Рабы Парижа

Красота этой девушки была, пожалуй, противоположна красоте Дианы де Совенбург. но это не делало ее менее ослепительной. Мари была в меру высокой и очень стройной. Она отличалась несколько небрежной походкой, характерной для южанок, а также интересным контрастом между черными глазами и нежно-розовой кожей лица. Прекрасные волосы цвета воронова крыла девушка, независимо от переменчивой моды, заплетала в косы и укладывала наподобие короны.

Мари обладала тонкой натурой и могла быть счастлива лишь тогда, когда чувствовала себя любимой.

– Папа, не брани меня, – сказала она через некоторое время, поскольку ворчание графа не прекращалось. – Маркиза д'Арланж дает мне уроки, как себя держать. Я потихоньку тренируюсь и когда-нибудь напугаю тебя своим величественным видом!

Де Пимандур пожал плечами.

– О, легкомысленные женщины! Вы способны болтать пустяки о самых важных вещах…

Мари расхохоталась.

– Вот вы смеетесь, а я спрашиваю себя, в состоянии ли вы понять огромное значение для всей вашей жизни того известия, которое я буду иметь честь вам сообщить. – сказал отец.

Граф встал и принял эффектную позу, которую скопировал у одного аристократа.

– Выслушайте меня внимательно. Мари. Вам исполнилось восемнадцать лет. Пора подумать о вашем будущем. Я хочу вас обрадовать: у меня просили вашей руки.

Девушка опустила голову, чтобы скрыть свое смущение.

– Я навел необходимые справки, хорошо все обдумал и пришел к выводу, что это предложение обеспечит вам счастливый брак. Лучшей партии быть не может: молодой человек хорош собой, имеет титул маркиза, несколько старше вас…

– Он уже обо всем вам рассказал? – спросила мадемуазель Мари.

– О чем?

– Ну… Обо всем…

– И кто такой «он»?

– Тот, о ком вы говорите.

– Откуда вы его знаете?

– Мы уже давно знакомы.

Графу стало нехорошо, и он снова сел на диван.

Мари поспешила его утешить:

– Не волнуйся, папочка. Между нами не произошло ничего такого, из-за чего стоило бы так беспокоиться. Он ни разу не позволил себе никаких вольностей. Жорж такой…

– Кто?

– Маркиз Жорж де Круазеноа.

Услыхав это имя, граф на мгновение забыл о поддержании своего достоинства и произнес словечко, в котором не было ничего аристократического.

– Кто такой этот Круазеноа? – вскричал он. – Неужели тот повеса с маленькими усиками, который волочился за вами всю зиму?

Девушка покраснела.

– Почему ты называешь его повесой?

– Но это – он?

– Да.

– А с Чего вы взяли, что именно он просил вашей руки?

Мари покраснела еще больше.

– Он признавался вам в любви?

– Клянусь, папа, что ничего подобного не было.

– Ну, раз вы клянетесь, значит было!

– Папочка!

– А если он признавался в любви, то, наверно, и письма вам писал?

Девушка умоляюще посмотрела на отца.

– Писал или нет?

Она молчала, не зная, как выпутаться из положения.

– Вы молчите? – продолжал граф. – Значит, я угадал! Где письма?

– Я их сожгла.

– Нет.

– Почему ты мне не веришь?

– Потому, что вы лжете!

– Папочка, я их уничтожила!

– Вы их старательно сберегли! Где они? – закричал граф страшным голосом.

– Зачем они тебе?

– Я хочу их видеть!

– А если я не дам?

– Я все равно прочту их, хотя бы мне пришлось обыскать весь дом!

Мадемуазель Мари принесла письма.

Их было четыре. Они были сложены вместе и перевязаны голубой шелковой ленточкой.

Господин де Пимандур в гневе разорвал ленту, развернул первое попавшееся письмо и стал громко его читать, вставляя временами свои комментарии вперемешку с ругательствами:

«Милостивая государыня!

Простите меня, что я осмеливаюсь писать Вам…»

– Вот бы и не осмеливался!

«…несмотря на Ваш запрет…»

– Нет, каков нахал!

«…но я слышал о Вашем намерении уехать на несколько месяцев из Парижа».

– В Париже слишком много подобных вертопрахов. Там не место уважающей себя девушке!

«Мне двадцать четыре года…»

– Зачем же кружить голову восемнадцатилетней девочке, когда кругом столько женщин постарше?

