Трактир жизни

Закатный звон в поле

В блестках туманится лес,В тенях меняются лица,В синюю пустынь небесЗвоны уходят молиться…Звоны, возьмите меня!Сердце так слабо и сиро,Пыль от сверкания дняДразнит возможностью мира.Что он сулит, этот зов?Или и мы там застынем,Как жемчуга острововСтынут по заводям синим?..

Осень

. . . . . . . . . . . . . . .Не било четырех… Но бледное светилоЕдва лишь купола над нами золотило,И, в выцветшей степи туманная река,Так плавно двигались над нами облака,И столько мягкости таило их движенье,Забывших яд измен и муку расторженья,Что сердцу музыки хотелось для него…Но снег лежал в горах, и было так мертво,И оборвали в ночь свистевшие буруныМеж небом и землей протянутые струны…А к утру кто-то нам, развеяв молча сны,Напомнил шепотом, что мы осуждены.Гряда не двигалась и точно застывала,Ночь надвигалась ощущением провала…

Трилистник одиночества

Лишь тому, чей покой таим

Лишь тому, чей покой таим,Сладко дышится….Полотно над окном моимНе колышется.Ты придешь, коль верна мечтам,Только та ли ты?Знаю: сад там, сирени тамСолнцем залиты.Хорошо в голубом огне,В свежем шелесте;Только яркой так чужды мнеЧары прелести…Пчелы в улей там носят мед,Пьяны гроздами…Сердце ж только во сне живетМежду звездами…

Аромат лилеи мне тяжел

Аромат лилеи мне тяжел,Потому что в нем таится тленье…Лучше смол дыханье, синих смол,Только пить его без разделенья…Оттолкнув соблазны красоты,Я влюблюсь в ее миражи в дыме…И огней нетленные цветыЯ один увижу голубыми…

Дальние руки

Зажим был так сладостно сужен,Что пурпур дремоты поблек, –Я розовых узких жемчужинГубами узнал холодок,О сестры, о нежные десять,Две ласково дружных семьи,Вас пологом ночи завеситьТак рады желанья мои.Вы – гейши фонарных свечений,Пять роз, обрученных стеблю,Но нет у Киприды священнейНе сказанных вами люблю.Как мускус мучительный мумий,Как душный тайник тубероз,И я только стеблем раздумийК пугающей сказке прирос…Мои вы, о дальние руки,Ваш сладостно-сильный зажимЯ выносил в холоде скуки,Я счастьем обвеял чужим.Но знаю… дремотно хмелея,Я брошу волшебную нить,И мне будут сниться, алмея,[13]Слова, чтоб тебя оскорбить.20—24 октября 1909

За стольких жить мой ум хотел, что сам я жить забыл

Учитель

Памяти Иннокентия Анненского

А тот, кого учителем считаю,Как тень прошел и тени не оставил,Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,И славы ждал, и славы не дождался,Кто был предвестьем, предзнаменованьемВсего, что с нами после совершилось,Всех пожалел, во всех вдохнул томленье –И задохнулся…А. Ахматова

Царь сумрачной долины

Фигура Иннокентия Анненского, одинокого и непризнанного поэта на сломе веков, – ни с кем и ни с чем не сравнима. Он словно держал в руках двустороннее зеркало. Одна сторона этого зеркала отразила весь русский девятнадцатый век, другая – будущее русской поэзии. А это редко кому удавалось.

По временам поэзия Анненского вызывает гнев. Иногда – негодование и жалость. Но почти всегда вслед за этими чувствами наплывает на нас блаженная, полубезумная улыбка: так улыбается отравленный в краткие минуты между принятием яда и его действием. В одной из рецензий 1904 года об Анненском было сказано: «Автор очень близок к помешательству». Блок и Брюсов говорили о нем пусть и сочувственно, но явно снисходительно. Анненского не ловили на слух, не ухватывали нюхом. Он умер в 1909 году, пятидесяти четырех лет, абсолютно непонятым, умер, легкими сгустками иронии мешая себе усомниться в своем таланте:

Вот газеты свежий нумер,Объявленье в черной раме:Несомненно, что я умер,И, увы! не в мелодраме.

