Индульгенции

Захлопываю страницу и торопливо выхожу, стараясь не обращать внимания на бешено скачущие в голове мысли о том, что только что прочел, равно как и на ноющую боль где-то в районе задницы. Иногда все это выглядит так смешно, что не верится, что со мной могло…

Зависть

…хотя, я припоминаю, что в этом ресторане были косяки с выносом вторых блюд, которые приходилось ждать по полчаса. Не стоит портить людям настроение – благо, у Алены и Юли оно точно приподнятое.

Юля – девушка институтского друга Алены, которого зовут Дима и который, судя по всему, вылил на себя весь флакон духов с утра, чтобы наверняка выделиться из множества других тупых клерков в своем офисе. Вторая пара – это Андрей, которого я знаю здесь лучше всех и который является одним из немногих нормальных, доступных для свободного общения знакомых Алены, – и его пассия, имени которой я не расслышал, потому что был увлечен переброской какой-то чушью про ближайшие концерты Linkin Park с Юлей. Она у нас большая любительница альтернативы, хотя внешне – обычная серая мышь. Она это называет своим клубом чертей в ее тихом омуте – посмотрите, мол, какая я разносторонняя. Раньше Андрей приходил на подобные посиделки с Ольгой, и эта новая девочка – внешне полная ее противоположность – высокая, блондинка, с приличной грудью. Андрей словно сменил немного подержанный «фокус» на «авентадор», вот только радости от этого на его лице я не наблюдаю – только сдержанные дежурные улыбки. Впрочем, у Ольги тоже были своих плюсы. Маленькая, хрупкая и нежная на вид, она мне нравилась в чем-то даже больше этой девицы.

– Да ладно, вы занимались реконструкцией БДТ? Серьезно? – проявляет невиданный интерес к рассказу Юли про какой-то проект архитектурного бюро, где она работает, девица Андрея.

Я стараюсь следить за его реакцией на все, что она говорит, и пока не заметил ничего, кроме скептических усмешек или полного безразличия – иногда обращаемого в интерес к происходящему у него в «айфоне».

Пока Юля рассказывает про этот проект, стараясь подбирать наиболее простые выражения, потому как даже слово «реконструкция» эта девица подбирала и выговаривала очень долго и мучительно, я предлагаю Алене подумать над заказом, и мы обсуждаем меню, и она периодически пристально на меня смотрит, будто замечая то, как меня иногда подергивает от пульсирующей периодически боли, хотя мне казалось, что я уже научился это дело скрывать.

– Как ваше маленькое счастье поживает? – поймав подходящий момент, когда тема архитектуры уже всем успела надоесть, спрашивает Юлю и Диму Алена. – Еще в школу не пошел?

– Сплюнь, – морщится Дима. – Я разорюсь, когда это все начнется.

– Ой-ой, а на эту няню ты, смотрю, бабла не жалеешь, – театрально разводит руками Юля и поворачивается от Димы к нам. – Даже слышать не хочет о замене, хотя нанял девицу из дорогущей конторы, в которой, по ходу, заодно элитных проституток держат – у них как раз два телефона на сайте.

– Так, забота о Грише – это святое, здесь нужно брать самое лучшее, – поднимает палец вверх и смеется Дима.

– Хитрый ход, – впервые вписывается в эту болтовню Андрей, пока его девица тупо улыбается, глядя на свой бокал с шардоне.

– Вот и я так считаю, – фыркает Юля.

– Да что вы все несете? – всплескивает руками Дима. – Ничего у нас не было с этой няней и не планируется. И второй номер там не для вызова жриц любви, а потому что клиентов слишком много.

– Ну, понятное дело, – кивает Юля. – Эта мадам приходит к нам в чулках в сеточку, с декольте, в коротких юбчонках, топиках каких-то – хорошо еще, не черных и не с плеткой.

– Вот именно – не черных и не коротких, на ней все пастельных тонов и довольно приличное, – промочив горло пивом, замечает Дима. – И вообще, это обусловлено наукой, дорогая, не нам это осуждать.

– Сексологией? – усмехается Юля.

– Конечно, – радостно разводит руками Дима, едва не разливая пиво. – По одной из педагогических методик, мальчик с малолетства должен быть окружен женской сексуальностью, и тогда он к ней привыкнет, и точно вырастет гетеросексуалом.

– Два ноль в нашу пользу, – уже откровенно смеется Андрей, и эта реплика даже меня заставляет улыбнуться, хотя весь этот диалог не вызывает у меня особого восторога, и на то есть веская причина.

