Семь дней до Мегиддо

Потом министерство, где отец работал, реформировали, его отправили на пенсию. Все счета за рубежом накрылись, квартиру в Питере национализировали, на Рублевке творился бардак, стихийно возникшие банды отрывались на ненавистных богатеях. Наш загородный дом разграбили и подожгли. Тогда много чего горело… иногда лето Перемены называют летом пожаров…

Так что, хоть мы остались жить в самом центре, и кое-что у отца все-таки сохранилось, богатыми родители больше не были.

Хорошо, что я научился зарабатывать.

Возле подъезда никого не было, я открыл кодовый замок и проскользнул внутрь. Кивнул консьержу. Дом у нас хороший, на охрану мы скидываемся. Ночь всё-таки время неспокойное. У полиции и Росгвардии сейчас полномочия огромные, но отчаянного или отчаявшегося народа хватает.

– В Комок ходил? – спросил консьерж.

Он уже пожилой мужик, под полтос, но крепкий. До Перемены служил в армии, но теперь армии сократили, потом пытался устроиться в полицию, но таких желающих много. Консьерж сидел за перегородкой и смотрел маленький телевизор, короткая дубинка лежала перед ним на столе.

– Ага, – сказал я без уточнений. Достал пачку сигарет и через окошко положил перед консьержем.

Тот расплылся в улыбке:

– Ого! «Соверен»! Я такие курить начинал, еще в школе учился… Сколько я тебе должен, Макс?

Он даже сделал движение, будто лезет в карман.

– Нисколько, Андреич. Подарок, – улыбнулся я.

С людьми надо поддерживать хорошие отношения, особенно если от них зависит твоя безопасность.

– Спасибо еще больше, – сказал консьерж, нюхая закрытую пачку. – Прям как в детство заглянул…

Лифт я вызывать не стал, это плохой тон – зря тратить электричество и ресурсы механизмов. Поднялся на четвертый этаж, позвонил в дверь.

Открыл, конечно, отец. Был он навеселе, но умеренно.

– Сына…

Я позволил себя обнять и даже поцеловал отца в небритую щеку.

Они у меня не алкоголики. Бытовые пьяницы. Ну а что делать пожилым людям, когда мир обрушился? Им уже под семьдесят, и ничего в жизни не светит.

– Кто там? – позвала из гостиной мама. Голос у нее был чуть громче, чем хотелось бы, и очень характерно вибрировал.

Отец виновато посмотрел на меня. Сказал:

– Мама… отдыхает.

Повернулся в глубину квартиры, крикнул:

– Это Максим! Продукты принес!

– Максимушка! Иди сюда! – позвала мама требовательно.

Пришлось идти. Я разулся, прошел по нашей большущей квартире, где стоял затхлый кисловатый запах. Мебель у родителей роскошная, наверное, ее всё еще можно хорошо продать – где сейчас в Москве купишь итальянскую мебель? На стенах висели картины, тоже не самые дешевые когда-то. Айвазовский и Поленов – это в хорошие времена было важно. Окна наглухо зашторены. Я подумал, что, когда в следующий раз найму людей убирать в доме, скажу, чтобы постирали все шторы.

Мама сидела перед телевизором, здоровенным, но тоже старым. Как раз перед Переменой сменили. И смотрела канал «Ностальгия», как делают все сбрендившие пенсы.

Шло телешоу, которого давным-давно не существовало. Веселый молодящийся ведущий расспрашивал маленькую девочку, кем она хочет стать. Девочка жеманно объясняла, что она уже и так звезда «Тик-Тока», а будет суперзвездой интернета. Смотреть на это было грустно, потому что никакого «Тик-Тока» давно нет, как и интернета. Если девочка выжила в Перемену, то ей трудновато было приспособиться.

Мать сидела в кресле, держа в руках красивый хрустальный бокал – тоже с прежних времен.