…Я сирота…»

– Знаем мы этих сиятельных сирот!

«…принадлежу к знатному роду…»

– Написал бы еще: к древнему!

Мадемуазель де Пимандур не выдержала:

– Папа, но ты же его совсем не знаешь! Как же ты можешь говорить о нем такие слова?

– Я знаю, что говорю! А вы молчите и слушайте! – вскипел граф.

Мари изо всех сил старалась сдержать слезы: она понимала, что они стали бы еще одной мишенью для мечущего громы и молнии отца.

Де Пимандур продолжал издеваться над письмом:

«…И обладаю большим состоянием».

– Большим? Хотел бы я его сосчитать: хватит ли там на оплату свадебных расходов?

«Я люблю Вас…»

– Ветрогон! Найдется ли в Париже женщина, которой он этого не говорил?

– Папочка!

– Цыц! С тобой разговор будет потом…

«…и прошу разрешить мне просить Вашей руки у графа де Пимандура».

– Вот спасибо! Наконец и обо мне вспомнили!

«Мой дед, маркиз де Сермез, имеет честь знать Вашего отца…»

– Гм! – буркнул граф, польщенный столь учтивым оборотом.

«… и может быть моим сватом, когда вернется через три-четыре недели из Италии…»

– Все ясно, – подвел итог граф.

Хотя де Пимандур был умен, отсутствие такта в собственном характере помешало ему понять, что суховатый тон письма – признак деликатности автора.

– Прелестно, черт возьми! Этот господин не любит окольных путей и, не теряя времени, сразу берет быка за рога. Думаю, что остальное можно не читать. Главное сейчас – выяснить, что вы ему ответили.

– Что он должен обратиться к тебе, папа.

– Неужели? Какая честь! И вы надеялись, что я приму предложение этого шалопая? По глазам вижу, что надеялись. Вы его любите?

Девушка отвернулась и заплакала.

Это молчаливое признание окончательно вывело графа из равновесия.

– Вы его любите! – закричал он во весь голос, забывая о всяческих приличиях и вечно подслушивающей прислуге. – Вы любите этого Жоржа и осмеливаетесь признаться мне в этом! Господи, в какое время мы живем! Пока отцы ломают голову, как поддержать честь предков и обеспечить достойное будущее для потомков, их дочери мечтают выскочить за первого же прощелыгу, пригласившего их на танец! Глупые и неопытные девчонки так легко попадаются в западню!

Мадемуазель Мари возмутилась.

– Папа, маркиз Жорж де Круазеноа вовсе не прощелыга. Он из хорошего рода…

– Да что вы говорите! А знаете ли вы происхождение этого рода? Первый из Круазеноа был ничтожной канцелярской крысой, одним из бесчисленных писарей у кардинала де Ришелье. Король Людовик XIII неизвестно за какие заслуги даровал ему дворянское звание. Маркиз вам этого не рассказывал?

– Нет. Но какое мне до этого дело?

– Может быть, вам нет дела и до того, имеет ли он средства к существованию?

– Папа, у него пятьдесят тысяч годового дохода.

– Вы видели бумаги, которые это подтверждают?

– Нет. Но так сказал Жорж, и я ему верю.

– Мало ли что он говорит!

– В крайнем случае, моего приданого хватит на двоих.

Де Пимандур удовлетворенно кивнул головой.

– Ну, вот мы и добрались до сути дела, – усмехнулся он. – Думаю, что он на это и рассчитывал, потому что я кричал на весь Париж, какое приданое даю своей дочери. Я хотел найти для вас настоящего аристократа из самых древних родов Франции. И не надейтесь, что я отдам плоды двадцатилетних трудов какому-то Круазеноа!

– Ты ошибаешься, папа, – сказала несчастная девушка. – Я отвечаю за его бескорыстие так же, как и за свое.

– Вздор! Любой будет изображать бескорыстие, если за это можно получить миллион франков! Не верьте словам. Я сужу о вашем Жорже по его поступкам. На что он мог рассчитывать, обращаясь к вам тайком? Только на одно: увлечь вас, затем скомпрометировать – и прибрать к рукам мои денежки.

– Неужели ты не понимаешь, что эти предположения оскорбительны? И это – всего лишь твои догадки!

– Я не гадаю, а утверждаю! Знаете ли вы, как поступает честный человек, если он влюблен? Он говорит о своих намерениях не с девушкой, а со своим нотариусом!