…Анненского называли декадентом и сравнивали с Чеховым. И то и другое верно лишь отчасти: прозу с поэзией сравнивать бесполезно: поэзия – фрагментарна, проза – бесконечно эпична, поэзия – древней, проза – новей, поэзия – всегда движение к смерти, проза – всегда движение к жизни. Питаться одна другой поэзия и проза могут. Объяснить друг друга – никогда.

Декадентом Анненский тоже не был, его строки «Я – слабый сын больного поколенья» или «Я – бледный римлянин эпохи Апостата» – это отголоски древней, все еще длящейся трагедии, лишь слегка сбиваемой с толку новейшим гаденьким упадком. Кем же был Анненский? А был он новатором в поэзии, вплетшим в русский мелодический стих приемы стиха интонационного, т. е. разговорного, что сразу смешало все карты на ломберном столе поэзии и привело к непониманию со стороны современников: как это, в «тихих песнях» да вдруг слышится одновременно и гул трактирный, и гул иного века?

Анненский начал век ХХ, а думали, что он лишь завершает ХIХ век. Непонимание росло, становилось, несмотря на редкие публикации, на полупризнание «аполлоновцев», почти всеобъемлющим. Оставалось «уничтожиться», «канув в омут безликий», что 30 ноября 1909 года и произошло.

Но и за 18 дней до своей неожиданной смерти у подъезда Царскосельского вокзала Анненский играл все на той же любимой струне под названием «Моя тоска»:

Я выдумал ее – и все ж она виденье,Я не люблю ее – и мне она близка,Недоумелая, мое недоуменье,Всегда веселая, она моя тоска.

Эту «веселую тоску», это смешение мелодической и интонационной линий («Прерывистые строки» – ясно отразившийся в зеркале Анненского ранний Маяковский) подхватили постсимволисты: Гумилев, Ахматова, Мандельштам. Для них Царь сумрачной долины становится почти полубогом. Они поняли: Анненский – это канун новой русской поэзии и жизни.

Что же в русской поэзии «предварял и предзнаменовал» собою Анненский? И что он для нас теперь? Великий дилетант? Педагог – классик в целлулоидном воротничке, поздновато загрезивший о стихах, вообще о музах? Ни то ни другое. Он – тихий пророк. Пророк, говоривший шепотом. Он увидел весь сумрак и ужас, который нам в нашем веке еще только предстоял. Но увидев и услышав многое, сам он так и не сумел грядущий ужас пережить и нестерпимо рано смолк. Яд его стихов выветрился, стал неопасен. Сумрак же всегда был сродни нашей душе. А посему стих Анненского и сейчас царит над нами.

Борис Евсеев

(«Литературная газета», №11, 1996 г.)

Что такое поэзия?

Этого я не знаю. Но если бы я и знал, что такое поэзия (ты простишь мне, неясная тень, этот плагиат!), то не сумел бы выразить своего знания или, наконец, даже подобрав и сложив подходящие слова, все равно никем бы не был понят. Вообще есть реальности, которые, по-видимому, лучше вовсе не определять. Разве есть покрой одежды, достойный Милосской богини?

Из бесчисленных определений поэзии, которые я когда-то находил в книгах и придумывал сам (ничего не может быть проще и бесполезней этого занятия), в настоящую минуту мне вспоминаются два.

Кажется, в «Солнце мертвых»[14] я читал чьи-то прекрасные слова, что последним из поэтов был Орфей, а один очень ученый гибрид сказал, что «поэзия есть пережиток мифологии». Этот несчастный уже умер. Да и разве можно было жить с таким сознанием? Два белевших в моей памяти определения, несмотря на их разноречивость, построены, в сущности, на одном и том же постулате «золотого века в прошлом». Эстетик считал, что этот век отмечен творчеством богов, а для мифолога в золотой век люди сами творили богов. Я бы не назвал этого различия особенно интересным, но эстетически перед нами: с одной стороны – сумеречная красота Данте, с другой – высокие фабричные трубы и туман, насыщенный копотью.