– Более того, – не унимается Дима. – Именно грубость, отцовский прессинг и волосатые задницы в «семейниках» – это то, что притягивает ребенка подсознательно к гомосексуальным наклонностям. Доказано учеными, Юленька.

– Британскими, по ходу, – вздыхает Юля. – Ладно, надеюсь, она его хотя бы не совратит до школы, а то будет очередная история, как с той училкой с размалеванными губами.

Приносят закуски, и разговор понемногу переходит в другое русло, но мысли о том, что я, вероятнее всего, не смогу иметь детей, меня все также не покидают. Занятно, но боли чисто физического характера усиливаются, когда переживаешь. Казалось бы, сомнительная связь – чем больше нервничаешь, тем больше должно быть не до физических страданий, но по факту все наоборот. Эффект суммирующихся факторов. Кстати, надо будет забрать результаты спермограммы. Если там уже все плохо из-за нарушения кровообращения, то шансы на то, что Алена станет матерью моего ребенка, почти нулевые. А от нее подобные мысли поступали все чаще – до того периода, пока мы не стали общаться реже, конечно.

Наивный чукотский парень, Федя. Ты думаешь не об этом, на самом деле. Ты думаешь о последствиях, которые, вероятнее всего, уже почти наступили. И ты пытаешься лечить причину и думать, как быть с ней, но уже упустил вожжи, и сейчас Алена поглаживает твое колено и жмется к твоему плечу просто по привычке, а не потому, что ей этого действительно хочется.

Все обезболивающие остались дома, а просить у Алены но-шпу, нурофен или еще какую ересь из ее сумочки будет как неудобно, так и неэффективно. Уже в районе десерта боли ниже пояса становятся сильны настолько, что я вынужден отпроситься сполоснуть руки, и я вваливаюсь в туалет и с грохотом захлопываю дверь и пытаюсь сесть на закрытую крышку унитаза, но мои планы исправляет потрясающей силы спазм, и я из полуприседа опускаюсь на пол и скручиваюсь на полу рядом с унитазом, благодаря местных рестораторов за удобные и просторные туалеты.

Приступ проходит через несколько минут, в течение которых я стараюсь не шевелиться и как можно реже дышать, как будто это, на самом деле, поможет. Пользоваться по назначению туалетом я категорически отказываюсь, потому как последствия в виде очередного приступа и еще больших мучительных спазмов я предпочитаю отложить до дома. Смывая с лица выступившие весьма неслабо сами по себе слезы, я машинально замечаю, что приступы стали жестче, чем раньше, и длительнее. Еще полгода назад я терпел несколько секунд – и все проходило. Даже мыслей о том, чтобы пойти с этим к врачу, у меня и зародиться не могло. Несколько месяцев поменяли мою точку зрения, а поставленный диагноз вообще порушил многое из того, что я планировал, потому как жить с бомбой замедленного действия между ног – задача весьма обременительная. Феминистские шуточки высылайте почтой, я обязательно отвечу на все.

– Ты домой? – Алина немного нервозно облизывает губы и переминается с ноги на ногу.

Конечно, она ждет правильного ответа. А я понятия не имею, что придумать на этот раз. Я не прикасаюсь к ней уже черт-те сколько недель, потому что даже спустить вручную стало для меня чем-то вроде русской рулетки, в которой только одно место в барабане свободно. По сути, можно закинуться обезболивающим, и хуже не будет, но сложность, на самом деле, не в этом. Сложность в том, что у меня едва стоит, и это, конечно, не связано с самой болезнью, а скорее – с моей неуверенностью в том, стоит ли вообще начинать, а потому я совершенно не хочу вовлекать Алену в унылый процесс экспериментального секса с грядущим импотентом. Все же, я ее люблю, и мне чертовски хотелось бы сначала вылечить это дерьмо.

– Да, что-то я сегодня подустал.

– Что у тебя с работой? – она скрещивает руки на груди и чуть поднимает тон. – Ты словно полуживой в последнее время, ей богу.

– Да, такой период… – снова пытаюсь найти хоть какую-то вменяемую конструкцию, чтобы как можно эффективнее и художественнее уложить лапшу на маленькие, украшенные тонкими золотыми сережками уши Алены. – Заказов море, штата не хватает…

– Что с нами происходит, Федя?

