простор!Будет небо, как женское имя,Как очей её горестный взор.Небо тяжкой тоской раздавит,будет в мае октябрьский закат,а глаза – припомнить заставят,глянут сладко – и вновь победят.Для меня спасенья не видно,боль в словах – исцелить нельзя...Как собаки верны, беззащитны,ко гневу прильнут глаза.

Гадание

Валет от безнадёжной любви к тебе великой —гляди! – два сердца вынул, затем проткнул их пикой.Вот мчится к королю он в бубновом экипаже;вещают трефы горе – а он не знает даже.Он на опушке леса... Въезжать туда – опасно...Не знает он: с тобою – блондин бубновый, ясный.А у того – червонный, желанный, сладкий голос...Но светлый, золотистый сожги над свечкой волос —и вмиг узнаешь правду: блондин тебя морочит,давно влюблён в брюнетку, тебя уже не хочет.Тебя сгубить брюнетка была бы очень рада.Её ты опасайся. И пить вина – не надо!В вино подлиты слёзы. Те слёзы – ядовиты:из всех сердец червонных с жестокостью добыты.Валет, от горя пьяный, по снам упрямо рыщет —он в трефах, в пиках, в бубнах напрасно сердцеищет.

Чары

Распахнулись тумана груды...Еле слышно шурша тростниками,месяц выплыл из бора и стал над запрудой —там где в сумерках девы купались.Мягко в волосы – белых лилийзаплетали бутоны-корзинки.Под покровом небес, что прохладу разлили,так приятно стряхнуть росинки,молодые подставить грудиколдовскому зеленому свету,к зову леса прислушаться: что же будет,чем деревья из тьмы ответят?..Дуновеньем ночным безмолвьепроплывет над водой замутнённой.В эту ночь молоком расцветают и кровьюих тела, словно лилий бутоны.Но тревога и страх всё ближе,и коснется грудей стыдливость —и серебряный месяц жутью оближет,стан облепит слюной тоскливой.И, очнувшись от приторной лени,девы с дрожью обхватят плечи,а вода уже не отпускает колени,а глаза затмевает млечность.С криком будут кататься по травам,одурманенные кошмаром, —месяц плетью сребристой тела окровавит,а земля лишь умножит чары.

Вершина

Неподвижна, надменна, зла,заколдованным сонным ликоммглу и тучи она рассеклаи исходит каменным криком.Высылает орлов из гнезд,молнии швыряет руками,и, пробитые гвоздями звезд,очи в бездну летят, как камни.Гнев и радость схлестнулись здесь,бури вволю попировали!Камень с пропастью, с вихрем песньв хор сливались на перевале.Как вершину, красу вознес,чтоб туманом ее не скрыло...Там заря растеклась от слёз,там – тоскливо...

Победа

Слово мое созрело,слово мое расцвело,сильный иду и смелый,гордо подняв чело,никому никогда не покорен,молитвы моей не услышишь,слово свое, как топор,поднимаю все выше и выше.Слово мое все ясней,восторженно и открыто:сердце, от страха не цепеней,сердце, будь тверже гранита!Грудь все шире и шире!Слово пущу, как стрелу:взлети, звезда, над миром,озари вековую мглу!Вздуваю пламя пожаров,чтобы мрак исчез бесследно.Мир, с твоей гривы старойпесню сорву – для победы!

О весне и о смерти

Им уж недолго звенеть для меня,птицам весенним в небе высоком;потоки, бурлящие пеной, гоня,ветер несется полем широким.Выйду в долины, выйду в дубравы,глаза погружу в тишину и даль,снова увижу молодость славнуюв цветах, на которых весна и печаль.Вам, незабудки голубые, прибрежные,подснежники тихие, снега белее,поет мое сердце, кроткое, нежное,о том, что любил я, о том, что лелеял.Молодо, молодо, страха не зная,смело и ясно взгляну я на свет.О, как высоко вдаль простираетсямай бесконечный, май моих лет!Знаю, не раз расцвету еще маем,песни потоком грудь всколыхнут,синюю бездну глазами пронзая,смерти в лицо я еще загляну!

О радости

Над тихой голубой водоюнебо голубое и тихое.Зашумело зеленое, молодоепо небу зеленым вихрем.Где же ты, ветер зеленый,над какими шумишь полями?Еще в росах калины и клены,и глаза залиты слезами.Зашумела синева на склонах,золотыми лучами светится,вдаль – молодое, зеленое —несись, мое сердце, мой ветер!Несись в шуме шальном, зеленом,дождем радости золотистым!Зеленым калинам и клёнам,тебе и мне песни лучистые.