Кажется, нет предмета в мире, о котором бы сказано было с такой претенциозностью и столько банальных гипербол, как о поэзии.

Один перечень метафор, которыми люди думали подойти к этому явлению, столь для них близкому и столь загадочному, можно бы было принять за документ человеческого безумия.

Идеальный поэт поочередно, если не одновременно, являлся и пророком (я уже не говорю о богах), и кузнецом, и гладиатором, и Буддой, и пахарем, и демоном, и еще кем-то, помимо множества стихийных и вещественных уподоблений. Целые века поэт только и делал, что пировал, и непременно в розовом венке, зато иногда его ставили и на поклоны, притом чуть ли не в веригах.

По капризу своих собратьев он то бессменно бренчал на лире, то непрестанно истекал кровью, вынося при этом такие пытки, которые не снились, может быть, даже директору музея восковых фигур.

Этот пасынок человечества вместе с Жераром де Нерваль отрастил себе было волосы Меровинга и, закинув за левое плечо синий бархатный плащ, находил о чем по целым часам беседовать с луною, немного позже его видели в фойе Французской комедии, и на нем был красный жилет, потом он образумился, говорят, даже остригся, надел гуттаперчевую куртку (бедный, как он страдал от ее запаха!) и стал тачать сапоги в общественной мастерской, в промежутках позируя Курбе и штудируя книгу Прудона об искусстве. Но из этого ничего не вышло, и беднягу заперли-таки в сумасшедший дом. Кто-кто не указывал поэту целей и не рядил его в собственные обноски? Коллекция идеальных поэтов все растет, и я нисколько не удивлюсь, если представители различных видов спорта, демонизма, и даже профессий (не исключая и воровской) обогатят ее когда-нибудь в свою очередь.

Иннокентий Анненский

Добродетель

1

Рабочая корзинка

У раздумий беззвучны слова,Как искать их люблю в тишине я!Надо только,черна и мертва,Чтобы ночь позабылась полнее,Чтобы ночь позабылась скорейМежду редких своих фонарей,За углом,Как покинутый дом…Позабылась по тихим столовым,Над тобою, в лиловом…Чтоб со скатерти трепетный кругНе спускал своих желтых разлитий,И мерцанья замедленных рукРазводили там серые нити,И чтоб ты разнимала с тоскойЭти нити одну за другой,Разнимала и после клубила,И сиреневой редью иглаЗа мерцающей кистью ходила.А потом, равнодушно светла,С тихим скрипом соломенных петель,Бережливо простыни сколов,Там заснула и ты, Добродетель,Между путано-нежных мотков…1907

2

Струя резеды в темном вагоне

Dors, dors, mon enfant![15]

Не буди его в тусклую рань,Поцелуем дремоту согрей…Но сама – вся дрожащая – встань:Ты одна, ты царишь… Но скорей!Для тебя оживил я мечту,И минуты ее на счету…. . . . . . . . . . . . .Так беззвучна, черна и теплаРезедой напоенная мгла…В голубых фонарях,Меж листов на ветвях,Без числаВосковые сиянья плывут,И в саду,Как в бреду,Хризантемы цветут…. . . . . . . . . . . . .Все, что можешь ты там, все ты смеешь теперь,Ни мольбам, ни упрекам не верь!. . . . . . . . . . . . . .Пока свечи плывутИ левкои живут,Пока дышит во сне резеда –Здесь ни мук, ни греха, ни стыда…Ты боишься в крови.Своих холеных ног,И за белый венокВ беспорядке косы?О, молчи! Не зови!Как минуты – часыНе таимой и нежной красы.. . . . . . . На ветвях,В фонарях догорела мечтаГолубых хризантем…. . . . . . . . . . . . .Ты очнешься – свежа и чиста,И совсем… о, совсем!Без смятенья в лице,В обручальном кольце. . . . . . . . . . . . .Стрелка будет показывать семь…11 декабря 1908

