Трактир жизни

Завещание

Вале Хмара-Барщевскому

Где б ты ни стал на корабле,У мачты иль кормила,Всегда служи своей земле:Она тебя вскормила.Неровен наш и труден путь –В волнах иль по ухабам –Будь вынослив, отважен будь,Но не кичись над слабым.Не отступай, коль принял бой,Платиться – так за дело, –А если петь – так птицей пойСвободно, звонко, смело.

На полотне

Платки измятые у глаз и губ храня,Вдова с сиротами в потемках затаилась.Одна старуха мать у яркого огня:Должно быть, с кладбища, иззябнув, воротилась.В лице от холода сквозь тонкие мешкиСмесились сизые и пурпурные краски,И с анкилозами на пальцах две рукиБезвольно отданы камина жгучей ласке.Два дня тому назад средь несказанных мукУ сына сердце здесь метаться перестало,Но мать не плачет – нет, в сведенных кистях рукСознанье – надо жить во что бы то ни стало.

К портрету Достоевского

В нем Совесть сделалась пророком и поэтом,И Карамазовы и бесы жили в нем, –Но что для нас теперь сияет мягким светом,То было для него мучительным огнем.

К портрету Е. Левицкой

Тоска глядеть, как сходит глянец с благ,И знать, что всё ж вконец не опротивят,Но горе тем, кто слышит, как в словахЗаигранные клавиши фальшивят.

Любовь к прошлому

Сыну

Ты любишь прошлое, и я его люблю,Но любим мы его по-разному с тобою,Сам Бог отвел часы прибою и отбою,Цветам дал яркий миг и скучный век стеблю.Ты не придашь мечтой красы воспоминаньям, –Их надо выстрадать, и дать им отойти,Чтоб жгли нас издали мучительным сознаньемПокатой легкости дальнейшего пути.Не торопись, побудь еще в обманах мая,Пока дрожащих ног покатость, увлекая,К скамейке прошлого на отдых не сманит –Наш юных не берет заржавленный магнит…

Майская гроза

Среди полуденной истомыПокрылась ватой бирюза…Люблю сквозь первые симптомыТебя угадывать, гроза…На пыльный путь ракиты гнутся,Стал ярче спешный звон подков,Нет-нет – и печи распахнутсяСредь потемневших облаков.А вот и вихрь, и помутненье,И духота, и сизый пар…Минута – с неба наводненье,Еще минута – там пожар.И из угла моей кибиткиВ туманной сетке дождевойЯ вижу только лоск накидкиДа черный шлык над головой.Но вот уж тучи будто выше,Пробились жаркие лучи,И мягко прыгают по крышеЗлатые капли, как мячи.И тех уж нет… В огне лазуриЗакинут за спину один,Воспоминаньем майской буриДымится черный виксатин.Когда бы бури пролеталиИ все так быстро и светло…Но не умчит к лазурной далиГрозой разбитое крыло.

Что счастье?

Что счастье? Чад безумной речи?Одна минута на пути,Где с поцелуем жадной встречиСлилось неслышное прости?Или оно в дожде осеннем?В возврате дня? В смыканьи вежд?В благах, которых мы не ценимЗа неприглядность их одежд?Ты говоришь… Вот счастья бьетсяК цветку прильнувшее крыло,Но миг – и ввысь оно взовьется,Невозвратимо и светло.А сердцу, может быть, милейВысокомерие сознанья,Милее мука, если в нейЕсть тонкий яд воспоминанья.

«Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали…»

Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали,Чтоб он завял в моем сверкающем бокале.Сыпучей черноты меж розовых червей,Откуда вырван он, – что может быть мертвей?И нежных глаз моих миражною мечтою,Неужто я пятна багрового не стою,Пятна, горящего в пустыне голубой,Чтоб каждый чувствовал себя одним собой?Увы, и та мечта, которая соткалаТомление цветка с сверканием бокала,Погибнет вместе с ним, припав к его стеблю,Уж я забыл ее – другую я люблю…Кому-то новое готовлю я страданье,Когда не все мечты лишь скука выжиданья.

