Только женщины

– Мы хотели только купить стаканчик молока.

Высокая женщина оглядела их с ног до головы. Во взоре ее была и жалость и презрение. – Я вижу, вас нечего бояться. – Она подошла ближе и облокотилась на калитку. – Всего только три жалких глупых нищенки.

– Мы не нищенки, – возразила Бланш. – У нас есть деньги. Мы готовы заплатить.

– Деньги? – Женщина посмотрела на небо и покачала головой, словно сокрушаясь о глупости прохожих. – Милое дитя, да на что же мне теперь деньги? Какой в них прок? Ни съесть их нельзя, ни надеть, ни разжечь ими огонь. Вот если бы вы дали мне коробку спичек, я бы вам отдала все молоко, какое у меня есть в запасе.

Милли и Бланш смутились, но м-сс Гослинг неспособна была испугаться женщины. – Да неужто же вы не хотите продать нам стаканчик молока?

– А спички у вас есть? Я стянула в Харроу зажигательное стекло, но, ведь, солнце же не всегда бывает.

– Нет, спичек мы и сами не видали уже три месяца. Но, если у вас у самих денег куры не клюют, вы могли бы пожертвовать нам стаканчик молока и так, из сострадания.

Женщина сурово улыбнулась. – Из сострадания? Да знаете ли вы, что я уже три месяца обороняю эту ферму от тысяч вам подобных? Я убила трех полоумных женщин, пытавшихся выгнать меня отсюда, и зарыла их, как кошек, на огороде. Теперь не так трудно приходится, как вначале. За три месяца я вас первых вижу на этой дороге. Это должно быть, ваши дочери, мадам, и, разумеется, Вы все три кормились трудом какого-нибудь дурака-мужчины. Да? Ну, так и поделом вам. Попытайтесь теперь немного поработать сами: это и полезнее, и здоровье. У меня самой на руках такие же две дуры: мать и сестра – она ткнула рукой по направлению к коттеджу. – Такие же паразиты: только и проку от них, что не дают огню погаснуть. Нет, голубушка, от меня сострадания не ждите.

Окончив эту маленькую речь, обличавшую привычку и уменье говорить, приобретаемую только на эстраде, женщина снова сложила руки на калитке и бесцеремонно уставилась на миссис Гослинг.

– Пойдемте, милые, – сказала та, обиженная, тяжело поднимаясь на ноги. Я не желаю, чтобы вы слушали такие слова от женщины, забывшей, как надо держать себя благородной даме. Наверное, и она, бедняжка, свихнулась от всех этих напастей.

Незнакомка угрюмо усмехнулась и не ответила, но, когда Гослинги отошли немного, она крикнула им вслед: – Эй, вы! Там дальше, по пути, есть одна идиотка, которая, может быть, и поможет вам. Ее дом на горе, повыше. Сверните вправо.

– Вот животное! – пробормотала Бланш, когда они отошли дальше.

– Одна из этих «новых» женщин, милая, – ответила запыхавшаяся миссис Гослинг. Она подразумевала суфражисток. – Отвратительное, бесполое создание! Ваш бедный отец, помню, прямо-таки ненавидел их.

– Я рада бы и с ней остаться, – вздохнула усталая Милли.

Иные люди

Они не сразу нашли дом, о котором говорила суровая женщина. Свернули вправо, но не взяли в гору и пропустили нужную дорогу, на которой стояла надпись: «Частная собственность. Ходить воспрещается», по привычке испугавшись и не решаясь идти по ней. Миссис Гослинг устала, запыхалась, измучилась, отмахиваясь от мух, целыми тучами садившихся на ее Раскрасневшееся, потное лицо.

– О, Господи! Да отстаньте вы, проклятые. Я прямо не в состоянии дальше идти. Никогда меня так не мучила жара.

Бланш и Милли тоже вынуждены были остановиться.

