Земля последней надежды – 2. Время рыжего петуха. Всеслав Чародей 2.2

Четвёртый загонщик рывком выпутался из мешавших ему лыж и скрылся за широкой ёлкой, недоступный ни для Явора, ни для Милюты. Явор весело позвал его:

– Эй! Откликнись хоть! Кто таков-то?

– Тебе-то чего? – хмуро отозвался тот, и по голосу Явор признал Незванко, новика откуда-то с витебской стороны. Толковый парень Незванко, а вот оплошал же.

– Незванко, ты, что ль? – вновь окликнул Явор, с трудом сдерживая рвущееся из груди торжество победы.

– Ну я.

– Сдавайся, а?

– С чего бы это? – холодно ответил Незванко. – Вы меня возьмите сперва. Двое-то на одного.

– Вас и вовсе четверо на одного было, – возразил Милюта, подходя ближе, – снег легко хрустел под его лыжами. – Сдавайся по хорошему.

Незванко и впрямь попался – хуже не придумаешь. Из-за ёлки не высунуться – против него два лука. Бежать – так он без лыж, и друзья его враз догонят. Он мог бы конечно стрелять, но он так же не видел ни Милюты, ни Явора, как они не видели его. Оставалось тянуть время.

– Выходи-ка, сразимся, – лениво бросил Явор, убирая лук в налучье. – Чего зря воду в ступе толочь.

Сходились на пригорке, с которого снег выдуло ветрами – на сугробе сражаться было бы неудобно. Не на лыжах же сходиться в поединке.

Вместо мечей у игроков были увесистые дубинки, тяжестью не уступающие мечам – в самый раз для такой игры. «Раненые» и «убитые» Явором и Милютой загонщики, сидя на снегу, весело глазели на готовящийся поединок, но молчали – правила игры запрещали им вмешиваться и даже разговаривать с «живыми». Милюта пристроился на коряге, сбросив с неё снеговую шапку, закинул ногу на ногу и тоже разглядывал поединщиков – те сходились босыми ногами по припорошённой снегом густой траве, ежась и шипя от холода, в одних портах и рубахах, сбросив свиты и шапки.

С треском сшиблись дубины.

Удар!

Удар!

Разворот!

Незванко подпрыгнул, пропуская Яворову дубину у себя под ногами, попытался достать Явора по плечу, но промахнулся. И почти в следующий же миг Явор приласкал его в правый бок, дубиной по рёбрам. Незванко снесло с ног, он упал спиной в сугроб, с рычанием вскочил, перехватывая дубину поудобнее и глядя глазами, полными ярости. Но Явор стоял неподвижно, глядя на него вприщур, словно оценивая – а хватит ли у противника смелости нарушить правила. После такого удара, придись он мечом, Незванко сейчас собирал бы непослушными руками со снега свои кишки и уж всяко не смог бы скакать таким козелком.

Милюта вскочил на ноги, собираясь помешать.

– Незванко! – в один голос завопили трое «раненых» и «убитых» Явором и Милютой. Но было поздно – Незванко одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние. Дубина стремительно свистнула мимо уха Явора – Незванко целился прямо в голову, и Явору едва удалось увернуться, только самую малость скулу зацепило.

Зато он сам не промахнулся.

Плечо! – и дубина Незванко валится под ноги, пальцы не удержали оружие.

Колено! – и сам Незванко падает на подломившуюся ногу.

И третий удар – куда-то за ухо – окончательно вышиб из нарушителя правил игры сознание.

«Мёртвые» и «раненые» уже бежали к поединщикам, тоже презрев всякие правила, но, подбежав на пару сажен, остановились в нерешительности. Явор был одним из лучших бойцов в войском доме, да и Милюта неплох, а Незванко как-никак сам нарушил правила.

– Мы уходим, – решительно сказал им Явор. И кивнул на заворочавшегося под ногами Незванко. – Помогите ему.

