Вкус времени – II

Проехали Москву, перемахнули Волгу, вот и Самара – будущий Куйбышев. Уже видны отдельные здания города. Они по большей части одноэтажные, среди застройки незаметно высоких сооружений, почти нет церковных глав. Заурядный областной город, где полуграмотное руководство в свое время, по партийному самозабвенно, крушило наследие прошлого. Самара – город не очень именитый, еще не столь развитый, не университетский, овеянный лишь славой могучей реки, которую он издавна эксплуатирует. Но все же, это не Кашира, думает Владик.

Спутница, посланная судьбой, поясняет назначение выделяющихся зданий:

– Вон там серый корпус Дома промышленности, далее белый – Дом сельского хозяйства. Главная улица идет вдоль реки и заканчивается у городского Струковского сада.

Много раз задается наболевший вопрос – как с жильем, где его искать? Ведь стоит холодный месяц март, на скамейке в саду не переночуешь. Спутница советует искать в частных домах в районе завода имени Масленникова, около Постникова оврага, Но, конечно, там нет ни водопровода, ни канализации и уборные холодные.

Как все это знакомо по Кашире. Неужели опять приходится возвращаться к разбитому корыту?! В особенности это обидно молодым людям, ни в чем не виноватым даже перед коммунистической родиной.

Чья вина во всех мытарствах? Неумелых, неловких, неудачливых родителей, злой судьбы или же, действительно, Господь указует им путь, не объясняя его цели?!

Скрипят тормоза, вагон останавливается у дебаркадера. Здравствуй Самара-городок, здравствуй великая река. Чем вы встретите юношу, только начинающего взрослую жизнь?

К вагону спешат одутловатые небритые типы, предлагающие свои услуги. Платформа кишит ищейками ГПУ, ведь прибыл целый состав с государственными преступниками. И во время всего пути было заметно собачье старание ягодовских опричников. На некоторых станциях к прибытию поезда платформы очищались и населению не позволяли подходить к вагонам, будто в вагонах везли чумных.

С Мишей Росинским, сыном умершего Федора Михай-ловича, который, естественно, оказался попутчиком Щеголевых, случился «смешной» инцидент в духе времени. Агенты НКВД, шнырявшие глазами по всем выходящим из вагонов ленинградцам, вдруг заметили у него на поясе нечто, напоминающее кобуру пистолета. К нему тут же подскочила пара шпиков, его под руки завели в здание вокзала.

– Так, гражданин, документики. Это у вас что? – грозно вопросили шпики, – вы кто, может быть, военспец или нарком обороны и имеете право на ношение оружия?

Миша этой «шутке» кисло-сладко улыбнулся.

– Нет-нет, что вы, товарищи! Я не нарком и, даже, не шпион. Но этим «оружием» я пользуюсь каждый день, – и с этими словами он извлек из «кобуры» складные ложку и вилку.

– Гражданин, не положено! И, во избежание недоразумений, снимите-ка имущество и спрячьте подальше… – разочарованно промямлили агенты.

А как бы им хотелось поймать, разоблачить, доказать, засадить, уничтожить. М-да, но к ложке и вилке не пришьешь никакого мало-мальски стоящего дела…

Немножко испуганный Миша поспешил снять с пояса «кобуру». Черт их знает, что еще могут сотворить такие блюстители права и закона. Ведь стоит лишь на секунду попасть им в лапы, и ваша песенка будет спета. Бедный Миша знал все это очень хорошо, он несколько раз побывал в застенках и выходил из них просто чудом. После каждой отсидки, он с маниакальным упорством каждый раз нелегально возвращался в Ленинград и через некоторое время садился вновь.

Миша Росинский окончил отнюдь не разведывательную школу в Берлине, а искусствоведческий институт в Петрограде, куда только и мог попасть в начале пролетарской диктатуры: никто из революционеров туда не поступал. Затем, в перерывах между лагерями и тюрьмами, защитил кандидатскую диссертацию по средневековому оружию и работал в Эрмитаже. А в грядущую Отечественную войну искусствовед Миша будет служить сапером. Бог поможет ему выскочить живым из той, следующей мясорубки. После демобилизации он опять сядет – вражья сила всенепременно хотела доконать его если не на полях сражений, то хотя бы за решеткой. А в этот раз на него наклеветали его же родственники, когда им пригрозили в НКВД.

