Вкус времени – II

Больше ни весточки, ни слова, одни лишь воспоминания.

Жизнь, тем не менее, продолжается, кругом совершаются всякие события вполне соответствующие духу времени.

Щеголев случайно познакомился с молодежью из круга «сменовеховцев», которых тоже выкатили из столичных городов в Самару. «Сменовеховцы» – это белые и не белые эмигранты, бежавшие заграницу от русской революции. Одумавшись, да к тому же частенько не имея средств к существованию, они поспешно стали менять вехи и принципы: от оголтелой враждебности к новой власти, до полного ее понимания, все более убеждаясь, что на чужбине не сладко и без родины горько. Подробностей о России они не знали, питались слухами и надеялись на помилование.

Возглавлял кампанию по смене вех писатель и граф Алексей Толстой. Он являлся посредником между советскими органами и зарубежными соотечественниками.

Конечно, «органы» сулили полное прощение ренегату, а еще и особняк, дачу и золотые горы. Еще бы, перед ними юлил настоящий граф, талантливый, видный писатель, и они зарились переманить его на свою сторону. А Сталин, наверное, рассчитывал использовать его в качестве придворного биографа. Эмигранты, завороженные лживыми посулами, опрометчиво сорвались с насиженных мест и двинулись на родину.

Сначала в Советской России они жили тихо и мирно, осваиваясь в новых условиях, а через некоторое время, когда в ГПУ стали иссякать клиенты для тюрем и лагерей, их всех разом и запросто посадили. Позже часть из них выпустили, взяв подписку об осведомительской работе, других, более строптивых, выслали из столиц. В общем, обошлись с ними куда хуже, чем обходились иностранные власти. Эмигранты попали на подозрение как возможные шпионы, диверсанты, потенциальные враги, завербованные империалистическими разведками.

Сменовеховцы ударились в панику и горько сожалели, что вернулись в «горячие объятия матери-родины». Им действительно стало горячо на родной земле. А сам бывший граф в это время благоденствовал в своем особняке, позванивая закадычному дружку Ягоде в стальной бункер НКВД:

– Ах, дорогой Генрих, сегодня я видел тебя во сне. Будто Меншикова сместили, а тебя назначили сподвижником Петра Алексеича…

– Скажи, о летописец, а под сподвижников тоже подкапывались царедворцы?!

– Гм, гм…

Советскому графу стало совсем не по себе когда «царедворцы» подкопались и под милого дружка, и быстренько его изничтожили. Писатель понял, что спокойнее находиться подальше от своры грызущихся псов и целиком посвятить себя более безопасному Петру Алексеевичу. Над покойным императором можно было самому поиздеваться, перекрашивая жестокого самодержца в передового демократа, пекущегося о благе смердов. На это его благословил сам Иосиф Виссарионович, которого начали сравнивать с великим преобразователем Петром I. Поэтому стало необходимо трансформировать крутого деспота Петра Алексеевича в любимого отца народов. Теперь, сквозь века, оба благодетеля, безо всякого неудобства, могли протянуть друг другу руки, правда, перепачканные по локоть чем-то красным.

Но все же необходимо признать многогранный талант и диапазон конъюнктурного писателя – его героями были и марсианская Аэлита, и великий царь, и «думающий» большевик Телегин, и «сочувствующий» белогвардеец Рощин. Отличился Толстой Третий и в фальсификации, написав явно заказные дневники Анны Вырубовой, в которых он попрактиковался в лживом жизнеописании царствующих особ.

Но все же главное место в творчестве красного графа, по мнению Щеголева, занимает острое сатирическое произведение «Приключение Буратино», каким-то непостижимым образом, пропущенное цензурой, раскрывшее всю крамольную сущность пролетарского аристократа. Вот краткое изложение этого сочинения в версии Щеголева:

«Жило-было полено, то есть печная чурка. Как-то, при неизвестных обстоятельства, его взял в руки папа Карло Марло и из неотесанной стоеросовой дубины выстругал человечка, неказистого, с большим носом и с деревянными мозгами. Но хитрого и бойкого, что сразу и проявилось в случае с подлой продажей основополагающей Азбуки. Одним словом, законченного образования бывшему полену получить не удалось.