Сбегова вёска за два месяца не изменилась ничуть. Невзор чуть приостановился на пригорке и почти сразу же увидел Красу – она шла по льду озера от проруби, несла на плечах тяжёлое коромысло с большими вёдрами. Усмехнувшись, он оттолкнулся подтоком и заскользил по откосу прямо к девушке, которая его пока что не видела.

Подъехал вплоть, остановился, перегородив лыжами тропинку. Краса едва не наступила на лыжи – ехал мальчишка почти бесшумно, и свист лыж по снегу она услышала, когда уже поздно было голову поднимать. Вздрогнула, остановилась, мало не вспятив, вскинула голову и ахнула:

– Ты?!

– Не, не я, – весело ответил Невзор. – Царьградский базилевс. Не ждала?

– Базилевса может и ждала, – язвительно ответила девчонка.

– А меня, значит, нет, – всё так же весело продолжал мальчишка, почти не обращая внимания на её слова. – А я – вот он. Гой еси, государыня.

– И тебе поздорову, гриде, – ответила она ему в тон. – Может, всё-таки пропустишь меня? Меня дома с водой ждут.

На пути её, помимо лыж, уже лежал весело глядящий серый пёс, мёл хвостом сугроб.

– Не гридень я пока что, – Невзор всё-таки посторонился, пропуская девчонку. Серый тоже отскочил, освобождая путь. Невзор пошёл рядом с Красой, стараясь не задеть мокрых оледенелых вёдер. Подумав пару мгновений, предложил. – Давай помогу.

– С чего бы это? – снедовольничала Краса. – Не малосильная городская какая-нибудь, это они ложку до рта сами донести не могут. Справлюсь.

Поворотилась в к нем у, глянула повеселее:

– А тебя чего принесло опять? Каждые два месяца теперь по нашей вёске будешь бегать на лыжах? И летом тоже?

– Могу и чаще, – усмехнулся Невзор. Остатки игривого настроения ещё оставались, не давали улыбке сойти с губ. – Я мимо бежал по своим делам, да тебя увидеть захотелось.

– С чего бы это?

– А соскучился, – Невзор снова улыбнулся. – Понравилась ты мне.

– Долго ж до тебя это доходило, – Краса вновь ожгла его недовольным взглядом. – Через два месяца только понял.

– Да нет, – Невзор мотнул головой, едва успел подхватить шапку, свалившуюся с голову. Девчонка коротко усмехнулась – и то хлеб, не всё куницей дикой огрызаться. – Понял-то давно, почти сразу. Не мог вырваться, чтоб тебя повидать. Служба…

Вышла по-глупому, напыщенно, Невзор дёрнул щекой и замолк.

– Воевода, – с ядом сказала Краса.

Опять у них разговор выходил как-то наперекосяк, ему не хватало слов, чтобы обратить её внимание на себя, а она опять с чего-то была зла на весь окружающий мир. Вот знать бы, она со всеми парнями такая или только с ним? А если со всеми, медвежьей невестой не кличут ли о сю пору за нелюдимость? Хотя кому тут у них в округе и кликать-то – до ближней вёски вёрст десять небось, не меньше.

Сверху, с берега, раздался пронзительный свист. Гавкнул Серый. Невзор вскинул голову – на юру стояли двое мальчишек с копьями, махали ему руками. С такого расстояния он не мог разглядеть, кто это таковы, но ему это и не надо было – он и без того знал.

Явор и Милюта.

В следующий миг они оттолкнулись и скатились вниз, на лёд, подъехали к Невзору, Красе и Серому.

– А мы-то думали, чего это наш друг с самых Дедов осенних как водой политый ходит, – весело сказал Милюта, открыто и приветливо оглядывая девчонку. – А у него видать зазноба завелась.

– Сразу уж и зазноба, – холодно ответила Краса.

– Ну мы ж не по уши деревянные, видим, что к чему, – пояснил Явор. Потом поворотился к Невзору. – Ну, ты готов?

И только тут Невзор увидел, что с друзьями не всё в порядке – что Милюта чуть прихрамывает, а у Явора на скуле небольшой, но полновесный синяк.