Петербург

Желтый пар петербургской зимы,Желтый снег, облипающий плиты…Я не знаю, где вы и где мы,Только знаю, что крепко мы слиты.Сочинил ли нас царский указ?Потопить ли нас шведы забыли?Вместо сказки в прошедшем у насТолько камни да страшные были.Только камни нам дал чародей,Да Неву буро-желтого цвета,Да пустыни немых площадей,Где казнили людей до рассвета.А что было у нас на земле,Чем вознесся орел наш двуглавый,В темных лаврах гигант на скале, –Завтра станет ребячьей забавой.Уж на что был он грозен и смел,Да скакун его бешеный выдал,Царь змеи раздавить не сумел,И прижатая стала наш идол.Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,Ни миражей, ни слез, ни улыбки…Только камни из мерзлых пустыньДа сознанье проклятой ошибки.Даже в мае, когда разлитыБелой ночи над волнами тени,Там не чары весенней мечты,Там отрава бесплодных хотений.

Dесrеsсеndo[24]

Из тучи с тучей в безумном спореРодится шквал, –Под ним зыбучий в пустынном мореВскипает вал.Он полон страсти, он мчится гневный,Грозя брегам.А вслед из пастей за ним стозевныйИ рев и гам…То, как железный, он канет в бездныИ роет муть,То, бык могучий, нацелит тучиXвостом хлестнуть…Но ближе… ближе, и вал уж ниже,Не стало сил,К ладье воздушной хребет послушныйОн наклонил.И вот чуть плещет, кружа осадок,А гнев иссяк…Песок так мягок, припек так гладок:Плесни – и ляг!

За оградой

Глубоко ограда врыта,Тяжкой медью блещет дверь…Месяц! месяц! так открытоЧерной тени ты не мерь!Пусть зарыто – не забыто…Никогда или теперь.Так луною блещет дверь.Мало ль сыпано отравы?Только зори ль здесь кровавы,Или был неистов зной,Но под лунной пеленойОт росы сомлели травы…Иль за белою стенойСтрашно травам в час ночной?..Прыгнет тень и в травы ляжет,Новый будет ужас нажит…С ней и месяц, заодно ж –Месяц в травах точит нож.Месяц видит, месяц скажет:«Убежишь… да не уйдешь…»И по травам ходит дрожь.

«Если больше не плачешь, то слезы сотри…»

Если больше не плачешь, то слезы сотри:Зажигаясь, бегут по столбам фонари,Стали дымы в огнях веселееИ следы золотыми в аллее…Только веток еще безнадежнее сеть,Только небу, чернея, над ними висеть…Если можешь не плакать, то слезы сотри:Забелелись далеко во мгле фонари.На лице твоем, ласково-зыбкий,Белый луч притворился улыбкой…Лишь теней все темнее за ним череда,Только сердцу от дум не уйти никуда.

«В небе ли меркнет звезда…»

В небе ли меркнет звезда,Пытка ль земная все длится –Я не молюсь никогда,Я не умею молиться.Время погасит звезду,Пытку ж и так одолеем…Если я в церковь иду,Там становлюсь с фарисеем.С ним упадаю я нем,С ним и воспряну, ликуя…Только во мне-то зачемМытарь мятется, тоскуя?..

Мелодия для арфы

Мечту моей тоскующей любвиТвои глаза с моими делят немо…О белая, о нежная, живи!Тебя сорвать мне страшно, хризантема.Но я хочу, чтоб ты была одна,Чтоб тень твоя с другою не сливаласьИ чтоб одна тобою любоваласьВ немую ночь холеная луна…

«Когда б не смерть, а забытье…»

Когда б не смерть, а забытье,Чтоб ни движения, ни звука…Ведь если вслушаться в нее,Вся жизнь моя – не жизнь, а мука.Иль я не с вами таю, дни?Не вяну с листьями на кленах?Иль не мои умрут огниВ слезах кристаллов растопленных?Иль я не весь в безлюдье скалИ черном нищенстве березы?Не весь в том белом пухе розы,Что холод утра оковал?В дождинках этих, что нависли,Чтоб жемчугами ниспадать?..А мне, скажите, в муках мыслиНайдется ль сердце сострадать?