Контрафакции

1

Весна

В жидкой заросли парка береза жила,И черна, и суха, как унылость…В майский полдень там девушка шляпу сняла,И коса у нее распустилась.Ее милый дорезал узорную вязь,И на ветку березы, смеясь,Он цветистую шляпу надел.. . . . . . . . . . . . . . . . .Это май подгляделИ дивился с своей голубой высоты,Как на мертвой березе и ярки цветы…

2

Осень

И всю ночь там по месяцу дымы вились,И всю ночь кто-то жалостно-чуткийНа скамье там дремал, уходя в котелок.. . . . . . . . . . . . . . . .А к рассвету в молочном тумане повисНа березе искривленно-жуткийИ мучительно-черный стручок,Чуть пониже растрепанных гнезд,А длиной – в человеческий рост…И глядела с сомнением просиньНа родившую позднюю осень.

Складень романтический

1

Небо звездами в тумане…

Небо звездами в тумане не расцветится,Робкий вечер их сегодня не зажег…Только томные по окнам елки светятся,Да, кружася, заметает нас снежок.Мех ресниц твоих снежинки закидавшиеНе дают тебе в глаза мои смотреть,Сами слезы, только сердца не сжигавшие,Сами звезды, но уставшие гореть…Это их любви безумною обидоюПротив воли твои звезды залиты…И мучительно снежинкам я завидую,Потому что ими плачешь ты…

2

Милая

«Милая, милая, где ж ты былаНочью в такую метелицу?»«Горю и ночью дорога светла,К дедке ходила на мельницу».«Милая, милая, я не поймуРечи с словами притворными.С чем же ты ночью ходила к нему?»«С чем я ходила? Да с зернами».«Милая, милая, зерна-то чьи ж?Жита я нынче не кашивал!»«Зерна-то чьи, говоришь? Да твои ж…Впрочем, хозяин не спрашивал…»«Милая, милая, где же мука?Куль-то, что был под передником?»«У колеса, где вода глубока…Лысый сегодня с наследником…»15 апреля 1907Царское Село

Два паруса лодки одной

Нависнет ли пламенный зной,Иль, пенясь, расходятся волны,Два паруса лодки одной,Одним и дыханьем мы полны.Нам буря желанья слила,Мы свиты безумными снами,Но молча судьба между намиЧерту навсегда провела.И в ночи беззвездного юга,Когда так привольно-темно,Сгорая, коснуться друг другаОдним парусам не дано…1904

Две любви

С. В. ф. – Штейн

Есть любовь, похожая на дым:Если тесно ей – она дурманит,Дай ей волю – и ее не станет…Быть как дым – но вечно молодым.Есть любовь, похожая на тень:Днем у ног лежит – тебе внимает,Ночью так неслышно обнимает…Быть как тень, но вместе ночь и день…

Другому

Я полюбил безумный твой порыв,Но быть тобой и мной нельзя же сразу,И, вещих снов иероглифы раскрыв,Узорную пишу я четко фразу.Фигурно там отобразился страх,И как тоска бумагу сердца мяла,Но по строкам, как призрак на пирах,Тень движется так деланно и вяло;Твои мечты – менады по ночам,И лунный вихрь в сверкании размахаИм волны кос взметает по плечам.Мой лучший сон – за тканью Андромаха.На голове ее эшафодаж,И тот прикрыт кокетливо платочком,Зато нигде мой строгий карандашНе уступал своих созвучий точкам.Ты весь – огонь. И за костром ты чист.Испепелишь, но не оставишь пятен,И бог ты там, где я лишь моралист,Ненужный гость, неловок и невнятен.Пройдут года… Быть может, месяца…Иль даже дни, и мы сойдем с дороги:Ты – в лепестках душистого венца,Я просто так, задвинутый на дроги.Наперекор завистливой судьбеИ нищете убого-слабодушнойТы памятник оставишь по себе,Незыблемый, хоть сладостно-воздушный…Моей мечты бесследно минет день…Как знать? А вдруг с душой, подвижней моря,Другой поэт ее полюбит теньВ нетронуто-торжественном уборе…Полюбит, и узнает, и поймет,И, увидав, что тень проснулась, дышит, –Благословит немой ее полетСреди людей, которые не слышат…Пусть только бы в круженьи бытияНе вышло так, что этот дух влюбленный,Мой брат и маг, не оказался я,В ничтожестве слегка лишь подновленный.