– Максимушка, – мама подставила щеку под поцелуй. – Будешь красненького? Тебе же можно немного вина, ты не за рулем?

В бокале была красная жидкость. Я знал, что это: разведенная сиропом водка. Мама делала вид, что это вино, но, может быть, она уже сама в это верила.

– Нет, спасибо, – сказал я. – Надо поработать. У меня… сессия.

Иногда мама думала, что я еще школьник. Чаще – что я учусь в институте, куда на самом деле так и не успел поступить. Порой, правда, у нее случались озарения, и она удивлялась: «Максимушка! Тебе же двадцать пять лет! Ты должен был уже закончить институт!»

Тогда я говорил, что учусь в аспирантуре, и мама успокаивалась.

Но в этот раз уточнять не пришлось, мама сразу закивала:

– Конечно. Не надо тебе пить. Это вредно. А учеба – очень важно. Из тебя выйдет прекрасный дипломат.

Смотреть на маму было грустно. Она никогда не любила косметику, но за собой следила. А последние годы лицо у нее стало обрюзгшее, как у всех пьяниц… да к черту, у всех хронических алкоголиков!

– Я пойду, мам, – сказал я.

– Ты принес картошку? – неожиданно спросила мама.

– Да.

– Извини, что попросили о такой мелочи…

Я мог бы объяснить, что пакет настоящей картошки нынче – совсем не мелочь. Куда дешевле был бы здоровенный отруб стейка из мраморной говядины, потому что говядину в Комке легко синтезируют, и она как настоящая, а с картошкой проблемы и за нее берут дорого. Есть и несколько простых вещей, которых вообще не продают, хоть ты их рэдками засыпь, только руками разводят.

Приятно думать, что пришельцы чего-то не могут, но мне кажется, они просто издеваются над людьми. Или дрессируют нас, чтобы люди совсем не перестали заниматься сельским хозяйством и всяким производством.

– Хочешь, я пожарю… – Мама попробовала встать, но у нее не получилось, она чуть не расплескала бокал. Я подхватил его и поставил на журнальный столик. – Ох, что-то я уже сплю… Заходи завтра, я пожарю.

– Конечно, мама, – ответил я.

И ушел, оставив ее смотреть по сотому разу веселое шоу из прежних времен. Канал «Ностальгия» не зря популярен, у них там и новости свои, с новым звуком, наложенным на старое видео, и шоу, и сериалы. Если не смотреть в окна, то кажется, что вокруг обычная хорошая жизнь, как в две тысячи двадцатом или двадцать втором, а из всех проблем – только эпидемии и «рост международной напряженности».

Отец ждал меня у дверей. Молча протянул банку пива.

– Оставь себе, – сказал я. – Настоящее, из Комка.

– Нам с матерью хватает водки с сиропом, – ответил отец. – Не стоит портить продукт.

Я подумал и забрал банку.

– Они их синтезируют? – спросил отец небрежно. – Или какие-то старые запасы?

В отличие от матери, он понимал, какой мир за окнами. Только делал вид, что тоже выжил из ума.

– Думаю, что синтезируют.

– Ты-то как?

– Нормально, пап.

– Спасибо, Максим.

Мне было очень неловко. Я спросил:

– Мама давно из дома не выходила?

Отец кивнул.

– Может, вам как-нибудь прогуляться? Я такси закажу. До парка и обратно. Или в ресторан. Такой маршрут придумаю, что она ничего странного не увидит.

– Думаешь, кольцо вместо Луны не заметит? – спросил отец устало.

Честно говоря, я думал, что не заметит. Или убедит себя, что не заметила. Но я не стал спорить.

– Ладно. Я еще подумаю. Вы это… держитесь.

Отец кивнул, и я вышел. Торопливо, как выходят из больницы, где очень долго умирает близкий человек.

Ну, оно ведь так и было.

Спустившись на пару этажей, я открыл дверь своей квартиры. Поставил пиво в холодильник.

