Только женщины

И если в Марлоу царили уныние и подавленность, то вскоре наши путники убедились, что в других местах они дают себя знать еще сильнее. Женщины работали через силу, автоматически, на вопросы отвечали тихими, печальными голосами, и, помимо некоторого интереса к появлению Трэйля и слабых проблесков надежды, когда они расспрашивали о том, что делается на севере и на востоке, как будто и в мыслях ничего не держали, кроме неотложной необходимости поддерживать жизнь, за которую они так слабо цеплялись.

Трэйль и Эйлин поехали в Корнуэльс не потому, чтоб надеялись найти там иное, а потому, что им страстно хотелось оставить за собой хотя бы на несколько часов эту безотрадную пустыню суши и отдохнуть душой вблизи неменяющегося океана.

Корнуэльс казался вымершим. Кроме нескольких женщин вблизи Сент-Остелль, во всей провинции они не встретили живой души.

И вот как вышло, что в это ясное апрельское утро они сидели на утесе, далеко врезавшемся в море, и говорили о будущем.

* * *

Свежий апрельский ветерок пенил гребешки мелких волн, по которым скользили тени бегущих по небу рассеянных белых облаков. С трех сторон вокруг Эйлин и Трэйля до самого горизонта раскинулась непрерывной скатертью водная гладь.

– Здесь можно – забыть… – выговорила Эйлин после долгого молчания.

– Да, но надо ли? – возразил Джаспер.

Эйлин сдвинула колени, обхватила их руками и уперлась в них подбородком. – А что же мы можем сделать? Стоит ли надрываться, когда будущего все равно нет?

– Пусть так. Надо изжить свою жизнь как можно лучше.

Она задумалась, нахмурив брови. – Ты вправду думаешь, милый, что человечество доживает свой век?

– Не знаю. За последние дни я много раз менял свое мнение. Возможно, что где-нибудь и сохранилась нетронутой – быть может, на одном из архипелагов южных морей – раса, которая, постепенно развиваясь, снова населит мир.

– Или в Австралии, или в Новой Зеландии, – подхватила Эйлин.

– Об этом бы мы уже знали. Такая весть дошла бы до нас.

– А для нас, здесь, в Англии, в Марлоу, по твоему, нет надежды? Ведь есть же у нас несколько мальчиков, родившихся после чумы – и со временем будут еще дети – дети Ивэнса и других. Помнишь, ведь, мы по дороге еще видели двоих мужчин.

– Да, есть, но вырастут ли они? Мне сдается, что женщины вымирают. Им не для чего жить. Прошел всего год со времени первого появления чумы, а ты посмотри, что с ними сталось. На что они будут похожи через пять лет? Они будут кончать самоубийством, или просто умирать от тоски, от сознания бесцельности жизни. А те, у кого есть цель – матери – те одичают. Они будут так поглощены необходимостью как-нибудь прокормить себя и детей, что учить и воспитывать этих детей им будет уже некогда. Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но мне думается, что нам угрожает постепенное вырождение и вымирание.

– И я сомневаюсь, – продолжал он – я сомневаюсь, чтоб эти дети, родившиеся при новых условиях, оказались очень жизнеспособными. Ведь, с отцовской стороны, это – дети похоти, и притом усталой похоти. Если б мы еще были молодым и сильным народом, как древние евреи, быть может, могучее семя побороло бы всякую наносную слабость, но ведь мы дети дряхлой цивилизации…

Эйлин вздохнула. – Ну, а как же мы с тобой?

– Мы счастливы. Наверное, в данный момент самые счастливые люди на свете. И должны попытаться уделить частицу своего счастья другим. Мы должны вернуться в Марлоу и работать для общины. И, насколько это в нашей власти, сделать что-нибудь для молодого поколения. Может быть, можно было бы продвинуться дальше на север и попробовать научиться выделке стали – возможно, что там есть женщины, знакомые с этим делом – они помогут нам. Но я не думаю, чтобы это дало особенно благие результаты, помимо сохранения самого искусства выделки. Единственное, что мы можем – это временно ослабить трудности в одном каком-нибудь небольшом районе. Со временем, нам волей-неволей придется забросить мануфактуру и сосредоточить все свои усилия на добывании пищи. Нас слишком мало, и было бы проще и, быть может, целесообразнее пахать деревянным плугом, чем дожидаться плохо и медленно выделываемой стали. Страшней всего, что взрослые среди нас, и так немногочисленные, будут постепенно вымирать и, может быть, быстрей, чем мы предполагаем…

– Ну ладно. Будет! – воскликнула Эйлин, вскакивая на ноги. – Пока-то мы, ведь, счастливы, как ты сам говоришь, и наша задача ясна. Завтра же едем обратно в Марлоу, хотя мне страшно неприятно везти такие вести Эльзи.