Песни с декорацией

1

Гармонные вздохи

Фруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи под осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке перебирает лады старой гармоники. В шалаше на соломе разложены яблоки.

Под яблонькой, под вишнеюВсю ночь горят огни, –Бывало, выпьешь лишнее,А только ни-ни-ни.. . . . . . . . . . . . .Под яблонькой кудрявоюПрощались мы с тобой, –С японскою державоюПредполагался бой.С тех пор семь лет я плаваю,На шапке «Громобой», –А вы остались павою,И хвост у вас трубой…. . . . . . . . . . . . .Как получу, мол, пенцию,В Артуре стану бой,Не то, так в резиденциюЗакатимся с тобой…. . . . . . . . . . . . .Зачем скосили с травушкойЦветочек голубой?А ты с худою славушкойУшедши за гульбой?. . . . . . . . . . . . .Ой, яблонька, ой, грушенька,Ой, сахарный миндаль, –Пропала наша душенька,Да вышла нам медаль!. . . . . . . . . . . . .На яблоне, на вишенкеНет гусени числа…Ты стала хуже нищенкиИ вскоре померла.Поела вместе с листвиемТа гусень белый цвет…. . . . . . . . . . . . .Хоть нам и всё единственно,Конца японцу нет.. . . . . . . . . . . . .Ой, реченька желты-пески,Куплись в тебе другой…А мы уж, значит, к выписке…С простреленной ногой…. . . . . . . . . . . . .Под яблонькой, под вишнеюСиди да волком вой…И рад бы выпить лишнее,Да лих карман с дырой.

2

Без конца и без начала

Колыбельная.

Изба. Тараканы. Ночь. Керосинка чадит. Баба над зыбкой борется со сном.

Баю-баюшки-баю,Баю деточку мою!Полюбился нам буркот,Что буркотик, серый кот…Как вечор на речку шла,Напевать его звала.«Ходи, Васька, ночевать,Колыбель со мной качать!». . . . . . . . . . . . .Выйду, стану в ворота,Встрену серого кота…Ба-ай, ба-ай, бай-баю,Баю милую мою…. . . . . . . . . . . . .Я для того для дружкаНацедила молока…Кот латушку облизал,Облизавши, отказал.. . . . . . . . . . . . .Отказался напрямик:(Будешь спать ты, баловник?)«Вашей службы не берусь:У меня над губой ус.Не иначе, как в избеТараканов перебей.Тараканы ваши злы.Съели в избе вам углы.Как бы после тех угловДа не съели мне усов».. . . . . . . . . . . . .Баю-баю, баю-бай,Поскорее засыпай.. . . . . . . . . . . . .Я кота за те словаКоромыслом оплела…Коромыслом по губы:«Не порочь моей избы.Молока было не пить,Чем так подло поступить?». . . . . . . . . . . . .(Сердито.)Долго ж эта маета?Кликну черного кота…Черный кот-то с печки шасть, –Он ужо тебе задасть…Вынимает ребенка из зыбки и закачивает.(Тише.)А ты, котик, не блуди,Приходи к белой груди.(Еще тише.)Не один ты приходи,Сон-дрему с собой веди.(Сладко зевая.)А я дитю перевью,А кота за верею.Пробует положить ребенка. Тот начинает кричать.(Гневно.)Расстрели тебя пострел,Ай ты нынче очумел?. . . . . . . . . . . . .Тщетно борется с одолевающим сном.Баю-баюшки-баю…Баю-баюшки-баю…. . . . . . . . . . . . .

3

Колокольчики

Глухая дорога. Колокольчик в зимнюю ночь рассказывает путнику свадебную историю.