Спать было рано.

Раньше, во времена интернета, можно было найти любое развлечение в сети. Потрепаться в чатах, поиграть в сетевуху, посмотреть кино. Сейчас с этим труднее.

Хотя компьютер у меня есть, куча старых игр и видео на дисках тоже. Если уж совсем по-олдовому – можно бумажную книгу почитать. Я себе натаскал из родительской квартиры, да и от прежних хозяев много чего осталось.

Еще можно выпить пива, помимо сегодняшней банки у меня была заначена еще одна.

В итоге я пошел в кабинет бывшего хозяина квартиры, где держал одежду, кое-какие припасы, а еще поставил турник, гири, параллетсы. Разделся до трусов и принялся качать пресс. Так, из упрямства, чтобы не заниматься фигней.

Тренироваться совсем не хотелось, и когда в дверь позвонили – я это занятие радостно прекратил. Набросил халат и пошел к дверям. В домофон не звонили, значит, это папа. Может, всё-таки решил выпить пива?

Я подумал, что с удовольствием выпью с ним по банке. Хотя, конечно, его сразу развезет, и он начнет вспоминать чудесные прежние годы…

Наверное, после визита к родителям у меня в голове что-то перемкнуло. Я даже в глазок не глянул. Сразу поднял засов и открыл.

Передо мной стояли жница Дарина и куколка Наська.

Я остолбенел.

Во-первых, от того, что консьерж меня не предупредил. Во-вторых, потому, что на дворе уже ночь, а ночью ни жницы, ни куколки не выходят. В-третьих, потому, что жители Гнезда вообще не ходят к людям в гости, ни днем, ни ночью.

Ну и, в довершение всего, они выглядели странно. У Дарины был порван рукав на левом плече – от локтя и до самой шеи. Кое-где чешуйки уже срослись, но в прорехе виднелась розовая незагорелая кожа, и это казалось очень неуместно. Контейнер с мутагенами Дарина поставила под дверь – наверное, даже жнице тяжело его таскать. Лицо было неподвижное, будто маска.

А Наська была перепачкана чем-то черным, особенно руки и лицо. Кровь или грязь? Или и то, и другое? Одного крокса не хватало, она стояла перекособоченная и тихо, беззвучно плакала.

– Ты сказал «заходи, если что», – произнесла Дарина. – Если что. Я зашла.

Она посмотрела на Наську и поправилась:

– Мы зашли.

Я отступил от двери, соображая, что же происходит. Спросил:

– А консьерж…

– Он уснул, – сказала жница. – Не волнуйся. С ним всё будет в порядке.

Дарина вошла, толкая куколку перед собой, потом втянула контейнер. Закрыла дверь, даже с засовом сама справилась. Снова посмотрела на меня.

– Мне надо идти. Можно, чтобы Наська побыла у тебя?

– Что случилось? – спросил я наконец.

Наська начала всхлипывать громче.

– Гнездо убито, – сказала Дарина. – Я пойду. Надо понять, что произошло. Можно оставить девочку у тебя, в безопасности?

Я ошарашенно потряс головой.

Что?

Гнездо убито?

В центре Москвы убили две сотни Измененных?

– Максим, можно…

– Да замолчи! – прикрикнул я, соображая, что делать. – Так… сейчас… стойте здесь!

Я метнулся в свой «спортивный кабинет». Торопливо натянул свежие джинсы, рубашку. Открыл сейф и достал макаров. Разрешения на ношение оружия у меня не было, но я не идиот – выходить ночью без ствола. Лучше пусть оштрафуют.

Застегивая кобуру под мышкой, я вернулся к двери. Набросил ветровку. Сказал:

– Наську мы оставим, но не у меня. Я пойду с тобой.

– Ты со мной не пойдешь, – покачала головой Дарина.

– А спорим, пойду? – спросил я. – Спорим, ты на это и надеялась, когда сюда шла? Иначе придумала бы, где куколку оставить.