Папа Карло выпестовал уродца, одел, обул, показал, нарисованный на стене вечно горящий огонь свободы и котел с дармовой похлебкой, которой может хватить для всех бедных людей. Но деревянный человечек не удовлетворился одним созерцанием мифических благ, а стал действовать. Убедив в необходимости сотрудничества для поисков бесплатного пропитания подвернувшихся паяцев из заезжей труппы марионеток, которой управлял некий бородатый Хозяин, он организовал в этом Театре Жизни мобильную боевую группу.

Надо сказать, что и сам Хозяин, был не лыком шит, и стремился к абсолютному господству в отдельно взятом общегосударственном «театре» и предпринимал действия для полного захвата власти. Чурка, пытаясь перехватить инициативу, проник на тайное совещание Хозяина со своим подручным, имеющим отнюдь не народную фамилию, и узнал, что все дело заключается в золотом ключе, открывающим двери ко всем сказочным богатствам. Естественно, бедный Карло Марло был тут же забыт – неродной и неблагодарный сын только прикрывался его именем в случае опасности.

С помощью сложных, авантюрных действий, включающих в себя разорение меценатствующего трактирщика, победу над противоборствующей группировкой Плешивой Лисы и Мартовского Кота, сопротивление полиции, побег от королевских наймитов с помощью подсадной утки, прямой обман политических пресмыкающихся, несгибаемый борец все-таки прищемил Хозяину бороду и заставил его уйти на покой. А его приспешника, дружившего с кровососущими созданиями, кардинально отстранил от решения любых вопросов, выслав за границу.

Справившись с противниками и «попутчиками» и получив золотой ключ, блудный сын вернулся под кров своего отца – Карло. Но временно, только чтобы воспользоваться потаенной дверцей, которая вела к марионеточному счастью. В итоге, Деревянный Человечек восторжествовал, создав для своей труппы элитные условия и получив в безраздельное управление собственный «театр»».

Этот скрытый смысл остается на совести Щеголева, он никому не рассказал о своем новом прочтении философского сочинения графа, заслуженно носящего великую фамилию – Толстой…

Подобно «сменовеховцам», не менее трагическую историю, пережили и бывшие работники КВЖД, вернувшимися из-за границы в Россию. Но их возвращение совершилось не в силу смены принципов, а вследствие продажи старой русской концессии в Китае – железной дороги японцам, хозяйничавшим на севере китайской территории как у себя дома. Торги длились много месяцев и покупатели не брезговали никакими средствами и провокациями, чтобы заполучить дорогу подешевле. Русские назначили цену в двадцать миллионов долларов за все хозяйство и подвижной состав, а японцы – пять миллионов. Сошлись «посредине» на сумме в десять миллионов. Часть русских сотрудников дороги осталась в Китае, а другие, обманутые пустыми обещаниями, вернулись на старую родину. Реэмигрантов поселили в окраинных городах, не пустив в столицы. Там они кое-как перебивались, живя на частных квартирах, так как казенных им не дали. Власти строили главным образом фабрики и заводы, а жилье возводили в минимальном количестве и только для рабочих этих же предприятий.

Владислава познакомили с интересной девушкой, недавно явившейся с Дальнего Востока. Молодой человек расшаркался перед красивой великолепно одетой особой и назвал себя. В ответ услышал весьма сдержанное – Галина.

На одной из вечеринок, ради знакомства, Владислав расщедрился. Стол ломился от вина, закусок и сладкого. В эти годы и в самарских магазинах можно было купить все. За столом Щеголев обратил внимание на то, что сидящая рядом с ним очаровательная девушка ничего не пьет.

– Мне нельзя, понимаете, нельзя. Потом, через некоторое время, но не сейчас. Мне необходимо сходить домой на десять минут.

– Правильно, не пей Галя, – поддакивала ее подруга, загадочно улыбаясь. Заинтригованный кавалер терялся в догадках. Через полчаса девушка ушла, но вскоре вернулась и больше не отнекивалась. Пила и закусывала уже без возражений, но все совершала изящно и тонко. Юноша смотрел на ее прелестнее лицо, высокую грудь и глаз не мог оторвать. Девушка действительно была красива. Она выглядела тем идеалом, за которым так долго и тщетно гонялся наш художник. И в беседе за словом в карман не лезла, обнаружив высокое развитие и начитанность.