Особенно, говорят, старался подхалим и подлипала Тарас – сын Ольги Константиновны Росинской-Турышкиной. Владик еще во времена петергофских дач презирал трусливого и лживого доносчика Тасика, который сам участвовал в ребячьих шалостях, а потом ябедничал. Вот так Миша и коротал свою молодую жизнь между тюрьмой и койкой, которую ему предоставляли друзья. Надежды получить обратно отнятую жилплощадь у него не имелось.

После войны из последней высылки в Среднюю Азию Росинский привезет с собой молодого человека – нацмена, который сам устроится в Ленинграде и поможет утвердиться Мише. Миша как будто бы даже усыновит его. Опека Миши над азиатом или азиата над Мишей – темная история, но в шестидесятые годы, в результате всех передряг, Росинского разобьет паралич и он, беспомощный, останется на попечении этого человека. После относительного выздоровления, Миша будет слегка волочить ногу и не совсем ясно говорить. Когда же нацмен женится, то молодая жена всеми силами постарается выжить полубольного старика. Но особенно хлопотать ей не пришлось, – Михаил Росинский вскоре умрет сам.

Печально закончится многотрудная жизнь русского, советского человека, не только не совершавшего никакого преступления, но даже не допустившего в своей жизни ни одного неэтического поступка. Надо было видеть Михаила Росинского – интелигентного, мягкого, деликатного человека. И чтобы представить его злейшим врагом советской власти, надо было обладать шизофреническим воображением. Но Миша будто попал «на карандаш» к дьяволу.

Тем временем Щеголевы уже вынесли свои пожитки из вагона. В вокзальной суете, они нашли буфет, туалет, камеру хранения и заняли туда очередь. И все пути, к сожалению, им указывало не Провидение, а их нечаянная попутчица.

А Миша Росинский, еще живой и полный планов кандидат искусствоведения, поехал дальше, в немыслимую глухомань, делить жизнь с тарантулами и верблюдами.

Щеголевы понимали, что им «повезло» и они оказались в лучших условиях, чем все те, кто не сошел на станции Самара. Следующим шагом следовало немедленно начать обживать эту станцию – подыскивать квартиру, хотя бы временную. Щеголевы покидают вокзал и выходят на площадь. Около здания устроен озелененный пятачок, огороженный провинциальным деревянным заборчиком, дальше виднеется трамвайная остановка маршрута №4. Как раз по этому маршруту и следует ехать в район с частной застройкой. Ленинградцы, тепло простившись со спутницей, погружаются в одновагонный трамвай. Одновагонный потому, что на площади не кольцо, а тупик, и трамвай, приехав передом, уходит задом.

Замелькали городские улицы – двух-трехэтажные каменные дома старой постройки с редкими вкраплениями новых зданий из белого силикатного кирпича. В просветах видна широченная Волга, едва скованная льдом. Путники вертят головами, стараясь все разглядеть в новом городе, запомнить дорогу. Да, на столицу, на Ленинград, все бегущее за окном, мало похоже. Эти виды можно сравнить с Охтой, с окраинами, с питерскими пригородными поселками. Грустно становилось на душе у ленинградцев от создавшегося положения, от очередной утраты родного пристанища, но судьба однозначна и необратима и слезами горю не поможешь.

А вагон все тарахтит и завывает, без конца тянутся улицы с разномастными постройками и заборами.

– Городишка-то порядочный по размеру, – тихо делятся впечатлениями наши путники. – И каменных строений довольно много. Только почему-то частные домики обращены фасадами не на Волгу, а от реки.

– Надоела, наверно, Волга местным жителям…

Звучат непривычные названия остановок:

– Арцыбушевская, Самарская, Серые дома.

Вот и кольцо у Постникова оврага. Сам овраг очень глубокий и широкий, создавался он миллионы лет весенними водами, стекавшими в Волгу. На красноватых склонах лепятся глиняные мазанки, по кручам вьются узкие тропки. По всей вероятности такое же поселение существовало здесь и тысячи лет тому назад. На кольце около оврага стоят трамваи разных маршрутов – второго, пятого.