Он и я

Давно меж листьев налилисьИстомой розовой тюльпаны,Но страстно в сумрачную высьУходит рокот фортепьянный.И мука там иль торжество,Разоблаченье иль загадка,Но он – ничей, а вы – его,И вам сознанье это сладко.А я лучей иной звездыИщу в сомненьи и тревожно,Я, как настройщик, все ладыПеребираю осторожно.Темнеет… Комната пуста,С трудом я вспоминаю что-то,И безответна, и чиста,За нотой умирает нота.

Невозможно

Есть слова – их дыханье, что цвет,Так же нежно и бело-тревожно,Но меж них ни печальнее нет,Ни нежнее тебя, невозможно.Не познав, я в тебе уж любилЭти в бархат ушедшие звуки:Мне являлись мерцанья могилИ сквозь сумрак белевшие руки.Но лишь в белом венце хризантем,Перед первой угрозой забвенья,Этих вэ, этих зэ, этих эмРазличить я сумел дуновенья.И, запомнив, невестой в садуКак в апреле тебя разубрали, –У забитой калитки я жду,Позвонить к сторожам не пора ли.Если слово за словом, что цвет,Упадает, белея тревожно,Не печальных меж павшими нет,Но люблю я одно – невозможно.1907Царское Село

Забвение

Нерасцепленные звенья,Неосиленная тень, –И забвенье, но забвенье,Как осенний мягкий день,Как полудня солнце в храмеСквозь узор стекла цветной, –С заметенною листами,Но горящею волной…Нам – упреки, нам – усталость,А оно уйдет, как дым,Пережито, но осталосьНа портрете молодым.

Сестре

А. Н. Анненской

Вечер. Зеленая детскаяС низким ее потолком.Скучная книга немецкая.Няня в очках и с чулком.Желтый, в дешевом издании,Будто я вижу роман…Даже прочел бы название,Если б не этот туман.Вы еще были Алиною,С розовой думой в очах,В платье с большой пелериною,С серым платком на плечах…В стул утопая коленами,Взора я с вас не сводил,Нежные, с тонкими венами,Руки я ваши любил.Слов непонятных течениеБыло мне музыкой сфер…Где ожидал столкновенияВаших особенных р…В медном подсвечнике сальнаяСвечка у няни плывет…Милое, тихо-печальное,Все это в сердце живет…

Стансы ночи

О. П. Хмара-Барщевской

Меж теней погасли солнца пятнаНа песке в загрезившем саду.Все в тебе так сладко-непонятно,Но твое запомнил я: «Приду».Черный дым, но ты воздушней дыма,Ты нежней пушинок у листа,Я не знаю кем, но ты любима,Я не знаю чья ты, но мечта.За тобой в пустынные покоиНе сойдут алмазные огни,Для тебя душистые левкоиЗдесь ковром раскинулись одни…Эту ночь я помню в давней грезе,Но не я томился и желал:Сквозь фонарь, забытый на березе,Талый воск и плакал и пылал.

Месяц

Sunt mihi bis septem[16]

Кто сильнее меня – их и сватай…Истомились – и всё не слились:Этот сумрак голубоватыйИ белесая высь…Этот мартовский колющий воздухС зябкой ночью на талом снегуВ еле тронутых зеленью звездахЯ сливаю и слить не могу…Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный,Ты, кому остальные ненужны,Их не твой ли развел и ущерб,На горелом пятне желтосерп,Ты, скиталец небес праздносумыйС иронической думой?..