Тревога и песнь 

Элегия на смерть Людвика Варынского

Если ты не страшишься песни,невеселой, скупой, придушенной,если муж ты душою и еслипесню вольную любишь, – послушай.Ширь земная не знает границы,тщетно мысль охватить ее хочет.А по шири земной – темницы,а в темницах – тоска, одиночество.Вот уж ноги опухли – как брёвна,вот уже дёсны цингою изрыты,и лицо все бледней и бескровней,только пламя во взоре открытом.Март. Весна. Небеса все яснее.День встает в тишине непробудной.Но дышать все трудней и труднееи о смерти подумать трудно.В этой камере, мраком объятой,вдруг он слышит товарищей пенье,шлиссельбургских мрачней казематови грозней шлиссельбургских видений.Слышит песнь, пронзенную гневом,и твердит он невидимым братьям,как твердил он когда-то в Женеве:«Дорогие, мне надо обратно...В Лодзь обратно, в Варшаву, в Домброву...Не сломили меня эти годы...О, я должен вернуться... быть сновавместе с партией, с польским народом...»Вновь безмолвье кругом гробовое,точно нить, его мысль оборвалась,и застыло лицо восковое,и в глазах только пламя осталось.Где-то в небе рассыпалась стаяптиц крикливых, зловещих и черных,словно шрифт, за которым простаивалон ночами в подпольной наборной.Фабрика Лильпопа... улица Злота...и Журавья... все спутаны явки...ах, работа... как много работы...павильон в цитадели варшавской...Но отхарканным легким не больно.Смерть в «глазке» сторожит непробудно.О, с такою тоскою по волеумирать так мучительно трудно!И горит его взор, догорая,если ж искры последней не станет,мысль его, словно факел пылая,подожжет пусть тюремное зданье!Еще раз повернулся... И снова:– О, я должен...– Опять улыбнулся.Захлебнулся последней кровью.И скончался. В отчизну вернулся.

Лёгкая атлетика

Олимпийцы, атлеты,мировою овитые славой,услышите ль голос поэтав час бойни кровавой?Не каркаю, как ворон крылатый,не вещаю вам, как пророк,не актер я и не декламатор —я слышу предгрозовые раскаты,я чувствую – близок срок,когда лава польется из кратера.Рекордсмены и чемпионы,футболисты, боксеры, стрелки!Это вам раздадут патроны,это вам раздадут штыки.Это от вас отваги потребуют,это для вас мундиры шьютв Европе, где мильоны без хлеба,где правит диктаторов кнут.Это вас, не видевших света,погонит по трупам зверьев заморские колонии, в Страну Советовза рынками сбыта и за сырьем.Это вас в мир отчаянья вышлют,здоровых, красивых и молодых,обогащать военную промышленность,умирая в окопах сырых.Нужны будут годы страданийдля тех, кто не будет сражен, —груды трупов на поле брани,море слёз матерей и жен,чтобы вы из последних сил,когда вновь вас на бойню отправят,повернули штыки свои в тыл,против тех, кто вами правит!Прислушайтесь к голосу брата,молодых олимпийцев полки,прежде чем разорвут вас гранаты,прежде чем вас растерзают штыки.Пусть настигнет мой стих вас огнем своимпосреди кровавого стадиона —как гладиатор, он неустрашим,выступая один против мильонов.Хочу, чтоб вас не опутали ложью,чтобы правда глаза вам раскрылаза минуту пред стартом, быть может,перед прыжком – в могилу...

Домбровский бассейн

Безмолвная шахта Домбровы,очнись и скажи свое слово!За гневом, что тверд как гранит,пусть в недра твои моя песня летит!За гневом, как винт упругий,глубже вонзайся в твердь!В штреках Домбровы – уголь,в штреках Домбровы – смерть.В штреках, тьмою объятых,горек горняцкий труд,в грязных приземистых хатахпризраки-люди снуют.Уголь в Домброве – закон,уголь решает и правит,ночью горит горизонтзаревом грязно-кровавым.Отдыха нет никогда,каркают черные краны,гулко гремят поезда,уголь везут беспрестанно.Известью белой кропят —может быть, кровью? – вагоны.Ждут паровозы, сопят,рвутся, дыша учащенно.Шлет их Домброва за хлебом,шлет за наживой Домброва...Искры под сумрачным небомроссыпью вьются багровой.Уголь она посылает,запад и юг его ждут,вместо угля получаетголод, болезни, нужду...Кто же тебя, Домброва,может назвать отчизной?Смотрит Домброва суровов черную ночь фашизма.Грозны шахтеров лица,знают, кто враг и кто друг им.Стражем стоит полиция,выше – лишь бог и уголь.Кризис все злей, безнадежней,жизнь тяжелее и горше.Каждый горняк – мятежник,каждый дом – заговорщик.В штреках Домбровы – уголь,в штреках Домбровы – смерть.Песня, винтом упругимглубже вонзайся в твердь!Всем, кто унижен и беден,будет пусть порохом слово,На Гуту Банкову, на Реден!К бою! Готовы? – Готовы!