После длительных расспросов, бесконечных заходов во дворы и в дома, уже к вечеру семья, наконец, обрела крышу над головой. Когда Щеголевы, обойдя всю округу, уже отчаялись и вернулись к отправной точке, недалеко от кольца нашлось свободное помещение, рядом с заводом, ближе к Волге. Пока туда перевезли только ручной багаж, так как вся остальная обстановка, идущая малой скоростью, задерживалась. Задержка обернулась удачей, потому что не успели они разложить чемоданы, как милиция объявила, что ленинградцам жить вблизи завода воспрещается.

Почему? На каком основании?

Никаких оснований! Существовало лишь глупое и незаконное решение местных кретинов, обладающих, к сожалению, неограниченной властью, в особенности по отношению к ленинградцам. В околотке, куда препроводили сосланных, представители власти назвали улицы, где жить нельзя и порекомендовали поселиться за оврагом в Саде-Городе. Опять волнения, мытарства, хлопоты, поиски и расходы. Ничего не оставалось, как подчиниться этим извергам.

Квартира подвернулась невдалеке от оврага, на самом взгорье, в доме не то мордвинов, не то черемисов. Две маленькие комнатки с облезлыми обоями, отделенные от хозяев дощатой перегородкой. В грязном дворе – незлобивая собака Пальма, шерсть у которой серо-бурая и висит клочьями. Собаку, как заведено у туземцев, не кормят, она целый год не может отлинять и никогда не щенится. Все это, с непривычки, показалось ленинградцам чудовищным и безобразным.

В доме старики-родители, молодая семья и мальчик лет пяти, умственно неполноценный. Съемщики согласились на такую компанию, услыхав, что молодые с сыном собираются уезжать на заработки в Сибирь.

Теперь, кажется, можно перевозить и обстановку, которая уже ждет в багажном складе. Громко сказано – «обстановка». Она состоит из полуразрушенных бесконечными переездами вещей, купленных еще в древние времена, уже обшарпанных, разбитых и еле-еле выполняющих свои функции.

На складе грузополучателей окружила толпа извозчиков и грузчиков, вперебой предлагающих свои услуги. Они стараются вырвать друг у друга возможность заработать, так как, в связи с бездействием товарной станции, твердого заработка у них нет. Сговорились с парой возчиков. Папа стал оформлять документы, а Владик с братом поспешили к месту получения. И тут младший брат допустил промашку. Когда он вошел в помещение склада, навстречу ему устремилась пара извозчиков, как показалось ему, тех самых, с которыми договорились. Они вопрошающе и жадно смотрят на работодателей, наперебой предлагая начинать погрузку.

– Ну ладно уж, грузите. Вот вещи, – с апломбом изрекает Владислав.

Не успел он договорить, как ломовики стремглав ринулись к багажу и быстро-быстро начали таскать его на подводу. Когда половина мест оказалась на телеге, в дверях возникли действительно подговоренные гужбаны. Между ними и захватчиками началась жестокая перепалка с чисто самарскими оборотами и выражениями. Поднялся несусветный гвалт. Самозванцы отказались сгружать и заявили, что повезут за сниженную плату. В ответ обиженные пообещали наломать им бока и рассчитаться с ними сполна, без скидок. Виновник путаницы представил себе, как будут пересчитывать ребра у обеих сторон и пожалел о своей оплошности.

Случай этот надолго запомнился молодому человеку и, быть может, помог избежать других опасных инициатив. После этих событий, Владислав так и не совершит за всю свою жизнь ни одного опрометчивого поступка. Наверное, такое разумное поведение очень поможет ему в будущем…

Но, в конечном итоге, нанимателям было безразлично, кто повезет их кладь, души у них уже огрубели от собственных невзгод, они стараются не вмешиваться в свару, и скорее тронуться в путь. Наконец, последние ругательства остались позади, и воз выкатился за ворота грузового двора. Возчики дорогу знают и выбирают самый короткий маршрут. Они не очень разговорчивы и, видимо, озабочены спасением своих костей от мщения. Лошадь степенно вышагивает по бесконечным улицам, повторяющим береговую линию. До самого оврага путь заасфальтирован, далее пойдет грунтовая дорога. Вот и дамба через Постников овраг, за дамбой гора и на ее вершине дом с черемисами, с которыми предстоит теперь коротать самарские дни.

