Вкус времени – II

На обратном пути от конечной точки путешествия – водопада Порпорог, юноши нанимают подводу, которая доставляет их на ближайшую станцию железной дороги. Проселок петляет по лесу, колеса на удивление ветхой, грязной и неблагоустроенной телеги мучительно подпрыгивают на корнях и камнях, усеивающих дорогу, так что пассажиры вынуждены идти пешком.

На станции выясняется, что до поезда остается целая ночь, и путники располагаются на лавках. Бока ломит от твердых досок, кругом же по-карельски мусорно и неуютно. В середине ночи раздается шум, крики, топот, стук прикладов. Кто-то сдвигает макинтош, которым накрылся Щеголев. Проверка документов. На сердце становится необъяснимо тревожно. Удивительная вездесущесть органов ГПУ – здесь, в казалось бы глухих местах, что делать врагам советской власти? Но нет, они, враги, наверное, не менее вездесущи, чем их преследователи! Всех ожидающих поезда отправляют в каталажку – и то дело – там светло и тепло. Утром выясняется, что искали беглеца из лагеря. Конечно, наивно было думать, что беглец будет спокойно похрапывать на людной станции, но власть напоминает: от меня не уйдешь! Проверив у ленинградских краеведов документы, их неохотно отпускают, бубня вслед что-то нерадостное.

Еще темно, но постепенно бледные звезды начинают гаснуть, и на востоке заалела слабая заря. Станция оживилась, по углам закопошились бабы с мешками и узлами. Вскоре за лесом, разбудив окрестное эхо, раздался гудок паровоза, застучали колеса, и прямо из елок вынырнул поезд. Путешественники садятся в допотопные вагоны, имея билеты до Петрозаводска. Дальше здесь никто не ездит и других билетов не бывает. Во время краткой остановки в столице Карелии надо во что бы то ни стало получить билеты до Ленинграда. Но местные пассажиры сообщают, что такой маневр осуществить не легко, у кассы дежурит толпа жаждущих иметь такие же билеты.

Поезд не спеша движется меж двух стен темных елей, редко-редко мелькнет серенькая деревушка под серыми же драночными крышами, осветит зеленоватым светом хлебное поле или луг, сверкнет синее озерцо. Ленинградцы, посматривая в окошко, тем временем составляют план атаки на транзитную кассу в Петрозаводске.

Вот, наконец, поезд затормозил у столичного перрона. По жребию за билетами отправляются Фихтенгольц с товарищем, а Щеголев остается караулить вещи. Владислав отгоняет настырных мешочников, едущих до ближайший станции, и с волнением ожидает возвращения гонцов – вдруг они не получат билетов?! Вот уже брякнул второй звонок, а ходоков все нет.

Что делать, выгружаться с вещами или ехать зайцем? В последнюю минуту товарищи возвращаются радостные и сообщают, что получили билеты с черного хода, а перед кассой остались бушевать толпа менее ловких транзитников. Таковы столичные петрозаводские порядки.

Когда вагоны уже застучали на выходных стрелках, Щеголева вдруг осенило:

– А заявление, заявление-то карела о покосе отправили? Забыли наверно в суматохе…

Фихтенгольц, как будто вспомнив, хлопает себя по лбу.

– Ах, мать честная! Вот оказия.

Потом, выдержав паузу и ухмыльнувшись, бросает:

– Отправили. С молоком будет карел.

Все располагаются на своих местах и поезд, выбираясь из неказистых пригородов, берет направление на Ленинград. Владик лежит на верхней полке, под голову, к горячей трубе отопления, он положил большую банку компота из черешни, купленную в одном из местных сел. Он не сообразил, что консервы и тепло являются антагонистами. И действительно, по приезде, в Петергофе, когда он начал открывать банку, из нее ударила струя пены и забродившие черешни разукрасили белоснежные стены дачи.

Через некоторое время Фихтенгольц раздал товарищам по путешествию фотоснимки карельских пейзажей, деревень и северных старожилов, но изображения оказались скверными, так как, при зарядке кассет в неудобных условиях почти все негативы были засвечены. На этот раз научного отчета, да и просто документальных воспоминаний, не осталось…

Лето кончается, осень вступает в свои права. В химическом училище возобновляются занятия. Щеголев успешно овладевает химией, и переводится с семестра на семестр без экзаменов по основному предмету. Вскоре его выпускают на завод Химгаз аппаратчиком и лаборантом со специализацией по крекинг-процессу.