Джаспер подошел и обнял ее. – Да, нам, во всяком случае, унывать не полагается. Это прежде всего.

– Я и не унываю, – весело воскликнула Эйлин. – У меня ведь ты! – и вот – море. Мы будем от времени до времени приезжать сюда, если дороги не очень испортятся.

– Да, если дороги не очень испортятся.

– А ведь терн и дикий шиповник уже тянутся через дорогу от изгороди к изгороди. Лес возвращается.

– Да, и лес и лесное зверье.

Он ближе привлек ее к себе, и так они долго стояли, вглядываясь в горизонт.

* * *

На юго-западе стерлась светлая полоска и теперь словно туман подползал к ним.

– Сейчас дождь пойдет, – заметил Трэйль.

Они спокойно переждали, пока косой дождь, хлеставший им в лицо, перестал, тени бури развеялись и горизонт снова очистился.

– Какое там странное облачко, – сказала Эйлин. – Что это? Опять предвестие дождя.

Она указывала на маленькое пятнышко на самом краю горизонта.

– Действительно, странное. Совсем как будто дымок от парохода.

В течение нескольких секунд они напряженно присматривались.

– Оно разрастается, – взволнованно вскричала Эйлин. – Джаспер, что это?

– Не знаю; не могу сообразить. – Он отошел подальше и затенил глаза ладонью, чтобы их не слепил блеск теперь безоблачного неба. – Не могу сообразить, – машинально повторил он.

Пятнышко разрасталось, превращаясь в большое расплывчатое пятно с более темным центром.

– Принимая во внимание, что ветер дует в нашу сторону… – начал было Джаспер – и запнулся.

– Да, да – так что же? – с живостью переспросила Эйлин и, так как он не ответил, она схватила его за руку и настойчиво повторила: – Джаспер, что такое? Что из того, что ветер дует в нашу сторону?

– Ну ей Богу же, так и есть! – шептал он, не слушая ее. – Ей богу, так. Ну да, я не ошибся.

– В чем? Да говори же! Я ничего не вижу, – умоляла Эйлин.

Но он все еще не отвечая, застыл на месте, как прикованный, не отводя глаз от горизонта.

Облачко постепенно расплывалось, светлело, и Эйлин уже различала на линии горизонта тоненькие зубчики, все придвигавшиеся и, видимо, связанные с черным пятнышком вдали.

– О, Джаспер! – воскликнула она, сама не понимая, почему у нее слезы на глазах, застилающие поле зрения.

– Это пароход, – сказал, наконец, Джаспер, поворачиваясь к ней. – И идет он из Америки. Как ты думаешь, американские женщины способны…

Пароход теперь вычерчивался совершенно ясно – высокая палуба, две высоченных дымовых трубы, и три мачты. Он шел наискосок, милях в пятнадцати от них, вверх по Каналу.

Они почувствовали себя, точно потерпевшие крушение моряки на безлюдном острове, которые видят пароход, но так далеко, что зова их он не услышит.

– Джаспер, как ты думаешь, что это значит?

– Пароход американский, – ответил он, все так же тихо и глядя сквозь нее, как бы не видя ее. – Неужели – неужели же возможно, чтобы Америка уцелела? Неужели она по-прежнему ведет торговлю с Европой, и только нас обходит, из боязни заразы? Почем знать – может быть пароходы уже несколько месяцев плавают по Ла-Маншу? Откуда мы знаем, что это первый?

– Нет, это первый. Я чувствую. Скорей, скорей! Едем сейчас же в Плимут, или в Соутгамптон. Я знаю, что он пристанет в Плимуте или в Соутгамптоне. На нем мужчины. Джаспер – мужчины! Женщины не решились бы идти с такой быстротой. Ты посмотри, как он быстро бежит. О, скорей, скорей!