Динь-динь-динь,Дини-дини…Дидо Ладо, Дидо Ладо,Лиду диду ладили,Дида Лиде ладили,Ладили, не сладили,Диду надосадили.День делали,Да день не делали,Дела не доделали,Головы-то целы ли?Ляду дида надо ли –Диду баню задали.Динь-динь-динь, дини-динь…Колоколы-балаболы,Колоколы-балаболы,Накололи, намололи,Дале боле, дале боле…Накололи, намололи,Колоколы-балаболы.Лопотуньи налетали,Болмоталы навязали,Лопотали – хлопотали,Лопотали, болмотали,Лопоталы поломали.Динь!Ты бы, дид, не зеньками,Ты бы, диду, деньгами…Деньгами, деньгами…Долго ли, не долго ли,Лиде шубу завели…Холили – не холили,Волили – неволили,Мало ль пили, боле лили,Дида Ладу золотили.Дяди ли, не дяди ли,Ладили – наладили…Ой, пила, пила, пила,Диду пива не дала:Диду Лиду надобе,Ляду дида надобе.Ой, динь, динь, динь – дини, динь,дини, динь,Деньги дида милые,А усы-то сивые…Динь!День.Дан вам день…Долго ли вы там?Мало было вам?Вам?ДамПо губам.По головамДам.Буби-буби-бубенцы-ли,Мы ли ныли, вы ли ныли,Бубенцы ли, бубенцы ли…День, дома бы день,День один…Колоколы-балаболы,Мало лили, боле пили,Балаболы потупили…Бубенцы-бубенчики,Малые младенчики,Болмоталы вынимали,Лопоталы выдавали,Лопотали, лопотали…Динь…Колоколы-балаболы…Колоколы-балаболы…30 марта 1906Вологодский поезд

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна

«…»

Любите ли Вы стальной колорит, но не холодный, сухой, заветренно-пыльный – а стальной, – только по совпаденью – влажный, почти парный, когда зелень темней от сочности, когда солнце еще не вышло, но уже тучи не могут, не смеют плакать, а дымятся, бегут, становятся тонкими, просветленными, почти нежными? Сейчас я из сада. Как хороши эти большие гофрированные листья среди бритой лужайки, и еще эти пятна вдали, то оранжевые, то ярко-красные, то белые… Я шел по песку, песок хрустел, я шел и думал… Зачем не дано мне дара доказать другим и себе, до какой степени слита моя душа с тем, что не она, но что вечно творится и ею как одним из атомов мирового духа, непрестанно создающего очаровательно-пестрый сон бытия? Слово?.. Нет, слова мало для этого… Слово слишком грубый символ… слово опошлили, затрепали, слово на виду, на отчете. Поэзия, да: но она выше слова. И как это ни странно, но, может быть, до сих пор слово – как евангельская Марфа – менее всего могло служить целям именно поэзии… Мне кажется, что настоящая поэзия не в словах – слова разве дополняют, объясняют ее; они, как горный гид, ничего не прибавляют к красоте заката или глетчера, но без них вы не можете любоваться ни тем, ни другим. По-моему, поэзия эта – только непередаваемый золотой сон нашей души, которая вошла в сочетание с красотой в природе – считая природой равно: и игру лучей в дождевой пыли, и мраморный блеск голубых глаз, и все, что не я…

Объективизируя сказанное, я нахожу, что в музыке, скульптуре и мимике – поэзия, как золотой сон, высказывается гораздо скромнее, но часто интимнее и глубже, чем в словах. В «поэзии» слов слишком много литературы. Если бы Вы знали, как иногда мне тяжел этот наплыв мыслей, настроений, желаний – эти минуты полного отождествления души с внешним миром, – минуты, которым нет выхода и которые безрадостно падают в небытие, как сегодня утром упали на черную клумбу побледневшие лепестки еще вчера алой, еще вчера надменной розы…

Иннокентий Анненский(Из письма к А. Бородиной)

Три слова

Явиться ль гостем на пиру,Иль чтобы ждать, когда умруС крестом купельным, на спине ли,И во дворце иль на панели…Сгорать ли мне в ночи немой,Свечой послушной и прямой,Иль спешно, бурно, оплывая…Или как капля дождевая, –Но чтоб уйти, как в лоно водВ тумане камень упадет,Себе лишь тягостным паденьемТуда, на дно, к другим каменьям.