Но успехи в химии не означают, что выпускник полюбил эту науку, завод и модный крекинг. Тогда этот процесс только заимствовался в Америке, куда ездил главный инженер Химгаза набираться опыта.

Щеголев получает под свое командование опытную установку, на которой он стал выгонять химический продукт весьма летучий и капризный. Работа на установке сносная, но иногда бывает нужно готовить концентрированный раствор едкой щелочи или дежурить на хлорной станции. На воздухе едкий натр быстро мокнет, делается скользким, от него во все стороны летят жгучие брызги, мгновенно выжигающие на коже болезненную рану.

Бригадир Щеголев и его подручные работают в толстых, но уже дырявых шерстяных костюмах, в резиновых сапогах и перчатках, надев защитные очки и шапки. Отбитые куски натра берутся в руки и швыряются в бак, где они растворяются «острым» паром. При этом необходимо избежать всплесков горячего концентрированного раствора, разлетающегося вокруг на три метра и прожигающего насквозь все вокруг. Щеголев каким-то чудом избежал травм, но другие исполнители таких цирковых номеров не были столь удачливы. Иной раз опытная установка простаивает ввиду нехватки рабочих и тогда молодого бригадира назначают дежурить на хлорной станции. Чертыхаясь, он отправляется на ненавистное рабочее место.

Почти все время здесь нужно носить противогаз, который быстро намокает, очки в нем запотевают, так что хочется немедля сбросить такую докуку. Но подобная неосторожность может обернуться бедой, потому что смертоносный хлор порой вытекает сквозь неплотности в аппаратуре и его вдыхание грозит отеком легких и смертью. Частенько с хлорной станции отправляют пострадавших в больницу им. Цимбалина, находящуюся, к счастью, рядом с заводом. Владислав к своему неудовольствию уже сделал заключение, что все цеха и помещения на химическом заводе таят в себе многообразные вредности. Например, ему довелось в период практики дежурить в компрессорной, где баллоны накачивались горючим газом из непредельных углеводородов. Он долго не мог понять причину тумана, который возник у него в голове после дежурств на баллонном пульте. Туман напоминал алкогольное опьянение, мысли ползли как черепахи, при чтении содержание прочитанного не усваивалось, с усилиями воспринималась речь собеседника, не запоминались цифры, адреса или формулы.

Молодой химик впал в отчаяние, подумав, что мозги у него становятся набекрень, и он не сможет учиться и понимать даже элементарную азбуку. Только после окончания практики и исчезновения влияния ядовитых газов, он понял, что стал жертвой отравления непредельными газами.

Щеголев, даже будучи неискушенным практикантом, видит, что весьма несовершенная, первобытная технология, неопытность инженеров, многие из которых являются выдвиженцами, часто ведут к авариям, травмам, неполадкам в производстве. Для примера далеко ходить было не надо. Рядом построен специальный цех для получения этилен-гликоля, в котором установлены металлические колонны высотой с четырехэтажный дом. Колонны толстенные, литые, набитые кольцами Рашига. По расчетам, которые согласовывались с профессором Добрянским, внешне очень похожим на Остина Чемберлена, сырье, поданное наверх колонны, должно вытекать внизу в виде этилен-гликоля, напоминающего патоку. Увы, снизу текло, но нечто другое. Исходный горький продукт не захотел превращаться в сладкий гликоль при любых давлениях, температурах и катализаторах.

Но гликоль нужен для многих опытов и в результате слесари взяли котел на три ведра, приварили и нему трубу, обмотанную электроспиралью, и таким образом создали новую, оригинальную «аппаратуру» в целях получения несговорчивого зелья.

Лаборанты налили в котел исходное сырье, под котлом зажгли газовую горелку, спираль включили в сеть и вскоре в змеевике холодильника зажурчал чистый этилен-гликоль. Без огромного цеха, без чугунных труб весом в сотни тонн, без миллионов колец Рашига и без миллионов рублей затрат. Монументальные и величественные колонны с лестницами, площадками и балюстрадами, аппаратчики решили использовать для прицельного плевания. Внизу на полу они ставят бутылку без пробки, сами забираются на верхнюю площадку и с высоты четвертого этажа стараются плюнуть в горлышко бутылки. Имеются снайперы, выполняющие фокус виртуозно. Так «окупается» стоимость громоздкой, но бесплодной опытно-производственной установки.