В этот раз она явно настроена серьезно. Никогда еще Аверин не был так близок к провалу. И чертовы боли опять обостряются.

– Послушай… – я совершенно напрасно тороплюсь с тем, чтобы хоть что-то сказать, потому что в голове гуляет ветер, огибая пики боли, рези и спазмов.

– У тебя кто-то есть? Вот только честно. Тебя кто-то утомляет? – плотный, крепкий голос, которого я никогда в исполнении Алены не слышал; она всегда звучала гораздо нежнее, даже когда была откровенно недовольна.

– Ты думаешь, я мог бы таить это от тебя? Думаешь, стал бы?

– Я не знаю, что думать сейчас. Я тебя – такого, каким я тебя вижу последние месяца два, – не знаю.

Хочу посмотреть ей в глаза и сказать что-то, что ее успокоит. В принципе, ее можно успокоить только посмотрев в глаза – это ее фишка. Любая примитивная дичь из области типовых извинений становится работоспособной, если смотришь ей прямо в глаза. И вот именно сейчас, когда нужно спасти это жалкое утлое суденышко, которое на всех парах мчится в сторону айсберга, убившего Титаник, я не могу поднять взгляда, а смотрю куда-то в сторону ресторана, и уже через две минуты подъедет «убер», а я все еще не знаю, чем для меня закончится этот разговор.

– У меня никого, кроме тебя, нет, – выговариваю полушепотом, чтобы просто заполнить пустоту. – И я не знаю, есть ли у меня ты.

– Так это тебя надо спросить, – раздраженно разводит руками Алена и хватает меня за плечи. – Федя, что с тобой происходит? Я не могу поговорить с тобой ни у тебя, ни у себя дома, так хотя бы здесь и сейчас скажи мне, в чем проблема?

– Я устал. Такой период.

– С тобой что-то не так? У тебя снова какие-то проблемы со сном, с нервами? – она приближается ко мне, обнимает, почти шепчет на ухо. – Скажи, я все пойму, и я не считаю это твоей виной или вроде того. Ты знаешь, что я всегда с тобой, просто дай мне тебе помочь.

– Мне не очень, – признаюсь и понимаю, что совершенно напрасно это сделал; дал слабину. – Но я справлюсь. Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться самому.

– Точно?

– Да. Давай, я немного отдохну, и все будет, как прежде. Хорошо?

– Хорошо.

Мобильник тревожно сообщает о том, что машина подъехала, и я усаживаю Алену в машину, а сам иду пешком, потому что до моего дома отсюда не больше десяти минут. Я совершенно опустошен. Остатки того, что помогало мне держаться все это время, ушли в этом разговоре и в воспоминаниях о том, как жутко меня клинило пару раз от переутомления, когда я вскакивал по ночам в панике прямо на глазах изумленной Алены, и я уже не знаю, что скажу в следующий раз, когда она потребует от меня определенности, и сколько времени у меня есть до этого следующего раза. Мне нужно с кем-то поговорить, мне ни в коем случае нельзя оставаться одному, но я не знаю, куда пойти.

Ответ на этот вопрос обрушивается на меня совершенно неожиданно, когда мобильник сообщает мне о том, что со мной хочет поговорить Олег Шумихин.

– Здорово, Федь.

– И тебе не хворать. Какими судьбами?

– Да, я чет помню, моя к тебе собиралась. Вы давно разошлись?

– Мы изначально маршрутами разошлись. Я ее со среды не видел.

– А, ну понятно.

Несколько секунд он пыхтит на том конце, и я подумываю сказать, что жутко занят, но вспоминаю о своей основной цели и продолжаю выжидать.

– Не хочешь ко мне заехать? Потрещали бы, выпили немного.

– Да, можно. Твои не против будут?

– Че за вопросы-то? – бесцветно, без каких-либо полутонов в голосе произносит Олег. – Да и вообще, нет их пока.

Спрашивать, будет ли он продолжать искать Лену и где Алина, я даже не стану. Не столько потому, что уже мысленно закопал их брак и семейные взаимоотношения еще в прошлом году, сколько из-за моего полнейшего к этому безразличия. Мы договариваемся встретиться через полчаса, и я вызываю машину до Веселого Поселка и втыкаю покрепче вакуумные наушники, чтобы заполнить весь этот мир и себя заодно истеричными песнопениями Джареда Лето.

– Ну, хорошо, – когда выпито уже по первой поллитре пива, решаюсь я. – Теперь рассказывай мне, как оно было. Что ты, что Лена, явно что-то не договариваете, и по ней это вообще налицо.