– Какая тишина! – сказала Бланш. Воздух полон был звуков: жужжанья и гуденья насекомых, птичьего щебета, но они ждали только звуков, имеющих связь с человеком, а т. к. ни людских голосов, ни детского крика, ни стука копыт и скрипа колес, ни даже собачьего лая не было слышно, им казалось, что кругом царит глубокая тишина. – Неожиданно издали донесся как бы стук запираемой калитки и тонкий девичий голос звавший: – «Цып! Цып! Цып!».

– Я вам говорила, что мы пропустили ту дорогу, – торжествующе воскликнула миссис Гослинг. И они поспешили повернуть назад тележку, жадно вглядываясь в деревья, закрывавшие им вид на юг, и по временам останавливаясь, чтобы прислушаться. Женский голосок звучал теперь слабее, но зато отчетливо слышно было жадное клохтанье наседок.

У ворот, отгораживавших запретную дорогу от шоссе, они поспорили немного о том, вправе ли они идти по ней и не лучше ли оставить тележку за воротами, но Бланш, по обыкновению, решила дело, крикнув: «Да ну, идем уже!..» И они пошли.

В лесу за воротами их, по крайней мере, не осаждали докучные мухи. Даже старуха Гослинг оживилась. – Здесь так приятно – не жарко. А обе девушки совсем повеселели.

– Чего доброго, опять влетит нам, – хихикнула Милли.

– Что поделаешь? Попытка не пытка, а спрос не беда, – вздохнула ее мать. – Ведь теперь обстоятельства совсем особенные. И в том, что мы попросим продать нам кружку молока, обиды нет.

Бланш нетерпеливо дернула за рукоятку тележки. Да неужели же мать ее не понимает, как теперь все изменилось. Бланш начинала восхищаться собственным умом. Насколько она сообразительней других, насколько лучше их умеет приспособиться к изменившимся условиям жизни. Она гордилась своим умением разобраться в происходившей перемене.

– Теперь иди, куда хочешь, делай, что хочешь, – говорила она себе. – Теперь все другое. Как будто все стерли с доски и начинай сначала.

И эти мысли бодрили, ее, окрыляли. И странное, новое ощущение радости жизни вливалось в грудь ее, ей было жаль матери и сестры.

* * *

Неожиданно они очутились на просеке и увидали перед собою дом – низкий и длинный, весь увитый ползучими мелкими розами и виноградом, и вокруг дома запущенный сад с невысокой оградой из красного кирпича. На краю просеки, в тени под деревьями лежало несколько коров, медленно и вдумчиво жуя жвачку; одна корова стояла поодаль от других, положив голову на садовую калитку и по временам взмахивая длинным, тонким хвостом.

Процессия остановилась.

– Как же нам быть теперь? – спросила миссис Гослинг. Милли негромко крикнула: «Кыш!» и слабо хлопнула в ладоши; Бланш сделала то же, погромче; но корова только сердито махнула хвостом.

– Скверное животное! – пробормотала миссис Гослинг и замахала платком на корову.

– Я знаю, что мы сделаем, – вскрикнула Бланш. – Мы оттесним ее тележкой. – Она повернула тележку, и все три женщины покатили ее по направлению к корове, как осадный таран, но при этом сделали маленькое обходное движение, чтобы атаковать неприятеля с фланга и оставить ему место для ухода.

– Боже мой! Что вы такое делаете? – неожиданно раздался женский голос. Гослинги с испугу выронили из рук дышло. Из-за ограды на них смотрела молоденькая девушка, лет шестнадцати-семнадцати, очень смуглая, растрепанная, с раскрасневшимся лицом и удивленными глазами. Когда они перепугались и разом все три повернулись к ней, она прыснула со смеху:

– Тут у калитки такое огромное животное. Мы так испугались, – залепетала миссис Гослинг. – Мы только…

– Да неужто вы это про Алису? Не может быть, чтобы вы втроем напали на бедную Алису, да еще с такой большой тележкой. И еще втроем.

– Это называется Алиса? – тупо удивилась Бланш.