Тоска медленных капель

О капли в ночной тишине,Дремотного духа трещотка,Дрожа набухают онеИ падают мерно и четко.В недвижно-бессонной ночиИх лязга не ждать не могу я:Фитиль одинокой свечиМигает и пышет тоскуя.И мнится, я должен, таясь,На странном присутствовать браке,Поняв безнадежную связьДвух тающих жизней во мраке.

Тринадцать строк

Я хотел бы любить облакаНа заре… Но мне горек их дым:Так неволя тогда мне тяжка,Так я помню, что был молодым.Я любить бы их вечер хотел,Когда, рдея, там гаснут лучи,Но от жертвы их розовых телТолько пепел мне снится в ночи.Я люблю только ночь и цветыВ хрустале, где дробятся огни,Потому что утехой мечтыВ хрустале умирают они…Потому что цветы – это ты.

Ореанда

Ни белой дерзостью палат на высотахС орлами яркими в узорных воротах,Ни женской прихотью арабских очертанийНе мог бы сердца я лелеять неустанней.Но в пятнах розовых по силуэтам скалНапрасно я души, своей души искал…Я с нею встретился в картинном запустеньиСгоревшего дворца – где нежное цветеньеБежит по мрамору разбитых ступеней,Где в полдень старый сад печальней и темней,А синие лучи струятся невозбранноПо блеклости панно и забытью фонтана.Я будто чувствовал, что там ее найду,С косматым лебедем играющей в пруду,И что поделимся мы ветхою скамьеюБлиз корня дерева, что поднялся змеею,Дорогой на скалу, где грезит крест литойНад просветленною страданьем красотой.

Дремотность

Сонет

В гроздьях розово-лиловыхБезуханная сиреньВ этот душно-мягкий деньНеподвижна, как в оковах.Солнца нет, но с тенью теньВ сочетаньях вечно новых,Нет дождя, а слез готовыхРеки – только литься лень.Полусон, полусознанье,Грусть, но без воспоминанья,И всему простит душа…А, доняв ли, холод ранит,Мягкий дождик не спешаТак бесшумно барабанит.

Нервы

(Пластинка для граммофона)

Как эта улица пыльна, раскалена!Что за печальная, о Господи, сосна!Балкон под крышею, Жена мотает гарус.Муж так сидит. За ними холст, как парус.Над самой клумбочкой прилажен их балкон.«Ты думаешь – не он… А если он?Всё вяжет, Боже мой… Посудим хоть немножко…»…Морошка, ягода морошка!..– «Вот только бы спустить лиловую тетрадь!»– «Что, барыня, шпинату будем брать?»– «Возьмите, Аннушка!»– «Да там еще на стенкеВидал записку я, так…»…Хороши гребэнки!– «А… почтальон идет… Петровым писем нет?»– «Корреспонденции одна газета „Свет“.»– «Ну что ж? устроила?» – «Спалила под плитою».– «Неосмотрительность какая!.. Перед тою?А я тут так решил: сперва соображу,И уж потом тебе все факты изложу…Еще чего у нас законопатить нет ли?»– «Я все сожгла». – Вздохнув, считает молчапетли…– «Не замечала ты: сегодня мимо насКакой-то господин проходит третий раз?»– «Да мало ль ходит их…»– «Но этот ищет, рыщет,И по глазам заметно, что он сыщик!..»– «Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»– «А Вася-то зачем не сыщется домой?»– «Там к барину пришел за пачпортами дворник».– «Ко мне пришел?.. А день какой?»– «А вторник».– «Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров».…Ландышов, свежих ландышов!– «Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»– «Вот вздор какой. За что же?»…Бритвы праветь.– «Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись…»– «Ах, право, шел бы ты по воздуху пройтись!Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться…»Яица свежие, яица!Яичек свеженьких?Но вылилась и злоба…Расселись по углам и плачут оба…Как эта улица пыльна, раскалена!Что за печальная, о Господи, сосна!12 июля 1909Царское Село

Весенний романс

Еще не царствует река,Но синий лед она уж топит;Еще не тают облака,Но снежный кубок солнцем допит.Через притворенную дверьТы сердце шелестом тревожишь…Еще не любишь ты, но верь:Не полюбить уже не можешь…