Дарина сдалась сразу.

Конечно же, она на это надеялась.

Глава третья

Со жницей идти по ночной Москве было не страшно. Не подумайте, я и так бы не испугался, доводилось и в компаниях гулять, и в одиночку шастать. Но жница – это жница. Надо быть совсем отмороженным, чтобы на нее полезть.

Хотя жница без Гнезда – это что-то непонятное.

– Рассказывай, что случилось, – сказал я. Мы быстро шли по Тверскому бульвару, тут идти-то всего ничего. Я подумал на миг, не заглянуть ли в кафе, не позвать ли кого-нибудь из ребят. Но решил, что Дарина вряд ли одобрит.

– Мы пришли к Гнезду, – сказала Дарина. – Когда приближались, я почувствовала… – Она замялась. – Точнее, наоборот – не почувствовала. Мы ощущаем Гнездо. Это как… – Она взмахнула рукой, смешно подергала пальцами, будто человек, которого попросили объяснить слово «зыбь». – Как вибрация. Ее не было.

Я не стал уточнять. Про Измененных говорили всякое, ходили слухи даже про телепатию. Но они ничего не рассказывали. Люди тоже ощущали Гнездо, только нас оно отталкивало.

– Я напряглась, – продолжала Дарина. – Пошла вперед, велела Наське быть потише. Еще там не горели фонари, совсем, это странно. И метрах в пятидесяти от Гнезда, на задах театра, увидела лежащую стражу. В боевой трансформации… Ее звали Зи…

Она замолчала на миг.

– Ее перерубили почти напополам. Бил левша – левая рука отсечена выше локтя, тело перерублено в районе груди, и позвоночник тоже. Она еще была в сознании, но ничего сказать не смогла.

Я попытался представить себе стражу, которой разрубили позвоночник, легкие, сердце, но она «еще была в сознании». Бр-р…

– А почему «левша»? – спросил я.

– Чтобы разрубить костюм и саму стражу – нужен сильный замах, – ответила Дарина. – Значит, оружие было в левой руке.

– Или враг был спереди.

– Спереди никто не сумел бы ударить стражу, – убежденно сказала Дарина.

– А твоя… рана?

Дарина мельком глянула на руку. Костюм уже почти сросся.

– Это Зи, случайно. Она правой рукой пыталась меня к себе наклонить, хотела что-то сказать. Зацепила когтем.

Когда стражи не сражаются, у них никаких когтей нет. Но я слышал, что они могут их выпускать. Значит, и впрямь.

– Хорошо, что без яда, – небрежно добавила Дарина.

– С Наськой-то что? Где перепачкалась и обувь потеряла?

– Вырывалась, не хотела Зи бросать, – призналась Дарина. – Я ее еле утащила, под мышкой волокла. Едва убедила, что надо к Гнезду идти.

– И что в Гнезде?

– Я не входила. Посмотрела – у входов нет охраны, чуть-чуть пахнет… нехорошо. Никакого движения или звуков.

– И нет этой… вибрации?

– Нет. Значит, все мертвы.

Нам оставалось идти несколько минут. Мы миновали ресторан, где у входа ждали богатеньких гуляк машины с охраной. У одного дома, у подъезда, мужик выгуливал собаку – отважный чел. Впрочем, он от двери не отходил дальше пары метров и при нашем приближении сразу потащил пса в подъезд.

– И ты даже не заглянула внутрь?

– Максим, – Дарина покачала головой. – Со мной ведь была Наська!

Я ее прямо зауважал. Такая беда случилась, а она о девочке беспокоится!

– Возможно, она последняя куколка нашего Гнезда, – продолжала Дарина. – Последняя, кто сможет пройти изменение в мать, у нее есть потенциал. В такой ситуации задача любой жницы или стражи – обеспечить безопасность куколки, а уже потом выяснять ситуацию.