Конечно, возчики выпрашивают полную плату без скидки, жалуясь на голодуху из-за бездействия товарной станции. Наниматели не спорят, радуясь уже только тому, что хлопотная операция закончилась, обстановка на месте и можно спокойно благоустраиваться. Им осточертело жить по бивуачному и спать на голом полу, как спит хозяйская собака Пальма. Одна забота благополучно разрешилась, но за ней уже возникает следующая, не менее важная. Ведь нужны деньги на питание, на оплату частной квартиры. Остро встает вопрос о заработке, о подыскании работы.

Для Владислава не совсем ясен профиль его будущей деятельности. К счастью, теперь у него не одна специальность – он химик, хронометражист, чертежник. Юноша склоняется к мысли, что его больше всего устроила бы чертежная или оформительская работа. У него хорошая графика и из чертежников он смог бы выдвинуться в техники. Но для окончательного выбора профессии нужно ознакомиться с местными ресурсами.

В один из погожих весенних дней братья Щеголевы отправляются в центр на поиски источников хлеба насущного. Они едут в трамвае, глядя на скованную льдом Волгу, на синеющие вдали холмы, поросшие лесом. Но их мысли заняты предстоящими делами и их взгляды рассеяно скользят по заволжским красотам. Сейчас у братьев в карманах лежат ленинградские паспорта, которые в скором времени подлежат обмену на специальные удостоверения административно-высланных, а им хотелось бы в отделы кадров предъявлять полноценные документы, а не поганые бумажонки ГПУ.

Первым объектом атаки братцев-ленинградцев стал Дом промышленности, стоящий в конце главной Куйбышевской улицы. По дороге они рассматривают достопримечательности центра, удивляются при виде нескольких сравнительно красивых зданий.

– Ну что же, для глухой Самары не так уж плохо, – рассуждают неудавшиеся жители Северной Пальмиры, – жить можно! Только зря от завода отселили, можно было бы в пролетарии податься, а потом, глядишь, и в коммунисты…

А что им оставалось делать, как не утешаться увиденным. На самом деле все окружающее было глубоко провинциально. Только площадь с театром и большим административным зданием, выглядят более или менее солидно.

Искатели счастья входят в вестибюль огромного Дома промышленности. Здесь, как оказалось, обитает масса всевозможных областных учреждений. Началось хождение по этажам. Но, увы, на них, как на приезжих из опального города, смотрят с некоторой опаской, и они получают вежливые отказы. По-видимому, ждут указаний сверху, потому что сами ничего решать не могут, боятся как бы чего не вышло. Безработные видят перед собой безликую, безынициативную, серую толпу чинуш, трепещущих перед всевозможным начальством, начиная от вождя народов, кончая последним гепеушником.

Попутно искатели узнают адреса учреждений, находящихся вне Дома промышленности, где мог быть спрос на их рабочие руки.

– Попытайтесь в Доме техники железнодорожников на улице Льва Толстого, – посоветовал кто-то после очередного отказа, – там бывают технические выставки и могут понадобиться графики.

– Спасибо, попытаемся, – с усталой улыбкой выдавливает из себя Владислав, в то время как на душе у него лежит камень. 0ни с братом обошли уже пять или шесть контор и лишь в одной пообещали что-то в далеком будущем. Мало шансов, что и у железнодорожников ответ будет лучше. Но судьба распорядилась по-иному.

От долгого хождения по этажам старший брат изнемог, графическая работа ему не подходит, и он отправляется «домой», к черемисам. А младший брат упорно зашагал на улицу Льва Толстого.

Дом техники помещается в белом одноэтажном клубе железнодорожников. С бьющимся сердцем вошел юноша в клуб, в конце коридора увидел стеклянные двери и за ними детские игрушки – маленькие паровозики, такие же вагончики и детали каких-то механизмов. В коридоре толпится молодежь, звучит музыка, со сцены доносятся реплики актеров. Щеголев немного смущен царящим оживлением, но он понимает, что в клубе так и должно быть, однако его удивляет соседство таких разных учреждений – шумного клуба и серьезных технических кабинетов.

Но сейчас он больше озабочен своими делами. Посетитель открывает стеклянную дверь и спрашивает начальника. К счастью, он оказался на месте.