Зимний романс

Застыла тревожная ртуть,И ветер ночами несносен…Но, если ты слышал, забудьСкрипенье надломанных сосен!На черное глядя стекло,Один, за свечою угрюмой,Не думай о том, что прошло;Совсем, если можешь, не думай!Зима ведь не сдастся: тверда!Смириться бы, что ли… Пора же!Иль лира часов и тогдаНад нами качалась не та же?..

Бессонные ночи

Какой кошмар! Все та же повесть…И кто, злодей, ее снизал?Опять там не пускали совестьНа зеркала вощеных зал…Опять там улыбались язвеИ гоготали, славя злость…Христа не распинали разве,И то затем, что не пришлось…Опять там каверзный вопросикСпускали с плеч, не вороша.И все там было – злобность мосекИ пустодушье чинуша.Но лжи и лести отдал дань я.Бьет пять часов – пора домой;И наг, и тесен угол мой…Но до свиданья, до свиданья!Так хорошо побыть без слов,Когда до капли оцет допит…Цикада жадная часов,Зачем твой бег меня торопит?Всё знаю – ты права опять,Права, без устали токуя…Но прав и я, – и дай мне спать,Пока во сне еще не лгу я.

Тоска миража

Погасла последняя краска,Как шепот в полночной мольбе…Что надо, безумная сказка,От этого сердца тебе?Мои ли без счета и мерыПо снегу не тяжки концы?Мне ль дали пустые не серы?Не тускло звенят бубенцы?Но ты-то зачем так глубокоДвоишься, о сердце мое?Я знаю – она далеко,И чувствую близость ее.Уж вот они, снежные дымы,С них глаз я свести не могу:Сейчас разминуться должны мыНа белом, но мертвом снегу.Сейчас кто-то сани нам сцепитИ снова расцепит без слов.На миг, но томительный лепетСольется для нас бубенцов…. . . . . . . . . . . . . . .Он слился… Но больше друг другаМы в тусклую ночь не найдем…В тоске безысходного кругаВлачусь я постылым путем…. . . . . . . . . . . . .Погасла последняя краска,Как шепот в полночной мольбе…Что надо, безумная сказка,От этого сердца тебе?

Л. И. Микулич

Там на портретах строги лица,И тонок там туман седой,Великолепье небылицыТам нежно веет резедой.Там нимфа с таицкой водой,Водой, которой не разлиться,Там стала лебедем ФелицаИ бронзой Пушкин молодой.Там воды зыблются светлоИ гордо царствуют березы,Там были розы, были розы,Пускай в поток их унесло.Там всё, что навсегда ушло,Чтоб навевать сиреням грезы.. . . . . . . . . . . . .Скажите: «Царское Село» –И улыбнемся мы сквозь слезы.

«Я думал, что сердце из камня…»

Я думал, что сердце из камня,Что пусто оно и мертво:Пусть в сердце огонь языкамиПоходит – ему ничего.И точно: мне было не больно,А больно, так разве чуть-чуть.И все-таки лучше довольно,Задуй, пока можно задуть…На сердце темно, как в могиле,Я знал, что пожар я уйму…Ну вот… и огонь потушили,А я умираю в дыму.

На закате

Посв. Н. П. Бегичевой

Покуда душный день томится, догорая,Не отрывая глаз от розового края…Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:Я не допил еще тоски твоей до дна…Мне надо струн твоих: они дрожат печальнейИ слаще, чем листы на той березе дальней…Чего боишься ты? Я призрак, я ничей…О, не вноси ко мне пылающих свечей…Я знаю: бабочки дрожащими крыламиНе в силах потушить мучительное пламя,И знаю, кем огонь тот траурный раздут,С которого они сожженные падут…Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья,И мертвых бабочек мне страшно трепетанье.