– Папа!

– Не перебивай! Вместе с нотариусом он приводит в порядок свои денежные дела. Затем его нотариус отправляется к нотариусу родителей девушки. Они сравнивают состояния своих клиентов и одобряют предполагаемый брак. Только после этого честный человек имеет право говорить с девушкой о своих чувствах!

Что могла ответить на это Мари?

Она рыдала.

– Вы должны забыть этого Круазеноа, – безжалостно продолжал граф. – Я уже выбрал вам мужа и дал слово, что вы будете его женой. И я это слово сдержу, что бы вы ни говорили и как бы вы ни плакали. В воскресенье я представлю вам жениха. В понедельник нанесем визит епископу в Пуатье, чтобы он благословил вас. Во вторник посетим всех соседей и объявим о предстоящей свадьбе. В среду будет чтение брачного контракта. В четверг – помолвка. В пятницу – осмотр приданого. Потом – церковное оглашение и свадьба.

– Папочка, вы… вы не… не шутите? – заикаясь, спросила дочь.

– Нисколько!

– И за кого… за кого же вы меня… меня просватали?

– За сына самого герцога де Шандоса, молодого маркиза Норберта! – торжественно провозгласил граф.

Девушка побледнела как смерть.

Она потеряла всякую надежду уговорить отца отказаться от его планов. Громкое имя жениха ясно показало ей, как твердо отец будет стоять на своем.

– Но я его совсем не знаю, – еле слышно прошептала она.

– Его знаю я. Этого совершенно достаточно.

– Я не смогу полюбить его…

– А где это видано, чтобы браки заключались по любви? Разве что в романах. Я решил, что вы будете герцогиней – и вы ею будете!

На этом разговор был окончен.

Мадемуазель Мари любила Жоржа де Круазеноа гораздо сильнее, чем она посмела показать отцу. И горько упрекала себя в том, что проявила слишком мало настойчивости.

Но господин де Пимандур не принадлежал к тем людям, которые изменяют своей мечте из-за женских капризов.

Он терзал свою дочь, не давая ей ни минуты, чтобы прийти в себя.

К исходу третьего дня этой непрерывной пытки измученная девушка произнесла роковое «да».

Вот почему граф так долго не появлялся в замке Шандосов.

Глава 45

У де Пимандура было несколько карет, украшенных огромными гербами, и множество превосходных лошадей.

Однако он отправился к герцогу пешком, желая этим подчеркнуть важность события и свое почтение к старому аристократу.

Подходя к Беврону, он увидел месье Домана, который расспрашивал о чем-то юную Франсуазу Руле.

Граф стремился стать депутатом и нуждался для этого в помощи адвоката, который был бессменным президентом выборных сходок округи.

– Господин Доман! – еще издали крикнул де Пимандур. – Какие новости?

Президент низко поклонился его сиятельству.

– Очень печальная новость, господин граф. Говорят, что герцог очень болен.

– Герцог? Не может быть! Он здоровее любого крестьянина. Да я же сам был у него в гостях три дня назад!..

– Вот эта девушка идет из замка Шандос и только что сказала мне об этом. Не так ли, Франсуаза?

Девушка сделала графу реверанс.

– Слуги говорят, что он не встает с постели.

– Что с ним?

– Этого мне не сказали.

Де Пимандур был так поражен, что был способен только долго и невнятно бормотать что-то о своей последней встрече с де Шандосом.

– Все мы под Богом ходим, – философствовал тем временем месье Доман. – Не знаем, когда заболеем, сколько проживем, как умирать будем…

Граф опомнился.

– Благодарю вас, господин президент. Я постараюсь выяснить подробности. Прощайте.

И де Пимандур поспешил к замку.

Во дворе шумела толпа работников герцога. Все обсуждали состояние здоровья старого хозяина и строили догадки о причинах случившегося.

Из толпы вышел навстречу графу Жан, доверенный слуга герцога.

– Ну, как его светлость?

– Плохо, господин граф.

– Что же с ним случилось?

– Ужасное несчастье…

– Но он жив?

– Не совсем.

– Так герцог умер?

– Нет.

Де Пимандур вздрогнул.

– Тогда что же с ним?

– О, Господи! Два дня назад его как громом поразило, – с запинкой отвечал Жан. – Герцог с сыном были в столовой. Вдруг мы слышим ужасный крик…

– Герцога де Шандоса?