Баллада о Театральной площади

Ночь. Мгла. Бессонный шум столицы.Ты, тень, постой со мною малость.Кто скажет нам – чего страшиться,о чём теперь жалеть осталось?Текут часы, как воды в Висле,шумят – о чём же? О покое...Текут часы, толпятся мысли:мы с тенью – что же мы такое?Я – плут эмоций, слов смиритель,поэт – иль только клоун глупый?Ночной бродяга? Исполнительна мнимой сцене роли трупа?Быть может, бросить кладовую,где хлам бесплодных снов хранится,на площадь выбраться большую,где ход истории творится?Пусть не смолкает шум столичныйна этой площади безмерной —тут если стон – то стон трагичный,тут если шаг – то шаг предсмертный.Звук долетит со дна преданья,и – стон камней, и в сердце стоны:блеск сабель, крики, приказанья,«Ура!..» И скачут эскадроны!Галоп казачий, топот, пули —и станет вмиг подобьем адарука – пятёрка пальцев-улицс кирпичной лирою фасада.Но нынче – «Лоэнгрин» в программе,про Пятый год – не слышно пенья...Сквозь мрак неслышными шагамиидёт шпиона привиденье.И там, на площади широкой,где вход в полицию сыскную,упырь застыл – и ждёт до срока,меня и песню нюхом чуя...Со мною драка неизбежна,но он страшится – и резонно...(Шаги вбивает в мрак кромешный,как гвозди в гроб, солдат бессонный.)А если под личиной скрытыйшпион безличный, бестелесный —на самом деле знаменитыйвластитель дум, стране известный?..Да кто же ты? филёр, губитель —иль близкий друг, соратник бывший,поэт, оратор, вождь, мыслитель,всю Польшу гением затмивший?Ты кто?.. Пропало привиденье,ушло туда, во тьму дверную,но мысль спешит вдогонку тени —лишь трупы, трупы в Польше чуя...Ночь. Мгла. Бессонница. Ни слова...Театр, как лиру, взять бы в руки,на площадь бросить из былогогробов грохочущие звуки!Все, кто погибли, все, кто живы,пускай, горланя что есть силы,придут сюда – из дефензивы,из тюрем, моргов, из могилы!Пусть ввалится кортеж шумящийтех, кто расстрелян в цитадели!..Упырь, у той же двери бдящий,вновь револьвер в толпу нацелит...Предаст, продаст и изувечит,чтоб шанса не давать надежде,запутает слова и речии победит толпу – как прежде.Стоять он будет над телами,как будто памятник злодеям,пока мы этой бойни памятьиз сердца вырвать не сумеем!Был год двадцать четвёртый, пятый,шестой... Я шёл сюда с толпою,и каждый раз упырь проклятыйсвет затмевал передо мною.Вопили улицы, пустея,а я – я видел лишь вампира:он тут стоял – и трупу в шеювпивался у кирпичной лиры.Годами здесь творится, рядом,повтор мистерии кровавой,упырь мне песню травит ядом,чтоб яд обрушить на Варшаву.Я с ним не прекращаю бояза площадь, лиру, город трупа,и сердце достаю живое,кровь упырю дарю нескупо.Напьётся крови тень измены —и песнь моя без опасеньяпомчится в город вдохновенно,сзывая толпы на сраженье,на плаху площади безмерной,где и у камня – голос зычный,где если шаг – то шаг предсмертный,а если стон – то стон трагичный.

Законодателям

Памяти Сакко и Ванцетти

Тебе мой гнев и презренье,культура тлена и плесени!Религия крови и преступлений,тебе ль зародить во мне песни?Захлестнутый крови потоком,я в кровь окунаю напевы.И, как электрическим током,пронизан я искрами гнева!Америка – тупость и сытость,Европа – слепа и кровава,надолго ли вами убитызаконы свободы и права?Мировые рекорды побили,тракторами поля ваши вспаханы,но грозите, как прежде грозили,электрическим стулом и плахою.На трупах людских воздвигаливы своды свои и колонныи душу людскую втопталив бетонную яму Бостона.Мильоны вы предали казни,теперь казнены еще двое.Рукою кровавой и грязнойхотите душить все живое!Земля, ты наелась досытасраженными грязной войною,воспрянешь, их кровью омыта,и станешь навеки иною!Мне видится завтра в лазури.Насилье насильем подавим!Привет вам, грядущие бурии день, что победой прославим!