Осенний романс

Гляжу на тебя равнодушно,А в сердце тоски не уйму…Сегодня томительно-душно,Но солнце таится в дыму.Я знаю, что сон я лелею,Но верен хоть снам я – а ты?..Ненужною жертвой в аллеюПадут, умирая, листы…Судьба нас сводила слепая:Бог знает, мы свидимся ль там…Но знаешь?.. Не смейся, ступаяВесною по мертвым листам!1903

Миражи

То полудня пламень синий,То рассвета пламень алый,Я ль устал от четких линий,Солнце ль самое устало –Но чрез полог темнолистыйЯ дождусь другого солнцаЦвета мальвы золотистойИли розы и червонца.Будет взорам так приятноУтопать в сетях зеленых,А потом на темных кленахЗажигать цветные пятна.Пусть миражного круженьяЧерез миг погаснут светы…Пусть я – радость отраженья,Но не то ль и вы, поэты?

Второй мучительный сонет

Вихри мутного ненастьяТайну белую хранят…Колокольчики запястьяТо умолкнут, то звенят.Ужас краденого счастья –Губ холодных мед и ядЖадно пью я, весь объятЛихорадкой сладострастья.Этот сон, седая мглаТы одна создать могла,Снега скрип, мельканье тени,На стекле узор куренийИ созвучье из тепла.Губ, и меха, и сиреней.

Бабочка газа

Скажите, что сталось со мной?Что сердце так жарко забилось?Какое безумье волнойСквозь камень привычки пробилось?В нем сила иль мука моя,В волненьи не чувствую сразу:С мерцающих строк бытияЛовлю я забытую фразу.Фонарь свой не водит ли татьПо скопищу литер унылых?Мне фразы нельзя не читать,Но к ней я вернуться не в силах…Не вспыхнуть ей было невмочь,Но мрак она только тревожит:Так бабочка газа всю ночьДрожит, а сорваться не может…

Прерывистые строки

Этого быть не может,Это – подлог,День так тянулся и дожит,Иль, не дожив, изнемог?..Этого быть не может…С самых тех порВ горле какой-то комок…Вздор…Этого быть не может…Это – подлог…Ну-с, проводил на поезд,Вернулся, и solo[17], да!Здесь был ее кольчатый пояс,Брошка лежала – звезда,Вечно открытая сумочкаБез замка,И, так бесконечно мягка,В прошивках красная думочка…. . . . . . . . . . . . .Зал…Я нежное что-то сказал,Стали прощаться,Возле часов у стенки…Губы не смели разжаться,Склеены…Оба мы были рассеянны,Оба такие холодные…Мы…Пальцы ее в черной митенкеТоже холодные…«Ну, прощай до зимы,Только не той, и не другой,И не еще – после другой…Я ж, дорогой,Ведь не свободная…»«Знаю, что ты – в застенке…»После онаПлакала тихо у стенкиИ стала бумажно-бледна…Кончить бы злую игру…Что ж бы еще?Губы хотели любить горячо,А на ветруЛишь улыбались тоскливо…Что-то в них было застыло,Даже мертво…Господи, я и не знал, до чегоОна некрасива…Ну слава Богу, пускают садиться…Мокрым платком осушая лицо,Мне отдала она это кольцо…Слиплись еще раз холодные лица,Как в забытьи, –ИПоезд еще стоял –Я убежал…Но этого быть не может,Это – подлог…День или год, и уж дожит,Иль, не дожив, изнемог…Этого быть не может…Июнь 1909Царское Село

Canzone[18]

Если б вдруг ожила небылица,На окно я поставлю свечу,Приходи… Мы не будем делиться,Всё отдать тебе счастье хочу!Ты придешь и на голос печали,Потому что светла и нежна,Потому что тебя обещалиМне когда-то сирень и луна.Но… бывают такие минуты,Когда страшно и пусто в груди…Я тяжел – и немой и согнутый…Я хочу быть один… уходи!