– Мне сказали, что вам требуется чертежник, я могу предложить свои услуги, – с напускной уверенностью говорит новоявленный специалист чертежного дела.

Начальник, еще молодой, энергичного вида человек в железнодорожной форме, секунду медлит с ответом, разглядывая незнакомца. Надо сказать, что Владислав обычно производит положительное впечатление своей сдержанностью, скромностью и хорошими манерами.

– Не совсем так. А кто вам об этом сообщил?

Эге, «не совсем так», подумал безработный, но, видимо, похоже. Надо уговорить!

– Мне указали ваш адрес в Доме промышленности!

Такой источник информации, видимо, показался солидным.

– Видите ли, нам нужен не чертежник, а художник по техническим плакатам и схемам, – более приветливо поясняет руководитель учреждения.

– Технический рисунок и плакат являются моей основной специальностью, а чертежная работа – вспомогательной, – с искренним выражением лица заключает Владислав. Он изрекает это не кривя душой, потому что уверен в своих возможностях.

Железнодорожник еще раз испытующе смотрит на элегантное пальто соискателя и на источающее рвение лицо художника-чертежника и объясняет будущую задачу.

– Ну, во-первых, нам нужно изобразить большую схему автоблокировки, затем карту железных дорог во всю стену и периодически выпускать технические пособия.

Щеголев с профессорской миной понимающе кивает, будто все это для него пустяковое дело, которым он занимается каждый день, хотя железнодорожной тематики он не знает вовсе.

– Если сговоримся, то мы заключим с вами договор, так как штатной единицы художника у нас нет. Но такое оформление вряд ли вас устроит, – уже совсем дружелюбно замечает работодатель.

Но для Щеголева это была большая удача!

Безработного, отчаявшегося ленинградца все устроит – и большое количество работы и выполнение ее по договорам, без оформления в отделе кадров дирекции железной дороги. Ему совсем не светило показывать там свое дискриминирующее удостоверение НКВД. Бесправному и гонимому ссыльному ясно что увидев эту клозетную бумажонку, будь он хоть лучшим специалистом, в любом советском учреждении ему укажут на дверь.

Тем временем хозяин и работник пошли смотреть стенды для карты и схемы загадочной блокировки. Художник с замиранием сердца взирает на многометровые поверхности, подготовленные для работы, лихорадочно обдумывая, сколько же следует запросить денег, так как дело клонится к заключению соглашения.

– Схема блокировки сравнительно не сложна и я смогу ее выполнить рублей за триста, а карту за восемьсот-девятьсот. – не очень опытный подрядчик с трепетом в душе, но твердо называет цифры, понимая, что заведующий проверяет его.

Названные суммы, по-видимому, устраивают начальника, он не возражает. Может быть, его несколько настораживает дешевизна труда мастера, но возможно, он понимает, что скидка сделана для первого знакомства. Московские оформители взяли бы вдвое дороже. Сговорились, что на другой день специалист технического рисунка явится с готовым договором.

Это было триумфом, первой победой на чужой земле! На следующее утро счастливый Владислав подписал договор на 1150 рублей.

– Для начала не плохо, – скромно говорит младший сын, делясь с семейными своей радостью. – А работа не представляет затруднений. Вот только где раздобыть инструменты, кисти, краски.

И работа закипела, и в течение 12 дней схема блокировки была выполнена. На схеме изображены рельсы, от которых к светофорам отходят проводники тока, образующие вместе с реле и источниками питания замкнутый контур, реагирующий на прохождение поезда включением красного, желтого и зеленого света.

Начальник технических кабинетов или иначе – Дома техники – Александр Сергеевич Чепурнов, первыми произведениями Щеголева остался доволен. Все выполнено четко, ясно, грамотно, красиво. Конечно, следующее задание – карта железных дорог, потребовало больше труда, терпения и изобретательности. Художник трудился, не жалея сил, по 10 – 12 часов ежедневно. Громоздясь весь день на лесах, к вечеру он валился с ног, с трудом добираясь через весь город в свой Сад-Город, к черемисам…