Да, вот она! Богом данная, чудная невеста, свободная, желанная и с первого взгляда расположенная к молодому ленинградцу.

– Да, брат, – сказал после вечеринки приятель Владислава, который так же угощался за его счет, – здорово тебя закружила эта «девушка». А пить она не могла до кормления ребенка. У «девушки» двое детей, а муж арестован и живет она с матерью.

Услышав такую новость, обманутый в надеждах молодой человек внутренне вскипел. Вот тебе и невеста, вот тебе и идеал. Юноша был шокирован, и между ним и прелестной Галиной все связи оборвались.

Конечно, она и мать рассчитывали на возвращение мужа из тюрьмы. Галина, вернее Ханна, и ее муж были евреями, и русский Владислав представлялся ей не совсем подходящим партнером на жизненном пути. Мистифицированный молодой человек очень страдал и навсегда запомнил коварную, но такую совершенную, обаятельную и влекущую женщину.

Кроме Галины из числа бывших сотрудников КВЖД, Щеголев узнал и еще одну молодую девушку, поступившую на работу в Дом техники, которую он про себя назвал Достойной особой. Эта особа была действительно прекрасной и достойной, но Владислава охлаждала ее чопорность, высокая интеллигентность и щепетильность во многих жизненных вопросах. Ленинградец в обществе этой барышни терял свою обычную красноречивость и свободу, опасаясь сказать какую-нибудь пошлость или глупость. А девушка была и красива, и свободна и могла бы стать ему верной подругой. Думая о своей новой знакомой и о возможности соединения с ней своей судьбы, молодой Щеголев всегда останавливался в растерянности перед вопросом о материальной обеспеченности будущей семьи.

Кто он по своей квалификации и специальности? Фактически никто. У него нет образования и профессии, его заработки случайны и неверны. Его бесправное состояние не позволяет ему занять в обществе положение соответствующее его способностям, энергии и уму. А всю жизнь перебиваться, плодить нищих и влачить зависимое жалкое существование, представляя своей подругой эту холеную особу, он не мог и помыслить.

По правде сказать, Владислава удерживало от серьезных шагов еще и то обстоятельство, что он однажды в ее присутствии зверски напился на торжественном вечере в Доме техники. Его явно подпоили, потому что он всегда знал меру. После такого афронта ленинградец чувствовал себя опозоренным, просил извинения, но смотреть в глаза Достойной особе не решался.

Жизнь на берегах великой реки идет своим чередом, и местные события вполне сочетаются с общегосударственной политикой. В силу этого страшного единства, вскоре всех бывших работников КВЖД арестовали. Всех до единого человека. Их заподозрили в шпионаже, в контактах с японской разведкой. Доказательств этому не имелось, но им инкриминировали не столько уже совершенные, сколько будущие антисоветские деяния.

Вероятно, за рубежом узнали о творящемся в России геноциде, и там поднялся страшный шум. Не желая портить репутацию самой свободой страны в мире, тюремщики, перемыв арестованным косточки и процедив всех через частое сито, некоторых все же выпустили, видимо, отобрав подписку об агентурной работе.

Счастливо выбралась из застенка и очаровательная Ханна, имеющая двоих уже начинающих ходить детей и одного еще сидящего мужа. Благополучно возвратилась и Достойная особа. Увы, невзирая на всё совершенство этих женщин, Щеголев навсегда вычеркнул их из своей жизни. Вот так – одним махом!

У нашего ленинградца случаются и другие интрижки, которые ему подстраивают корыстные «друзья». Но он смотрит на новых знакомых девушек и женщин только как на собутыльников.

Родителей, конечно, беспокоит то, что младший сын иной раз поздно возвращается из гостей, но, в общем, они уверены, что он не натворит явных глупостей и не перешагнет допустимой черты. Папа всем происходящим с сыном очень недоволен и выговаривает ему за его бестактность, например, в общении с очередной N.

– Скажи, чем теперь тебе плоха эта девушка, – возмущается папа после следующего «развода» Владика. – Очень порядочная и интеллигентная, из нашего круга.

– Папа, да она сухой «книжный червь» – из библиотек не вылезает!