– А если в другое Гнездо пойти? – спросил я. Всё-таки в Москве было одиннадцать Гнезд Измененных…

– Куколку могли бы и взять, – задумчиво сказала Дарина. – А меня нет, я жница. Меня бы сожрали.

– Что, серьезно?

Она усмехнулась.

– Может, и несерьезно… давай тише, раз пошел. И держись за мной.

Я и не собирался геройствовать и бежать впереди жницы. Может, я и безбашенный, раз вообще с ней пошел, но не настолько.

Гнезда появились через месяц-другой после Перемены. Вначале Инсеки сообщили людям, как теперь жить. Ну, про то, что мы разбалансировали экологию, сами виноваты в пандемиях, к тому же ужасно воинственны, но они всё-таки хотят дать нам шанс. Всем желающим через местные правительства раздали универсальную вакцину. Хорошая штука оказалась, на самом деле. Кто не поверил и не стал прививаться – по-прежнему заражались и умирали. А остальные избавились от всех вирусных болезней. И от ковида, всех шести основных штаммов, и от флай-эболы, и от коронарной гнили. А заодно от гриппа, герпеса, бешенства, гепатита, СПИДа… Инсеки сказали, что это их подарок человечеству.

Но мы, люди, такие существа, нам палец в рот не клади. Только что пришельцев боялись и ненавидели, а теперь им стали поклоняться. И требовать даров, как от любого бога. Чтобы они всех накормили, чтобы вылечили рак, геморрой, облысение и прочие болячки. Инсеки терпеливо объяснили, что это уж слишком, даже для них. И вообще люди пока не заслуживают таких подарков. Но, исходя из соображений доброты и любви ко всему живому, Инсеки дали мутаген, который можно было вводить больным детям. Те от всего исцелялись, только дальше росли не совсем людьми. Куколки-то еще ничего, поначалу некоторые даже жили вместе с родителями, словно обычные дети. А вот на второй, на третьей фазе – уходили, собирались вместе, строили Гнездо. У них теперь была своя жизнь. Не такая, как у людей, не такая, как у Инсеков. Правительства делали вид, что Измененные – по-прежнему обычные граждане, но все понимали, что это не так.

Жуть, с одной стороны.

А с другой, будь я умирающим ребенком, а мне вдруг предложили измениться?

Да я бы ни секунды не сомневался!

Мы свернули с Тверского, немного не дойдя до ресторана «Пушкинъ». Это самый старый московский ресторан, он был и до Перемены, и вообще, наверное, всегда. Когда я был мелкий, то мы ходили туда семьей. Но сейчас он такой дорогой, что у меня и мысли не возникает туда пойти. Вот родителей бы сводил, там же ничегошеньки не изменилось…

Бульвар, пусть и малолюдный по ночному времени, жил своей жизнью. Но стоило сойти с него к Гнезду – всё сразу стало заброшенным и грязноватым. Измененным всё равно, что там, снаружи. А люди не очень-то любят бывать у Гнезда. Может, мы и не слышим эту «вибрацию», но какое-то неуютное ощущение возникает.

Сейчас, кстати, его не было.

Гнездо занимало здание министерства и еще несколько соседних, к которым перекинуло сплетенные из серых паутинных нитей туннели. Некоторые шли по земле, некоторые нависали на уровне второго-третьего этажа, с виду легкие и хрупкие, а на самом деле очень прочные. Паутинный шелк в ходу и у самих Инсеков, и в Гнездах его вырабатывают, даже продают людям. На первый взгляд, ничего необычного в паутине нет, полимерные нити бывают и покрепче. Но паутина восстанавливается – примерно как одежда у Измененных, только медленнее. Если клочок оторвался и куда-то прилип, то его очень трудно уничтожить. Вон, памятник рядом с Комком уже много лет стоит обросший. Вначале паутину пытались отскоблить, обливали памятник хлоркой и кипятком, потом бросили это занятие. Восточный человек постепенно обрастает, становится похожим на Деда Мороза, с бородой и в шубе. Потом приходит кто-нибудь умный с хорошими ножницами, стрижет паутину и продает мастерам, которые из нее шьют одежду. На вид она скучная, ее очень трудно покрасить, зато если порвешь – через несколько дней дырка зарастает. Рабочие это очень ценят. А на детях паутинная одежда постепенно растягивается. Маугли в таких трусах мог бы бегать по джунглям от младенчества и до совершеннолетия.