– Это? Это моя любимица, Алиса, если вы хотите знать. – Она откинула назад Полосы со лба и подошла к калитке. Корова приветственно замахала головой.

– Милая моя Алисочка! Бедненькая! Обидели тебя? А ты отойди в сторонку. Дай этим смешным людям войти. И тебе самой вовсе не полезно стоять на солнце, – иди-ка лучше, полежи в тени. – Она тихонько отвела голову коровы от калитки и, положив обе ладони ей на бок, стала тихонько подталкивать ее к деревьям.

Миссис Гослинг смотрела на нее с таким же изумлением и страхом, словно в цирке на укротителя львов. – Кто бы мог подумать, что она такая ручная!

Корова, наконец, улеглась в тени. – Ну, смешные вы люди, говорите теперь, чего вам надо, – обратилась к ним молодая девушка.

Миссис Гослинг начала было объяснять, но Бланш поспешно перебила ее: – Ах, мама, помолчи. Ты ничего не понимаешь. Мы идем из Лондона…

– Господи помилуй! – вскричала девушка.

– И нужно нам… – Бланш запнулась. Определить, что собственно им нужно, было не так-то легко. Давеча Бланш обиделась, что сердитая женщина назвала их нищенками. Но, ведь, в сущности, оно так и есть.

– Разумеется, прежде всего, пищи, – помогла ей девушка. – Не стесняйтесь. Вы не первая. Сколько их у нас перебывало!

– Не столько пищи, сколько перемены пищи, – догадалась Бланш. – У нас с собою есть консервы, и довольно много, но нам консервы опротивели. Мы от них больны. Мы с радостью бы выменяли несколько жестянок консервов на молоко и яйца.

– Вот это умно, – одобрила молодая девушка. – Если б вы знали, что нам предлагали. Чаще всего, конечно, деньги. – Миссис Гослинг раскрыла было рот, но Бланш нахмурилась и покачала головой. – А деньги сейчас все равно, что пуговицы. Даже хуже: пуговицы – те хоть пришить к платью можно. А то старую мебель, сковороды, драгоценности. Одна так все хотела подкупить нас старой брошкой и тому подобным хламом. Вот ужасная женщина! Но, однако, у меня еще куча работы, которую нужно покончить до захода солнца. – Она остановилась и посмотрела на своих гостей. – Послушайте, вы как хорошие? Кажется, вы ничего?

Миссис Гослинг только хотела возмутиться, но Бланш опять предупредила ее: – что значит – хорошие?

– Да то, что мама моя, конечно, даст вам все, что вы попросите. Милая мамочка! И позволит вам переночевать у нас. Но вы не должны пускать у нас корней, как миссис Изаксон и некоторые другие. А не то, ведь, тете Мэй и мне придется выставить вас.

– Мы заплатим за все, что возьмем, – с достоинством сказала м-сс Гослинг.

Молодая девушка улыбнулась. – О, конечно. Только эти желтенькие кружочки теперь ни к чему. Подождите здесь. Я сейчас позову тетю Мэй.

И она убежала, крича: – Тетя! Тетечка!

– Будем надеяться, что у тети Мэй окажется больше здравого смысла, – сказала миссис Гослинг.

Бланш почти злобно посмотрела на нее – Ради Бога, мамаша, поймите вы, наконец, что за деньги теперь ничего нельзя купить, потому что их ни съесть нельзя, ни растопить ими печь, как сказала та, другая женщина. Неужели же вы не можете взять в толк, что теперь все переменилось?

Миссис Гослинг раскрыла рот от изумления, как это Бланш смеет так с ней разговаривать, и повернулась к Милли, за сочувствием, но Милли только нахмурилась:

– Би права. Деньги им теперь ни к чему.

Миссис Гослинг беспомощно огляделась кругом.

– Пусти меня сесть, моя дорогая. Я так устала от жары и ото всей этой ходьбы. – О! Что бы я дала теперь за чашку чаю!