В те же часы в кабинетах ведутся занятия, сидят машинисты, сцепщики, стрелочники, повышающие квалификацию. Лекции читают Чепурнов, Зубов – начальник отдела подготовки кадров Куйбышевской дороги, инженеры из дирекции. Читает здесь и Вера, молодой инженер путеец. Она иногда остается по вечерам и, закончив работу, Щеголев развлекает ее рассказами о Ленинграде, об Академии художеств, обо всем, что он повидал на своем недолгом веку. Веру увлекают красочные рассказы художника, и между молодыми людьми завязывается дружба. Из разговоров Владислав догадывается, что у девушки имеется жених, живущий в другой городе. Впоследствии предположение подтвердилось, и Вера уехала к жениху в Горький. А пока, до отъезда, молодые люди проводят вместе вечера, ходят на концерты, загорают на широчайших волжских пляжах.

Ах, какие это пляжи! С чистым, золотистым, мелким песком, тянувшиеся на километры. И совсем безлюдные. А на другом берегу перед глазами развертывается панорама города, спускающегося по крутым уступам берега к самой воде. Светлые здания, утопающие в зелени, ленты асфальта, ползущие по ним подводы и автомобили. И солнце, солнце, заливавшее все ярким, таким ясным не ленинградским светом.

Юноша и девушка переплывают Волгу на лодке и располагаются на горячем песке. Владик успел так загореть, что цвет его кожи мало отличается от цвета черных плавок. У него даже ладони и ступни коричневые, Вера ахает, удивляясь красивому тону загара спутника. На обнаженного юношу действительно приятно посмотреть, он темный как папуас, сухопарый и гибкий, точно лоза. Вот только ранняя седина говорит, что перед вами человек, уже успевший многое пережить…

Девушка иногда позволяет поцеловать себя, и Владик осторожно пользуется разрешением. Искоса он поглядывает на город, на тысячи окон, обращенных на них, и ему кажется, что из каждого окна выглядывает какой-нибудь любопытный блюститель нравственности, вооруженный телескопом. Молодая пара возвращается домой на закате, разморенные долгим пребыванием на жаре, хотя оба купаются часто и подолгу.

К купанию, надо сознаться, Владик относится с некоторой опаской. К своему позору он не умеет хорошо плавать. Такой афронт, по его мнению, объясняется тем, что он сухой, тощий, и совершенно не имеет жировых отложений и при попытках научиться плавать он плывет только… ко дну. Вера беспокоится за него, когда он очень отдаляется от берега. Здесь берег и дно идут полого, самая глубина, вероятно, у городского обрыва, так что можно долго идти, погружаясь понемногу.

Плывя на лодке, они лавируют между белоснежными пароходами, буксирами, тянущими тяжеловесные баржи, баркасами и катерами. Движение на великой реке не прекращается от зари до зари. Юноша хорошо гребет и уверенно пересекает водную гладь. Он учитывает снос течением и всегда точно пристает к бонам лодочной станции. Пляжники высаживаются, сдают лодку и идут по теплым, освещенным фонарями улицам, тихим и спокойным в вечерний час.

Как же все чудесно вокруг!

Не жарко и не холодно, из сада доносятся шум веселья и музыка и, невольно, забываются и бесправное положение, и зверства ГПУ, и весь этот адский котел, в котором многие годы варится семья Щеголевых.

Владику с Верой хорошо. Она очень спокойная, с мягким характером, у нее милое доброе округлое лицо, большие детские глаза и статная фигура.

Но вскоре Вера уедет в Горький. Ей и хотелось, и не хотелось уезжать. Там ее ожидает жених, друг детства, надежный, положительный юноша, которому Вера обещала свою руку. А в Самаре оставалась новая привязанность – ленинградец Владик, художник, так живо и интересно описывающий чудеса Северной Пальмиры.

Но Бог ее хранил, что испытала бы она, оставшись с Владиславом…

Навсегда они распрощались около ее дома.

Стоит уже осень, и Владислав в тон времени года одет в желто-коричневые тона. На нем рыжеватая меховая пушистая кепка, кожаная куртка, коричневые брюки, краги и ботинки – шикарный столичный пижон.

Осень, осень…

Он уходит по дощатому тротуару, не оглядываясь, а девушка, стоя на крыльце, все глядит и глядит ему вослед.

Прощай дорогая, милая Вера, думает Владислав, прощай навсегда, нам уже никогда не выпадет счастье встретиться вновь.