– Нет, господина Норберта.

– С ним тоже что-то случилось? – испуганно спросил граф.

– Ничего, ваше сиятельство. Он звал на помощь, потому что старому хозяину стало плохо.

– И что же вы сделали?

– Мы прибежали в столовую. Видим – господин герцог лежит на полу бездыханный, все его тело распухло и почернело…

– Но он был жив? Да или нет?

– Лучше сказать: он не умер. Из раны на голове ручьем текла кровь…

– Откуда же взялась эта рана?

– Когда герцогу стало нехорошо, он упал и, падая, ударился головой об угол скамьи. Мы его осторожно перенесли в постель. Тут он стал корчиться в судорогах и хрипеть. Глаза закатились так, что видны были только белки…

– Вы привезли к нему доктора?

– Сразу же. Но и до его приезда мы не теряли времени даром. Наш пастух Мешине, хоть и коновал, но людей лечит тоже. Он пустил господину герцогу кровь на ногах и поставил ему банки. Доктор, когда приехал, все это одобрил.

– И что он сказал о состоянии больного?

– Апоплексический удар.

– А как его светлость сейчас?

– Нельзя сказать, что мертв, потому что еще шевелится. Но и нельзя сказать, что жив, потому что ничего не видит и не слышит.

– Если паралич не очень сильный, то, Бог даст, герцог еще поправится, – сказал граф, стараясь утешить не столько Жана, сколько самого себя. Кто знает, согласится ли молодой маркиз жениться на Мари, если герцога не станет…

Слуга сокрушенно покачал головой.

– Как бы хозяин ни поправился, он навсегда останется слабоумным.

– Боже мой! Откуда вы знаете?

– Так сказал доктор.

– Это ужасно… – прошептал де Пимандур.

– Такова воля Господня…

«Надо сейчас же поговорить с Норбертом. Выразить сочувствие, посодействовать чем-нибудь… Ничто так не сближает людей, как общее горе… Потом привезти Мари, чтобы она поплакала вместе с нами. Если герцог умрет, то устроим свадьбу после траура. А если останется жив, то все это будет еще проще. Главное – поскорее приручить Норберта, чтобы никто не успел перебежать дорогу», – думал граф, пока на все лады повторял слово «ужасно» и печально кивал головой, делая вид, что слушает жалобные причитания Жана.

– Я не прошу вас проводить меня к герцогу, – сказал, наконец, де Пимандур. – Мне было бы слишком тяжело видеть этого замечательного человека в таком плачевном состоянии. Но, если можно, я хотел бы повидать господина маркиза, чтобы высказать ему свои соболезнования.

– Ни в коем случае, ваше сиятельство!

– Но искренние слова утешения могли бы хоть немного ослабить его горе…

– Это невозможно, господин граф, – сурово ответил Жан. – Господин Норберт у ложа своего отца. Он ни на минуту не отходит от больного, и запретил его тревожить, что бы ни произошло.

– Ну, что ж… Тогда я вечером пришлю спросить о здоровье герцога.

– До свиданья, ваше сиятельство!

Жан поклонился.

Де Пимандур, повесив голову, неохотно поплелся обратно.

Слуга говорил с ним очень странным тоном. Граф восстановил в памяти поведение Жана во время беседы и пришел к выводу, что оно было весьма подозрительным.

Не врал ли лакей?

Почему у герцога вдруг, ни с того ни с сего, начался припадок?

Отчего Норберт так упорно скрывается от посторонних? Тут явно кроется какая-то тайна!

Граф вспомнил, что в момент припадка герцог был наедине с сыном. Что бы это значило?

Очень может быть, что Норберт хочет жениться на Мари ничуть не больше, чем она – выйти за него замуж. Из-за этого де Шандосы могли поссориться. Герцог наверняка стал заставлять сына дать согласие. Зная крутой нрав старика, нетрудно догадаться, что он попытался вырвать это согласие силой.

До сих пор все более или менее ясно.

Но что же случилось дальше?

По-видимому, старик сильно разгневался, встретив со стороны сына неожиданное и непривычное противодействие своей воле.

И тут его от волнения хватил апоплексический удар.

«Вот я и докопался до истины!» – самодовольно подумал граф.

Он всю жизнь гордился своей проницательностью.