Вредность производства частично компенсируется выдаваемым бесплатно молоком и хорошей кормежкой в столовой. Заведует столовой кавалер ордена «Красного знамени» рыжеватый еврей. Орденоносцев в стране не так много и с ними считаются. Кто-то из товарищей видел, как однажды орденоносец перешел площадь в неположенном месте. Тогда переходы только вводились в правила движения и соблюдались строго. К нарушителю сейчас же подлетел милиционер с квитанцией наготове. Но завстоловой только распахнул пальто, под которым виднелся красный бант ордена. Милиционер козырнул и ретировался не солоно хлебавши.

В столовой кормят сытно, вкусно и без карточек Щеголев иной раз берет три-четыре блюда, завершая обед компотом или вареньем. Без такого подспорья для развивающегося организма, частенько травмируемого вредными химикалиями, неизвестно как могло бы закончиться пребывание на ненавистном заводе.

Вместе с Владиславом в цехах и лабораториях трудятся и другие выпускники училища. Он хорошо узнал деловую, миловидную, стройную девушку из параллельной группы – Катю Балкову. Встречаясь с ней, он почему-то немеет, краснеет и не может связать и двух слов. Впоследствии, уйдя с завода, Щеголев нашел ее адрес, и пытался возобновить знакомство. Но из его попыток ничего не вышло. Катя попросила во имя чувства, в котором он признался, оставить ее в покое. Она написала, что знакомство с Владиславом ей интересно, но, увы, невозможно. По-видимому, Катя уже вышла замуж.

– Опоздал, непростительно опоздал! – с горечью корил себя разочарованный молодой человек, изо всех сил старавшийся забыть красивую девушку.

В эти трудные годы НКВД всюду имеет свои глаза и уши, которые следят за каждым. Не понятно, чего так боятся – восстания, саботажа, диверсий, заговоров?! Трудно себе представить, чтобы здравомыслящий человек начал бороться против мероприятий полезных родине, русскому народу. Вредительство или злопыхательство, в особенности, маловероятно среди молодежи, варящейся в гуще советской жизни и с энтузиазмом участвующей в построении нового общества.

И тем не менее, молодой Щеголев не раз вызывается в Большой дом, вертеп НКВД, где роятся в несметном числе ягодовцы всех рангов. Там его с пристрастием выспрашивают о членах семьи и знакомых. Но к досаде злодеев Щеголев не отличается разговорчивостью. В этом отношении он является полной противоположностью папе и брату, которые выворачиваются наизнанку и «по честному» чернят себя, родственников и знакомых. С какой стати, думает безвинно преследуемый молодой человек, клепать на самого себя и давать повод навешивать себе дутое дело.

Щеголев на вопросы об адресах всегда мычит, стараясь их вспомнить, но так и не вспоминает.

– Она живет… Она живет недалеко от своего брата.

– Ну да, – прерывает его ягодовец, – а брат живет недалеко от сестры. Понятно!..

Узнав, что допрашиваемый учится в техническом училище, гепеушники негодуют:

– Как, и вас допустили туда учиться? Вы обманули приемную комиссию!

– Нет, я никого не обманывал. Меня направила учиться биржа труда.

– Не может быть? И вы получаете стипендию?!

– Да, получаю.

Вражья сила выходит из себя, стучит кулаком по столу.

– Ну, погоди! Тебя вытурят из училища, а стипендию взыщут по суду.

В Большом доме сидят очень большие олухи, глупые от природы и ставшие еще глупее от накачки всякими людоедскими директивами. Подумать только, как нагло разговаривают эти ублюдки с гражданином Советской страны ничем себя не запятнавшим, честно работающим на пользу родине.

Палачи, забыв, что перед ними свой, советский юноша, а не раб, готовы были бы лишить его возможности учиться, заковать в кандалы, четвертовать. Поборники рабской покорности, они боятся, что независимый, здравомыслящий человек, достигнув знаний и власти, разрушит их косную, вражескую машину.