Милли, присевшая было на тележку, угрюмо встала и уступила место матери. – Как ты думаешь, Би, позволят они нам переночевать здесь?

– Если мы не будем валять дурака, – был презрительный ответ.

Миссис Гослинг поникла головой. – Не могу я понять этого, – с горечью думала она. – Ну, вот не могу и не могу…

* * *

Тетя Мэй пришла не скоро. Это была худая с загорелым лицом женщина, лет сорока, в очень короткой юбке, мужской куртке, старой войлочной шляпе и с вилами в руках. Вилы, очевидно, должны были изображать собой эмблему власти, но в ее руках они не казались такими страшными, как дубинка в руках той, другой женщины.

После долгих и настойчивых расспросов, тетя Мэй прогнала Алли работать и объявила Гослингам:

– Сегодня вы можете переночевать здесь. Ужинать будем все вместе, после заката солнца. До тех пор можете поразговаривать с моей сестрой. Она больная и очень жадна до всяких новостей. Тележку свою лучше ввезите в сад. А то Алиса вам, наверно, ее опрокинет и все разроет. Она страшно любопытная. – И она повела гостей в дом.

Больная сестра сидела у окна в небольшой комнате, выходившей на запад, в запущенный цветник.

– Моя сестра, миссис Поллард, – еще три побродяжки, Фанни – Алли говорит: из Лондона. – И она быстро вышла, хлопнув дверью.

Миссис Поллард протянула тонкую белую руку. – Пожалуйста, подойдите ближе и сядьте возле меня. Я не могу встать. – И расскажите мне о Лондоне. Я так давно не имела вестей оттуда. Может быть, вы… – Она запнулась и мольбою посмотрела на нежданных посетительниц.

– Если вы разрешите, мадам, я сниму шляпу, – сказала миссис Гослинг. – Ужасно я сегодня изжарилась на солнце. – Миссис Гослинг была страшно рада, что попала, наконец, под кров и еще в благоустроенный дом, хоть и робела немного в присутствии этих двух женщин, в которых она чувствовала благородных леди.

– Разве сегодня жарко? Для меня все дни как будто одинаковы. Скажите, когда вы уходили из Лондона, много там еще оставалось молодых людей? Вам не случилось встретить молодого человека, который был бы похож вот на эту фотографию?

Миссис Гослинг взглянула на мужской портрет в серебряной рамке, который ей показывала м-сс Поллард, и покачала головой.

– Мы уже два месяца, как не встречали ни одного мужчины. Ни одного – правда, Милли?

Милли печально покачала головой. – Это ужасно! Я положительно не знаю, куда они все девались.

Миссис Поллард не отвечала. Она смотрела в окно, и слезы, которых она не удерживала, катились одна за другой по ее впалым, бледным щекам.

Миссис Гослинг поджала губы и сострадательно покачала головой. Ведь и она, можно сказать, все равно, что вдова. Миссис Поллард вынула из кармана батистовый платочек с траурной каймой и отерла слезы, не оставившие никаких следов на ее нежном и милом лице. И выговорила спокойно и кротко:

– Я знаю, это безумие с моей стороны – все еще надеяться. Я слишком много любила, и это испытание послано мне для того, чтобы напомнить, что любить должно только Бога и не прилепляться душой ни к чему земному. И, все же, я надеюсь, что мой бедный мальчик не был взят отсюда во грех.

– Боже! Боже! – сочувственно вздохнула миссис Гослинг. – Не принимайте этого так к сердцу, мадам. Кто в молодости не грешит – Господь не взыщет.

Миссис Поллард грустно покачала головой. – Если б это были только ошибки молодости! Господь терпелив и многомилостив… Но мой бедный Альфред дал соблазнить себя этими ужасными римскими доктринами. Это величайшее горе моей жизни, я столько выстрадала… – И снова слезы потекли по милому и нежному лицу, не меняя его выражения.

Миссис Гослинг сочувственно засопела. Девушки недоуменно переглянулись, и Бланш незаметно пожала плечами.