– А по мне типа незаметно, – грустно хмыкает Олег. – Да, че тут рассказывать. Типичная бабская дичь.

– Типичная? Ну, ладно, тогда поясни, где вообще Алина? – понемногу начинаю давить я.

– У бабки, – недовольно отвечает Олег. – Решили ее, так сказать, уберечь от травли.

– Кому надо – и там найдут, нет?

– Да хер знает, – вздыхает Олег. – Не факт, что она вообще там. Федь, вот ты чувствуешь, как я устал от этого всего говна? Мне даже по хер, где они обе, лишь бы люди подуспокоились, и тогда уже можно будет колеса менять, если тачку не сожгут.

– Есть немного. Но пока этот Коля на зоне, велики шансы, что и не успокоятся.

– Он еще не на зоне, – Олег нервно цокает по пустой бутылке ногтем. – Он еще пока в СИЗО. И поэтому его братия думает, что можно забрать заяву, и все будет нормально, вот только хер там был, потому как дело запущено, и назад дороги нет. Это ж малолетка.

– Короче, Склифосовский, – применяю лексику, способную вызвать у Олега приступ лояльности. – Поясни, в чем цимес, тогда можно будет и подумать, что делать.

– Ну, во-первых, это все не впервой, – первая же объяснительная фраза Олега заставляет меня напрячься и прислушаться, потому как вот сейчас стало действительно интересно. – Полтора года назад была похожая история, и тогда парень круто прилип и сел. Но у него тут никого толком не было, он был приезжий и тупо в клубе ее снял. Когда выяснилось, в чем суть да дело, – а выяснилось уже наутро, после их зажигалова, – эта курица – мамаша ее, – решила с него потребовать сумму с пятью нулями за молчание. Парень зажался. Написали заяву.

– И парень сел, нет?

– Так точно, – Олег кивает и отставляет пустую бутылку на пол, после чего, почесав подбородок, идет к холодильнику и достает еще две бутылки – с пивом для меня и с «зеленкой» для себя.

Совершив обряд продувания рюмки, он молча наливает себе, поминая, что я тяжелый алкоголь давно не пью, мы чокаемся бутылка о стопку и после его молниеносного закидывания за воротник рассказ продолжается.

– Ну, там все было просто. Она несчастная жертва, он садист и педофил, и все, вроде бы, понятно. Парню восемнадцать было, ей шестнадцать уже, все четко. Хотя, зная, какие у нее уже были сиськи и как она красилась, немудрено, что он повелся.

– Насиловал? – решаюсь спросить я.

– Да хрен победишь, – пожимает плечами. – Я ему думал бороду бить ехать, но моя уговорила дождаться, пока менты все решат. Менты и решили. Ей богу, я бы его отмудохал, и на этом его приключения закончились, так нет же.

Я ставлю отметку на том, как легко и непринужденно говорит о самом факте соития своей родной незрелой дочери с каким-то совершеннолетним одноразовым хахалем Олег, но вслух ничего на эту тему не говорю.

– В этот раз – и ей почти возраст согласия, и ситуация своеобразная, – продолжает Олег, деликатно наполняя по ходу пьесы еще стопку до краев. – Была вписка, народу тьма. Все на хате ее подруги, за городом, семья у подруги уважаемая, так что отпустили ее туда без вопросов.

Он замирает на несколько секунд, потом опрокидывает стопку, закусывает крохотным кусочком какого-то дешевого сыра и продолжает.

– Да и попробуй ты ее не отпусти куда сейчас, – вздыхает Олег. – Короче, дело к ночи, точнее – час. Звонок на материн мобильник – так, мол, и так, приезжайте спасайте, меня изнасиловали. Полумертвым шепотом. Я уже тогда почуял, что какая-то джигурда нездоровая пошла, но все равно первая мысль – все, жопа кому-то сегодня, если найду.

– И ты поехал убивать, ага?

– Я поехал ее спасать. Врываемся мы, значит, в нужную комнату в той хате, где они гудели, а там – картина маслом. Алина сидит губы кусает, чувак какой-то на кровати спит, и на простыне кровь кое-где. Я охренел, конечно, бросился его поднимать, и тут меня тормозит эта малолетняя дрянь, едва на ногах стоящая и с перегаром – таким, что я, взрослый мужик охренел… ик…

Он делает паузу, наливает еще стопку, но отставляет пока в сторону.