Само здание, забор и деревья вокруг тоже были покрыты паутиной, где-то реже, где-то плотнее. Может, это для чего-то и нужно Гнезду, но мне кажется, случайные обрывки прицепились и разрослись, а Измененным все равно.

Ничего ужасного снаружи не было. Никаких разрезанных тел, убитых стражей, следов боя. Разве что… Дарина не ошиблась, едва-едва пахло горелым.

Я вдруг подумал, что Дарина с Наськой вряд ли отсутствовали в Гнезде больше часа. Сколько времени-то ушло, чтобы дойти до Комка, получить заказанный товар, поболтать со мной и вернуться? Да нет, меньше. Полчаса! И вот за эти тридцать минут кто-то в центре Москвы уничтожил двести Измененных? Без тяжелой техники и вооружения (а иначе и разрушений было бы больше, и народ в сотне метрах не пьянствовал бы).

Пришла толпа бойцов с мечами и порубила всех? Никогда не поверю. Даже мелкая куколка сможет побить взрослого мужика, что уж про жниц и стражей говорить!

– Дарина, ты уверена, что все погибли? – спросил я.

– Я их не чувствую, – ответила жница.

И я наконец-то уловил в ее голосе эмоции. Да она на взводе была, едва не кричала! Просто у Измененных со второй фазы чувства не сильно-то проявляются.

– Давай посмотрим, – быстро сказал я. – Вдруг есть живые?

– Держись за мной, – повторила Дарина. И пошла к входу.

Здесь забора не было, зато паутина наросла огромными клоками, похоронив под собой бетонные стены. Сквозь нее едва-едва золотились буквы «МИНИ… КУЛЬТ… СИЙ… ОЙ…» и краешек герба. Стеклянная стена и двери оставались чистыми, к стеклу паутина липла плохо. Изнутри шел слабый свет.

– Мы войдем, – сказала Дарина. – Если я скажу «беги» – ты убегаешь, не задерживаясь. Позови помощь от людей.

– Ладно.

Я уже говорил, что не собираюсь быть героем?

Но пистолет я все же достал. Дарина искоса на него глянула, но ничего не сказала. Подошла к дверям, медленно приоткрыла. Вошла.

Я за ней.

Внутри паутины не было, но вряд ли фойе министерства выглядело так в старые времена, когда тут развивали культуру. Стены сплошь покрыты коврами, самыми разными, как лоскутное одеяло! От пола до потолка! Паркетный пол тоже закрывали ковры, от самых простеньких и до огромных, роскошных на вид. Откуда только натаскали? И зачем?

Мебели тут не осталось никакой. Здоровенный зал сложной формы превратился в мягкую затейливую шкатулку. Только потолок с хрустальными люстрами выглядел строго и официально, хотя все блескучки на люстрах давным-давно покрылись слоем пыли. Лампочки горели через одну… в общем, с улицы и то света было больше.

Пахло пряным и терпким, от Измененных порой чувствуешь такой запах. Наверное, так пахнет само Гнездо. Но было и еще что-то… неприятное…

Я вначале никого не заметил. Но Дарина быстро шагнула вперед, наклонилась – и я увидел распластавшуюся на ковре жницу. Ее черный костюм почти слился с темным ковром.

А может, ковер и не был раньше темным – до того, как впитал кровь. Жнице отрубили руки и голову. Судя по тому, как аккуратно лежали части тела, вначале заставили опуститься навзничь или прижали к полу, а потом заживо расчленили…

Я отвернулся, смотреть на это не хотелось.