Молча сбежали они с утеса, вскочили на велосипеды и покатили – с такой быстротой, как будто проехать надо было всего каких-нибудь десять миль я от того, доедут ли они вовремя, зависела жизнь всех женщин Англии. И, хотя потом, волей-неволей пришлось убавить скорость, все же к закату солнца они были в Плимуте.

Но никаких следов парохода в Плимуте не было видно. Кругом высились только брошенные громады таких ненужных теперь броненосцев и истребителей, огромных, злобных, бесполезных.

– Не здесь, значит, едем дальше, – молвила Эйлин.

Джаспер пожал плечами. – До Соутгамптона больше ста миль, если не все сто пятьдесят.

– Но мы должны, мы должны! – настаивала Эйлин.

Это было очевидно и для Джаспера. Он стоял в задумчивости с озабоченным напряженным лицом, словно решая какую-нибудь техническую задачу. Эйлин уже видала его таким и не сомневалась, что он сумеет найти выход.

– Мотор! – вырвалось у него, наконец, отрывистыми, короткими фразами. – Если б найти парафину, бензину и свечи – или хоть какого-нибудь освещения. Машины вряд ли заржавели, но грязи налипло в винтах. Парафину надо для чистки. Бензином опасно, при искусственном освещении. Пожалуй, на моторе можно… Надо попробовать…

Эту ночь Джаспер не спал вовсе, но Эйлин, сидя возле него в мягко катившем моторе, скоро перестала видеть темную ленту дороги и черную реку изгородей. К полуночи выплыла на небо луна, в третьей четверти, и задремавшей Эйлин грезилось, будто они мчатся в открытое море на крылатом корабле, и навстречу им несется луна, но странно! – нисколько не увеличиваясь. Она вздрогнула, проснулась и, к удивлению своему, увидала, что на дворе белый день, и с моря надвигается косой дождик с туманом.

– Идет! – сказал Джаспер, указывая на что-то поблескивавшее вдали, под ними.

Оба разом привстали в моторе, вглядываясь в отдаленное пятно дыма, темнившее тонкий туман.

– Он идет в Соутгэмптон, – сказал Джаспер, делая отчаянные усилия над собой, чтобы остаться спокойным.

Эпилог

Великий план

Вечером в этот день Эйлин и Джаспер обедали на борту «Напыщенного» (Bombastie), представлявшего собою последнее слово трансатлантического судостроительства. Это был тот самый пароход, который первый перед чумой увез с собой в Нью-Йорк беглецов из Англии. «Напыщенный» не оправдал своего имени: он без всякой помпы удрал из Соутгэмптона и больше чем с год не возвращался. И в поведении толпы тихих серьезных людей, собравшихся в его раззолоченном салоне, ничего напыщенного не было. С глубоким вниманием слушали они повесть двух запыленных и довольно-таки плохо одетых гостей, приехавших встретить их издалека, на велосипедах. Они пришли не как завоеватели, но как друзья.

– Но что же это, однако, – вдруг перебила себя Эйлин. – Мы все сами рассказываем, – а, ведь, мы хотим, знать про вас.

До тех пор странно спокойная, она вдруг заметила дефекты своего костюма. И сразу на нее нахлынули старые ассоциации мыслей. Всего каких-нибудь полтора года назад она сидела вот в таком же пароходном салоне, окружения толпой вздыхателей и поклонников, аристократка, дочь знатного рода. И для всех была недоступной, словно поставленной на пьедестал. Теперь же она никому не казалась недоступной; она была такая же, как окружавшие ее мужчины, не больше и не меньше. Она невольно взглянула на свои руки, с которых ей еще не удалось смыть черных масляных пятен.

Джасперу не меньше Эйлин хотелось услышать каким чудом спаслись все эти мужчины, неожиданно посетившие их, но он сдержал нетерпение и сперва рассказал свою повесть. Он знал, что так его любопытство будет полнее удовлетворено и что удобнее слушать людей, которые сами уже не задают вопросов.

* * *

Он сидел теперь за длинным столом, после завтрака, в котором в числе приправ фигурировала и давно невиданная соль.