В теплом вечернем освещении бледное, точно восковое лицо женщины в белом платке, сидевшей у окна, выделялось так четко.

С этим восторженным смирением на лице она казалась средневековою святой из века чудес и видений, вернувшейся на очищенную страданием землю. И вокруг себя она разливала атмосферу святости, и все звуки внешнего мира как бы сливались в далекую молитву. В комнате царила тишина: казалось, под влиянием этой упорной, в одну сторону направленной мысли и все предметы прониклись той же бескровной, анемичной чистотой.

Миссис Гослинг напрасно старалась плакать бесшумно, и даже обе девушки, завороженные, перестали украдкой критически переглядываться и сидели завороженные, подавленные, как бы утратив свою жизнеспособность.

Губы женщины, сидевшей у окна, беззвучно шевелились; руки ее были сложены на коленях. Она молилась.

* * *

В коридоре раздались громкие, довольно грузные шаги, распахнулась дверь, стукнувшись о тяжелый черный стул, стоявший позади нее, и вошла тетя Мэй, с большим подносом в руках.

– Вот твой обед, Фанни. Сегодня мы кончили раньше, несмотря на то, что нам мешали.

Она поставила угол подноса на маленький столик у окна, отодвигая им портрет и библию, лежавшую на столике, пока не высвободила одной рукой; затем Библию перенесла на большой стол посередине. Было что-то протестующе бодрое и сильное во всех ее движениях, словно она силилась своей энергией и шумливостью внести хоть немного жизни в мертвящую атмосферу этой комнаты.

– Ну, а вы три подите-ка лучше в кухню, снимите с себя свои покрывашки и вымойтесь хорошенько.

Когда Гослинги встали, миссис Поллард повернулась к ним, протягивая каждой по очереди свою нежную, бледную руку. – Утешитель один. Возложите все свое упование на Него.

Миссис Гослинг всхлипнула; Бланш и Милли сделали такие лица, как в воскресных классах, когда жена викария вслух читает Библию. Но, когда они вышли в коридор, Бланш выпрямилась с облегчением. Как странно! Значит, не все еще переменилось…

На столе в кухне был приготовлен ужин – холодный цыпленок, картофель и капуста, компот из слив с битыми сливками и парное молоко в кувшине; но ни соли, ни перца, ни хлеба.

Умываясь, все три женщины весело болтали: они словно вышли на свежий воздух и на солнце из темной церкви, после длинной скучной службы.

За ужином появились еще две женщины, которых они раньше не видали – сильные, загорелые, с деревенским акцентом. Видимо, работницы, служанки, но тетя Мэй и Алли обращались к ним, как к равным. Разговаривали мало, да Гослинги были и слишком поглощены едой. Для них было целое пиршество.

Когда все кончили есть, тетя Мэй встала. – Слава Богу, сегодня поужинали засветло, но на зиму надо будет выдумать какое-нибудь освещение. У нас в доме не осталось ни свеч, ни керосину, – продолжала она, обращаясь к Гослингам, – и последние пять недель мы должны спешить кончить работу засветло. Вчера после ужина была такая темень, что мы даже умыться не могли. Ну, девушки, принимайтесь за работу.

Алли и две смуглых работницы поднялись с места, не очень охотно.

– Я начинаю стариться, – сказала тетя Мэй, – и потому позволяю себе некоторые привилегии – в том числе не работать после ужина. – Она зорко посмотрела на Гослингов. – Которая из вас тут набольшая?

– Последние дни моя старшая дочь, Бланш, как бы взяла на себя руководство… – начала миссис Гослинг.

– А! Я так и думала. Ну-с, Бланш, пойдемте-ка мы с вами в сад и потолкуем, как вам дальше быть. Если ваша мать и сестра устали, Алли покажет им, где они могут переночевать.

Она направилась в сад и Бланш пошла за ней.