– Видимо, обладает литературными способностями…

При обсуждении каждой следующей кандидатуры мама всегда имеет особое мнение и, как правило, принимает сторону сына, например:

– Но она какая-то вся расслабленная, точно бескостная… – или, – …а, как она жмет руку?! Ощущение, что пожимаешь мокрую тряпку.

– Что ж из того, у каждого своя манера держаться, – парирует папа. Владик помалкивает.

В его памяти возникает милая, мягкая, женственная, но вместе с тем собранная, деловая Вера, вспоминается обольстительная, очаровательная Галина и, конечно, перед глазами встает вызывающая восхищение Достойная особа. Он расстался с ними, но какие-то невидимые нити связывают его с прекрасными молодыми женщинами. На их фоне Владик с отвращением представляет себя рядом с любой другой «порядочной и интеллигентной». Но разве объяснишь все, что чувствуешь, папе…

Живя в Самаре, Щеголевы узнали несколько семей высланных ленинградцев, живущих на ближних улицах в Саде-Городе. В соседнем доме обитает семья Карповых. Брат иногда наведывается к ним, но Владик их почему-то не жалует. А почему, собственно? Этого не может объяснить даже он сам. Неужели потому, что там его пугает обилие девушек на выданье?!

Глава этой семьи в Ленинграде являлся видным научым работником и радиоспециалистом, а здесь не может получить хотя бы какую-нибудь должность. В дворники его не берут потому что он ученый, а в ученые он не годится потому что вышел не из касты дворников. После долгих хлопот через Москву, радио-инженер устроился на работу в далеком сибирском городе. Он был действительно крупным ученым и в Самаре, по наивности, первое время никуда не показывался, опасаясь, что его будут рвать на части. Какое там! Через несколько недель он вымаливал хоть поденную работенку.

Вездесущие враги, маскируясь бдительностью, вредили техническому прогрессу и науке. Ежовские ищейки, высунув язык, шныряют среди народа, выискивая новые жертвы. Они обязаны соблюдать сталинский догмат, гласящий, что с развитием социализма сопротивление его врагов нарастает, и что, следовательно, их нужно в возрастающем количестве вылавливать и ликвидировать. Эта сволочь опасалась, что чуть зазевайся, и жертва, без их помощи, самостоятельно попадет в мясорубку.

Вскоре Щеголев услышал, что бесследно исчез в застенках НКВД Зубов – начальник отдела подготовки кадров Куйбышевской дороги. Он узнал об этом, заглянув в Дом техники к Чепурнову. Чепурнов заметно струхнул, ведь следующей жертвой наверняка числился он. Сложившиеся весьма скверные обстоятельства вынудили его папашу заслуженного старого железнодорожника искать знакомцев среди гепеушников и клясться перед ними, что почитает «вождя и учителя» как бога. Помогло. Молодой Чепурнов уцелел. Ведь палачам безразлично кого хватать, им важно выполнить норму по количеству. Они вместо Чепурнова внесли в список, скажем, Росинского.

Щеголевы получили письмо, где сообщалось, что Михаила Михайловича Росинского, брата давно арестованных Константина и Алексея, без долгих разговоров посадили. И верно, его невозможно было оставить на свободе, так как он занимал очень ответственный пост, и мог страшно навредить коммунистам. Ведь он устроился… учителем пения в начальной школе. Подумать жутко – он, будучи ярым классовым противником, угрожал советским детям изучением на уроках песенки не о чижике, а о пыжике!

По мнению людей здравомыслящих, нехватка кадров для тюрем и концлагерей могла создаться лишь по глупости – в условиях современной России никто никуда не имел возможности скрыться, уйти в подполье. Тотальная система доносительства, густая сеть осведомителей среди населения, невозможность выезда заграницу, все делало жертвы совершенно беспомощными перед хищной пастью репрессивных органов. Затравленные обыватели тихонько сидели, боялись пикнуть и, как бараны на бойне, ждали своей очереди.