– Черт возьми! – пробурчал де Пимандур. – Все это понятно. Но что мне делать, если герцог умрет или останется идиотом, а Норберт откажется от Мари? Смеяться, как всегда, будут надо мной! И тогда придется, чтобы не выглядеть дураком, быстренько выдать девчонку за этого ее Круазеноа…

– Ну что, господин граф?

Перед ним стоял месье Доман.

– Ничего хорошего.

– Девушка сказала правду?

– К несчастью, да. Мой бедный друг де Шандос очень плох.

– Что же с ним случилось?

В голосе адвоката звучало искреннее сочувствие к несчастному больному.

– Апоплексический удар.

– Это сказал врач?

– Да.

– И, несмотря на такой страшный припадок, он все еще жив, ваше сиятельство?

– Ни жив, ни мертв, господин президент.

– А как молодой маркиз?

– Не отходит от отца, как и положено любящему сыну.

– Вы говорили с ним?

– Нет. Он в отчаянии и никого не принимает.

– Спасибо, господин граф. Я так беспокоюсь о моем дорогом соседе… Какое несчастье! До свидания, ваше сиятельство.

И месье Доман откланялся.

Де Пимандур вернулся домой в самом скверном расположении духа.

Заметив это, Мари вновь обрела надежду.

Глава 46

Когда отец коснулся губами яда, Норберт почувствовал такой ужас, такое непреодолимое отвращение к себе и к задуманной мести, которая на глазах превращалась в преступление, что пытался спасти герцога.

Но было уже поздно.

Увидев, что отец упал, Норберт кинулся звать на помощь, но затем, охваченный безумным страхом, бежал из замка, словно надеясь уйти от упреков совести. Слуги, сбежавшиеся на крик юноши, подумали, что он поспешил в Беврон за доктором.

Один только Жан почувствовал что-то неладное и призадумался.

Будучи доверенным слугой, он, в отличие от прочих работников, знал причину разногласий между хозяевами.

Жан охранял по приказу герцога запертого Норберта и слышал достаточно, чтобы понять: какая-то женщина настраивает молодого де Шандоса против старого.

При их необузданных характерах ссора была опасна. Жан понимал это и даже делал намеки герцогу, но тот никогда не слушал ничьих советов.

Старый хозяин ударил сына палкой. Господин Норберт бежал, раненый и оскорбленный. Это Жану было понятно.

Но почему он вернулся?

Решил попросить у отца прощения?

Жан задумчиво покачал головой и продолжал размышлять, прогуливаясь по двору замка.

Герцог перед сыном не извинился: во-первых, это совершенно не в его характере, а во-вторых, он никого не отправлял к сыну, чтобы передать ему устное или письменное послание.

Может быть, молодой маркиз пришел требовать от отца извинений?

Нет.

До того, как господин Норберт позвал на помощь, в комнате, где находились оба хозяина, было тихо. Если бы маркиз потребовал извинений, то герцог взревел бы на весь замок, словно раненый бык.

Так зачем же вернулся господин Норберт?

Жан понял, что ответ может быть только один: чтобы отомстить. Если бы молодой человек решил подать на отца в суд, то он бы не вернулся.

Значит, болезнь герцога не случайна? Или она просто совпала по времени с возвращением сына и его месть так и не осуществилась? Возможно, рассуждения умного слуги на этом бы и закончились, а подозрения не превратились бы в уверенность, если бы в эту минуту взгляд Жана не остановился на каменных плитах двора под самым окном столовой.

Там, в лужице вина, лежал разбитый вдребезги стакан герцога.

Никто, кроме старого де Шандоса, не посмел бы пить из этого стакана.

Жан бросился в столовую, и увидел на столе, наполненную на три четверти бутылку красного вина.

Он осторожно налил на ладонь несколько капель, взял их на язык – и тут же выплюнул. Никакого особого привкуса, которого бы не следовало иметь старому вину, не было.

Но все предыдущие размышления Жана вели в этом направлении. Поэтому он унес бутылку в свою комнату, внимательно следя, чтобы никто его при этом не заметил, и там спрятал ее.

Затем послал одного из работников за доктором (теперь он уже сомневался в том, что молодой хозяин побежал в Беврон), велел коновалу Мешине ни на мгновение не отходить от бесчувственного герцога, и отправился на поиски господина Норберта.

Как он и предполагал, на дороге в Беврон маркиза никто не видел.