Лодзь

Давят сердце злоба и песнь.Злобу в сердце стисни и взвесь,песнь, как камень, вырви и брось...В черных дымах просыпается Лодзь.Утро гудками плачется рано,трубы грозятся – руки заводов.В стеклах багровых дни наши – раны,падают ночи каплями йода.Пусть эти капли гневом обильнымдень наш наполнят, болью сжигая.Станут машины, станут прядильни,пряжу с катушек смерть размотает.Злоба – искра в сердце нагом,давят сердце кровь и огонь.Черным дымом оно вознеслосьпесню-искру бросить на Лодзь.Кровь ли, огонь ли – на позолоту.В кассах разбухших скачут бумаги,стонут машины спешной работой,кормятся жирно Лодзью деляги.Им – на потеху день наш горючий,нам – на асфальте в спину копыта.Копится в небе черная туча,встанет громами Речь Посполита.Давят сердце воля и мощь.Дунь на искру, кинь ее в ночь,втисни в сердце ветер и злость —завтра новой проснется Лодзь.Искрой прорежет весть наши речи,фабрикам ткацким – остановиться.Вдоль Петроковской – толпы рабочих,в небо взовьются красные птицы.Нас ли задержат вражьи угрозы!Цель наша близко. Путь наш – короткий.Радуйся, сердце! Песню для Лодзигнев у цензуры выдрал из глотки.

Бакунин

Ведет пером рука сухая,склонилась низко голова.Под пышной гривой профиль льва.В дверях застыла тень большая.А лампа льет свой свет неверный.Ночь звездами озарена,гнетет немая тишина.Мороз. Ночь. Снег на крышах Берна,пушистый снег лежит на крышах.Бакунин пишет.Рука сухая. Грива льва.И тень в дверях грозна, жива.И верится, она взнесется ввысьи разразится вновь грозою!(Все тяжелей рука и мысль,все тяжелей водить рукою...)Ночь, снег, звезда глядит в окно.Дымится трубка. Чай остывший...Он за Байкалом счастья ищет.Бежать из ссылки мудрено —но ускользает от погони.Вот пароход – и он в Японии.А там швейцарские метелипоследний заметают след.С тех пор прошло так много лет.Как быстро годы пролетели!Все глубже тишь. И мрак ползет.Дымится трубка. Чай... – Ну ладно!Но эта тень в дверях громадна —сорок восьмой великий год!И вот опять, как бы из бездны,волнуя старческую кровь,встает на баррикадах Дрезден,и запах крови слышен вновь,и песни прежние он слышит,и топот миллионов ног....О, если бы опять, как встарь,бороться за весну народов!О, если бы опять восстатьза всенародную свободу!Вновь закричать бы: «Цепи рви!»,чтоб прозвучала песня гордо,как в ранних Вагнера аккордах,и утопить бы тьму в крови!...Погибло всё. Мир в черном крепе.Последней Прага восстает.Сорок восьмой закончен год.Опять оковы. Ольмюц. Крепость...(Там мыслью мерил он весь мир,шагами камеру он мерил,шептал в неколебимой вере:«Свободу завоюем мы!»Тогда он знал – бессильны цепив нем заглушить к восстанью зов,и, обреченный на смерть в склепе,он ждал и был к борьбе готов.А вот теперь здесь тихий Берн,пушистый снег так давит сердце.«Тоска, не знал которой Герцен!О, гнет тоски – он так безмерен!»)Здесь в тишине, гнетущей нагло,идут воспоминанья вспять.И хочется поговорить опятьему с Орловым с глазу на глаз.Иное прозвучало б слово —он не юлил бы пред царем,предстал бы, грозен, разъярен,зловещей тенью Пугачева.Народный бунт, восстанье массон поднял бы из заточенья...И не тая души волненья,берется за перо тотчас.Январь. Ночь. Снег на бернских крышах.Насупив бровь, Бакунин пишет:«Все, чем владею, вам отдам —потертый плащ и мысль о воле.Из чаши жизни пил я вволю,вновь двинусь за свободой сам.Расстанусь с тишиной швейцарской —часовщикам она нужней.Наверное, в Сибири царскойсвет звезд и ярче и страшней.Я побреду дорогой снежнойза ветром северным вослед,что, непокорный и мятежный,несется с бурей сотни лет,земле и небу угрожаяи людям гнев свой завещая».

Парижская коммуна

Поэма

Elle пе se rend pas,

la Commune de Paris[3]

Стисни зубы, гляди гордо, голову

подними выше,

слушая о последних аккордах

Коммуны города Парижа.

I

Барабаны, барабаны всю ночь ворчалидо рассвета в ущельях улиц,баррикады рядами встали,просвистали первые пули.Приступом брали ворота, форты,смерть близко.Улицы, как хрипящие рты,выплевывали кровь парижскую.Но Коммуна с повинной не идет,не страшат ее смерть и пожары.Гневный Париж команду дает:«К оружию, коммунары!Рабочие, все к оружию —матери, сестры, братья!Крови на улицах лужи,но крови рабочей хватит!Пока солдаты, как гунны,не промчались по нашему телу,на баррикады, Коммуна,к оружию, граждане, смело!»