Щеголев посматривает на тупые, бессмысленные лица своих гонителей и думает:

– Можно ли мало-мальски разумному человеку дойти до такого скотства, и работать заодно с врагами, стремящимися уничтожить русский народ?!

Но с течением времени и там, в оплоте террора, в Большом доме, произошли кое-какие сдвиги. В верхах начали понимать, что держать олухов невыгодно. Они выдают ущербную «продукцию», полную огрехов, ляпсусов и дикой неграмотности. Истинные враги Советского Союза этому только радуются. Олухов стали понемногу образовывать. Но самые чистопородные оказываются круглыми тупицами, неспособными к учению. Начали их заменять людьми более умственно полноценными. В мрачных кабинетах, спрятанных за двумя дверями, стали восседать чины с лицами уже напоминающими человеческие.

В этом отношении Щеголеву запомнился так называемый «следователь», а по существу заплечных дел мастер, по фамилии Киркасьян. Он и разговаривал более или менее по-человечески, и не рычал как цепной пес. Конечно, Щеголев понимает, что система террора осталась в неприкосновенности, что она только подкрасилась, но ничего не мог с собой поделать и к этому следователю относился даже с симпатией.

Как все мучительно и страшно! Жить под вечной угрозой бессмысленных репрессий, не быть уверенным, что сегодня ты будешь ночевать дома, а не в гепеушной каталажке. И, главное, надо постоянно ожидать удара, не чувствуя за собой ни малейшей вины. Справедливо, что руководители и многие исполнители этой страшной репрессивной организации сами, в конце концов, сложили головы на плахе, были разоблачены как пособники врагов Советского Союза: и Ягода, и Ежов, и Берия. Конечно, за собой они поволокли в пекло и многих своих помощников, ставленников и даже членов семей.

Всех их уничтожали в тот момент, когда возникала опасность, что кровожадное чудовище встанет над правительством и партией.

Вот в таких нечеловеческих, но ставших уже естественными, условиях существовала семья нашего героя, он сам и тысячи других подобных им семей.

Александр Александрович Щеголев, покинув своих дореволюционных знакомых в Кашире, никак не может совсем обойтись без них, и разыскивает их остатки в Ленинграде. И он, каким-то образом, находит Вейсбергов! Обломки некогда состоятельной фамилии прозябают, питаясь крохами, которые они подбирают по темным углам.

Мария Михайловна, капрал Армии спасения, подвизается в сомнительной компании около пасторов. Иудейка, надевшая личину христианки, с равным усердием отмахивает кресты как в православных, так и в лютеранских храмах. Она бывает у Щеголевых вместе со своим братом, и оба живописуют какие чудесные люди эти пасторы. Понемногу они втягивают и папу в дела, связанные со всей этой братией. Папа, считая себя административным работником, но не имея возможности заниматься администрированием по происхождению, не озаботился получением другой специальности. А человек без специальности всегда нуждается в протекции при устройстве на работу. И вот Вейсберг, сама ничего не умеющая делать, рекомендует папу пасторам в качестве учителя ручного труда!

Для начала папе поручили обучить выпиловке по фанере каких-то мальчиков из церковного круга. И на квартире у Щеголевых появился тихий и скромный Сережа, который вместе с папой стал пиликать лобзиком. Их продукцией являлись рамки для фотографий, шкатулки для пуговиц, игрушки. Все эти изделия не стоили на рынке и ломаного гроша.

С ужесточением внутренней политики и обострением террора, вся церковная клика загремела в тартарары и потащила за собой все свое окружение. По всей видимости нашелся осведомитель, который по заданию НКВД втерся в церковные сферы и взял на карандаш поголовно всех, кто якшался с божьими слугами.

Папа, мама и младший сын сидят за вечерним чаем. Борис ушел к знакомым. Ужин окончен, на старом пальмовом плято осталось лишь несколько кусочков черного хлеба.

Внезапно у двери раздался тяжкий топот, в дверь стукнули пару раз, и она широко распахнулась. В комнату вваливается толпа чужих людей. Впереди чин из НКВД, за ним солдаты с винтовками, потом управхоз, дворник. Взволнованный папа встает навстречу. Ему суют ордер на обыск и арест. Папа растерянно молчит.