Минута

Узорные тени так зыбки,Горячая пыль так бела, –Не надо ни слов, ни улыбки:Останься такой, как была;Останься неясной, тоскливой,Осеннего утра бледнейПод этой поникшею ивой,На сетчатом фоне теней…Минута – и ветер, метнувшись,В узорах развеет листы,Минута – и сердце, проснувшись,Увидит, что это – не ты…Побудь же без слов, без улыбки,Побудь точно призрак, покаУзорные тени так зыбкиИ белая пыль так чутка…

Аметисты

Глаза забыли синеву,Им солнца пыль не золотиста,Но весь одним я сном живу,Что между граней аметиста.Затем, что там пьяней весныИ беспокойней, чем идея,Огни лиловые должныПереливаться, холодея.И сердцу, где лишь стыд да страх,Нет грезы ласково-обманней,Чем стать кристаллом при свечахВ лиловом холоде мерцаний.

«Только мыслей и слов…»

Только мыслей и словПостигая красу, –Жить в сосновом лесуМежду красных стволов.Быть как он, быть как все:И любить, и сгорать…Жить, но в чуткой красе,Где листам умирать.

Осенняя эмаль

Сад туманен. Сад мой донятБелым холодом низин.Равнодушно он уронитСвой венец из георгин.Сад погиб…А что мне в этом.Если в полдень глянешь тыХоть эмалевым приветомСквозь последние листы?..

Сверкание

Если любишь – гори!Забываешь – забудь!Заметает снегами мой путь.Буду день до зариМеж волнистых полянОт сверканий сегодня я пьян.Сколько есть их по льдамТам стеклинок – я дам,Каждой дам я себя опьянить…Лишь не смолкла бы медь,Только ей онеметь,Только меди нельзя не звонить.Потому что порывТам рождает призыв,Потому что порыв – это ты…Потому что одинЭтих мертвых долинЯ боюсь белоснежной мечты.

У Св. Стефана

Обряд похоронный там шел,Там свечи пылали и плыли,И крался дыханьем фенолВ дыханья левкоев и лилий.По «первому классу бюро»Там были и фраки, и платья,Там было само сереброС патентом – на новом распятьи.Но крепа, и пальм, и кадилЯ портил, должно быть, декорум,И агент бюро подходилВ калошах ко мне и с укором.

Заключение

Все это похоже на ложь –Так тусклы слова гробовые.. . . . . . . . . . . . .Но смотрят загибы калошС тех пор на меня как живые.

Последние сирени

Заглох и замер сад. На сердце всё мутнейОт живости обид и горечи ошибок….А ты что сберегла от голубых огней,И золотистых кос, и розовых улыбок?Под своды душные за тенью входит тень,И неизбежней всё толпа их нарастает….Чу… ветер прошумел – и белая сиреньНад головой твоей, качаясь, облетает.. . . . . . . . . . . . . . . . . .Пусть завтра не сойду я с тинистого дна,Дождя осеннего тоскливей и туманней,Сегодня грудь моя желания полна,Как туча, полная и грома, и сверканий.Но малодушием не заслоняй порыв,И в этот странный час сольешься ты с поэтом;Глубины жаркие словам его открыв,Ты миру явишь их пророческим рассветом.

Сумрачные слова

За ветхой сторою мы рано затаились,И полночь нас мечтой немножко подразнила,Но утру мы глазами повинились,И утро хмурое простило…А небо дымное так низко нависало,Всё мельче сеял дождь, но глуше и туманней,И чья-то бледная рука уже писалаСвятую ложь воспоминаний.Всё, всё с собой возьмем. Гляди, как стали четкиИ путь меж елями, бегущий и тоскливый,И глянцевитый верх манящей нас пролетки,И финн измокший, терпеливый.Но ты, о жаркий луч! Ты опоздал. ОшибкойТы заглянул сюда – иным златися людям!Лишь сумрачным словам отныне мы улыбкойОдною улыбаться будем!