– Ну-с – начал американец, сидевший во главе стола, обращаясь к Эйлин, – может быть, мы и вправду поступаем эгоистически, осыпая вас вопросами, а сами ничего не рассказывая, но не забудьте, что мы должны уяснить себе положение. Перед нами большое дело.

– Но как вы добрались сюда? Как это вышло, что вы все уцелели?

– Об этом лучше спросите вот того доктора. Он ваш соотечественник: он попал в самую гущу и знает историю микроба чумы так же детально, как историю Англии.

Доктор, бородатый господин с серьезными глазами, поднял голову и усмехнулся.

– Ну это вряд ли. История этого микроба надеюсь, так и останется неизученной. Его никто не изучал под микроскопом – нам всем было не до того, – а теперь, надо думать, бацилла этой чумы – если только это была бацилла – сама себя съела. Но, ведь, вас не это интересует, а тот быстрый и губительный для человечества круг эволюции, который она совершила. Судя по тому, что вы рассказываете, я думаю, она уже и в Англию пришла ослабленной. У вас на Западе люди, по-видимому, больше умирали от истощения и от недостатка разумного ухода.

На минуту он задумался, затем продолжал:

– В Америке заболевали одинаково и мужчины, и женщины. Среди мужчин процент заболеваний был больше, но, все-таки, переболела и половина женщин. Но умирали далеко не все. Очевидно, бацилла потеряла силу – или, может быть, вступила в новый период развития, уже не пагубный, а благодетельный для человека. Что мы знаем об этом?.. Мир бесконечно малых так же скрыт от нас, как и великий мир, частицу которого мы составляем…

– Как бы то ни было, – продолжал он уже веселее, – в Америке симптомы болезни были иные, чем в Старом Свете, судя по описаниям. В Англии паралич, по-видимому, длился не долее сорока восьми часов и кончался смертью; в Америке смертельный исход был редок, но зато в некоторых случаях болезнь длилась до шести месяцев. Это был так называемый «парезис». Больной был в полном сознании, но не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

– Этот парезис многих научил думать, – вставил сосед доктора, американец. – Я, например, имел четыре месяца свободного времени, чтобы уяснить себе свой взгляд на жизнь.

Доктор задумчиво кивнул головой. – Америка изменилась не меньше Англии, – продолжал он, – но в другую сторону. Ну-с, вы понимаете, заболевали не все; процентов десять оставалось, чтобы ухаживать за больными…

– И добывать пищу, – подсказал другой.

– Ну, и времечко было! Никогда мы его не забудем, – вздохнул третий.

– Я думаю! Еще бы! – подхватили другие.

– Разумеется, вся машина остановилась, – продолжал доктор – и даже, когда мы стали оживать, пришлось прежде всего думать о том, как бы прокормиться.

– Если б не это, мы давно были бы здесь, – вмешался молодой человек. – Мы все чувствуем себя как бы виноватыми перед Англией и Европой, но ничего не поделаешь – только недели три назад удалось освободить достаточное количестве людей, чтобы набрать экипаж корабля.

– Да, теперь нам все понятно, – помолчав, сказал Трэйль, – но нам и в голову не приходило, что в Америке могут быть живые люди. Мы думали, что иначе они бы как-нибудь прислали нам весточку. Все забываешь…

– Мы пробовали – и каблограммы посылали, и депеши по беспроволочному телеграфу. Месяцами стучали по клавишам, ответа не было. Мы думали, у вас тут все вымерли. А, все-таки, решили добраться до вас и проверить…

* * *

– Ну, теперь мы можем обрадовать Эльзи, – говорила на другой день Эйлин Джасперу. – Теперь есть и для нас надежда.

– Да, надежда есть, – согласился Джаспер.

Они стояли на платформе городской железнодорожной станции с группой американцев, осматривавших состояние рельсового пути и подвижного состава. Ни то, ни другое не могло быть признаны удовлетворительным.

Из окрестных селений пришло несколько женщин, привлеченных необъяснимым столбом дыма, висевшим в воздухе, но рассказы их о местных условиях жизни не могли поднять настроения. Все жаловались на голод и на неудачи, но лица их светились бодростью при виде нежданных гостей мужчин. В сердцах измученных непривычной работой женщин воскресла надежда.