Чин начал обыск. Первым делом он схватил берданку, которую недавно купил Владик и во избежание покушения на свою особу передал ее солдату. Он выуживает коллекцию старых денег, которую собрал младший сын и придирается к тому, что они сложены не по коллекционному. Далее откладывается в качестве улики печатка с изображением циферблата – папа делал игрушечные часы и пытался наносить цифры механическим способом. Но из этого ничего не вышло, цифры расплывались. Атаман шайки выражает недовольство тем, что на полках с книгами много пыли. Мама ответила, что таких дорогих гостей не ждали и, извините, не подготовились.

Собрав вещественные доказательства государственного преступления в виде циферблата от игрушечных часов и еще каких-то пуговиц, глава банды составил протокол, и предложил его подписать папе и понятым. Этим он соблюдал букву закона, нарушая и попирая дух законов! Ибо вопиющим нарушением человеческих прав и законов является бездоказательное обвинение невинного.

Понятые – дворник и управхоз сочувственно смотрят на Щеголевых, видя скромную обстановку и черный хлеб на столе. Хлеб особенно умилил управхоза, который потом сказал маме, что арестованный наверно был не очень большим преступником, если жил на ржаном хлебе. Он добавил, что семья может рассчитывать на его помощь, пусть обращаются к нему в любое время. И действительно, Владик всегда получал у него всякие справки вне очереди.

Можно себе вообразить горе и отчаяние мамы и Владика, когда папу под охраной солдат увели. Папа лишился родной семьи и на многие годы обрек себя и своих близких на тяжкие испытания. Через некоторое время состоялся Шемякин суд так называемой «тройки» НКВД. Всех закатали, как хотели. Папа заработал на выпиловке узоров 5 лет и еще срок высылки.

Во время предварительного заключения мама носила передачи. На свидании с отцом побывал и Владик. Папа в тюрьме сидел не долго, так как тюрьмы не могли вместить всех арестованных, и его перевели отбывать срок в лагерь на севере, а затем на полусвободном поселений в Архангельской области. Там Щеголев мог работать по найму и получать зарплату. На свободе служба ему как-то не давалась, казалась унизительной на малых должностях, а сейчас, как арестанту, представлялась почетной. Ведь работать удается далеко не всем репрессированным. Александр Александрович с усердием выполняет обязанности счетовода и кладовщика. Вместе с ним квартирует в частном доме ленинградец, тоже осужденный просто за фамилию, некий Стрехович. Щеголевы стороной слышали, что старый Стрехович служил до революции не то врачом, не то священником в Зимнем дворце. Этого было вполне достаточно для гонения на его потомков.

Родственники осужденного потомка приближенного к Высочайшей особе, оставшиеся в Ленинграде живут более обеспеченно, чем Щеголевы и они сохранились в большем количестве, так как семья испокон веков обитала в Петербурге. Поэтому сыну придворного идут частые и богатые посылки, в то время как папа получает их редко и они не богаты.

Александр Александрович впоследствии рассказывал, что в дни получения посылок он уходил в лес, чтобы не глотать слюну при виде даров огребаемых соседом. Но Стрехович щедро делился с ним всем. Невозможность отблагодарить богатого соседа очень угнетала Щеголева. И лишь изредка, когда и он получал обильную посылку, то старался расквитаться. В таких случаях два горемыки долго торговались, перекладывая гостинцы друг другу. Добрый, щедрый и хлебосольный Александр Александрович весь сиял, когда мог угостить компаньона чем-либо вкусным.

Когда Щеголев-старший, после всех отсидок, высылок с зачетом и без зачета, возвратился в Ленинград, его не прописали на постоянное жительство. Это являлось наглым произволом и нарушением всех прав и законов. Ведь человек отбыл приговор и таким образом искупил свою «вину». После искупления он, естественно, может вернуться к семье, туда, где жил ранее. Но все выходит по-иному, папе предписано покинуть семейный очаг и ехать неизвестно куда, неизвестно для чего. Значит, опять трепка нервов, пустые хлопоты и мытарства.

Щеголева отправляют в Боровичи. Почему именно в этот заштатный городишко? Но, к счастью, как узнала мама, в Боровичах обосновался после окончания медицинского института Роман Росинский. Будучи на хорошем счёту, он может оказать папе протекцию. В других городах он совсем бы оказался на мели.