И увидел еще одну Измененную – куколку, чуть старше Наськи. Тоже зарубленную, я не стал приглядываться к деталям.

Дарина вернулась ко мне. Лицо ее совершенно ничего не выражало, но голос дрожал.

– Четверо. Двое стражей, жница и куколка, – сказала она. – На входе дежурили трое стражей, третья была та, что я нашла в переулке.

Я двух убитых стражей не заметил, но любопытствовать не стал. Спросил:

– Неужели третья так испугалась, что бросила Гнездо и убежала?

Дарина покачала головой:

– Нет. Она знала, что я с Наськой ушла за мутагеном. Побежала в нашу сторону, чтобы предупредить. Это значит, она понимала, что Гнездо обречено.

Ладонь, в которой я сжимал пистолет, вспотела. Чем тут может помочь оружие? Разве что застрелиться – это, наверное, не так больно, как быть изрубленным на части.

– Пойдем дальше? – спросил я.

– Жди здесь, – сказала Дарина. – Если услышишь шум или кого-то заметишь – убегай к людям. Я сама пойду дальше. Умеешь отсчитывать время?

Я поднял руку, продемонстрировав часы. Старые, электронные. Без ушедших в прошлое мобильников они мало что могли, но циферблат светился, а это всегда удобно.

– Двенадцать минут, – кивнула Дарина. – Потом уходи. Найди полицию и позови.

– Может, лучше ваших? – спросил я.

Глаза у Дарины расширились.

– Каких… наших?

– Из другого Гнезда.

– Нет! – сказала, будто выплюнула, Дарина.

И быстрым шагом ушла к лестнице на второй этаж. Я постоял, глядя вслед.

Ну да. Похоже, я дурак.

Кто мог быстро и бесшумно перерезать толпу Измененных?

Только другая толпа Измененных.

Я никогда не слышал, чтобы Гнезда враждовали между собой. Чего им делить-то? Каждое Гнездо окучивает тот или иной район, но Москва большая, а больных детей, увы, хватает. Они и берут-то не всех, а только самых безнадежных. Лет до двенадцати обычно, до начала полового созревания. То ли потом мутагены не работают, то ли психика не выдерживает, деталей я не знаю, а может, и никто не знает. Говорят, только очень редко Гнездо принимает подростков лет пятнадцати-шестнадцати.

Так что самые старые Измененные младше меня. Хотя, глядя на монаха или старшую стражу, этого не скажешь.

Может, они доросли до междоусобных войн?

Или мозги у них стали совсем набекрень?

Я поежился.

А что, если Измененные примутся на людей бросаться? Нет, их задавят, конечно. Против автоматного огня в упор не выстоят.

Но крови будет много.

– Вот мало нам забот! – сказал я. В обтянутом коврами помещении голос был едва слышен.

Я всё-таки подошел к мертвой куколке. Судя по разрубленной спине – умерла сразу. В лицо я заглядывать не стал, но мне показалось, что когда-то это был мальчишка.

Потом я еще походил немного и нашел стражей. Тут понять было сложнее, но вроде как у одной стражи при жизни был кадык. Наверное, юноша, хотя значит ли это для Измененных хоть что-то?

Обе стражи погибли, сражаясь. Из пальцев на руках выдвинуты длинные кривые когти, да и позы были такие… словно они кого-то вместе атаковали.

Атаковали-атаковали, да не выатаковали.

Одной всю грудь истыкали, комбинезон почти зарос, но следы оставались. У второй шея была перерублена до позвоночника.

Я отошел, гордясь, что меня не стошнило. Теперь я чувствовал слабый сладковатый запах крови.

Ужас какой.

Всё-таки зря я сюда сунулся.

Если что-то со мной случится – что будет с родителями?

Потянуло на приключения дурака!