Тетя Мэй

Солнце село, но дневной свет еще не погас. Под деревьями тихонько клохтали куры; одна даже уже взлетела на нижнюю ветку, как на насест, громко хлопая крыльями, но глаз не закрывала, как бы зная, что, пока не усядутся все на свои места, заснуть все равно, невозможно.

– На зиму мы их берем в дом, но летом они предпочитают деревья, – пояснила тетя Мэй. – Лисиц здесь, до сих пор не было, но я замечаю, что разные дикие зверюшки начинают появляться.

Бланш кивнула головой, думая о том, как многому еще ей придется учиться.

– Бедняжки! – продолжала тетя Мэй. – Им приходится теперь самим о себе промышлять. У нас и для себя нет ни муки, ни зерна. Но за милю отсюда одна фермерша засеяла несколько акров овсом и пшеницей; когда придет пора жатвы, мы поможем ей с уборкой и за это получим свою долю. Тогда мы будем богаты, – усмехнулась она.

– Вы знаете, я выросла в городе, – сказала Бланш. – В деревенском хозяйстве мы с Милли ничего не смыслим.

– Ничего. Скоро научитесь. Придется научиться.

– Я думаю.

В конце фруктового сада стоял старый вяз и вокруг него скамья; тетя Мэй опустилась на нее со вздохом облегчения.

– Хорошо день за днем самой зарабатывать хлеб свой. Хорошо жить близко к земле и к вечеру чувствовать себя усталой физически. Очаровательно вернуться в первобытное состояние и заняться земледелием, и мне это очень нравится. Но у меня есть пороки цивилизации, Бланш. В одной лавке в Харроу я стащила коробку папирос; каждый вечер в хорошую погоду я прихожу сюда после ужина выкурить папироску – больше трех я себе не позволяю, а в худую я выкуриваю их в своей комнате и – и мечтаю. Но сегодня надо потолковать с вами, так как вы нуждаетесь в помощи.

Она вытащила из кармана портсигар и спички, закурила папироску, с явным наслаждением втянула в себя дым и заметила: – Мужчины были не так глупы, душа моя; у них всегда в пиджаках были карманы.

– Да? – сказала Бланш.

Она была несколько смущена и недоумевала.

– Вы курите? Я могу уделить вам одну папироску, хотя предвижу время, когда они у меня все выйдут. Впрочем, до этого еще далеко.

– Благодарю вас. Я не курю, – с невольной чопорностью в голосе сказала Бланш.

– Напрасно. Многое теряете. Впрочем, теперь-то это лучше для вас, т. к. табак не очень-то легко достать.

Бланш сдвинула брови. – Неужели же вы думаете, что так и будет продолжаться?

– Я не знаю, разумеется, что будет дальше, и не берусь угадывать. Но, пока, нам бедным женщинам, впору как-нибудь прокормиться до новой перемены. Об этом-то я и хотела, потолковать с вами. Вы, собственно, куда идете? И что собираетесь делать?

– Не знаю. Я все думаю.

– Это хорошо. Думать вы научитесь. А вот насчет сестры вашей – не знаю.

– Я думаю, нам надо наняться куда-нибудь на ферму.

– Это единственный способ прокормиться.

– Да, но где?

– Я сама об этом думаю. Кой-какие вести к нам сюда доходят. Одна наша девушка работает на поле у м-сс Иордан и сталкивается там с девушками и женщинами, которые приходят из Пиннера, а в Пиннер доходят вести из Норзвуда, а в Норзвуд еще из разных других мест, так что все мы до известной степени осведомлены друг о друге. Но, ведь, мы – так сказать, ближайшие, из внутреннего района. И дом наш стоит в стороне. Большинство женщин, шедших из Лондона, благодаря Бога, миновали нас, не заглянув к нам. А вот бедной м-сс Грант, благодаря тому, что дом ее стоит на проезжей дороге, приходилось с оружием в руках обороняться от них.

– Мисс Грант – это та ужасная женщина с дубинкой?