Джаспер и Эйлин смотрели на гавань. Начинался прилив; волны медлительно набегали, ударяясь о заплесневевшие борта лодок, простоявших тут на якоре больше года. Позади, вдоль набережной, тянулись убогие домики, крытые сланцем.

– Да, надежда есть… – задумчиво повторил Джаспер.

Он думал о том, как много еще труда впереди, но верил, что на развалинах прошлого восстанет новая и лучшая цивилизация. – Надо опять пустить в ход машину, – говорили американцы, очевидно не тревожась за будущее. Но Джаспера пугала сложность предстоящей работы. Ему казалось, что центральный узел всей задачи лежит на севере, в графствах, производящих каменный уголь и железо. Там необходимо, хотя бы в скромных размерах, возобновить работы – пусть Америка пришлет еще мужчин, побольше мужчин. Завтра они поедут осматривать кабель и попробуют восстановить сообщение с Америкой. Только бы удалось! – а там из Америки придут еще корабли с мужским экипажем.

И то, вначале, им не удастся многого сделать – ведь позади вся опустошенная Европа и за нею – Азия. Может быть, и там тоже женщины напрягают остатки сил в борьбе за пищу. – Нам необходимы уголь и сталь – думал Джаспер, и воображению его уже рисовались пробуждение фабрик и угольных копей и вертящиеся колеса машин…

Эйлин думала о другом, о том, что, быть может, им удастся создать новый, обновленный, очищенный мир. Раз все начинается сначала, можно избежать прежних ошибок и сделать лучше. В этом мире не будет больше потовыжимательства, не будет того, чтоб одни жили потом и кровью других. Мы будем работать все вместе, один для другого и каждый для всех. Теперь, когда нам помогут все эти милые люди, сколько можно сделать хорошего! Через несколько лет у нас будет куча детей и мы научим их всему тому, чему нас самих научила нужда. И они уже не будут связаны нелепыми условностями и предрассудками, связывавшими нас. Каждый из нас дрожал над своим куском хлеба, боясь, как бы его не выхватили изо рта, и ему некогда было думать о великих задачах, о том, что самое главное в жизни. Но, когда строишь новое здание, начиная с фундамента, тогда обо всем подумаешь.

– Джаспер, ведь мы же научились кое-чему – как ты думаешь? – мы сумеем избежать прежних ошибок? Я говорю о классовых различиях и о половых – ну, ты понимаешь. Женщины не будут больше гоняться за титулами и за богатством – и общественные условия станут совсем другие, теперь, когда брака не будет. Ведь брак – это прерогатива мужчины – это ему надо было удержать при себе свою женщину и сохранить свое имущество для своих детей. Для женщин он никогда не был настоящей защитой, да женщина и сама сумела бы защитить себя, если б ей только дали возможность. Я знаю, в старое время преградой были дети – но теперь, ведь не будут. Теперь всякий должен будет заботиться о детях, и женщине уже не придется умирать с голоду из-за того, что у нее нет мужа, который бы кормил ее. Мы именно будем дорожить женщинами, у которых есть дети. Они будут вести здоровую жизнь и работать, а не сидеть, сложа руки, или тратя время на чистку всех этих ненужных и некрасивых вещей, которыми мы себя обставляли. Когда все наладится, Джаспер, мы построим для всех новые дома, в которых все будет по-новому. О, как это будет чудесно! Мы начнем сегодня же. Мы уже начали.

Джаспер кивнул головой.

– Да, возможности блестящие.

– Вот именно: блестящие. Какое чудное слово: «равенство». Джаспер! Конечно, в некоторых отношениях люди не могут быть равными и всегда будет аристократия ума и таланта. Но, все-таки, вне этого будет настоящее равенство, и надо устроить так, чтоб никто не мог злоупотребить своей частью и превратить другого в раба. Как это обидно – быть рабом, даже не ума и таланта, а денег и власти!..

Вода все прибывала. Старая лодка внизу, увязшая в иле, снова покачивалась на волнах с оттенком былого достоинства.

Эйлин показала на нее. – Так и мы снова выплыла на поверхность.

– Плывем к такой великой цели, какой еще не знал мир.

– И к осуществлению великих задач, – заключила Эйлин.

Примечания

1

Goslings – гусята, стадо гусей.

2

Скоро там ни одного человека не останется.