Жан свернул в лес и бегал по зарослям более двух часов, пока заметил на поляне одинокую человеческую фигуру, лежавшую ничком в траве.

Это был его молодой хозяин.

Инстинкт, при сильных душевных потрясениях заменяющий человеку волю, привел юношу после безрассудного побега на то самое место, где он обычно встречался с Дианой, туда, где он когда-то впервые почувствовал себя счастливым.

Жан нагнулся и тронул его за руку, думая, что маркиз без сознания.

Норберт с диким воплем вскочил на ноги, словно слуга коснулся его раскаленным железом. Юноше почудилось, что на него легла рука вершителя правосудия Божьего.

– Успокойтесь, господин мой: это я, Жан.

– Что тебе нужно?

– Я искал вас, чтобы уговорить вернуться в замок.

– Вернуться в замок?!

Норберт подался назад.

– Я умоляю вас сделать это немедленно.

– Хорошо… Но только не сейчас!

– Нет, хозяин. Ваше отсутствие в такую минуту будет непонятно. Начнутся лишние разговоры, поиски… Ваше место – у постели отца.

– Ни за что!.. Нет!.. Никогда!..

Не тратя больше слов, Жан взял молодого человека за руку и повел домой.

Норберт не оказывал ни малейшего сопротивления. Он шатался, как пьяный, и спотыкался о каждый камень. Только твердая рука слуги удерживала его от падений.

Верный Жан провел юношу через двор замка и по лестнице. Только у самой двери отцовской спальни Норберт неожиданно остановился и попробовал освободиться.

– Я не хочу… Не хочу… – повторял он, отбиваясь.

Жан крепко взял его за руку и раздельно, внятно проговорил:

– Вы пойдете туда и будете рядом с отцом, пока его судьба не решится. Только так вы сможете спасти честь вашего имени.

Норберт перестал упираться. Он вошел в распахнутую слугой дверь и медленным шагом осужденного, поднимающегося на эшафот, приблизился к ложу отца. Затем опустился на колени и заплакал, держась за похолодевшую руку герцога.

Стоявшие вокруг крестьяне де Шандоса громко вздыхали, слушая рыдания юноши.

Бледный, как будто в нем не осталось ни капли крови, дрожащий, словно в ознобе, Норберт, казалось, потерял рассудок.

На самом же деле он, дойдя до крайних пределов нервного напряжения, пришел в себя. К приезду доктора он овладел своими чувствами настолько, что выглядел уже просто опечаленным сыном.

Доктор одобрил действия коновала, долго осматривал больного и, наконец, обратился к молодому маркизу:

– Ваш отец погиб.

Норберт вздрогнул.

Присутствующие перекрестились.

– Возможно, – продолжал доктор, – мы спасем герцогу жизнь, но ничто уже не вернет ему разум. Простите, что говорю вам правду. Не оставляйте его одного. Мешине привезет лекарство, а я, ваша светлость, вернусь утром.

Доктор уехал. Крестьяне разошлись по домам.

Норберт остался наедине с живым трупом своего отца.

Юноша продолжительное время не двигался и ничего не говорил. Что происходило в его душе? Дай нам Бог никогда не узнать этого…

Вдруг он вскочил, выпучив от страха глаза и зажав рот рукой, чтобы не закричать: он вспомнил о бутылке. Если кто-нибудь из нее выпьет, то будет новая жертва – и все откроется!

Он осторожно, – так, чтобы не скрипнула ни одна половица, – спустился в столовую и тихо отворил дверь.

Бутылки на столе не было!

Лихорадочные поиски ни к чему не привели.

– Господи, прости меня и помилуй! – в отчаянии шептал преступник.

Дверь медленно отворилась – и неслышно вошел Жан со свечой в руке.

– Господин маркиз, не отходите от отца, – сказал он.

– Сейчас, сейчас… Одну минуту… Я скоро вернусь к нему, – бормотал юноша. Глаза его непрерывно блуждали по слабо освещенной комнате.

– Вы что-то ищете?

– Да… То есть, нет…

Слуга подошел к хозяину и шепнул ему на ухо:

– Вы ищете бутылку.

– С чего ты это взял?

– Не волнуйтесь, я ее спрятал. Завтра мы вместе уничтожим ее содержимое. После этого не останется никаких улик. Будьте благоразумны и примите спокойный вид. Главное – сохранить честь рода де Шандосов.