– Короче, говорит, вы не психуйте, все нормально, просто перепихнулись, но он совершеннолетний, так что у него будут проблемы, и все такое. Там еще много всякого было сказано, но по итогу я пришел убивать насильника, а по щам досталось-то ей.

– За дело? – только и спрашиваю я.

– Еще как, – кивает. – Короче, состряпали историю, что она спала, а он пришел и взял ее силой. Парень проснулся, начал возбухать, и тут вот у меня пошла дилемма.

– Ага.

– Вот и ага. Надо было решить – либо я включаю заднюю, забираю эту шалаву, и мы все забываем, либо продолжаем цирк. Моя, само собой, орет, что ему песец, что мы уже чуть ли не с ментами приехали, Алина начинает плакать, как будто у нее «айфон» украли, а я стою, как хер на именинах и думаю, как быть. Ну, и не выдержал.

– Все-таки его отделал? Или думал на бабки поставить?

– Куда там. Кто-то из молодежи в тусовке, как услышал про изнасилование, вызвал ментов. Кровь сыграла, на самом деле, решающую роль. Этот парень-то, как рассмотрел всю картину на простыне, сел, голову руками накрыл, и ни слова больше не сказал. Он, наверное, сам поверил, что жестко ее насиловал.

– А по факту?

– Да, месячные у нее были, второй день. А местные менты особо не разбирались. Браслеты – и в отделение. С поличным взяли чикатилу малохольного. Эксперты тоже быстро отработали – малолетка, че тут думать – от изнасилования до совращения один шаг.

– Повезло.

– Не говори, – Олег пьяно, неровно вздыхает, снова нервно чешет подбородок и уничтожает еще стопку. – Но самое хреновое то, что там до хера народу видели, как она его клеила, и потом они оба пропали. И вот как теперь это все обернется – непонятно. Ну, точнее – на тот момент было непонятно.

– А теперь понятно всей стране?

– Да всему миру, сука, понятно, – едва не плача, резко отодвигается от стола вместе со стулом Олег. – Осталось только разобраться, на хера это было делать. Я Ленку спросил, так она говорит – если публично заявить о такой херне, то все будут на нашей стороне. И нет, чтобы успокоиться и дождаться, как суд решит – сдуру написала туда, на канал, а им только того и надо – зверинец свой пополнить. Сюжет сляпали, все сняли, смонтировали – и запустили в работу. Несчастная, сука, жертва.

– Могете, – вздыхаю, отпиваю пива и чувствую, как снова начинается приступ, но стараюсь не подавать вида.

– Теперь, пока Коля не сел или не оправдался, надо в каком-то бункере место искать.

– И хрен знает, какой исход лучше, – пожимаю плечами.

– Ага. Вообще неясно.

В целом, меня такой расклад совершенно не удивляет, потому как я самую малость знал, как воспитывалась и росла Алина. Она всегда была просто малолетней шаболдой, с самого раннего возраста – лет с четырнадцати, – старалась назначить себе цену среди парней, показать, что знает ее, а лучше – каждый раз эту цену повышать. Но с учетом своеобразной, хотя и симпатичной отчасти внешности, удавалось эту цену повысить далеко не всегда. И потому девочка старалась изо всех сил, так что неудивительно, что она решила стать femme fatal, когда выяснилось, что обналичить ее сексуальные услуги не удается.

Вообще, я даже отчасти сочувствую ей. Трудно быть по жизни пустоголовой курицей – пустышкой с колоссальными запросами. Вся трудность даже не в поиске спонсора, а в том, что пустота в душе не заполняется этой всей херней с суммами на ярлычках дорогих шмоток и «айфонов», и более того – увеличивается с каждым днем, превращаясь в пропасть, шансы выбраться из которой все меньше и меньше. И начинается игра в сверхчеловека, который должен кому-то да поднасрать в этой жизни. А по итогу, все это приводит к настоящему, серьезному и непоправимому одиночеству. Самодостаточный человек не бывает фатально одинок – либо он чем-то занят, в чем он тонет с головой и чему радуется, либо его находят без труда те, кому он нужен. Пустышке никак не заполнить себя ни вещами, ни вниманием. Для многих даже наличие стабильной пары, семьи, детей – это те же самые попытки заполнить пустоту. И зачастую – совершенно безуспешные – истерические всхлебывания и потрясания руками в поисках, за что бы зацепиться, утопая в собственной тупости и предубежденности. И самая главная ошибка – это постоянно искать куски строительной смеси, чтобы закрыть осыпающуюся яму собственной обреченности жить с пустотой внутри, – яму с хрупкими краями, за которые нельзя зацепиться, – каждый раз надеясь, что вот-вот все станет зашибись, и яма начнет заполняться.