Эх, русский народ, угнетатели всех веков превратили тебя в бессловесного раба, поклоняющегося злому шайтану и безропотно ожидающего удара топором по шее…

Подозрительность, насаждаемая везде и всюду, достигла вершин идиотизма. Щеголев видел своими глазами ученические тетради с оторванными обложками, на которых был изображен пушкинский дуб у лукоморья. Их отодрали потому, что в узоре листьев сумасшедшие блюстители вычитывали буковки, составляющие хулу дорогому вождю. И это не анекдот, а горькая, но странная правда. Жить стало невыносимо и очень опасно. Любого и каждого могли обвинить в том, что он хоть и не совершил ничего плохого, но мог подумать об этом. Только дьявольски изощренные истязатели способны изобрести такую адскую систему. По мысли сталинской своры, эта система должна была полностью подавить даже воображаемое сопротивление масс.

Наблюдая и переживая эту чертову карусель идиотизма, террора, мракобесия, надругательства над законом, человеческими правами, честью и совестью, можно было сойти с ума. И Щеголев, чтобы хоть немного отрешиться от страшной действительности, старается уйти от людей подальше. Летом он сидит в одиночестве на берегах величественной и спокойной Волги, весной и осенью пишет этюды, а зимой катается на лыжах. Он любит стремительно спускаться с крутого берега на лед или отправляется через реку на пологие, заросшие шиповником холмы, где изучает многочисленные следы зверей и птиц. Только там, на лоне великолепной природы подавленный и озабоченный молодой человек сбрасывает напряжение и мечтает, беседует с прошлым и будущем. Он думает о том, что уже были на русской земле беспощадные завоеватели и тираны, попиравшие законы и права народа. Были, творили зло и насилие, но где они сейчас?!

Их нет и в помине, они растворились в земле, воде и воздухе. А чудесные поля, холмы, деревья, белоснежные облака и ветер не подвластны злу, они вечны и в сравнении с ними всякие чингиз-ханы, иваны грозные, иосифы джугашвили, кажутся ничтожными, мелкими сорняками, которые народ выпалывал с корнем. Да, подытоживает лыжник, отмеряя километры на волжских берегах, это должно свершиться и теперь, мутная пелена спадет с глаз людей, и они сбросят очередное иго. Вот только, дай Бог, не погибнуть бы во мраке раньше заветного часа.

Владислав возвращается домой и темная фантасмагорическая действительность снова обступает его. Правда, иногда мелькнет яркий огонек…

Под новый 1936 год Борис сообщил радостную весть о свободном приеме в ВУЗы и техникумы, невзирая на социальное происхождение. Стало легче на душе, и горизонт чуть-чуть просветлел.

– Ура! Значит и я смогу получить специальность и не околачиваться на последней ступени социальной лестницы, – говорит ленинградец, и он искренне рад, так же, как вероятно рады тысячи других гонимых и бесправных.

Но чем вызвана такая милость?

Конечно, отнюдь не смягчением нрава деспота. По всей видимости, шум, поднятый во всем мире о сталинском правлении и, в частности, о недопущении к образованию огромного количества молодежи, возымел свое действие. История говорит, что даже самые реакционные восточные тирании не мешали способным, жаждущим знаний юношам, получать образование.

Следующей отрадной неожиданностью послужила обмолвка Сталина о том, что «сын за отца не отвечает». То есть, теперь Владислав не отвечал за преступные деяния Щеголева-старшего, который в свое время злодейски выпиливал лобзиком гроб всей Советской власти. За эту обмолвку вождя сейчас же ухватились дети, высланные вместе с родителями.

Вот выписка из дневника Владислава Щеголева того времени:

«16 марта 1936 г. Собрав девять человек таких же, как и мы молодых синебилетников, послали телеграмму о «помиловании» (правда, не совершив никаких злодеяний) Сталину, Молотову. В Уфе по таким же ходатайствам освободили 29 человек. В Куйбышеве сейчас царит телеграммный ажиотаж…

26 апреля 1936 г. Получил в НКВД бумажку следующего содержания:

________________________Справка____________________________

СССР. Народный Комиссариат Внутренних дел. Управление НКВД по Куйбышевскому краю. 14 апреля 1936 г. город Куйбышев.

Выдана гр. имярек, в том, что он от отбывания срока ссылки, определенный ему постановлением Особого совещания при НКВД от 23 марта 1936 г. – освобожден.

Так неожиданно закончился первый этап самарского периода жизни Владислава Александровича Щеголева. Но было бы наивно думать, что все мытарства молодых Щеголевых окончились. Не тут-то было!