Старые эстонки

Из стихов кошмарной совести

Если ночи тюремны и глухи,Если сны паутинны и тонки,Так и знай, что уж близко старухи,Из-под Ревеля близко эстонки.Вот пошли – приседают так строго,Не уйти мне от долгого плена,Их одежда темна и убога,И в котомке у каждой полено.Знаю, завтра от тягостной жутиБуду сам на себя непохожим…Сколько раз я просил их: «Забудьте…»И читал их немое: «Не можем».Как земля, эти лица не скажут,Что в сердцах похоронено веры…Не глядят на меня – только вяжутСвой чулок бесконечный и серый.Но учтивы – столпились в сторонке…Да не бойся: присядь на кровати…Только тут не ошибка ль, эстонки?Есть куда же меня виноватей.Но пришли, так давайте калякать,Не часы ж, не умеем мы тикать.Может быть, вы хотели б поплакать?Так тихонько, неслышно… похныкать?Иль от ветру глаза ваши пухлы,Точно почки берез на могилах…Вы молчите, печальные куклы,Сыновей ваших… я ж не казнил их…Я, напротив, я очень жалел их,Прочитав в сердобольных газетах,Про себя я молился за смелых,И священник был в ярких глазетах.Затрясли головами эстонки.«Ты жалел их… На что ж твоя жалость,Если пальцы руки твоей тонкиИ ни разу она не сжималась?Спите крепко, палач с палачихой!Улыбайтесь друг другу любовней!Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,В целом мире тебя нет виновней!Добродетель… Твою добродетельМы ослепли вязавши, а вяжем…Погоди – вот накопится петель,Так словечко придумаем, скажем…». . . . . . . . . . . . . . . .Сон всегда отпускался мне скупо,И мои паутины так тонки…Но как это печально… и глупо…Неотвязные эти чухонки…1906

«Но для меня свершился выдел…»

Но для меня свершился выдел,И вот каким его я видел:Злачено-белый –прямо с елки –Был кифарэд он и стрелец.Звенели стрелы,как иголки,Грозой для кукольных сердец…Дымились буклииз-под митры,На струнах нежилась рука,Но уж потухли струны цитрыМеж пальцев лайковых божка.Среди миражей не устануЕго искать – он нужен мне,Тот безустанный мировражий,Тот смех огня и смех в огне.

К портрету А. А. Блока

Под беломраморным обличьем андрогинаОн стал бы радостью, но чьих-то давних грез.Стихи его горят – на солнце георгина,Горят, но холодом невыстраданных слез.

Поэту

В раздельной четкости лучейИ в чадной слитности виденийВсегда над нами – власть вещейС ее триадой измерений.И грани ль ширишь бытияИль формы вымыслом ты множишь,Но в самом Я от глаз Не ЯТы никуда уйти не можешь.Та власть маяк, зовет она,В ней сочетались Бог и тленность,И перед нею так бледнаВещей в искусстве прикровенность.Нет, не уйти от власти ихЗа волшебством воздушных пятен,Не глубиною манит стих,Он лишь, как ребус, непонятен.Красой открытого лицаВлекла Орфея пиерида.Ужель достойны вы певца,Покровы кукольной Изиды?Люби раздельность и лучиВ рожденном ими аромате.Ты чаши яркие точиДля целокупных восприятий.

Печальная ель северного бора

Стихотворения в прозе

Мысли – иглы

Je suis le roi d'une ten breuse vallйe.[25]

Stuart Merrill

Я – чахлая ель, я – печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и еще живу, хотя вокруг зеленые побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю.

С болью и мукой срываются с моих веток иглы. Эти иглы – мои мысли. И когда закат бывает тих и розов, и ветер не треплет моих веток – мои ветки грезят.

И снится мне, что когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям все счастье, которое только могут вместить их сердца. Он даст им красоту оттенков и свежий шум молодой жизни, которая еще не видит оттенков, а только цвета.

О гордое дерево, о брат мой, ты, которого еще нет с нами! Что за дело будет тебе до мертвых игол в создавшем тебя перегное!..

И узнаешь ли ты, что среди них были и мои, те самые, с которыми уходит теперь последняя кровь моего сердца, чтобы они создавали тебя, Неизвестный…

Падайте же на всеприемлющее черное лоно вы, мысли, ненужные людям!

Падайте, потому что и вы были иногда прекрасны, хотя бы тем, что никого не радовали…

30 марта 1906