– Она совсем не ужасная. Она очень хороший человек. Немножко грубовата и ненавистница мужчин, но с прекрасной душой, благородная, не эгоистка – хоть и хвалится, что она трех убила. Кстати, говорила она вам об этом?

Бланш кивнула головой.

– Ну, еще бы! И я верю, что это правда! Но она считает долгом защищать своих близких. Иначе, говорит она, все равно, все мы перемерли бы с голоду. Я не уверена, что это очень нравственно, но я знаю, что бедная Салли Грант не мыслит зла. Впрочем, я отклонилась от темы – это со мной бывает. Я собственно о том говорю, что этот внутренний район густо населен, а пищи здесь очень немного; но, если вы пройдете дальше, за Пиннер, в Чильтерс, или в Амерсгам, или еще лучше, свернете в сторону от большой дороги, ну, например, к Вайкомбу – я уверена, что вы и сестра ваша пристроитесь где-нибудь. Вот относительно матушки вашей не знаю, будут ли ее где-нибудь кормить даром. Женщины бывают разные, но после этой чумы они стали не очень-то доброжелательны друг к другу и меньше всего те, у которых есть земля – жены и дочери фермеров. Впрочем, случается, что их и прогоняют с собственной земли. Такие случаи бывали. Только горожанкам-победительницам, если у них есть смысл в голове – все-таки приходится оставлять у себя тех, кто знает, как сажать и сеять.

Под вязом было почти темно. Порой, гудя; пролетал мимо жук; над садом быстро и бесшумно носились летучие мыши; проплыла, совсем близко, сова.

– Как это все зверье теперь осмелело! – заметила тетя Мэй. – До этого года я никогда здесь не видала сов.

– Я бы боялась здесь сидеть, если б вас не было.

– Пока еще бояться нечего.

– Пока?

– Через несколько лет, пожалуй, и будет чего. На днях мы убили одичалую кошку, которая вздумала таскать цыплят. Кошки уже вернулись, да и собаки не так почтительны, как были. Теперь, я думаю, все собаки перемешаются между собой и выработается средний тип, более близкий к первоначальному, может быть, поменьше. По-моему, теперь преинтересно жить. Я бы даже желала, чтоб мужчина появился на земле снова не ранее, как через двадцать лет – чтоб посмотреть, что за это время натворит природа. Я часто думаю об этом, сидя здесь по вечерам.

– Какая жалость, что я так мало знаю! Как вы думаете, есть такие книги?..

– Книг вам не нужно, милая. Вы только не закрывайте глаз и научитесь думать.

Обе снова умолкли. Тетя Мэй докурила третью папироску, но не проявляла ничем желания вернуться в комнаты, а Бланш так заинтересовалась разговором, что забыла об усталости.

– Это все ужасно интересно, – выговорила она, наконец. – Теперь все изменилось. Мамаша и Милли огорчаются и рады были бы, если б все опять стало по старому, а я – нет, я бы не хотела.

– И вы правы. Это значит, что вы сумеете приспособиться, что вы – новая женщина, хотя, может быть, вы никогда бы и не узнали этого, если б не чума. А с сестрой вашей будет, по-моему, одно из двух: либо она поселится где-нибудь, где есть мужчина – в Вайкомбе, кстати, есть один – и будет рожать детей; либо найдет утешение в религии.

Бланш хотела что-то спросить, но тетя Мэй перебила ее: – О мужчине не стоит говорить – потом узнаете. Теперь, ведь, как на Небе – не женятся и не выходят замуж. Да и как же быть иначе, когда на тысячу женщин приходится один мужчина. Стоит ли волноваться из-за этого… Так уж суждено, а вот Фанни… – Она вдруг запнулась и нетерпеливо вытащила портсигар. – Так уж и быть, выкурю сегодня еще одну папироску – даже две. Сегодня у меня праздник – есть с кем поговорить, отвести душу. Алл и еще совсем дитя – с ней невозможно разговаривать. Вы не устали? Не хотите спать?