В Самаре через отца Владислав познакомился с еще не очень старым ленинградцем – Петром Николаевичем Стасенко. Увидев его первый раз, Щеголев сразу понял, что перед ним военнослужащий царской армии.

И действительно, Петр Николаевич не скрывал, а может быть даже присочинял, что он имел звание полковника и воевал на германском фронте. Молодого человека поразило то, что бывший офицер в точности сохранил походку царских генштабистов. Он важно ходил перед новым знакомым, выворачивая колени и пятки. Щеголев не раз наблюдал такую манеру у офицеров и генералов Ставки на царских смотрах, когда их показывали в документальных фильмах. Так вероятно вышагивал военный министр Сухомлинов или главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич. Щеголев смотрел на эту походку так, как если бы он увидел походку мамонта. Ему казалось, что перед ним сановный военный из близкого окружения императора или великого князя.

Бывший полковник являлся человеком предприимчивым и деловым. Гражданской специальности у него не имелось, но в трудных условиях он не растерялся. В свое время, до мобилизации на фронт, он прослушал один или два курса на скульптурном факультете Академии художеств. И это, как посчитал начинающий ваятель, навсегда определило его близость к великому русскому искусству.

Теперь несостоявшийся скульптор со знанием дела сыпал именами своих великих соучеников, и давал безапелляционные характеристики различным течениям в дореволюционной искусстве. Он запросто судачил о Чурленисе, Куинджи, Кустодиеве, декадентах, «Мире искусства», «Ослином хвосте». Оба, старый и молодой, наслаждались подобными разговорами, но болтовня не мешала бывшему студенту академии с походкой и замашками главнокомандующего обделывать свои делишки!

Тотчас по приезде в Самару он явился в городские учреждения торговли и предложил свои услуги. Мастер открыл чемодан и извлек из него форменные чудеса. Все ахнули! Перед глазами советских торговцев красовались лоснящиеся от жира колбасы разных сортов и форм, фигурные торты, сыры с дырками и со слезой, румяные яблоки и янтарные груши. Слюнки текли при взгляде на эти вкусные вещи.

– Вот, пожалуйста, все что угодно для покупателя. Все изготовлю и доставлю. Мимо такого товара не пройдешь!

Это были искусно сделанные муляжи, но публика в восторге останавливалась перед витринами, где были выставлены изделия ленинградского «скульптора», радующие глаз добротностью, свежестью и аппетитностью.

Не мешкая стороны заключили договор на изготовление 100 копий. Работа закипела. Мастер получал образцы товара, делал по ним гипсовые формы и заполнял их бумажной массой. Когда заготовка отвердевала, ее извлекали из формы, сушили, раскрашивали, смазывали машинным маслом и вручали заказчику. Так, весьма доходно, реализовались элементарные навыки по созданию и формованию слепков прекрасных носов, ушей и голов Давида и Аполлона, полученные студентом на первых курсах академии. Будучи завален заказами, мастер привлек к своему делу Владислава Щеголева. И в перерывах между работами в Доме техники, Владислав начал сотрудничать с имитатором и, надо заметить, кое-чему у него научился. Теперь он сам мог изготовить аппетитную «Гамбургскую», «Салями» или арбуз для собственного употребления.

Перед праздниками Стасенко брал подряд на изготовление больших пропагандистских макетов для демонстраций и в этом деле ему активно помогал Владик.

После воцарения в НКВД Ежова, начавшего зверствовать еще свирепее, чем это делал даже его предшественник Г. Иегуда, наш муляжист выполнил из папье-маше композицию по рисунку Моора – «Ежовы рукавицы». Так сами жертвы славили того, кто пил их кровь и ел их мясо…

Затем была воссоздана эпопея челюскинцев с льдиной и палаточным лагерем, где ютились команда и пассажиры ледокола «Челюскин», раздавленного торосами. Льдину сделали из фанеры, она достигала метровой толщины, и на фанере нужно было создать иллюзию льда с его блеском и прозрачностью. Трудная задача! Петр Николаевич попытался сам достичь нужного эффекта, но у него вышел мрамор, а не лед. Тогда за дело взялся Щеголев. Он растушевал фон зеленовато-голубой краской, а потом белилами наложил блики. Получилось очень похоже. Такой лед художник видел на Волге, когда она вскрывалась.