Протекция помогла не сильно, и Александр Александрович устраивается санитаром в городской больнице. Он состоит при ванной и, совершенно по Зощенко, обмывает больных. Жить Щеголев поселяется в какой-то пустующей баньке. Такова советская доля высокого администратора, способного занять любой министерский пост, образование, заслуги и возможности которого, отвергаются косным и тупым руководством.

Надвигалась еще одна забота: паспортизация населения. Причем ходили упорные слухи о возможном отказе в ленинградских паспортах бывшим нэпманам, их семьям, репрессированным и «чуждым элементам», к которым НКВД относит весьма широкий круг жителей города.

Какие уж тут законы! Кругом голый произвол…

Старший сын учится и работает, мама служит в учреждении, Владик оканчивает техническое училище. Выселение семьи из Ленинграда явилось бы катастрофой не только для молодых Щеголевых, но и для дочери Александры.

Мама, как это ни удивительно, до сих пор смягчает весьма острые углы и трения в семье Грановичей. Без маминого неназойливого вмешательства там царил бы кромешный ад. Когда у Грановичей руководство находилось в руках мамы и дедушки, Александра была вынуждена сдерживать свой несносный характер и истерическую нервозность. Но как только бразды правления перешли к ней, она совершенно распоясалась по отношению к приемным и собственным детям. К сожалению, ее сановный муж был далек от житейских дел и пустил семейный корабль по воле диких ветров. Такова была обстановка в семье и в городе в тот момент, а папа уезжает в Боровичи.

К слову сказать, папин благодетель – молодой Росинский трагически закончил там свою жизнь. Пользуясь в городе большим авторитетом и обладая энергичным характером, он стремился занять наиболее интересные места. В результате он возглавил городскую санитарную авиацию. В один из полетов он погиб – у самолета в воздухе отвалилось крыло.

Трагедия усугублялась тем, что незадолго до гибели молодого врача, скоропостижно умерла его жена. Причиной оказалось то, что она долгое время принимала лекарство, содержавшее мышьяк, который накопился в организме в связанном состоянии. На Новый год она выпила спиртного, мышьяк выделился в чистой виде, и отравил ее. Она отдала Богу душу в ту же новогоднюю ночь.

После смерти обеих супругов осталась девочка. Сначала сироту взяла бабушка, а потом она мыкалась по дядьям. Дядя Юрий сетовал, что ничего путного из нее не вышло. Но ведь каждому, хоть немного знакомому с жизнью человеку, известно как трудно девушке быть путной без доброго родительского руководства.

Все эти печальные коллизии совершились позже, а сейчас всему Ленинграду, в том числе и многострадальным Щеголевым предстоит страшная издевательская процедура – паспортизация. Паспортизация, которую несколько лет тому назад клеймили как символ царского полицейского режима. В Большой Советской Энциклопедии, вышедшей под редакцией знаменитого Петрова, имеющего партийный стаж с девяностых годов ХIХ века, паспорт предан анафеме. А теперь «атрибут царской охранки» грозит тысячам людей крупными неприятностями.

Владислав слышал разговор в ЖАКТе с неким бывшим нэпманом из евреев. Каким-то чудом он сохранился в Ленинграде, видимо его дело числилось на подставном лице. Но он все же боялся разоблачения, высылки в административном порядке и поэтому хотел «добровольно», без подмоченной репутации перебазироваться в Биробиджан.

Но ему сказали, как отрезали:

– Переселение в Биробиджан возможно только после паспортизации.

Мышеловка за бедным иудеем захлопнулась.

Как, впрочем, и за Щеголевыми…

ГЛАВА 2

«…Успехи действительно у нас громадны. Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить.»

Из доклада С. М. Кирова на XVII съезде ВКП (б). 1934 г.

И вот настает страшный день паспортизации. Можно себе вообразить то гнетущее состояние, в котором пребывают Щеголевы последнее время. Казалось бы, что уж такого особенного заключается в простой бюрократической операции по выдаче гражданам советских паспортов? Но нет, на самом деле это не так! Всем известно, что суть этого действа заключается в выявлении врагов государства и «чуждых социальных элементов» социалистического общества, примерного их наказания и физического уничтожения несогласных.