Разговор с уже изрядно поддатым Олегом понемногу рушится, и я понимаю, что моя миссия выполнена. Я выслушал, поддержал, даже попытался что-то посоветовать, но в нейтральном ключе. С этими дровами всей этой святой троице – отец, мать и несвятая дочь, – им теперь жить весь остаток дней. Формально, парень был не прав. Да, можно надраться и перепихнуться, если ты подросток, но если тебе восемнадцать, и ты понимаешь, что есть шансы нарваться на пограничный вариант – либо спрашивай паспорт, что будет выглядеть идиотски, либо просто забей на эту идею. Но это лишь мое мнение, и сидящих срок за малолетку оно, конечно, совершенно не касается – у них своя логика.

«Привет, как насчет встретиться сегодня? Я скучаю»

Я действительно хочу ее увидеть, потому что сегодня мне немного полегчало. Да и обезболивающие помогают дождаться момента, когда уже нужно будет, получив результаты последних анализов, пойти на повторный осмотр и услышать решение врача насчет того, что мне делать – принимать те таблетки по три тысячи за пачку, что мне назначили, дальше, или отрезать все, что висит.

«Блин, я сегодня договорилась с Антоном, он мне должен помочь с той хренью, по жилью, у него знакомый есть. Ну, помнишь, у родителей моих проблема была?»

Ага, пошли путанные объяснения прямо с порога. Девочка волнуется. А я сейчас ощущаю кипяточек, спускающийся по спине, и мне это совершенно не нравится. Антон – ее институтский дружище, и если раньше они общались довольно редко, то в последнее время я регулярно слышу, что Антон ей помогает то с тем, то с этим, то они просто куда-то идут. Как друзья, конечно. Насколько я знаю, Антон – мажор, сын крупного бизнесмена, и университет он, в свое время, бросил, а чем занимается сейчас – один бог знает. Но он обеспечен и, наверное, красив – по крайней мере, бабам должно казаться именно так. Пожив какое-то время в Австрии, он вернулся в Россию и вроде как занялся бизнесом, но все это как-то неопределенно. Я встречался с ним мельком несколько раз – конечно же, в связи с его встречами с Аленой, – но вместе мы толком не тусовались. Я помню его образ, взгляд – от него, действительно, так и веет благополучием, несмотря на отстраненность и прослеживающееся в его манерах безразличие ко всем, кто не в его личном фокусе. А мои шансы на благополучие иссякают стремительно, как туалетная бумага в коммунальной квартире.

«А я в эти планы не впишусь?»

«Слушай, я не знаю, когда освобожусь. Надеюсь, ты не ревнуешь?)»

«А должен?»

«Нет, конечно. Ты же помнишь, что Антон – этот самый)»

«Ну, он же не совсем этот, он скорее – и тот, и тот»

«Ой, успокойся) Давай, завтра. Я очень рада, что ты созрел. Скучаю*)»

Ну, конечно. В этом-то я и не сомневаюсь. Да, Антон не совсем традиционной ориентации, но это мало что значит в данном случае, потому как он работает на оба фронта, и с девушками его видят чаще, чем с парнями. Во всяком случае, в инстаграмах общих с Аленой знакомых он мелькает именно с телками, а что уж это означает – трудно сказать. Но я и разбираться не хочу. Большая часть этой проблемы – моя собственная неуверенность в том, что я что-то вообще могу сделать для Алены сейчас. А она никуда не денется, пока я не решу свою основную проблему. Кстати, пора принимать эту адскую таблетку и заодно хлопнуть еще обезболивающего.

По телевизору крутят репортаж о том, как мужик, наслушавшись голосов в голове, вынес чужого трехлетнего ребенка на мороз в поле. Пацана обнаружили через полсуток в бессознательном состоянии, а шизика быстро вычислили, но уголовное пока завели на покушение в убийстве. Вообще, в таких случаях, совершенно неясно, действительно урод сдвинулся или просто пытается закосить под дурку. Я выпиваю две таблетки, какое-то время жду и, ощутив безумную, сбивающую с ног слабость, дохожу до кровати и обрушиваюсь в нее, и меня…