– А вы чего это? – он поднял брови. – Попались-таки, что ли?

– А, – пренебрежительно махнул рукой Явор. – После расскажем, сейчас времени нет, бежать надо. Ну?

– Пошли, – готовно кивнул Невзор, спохватился, поворотился к Красе. – Прости, бежать надо. Увидимся ещё, коль получится!

Девчонка не ответила. Только долго стояла, словно не чуя на плечах тяжёлого коромысла с полными вёдрами, и глядела, как трое друзей и пёс споро бежали на лыжах по нетронутой целине озера, оставляя ясно видимый след.

Небось, играют во что, – по-взрослому и впервой без неприязни подумала она. – Мальчишки.

До войского дома добрались уже в сумерках. В отворённых ещё воротах (стало быть, не все воротились!) стояла сторожа – двое воев с копьями, те, что всегда были при войском доме. Завидев идущих друзей (а Невзор, Явор и Милюта едва волочили ноги, лыжи висели на них пудовым грузом), они весело переглянулись, видно, вспомнив как сами были новиками, и скрестили копья.

– Куда? – сурово спросил один, покручивая ус, – вои и сами были ещё молоды, хотелось повеселиться, пошутить над новиками.

– Туда, – хмуро ответил Невзор, отталкивая загораживающее дорогу копьё. – Мы задание выполнили, пропусти. Или Старых зови кого-нибудь.

Вои несколько мгновений помедлили, но всё-таки раздвинули копья, пропуская. Во дворе горели закреплённые на верхушках тына и кровле высокого крыльца жагры. А с крыльца спускался наставник Ясь – упругим, совсем не старческим шагом. Остановился перед мальчиками.

– Ну? – бросил коротко.

– Сделано, – так же коротко ответил Явор, отсвечивая синяком. – Дошли.

– Это я вижу, – задумчиво сказал Ясь и мотнул головой в сторону крыльца. – Ступайте, отогрейтесь. Снедь и баня готовы, но мыться и есть будете, когда все воротятся.

Мальчишки тронулись к крыльцу, но Невзор чуть задержался.

– Наставниче, дозволь спросить?

– Ну? – прогудел наставник, не оборачиваясь – явно был недоволен чем-то.

– А кто-нибудь ещё воротился?

Наставник промолчал, только коротко шевельнул плечом. Невзор понял это как «нет» и благоразумно предпочёл больше ни о чём не спрашивать.

Остальные воротились уже впотемнях, когда Милюта, Невзор и Явор грелись у огня в большой гриднице. На большом столе было пусто, только чашки пустые и ложки стояли – не от опаски Старых, что кто-то из троих не стерпит и не дождётся товарищей (не было такой опаски, не было!), а потому, что кашевары не хотели, чтоб снедь остыла. Ну и помытарить хотелось игроков, вестимо, не без того. Им не свезло, двое кашеваров, выбранных по жребию, весь день у огня тосковали, кашу мешали да хлеб пекли, пока товарищи их в лесу друг за другом охотились, из луков стреляли да на дубинах дрались. Сейчас эти кашевары сидели около Невзора на лавке и жадно выспрашивали, как там было в лесу и что.

Крики и задорный свист было слышно издалека – и тут уж не только несчастливые вытянувшие жребий утром, но и Явор, Невзор и Милюта позавидовали им и пожалели, что воротились домой так быстро. Да, они пришли раньше, сидят в тепле, но тем, кто пришёл вот сейчас – они веселились и хохотали, с ними вместе было бы веселее. Но сдаваться ради такого или проигрывать? Невзор мотнуло головой, отгоняя глупую мысль. Экая нелепица подумалась…

Додумывал он уже на бегу. Следом бежали и Явор с Милютой – разом сорвались все трое к двери, а за ними и кашевары бросились. Выскочили в сени, а после и на крыльцо – кто успел ноги сунуть в сапоги, а кто и босиком выскочил, презрев снег и холод.

Отставшие пришли не с пустом. Валили весёлой толпой в ворота, по двое волокли куски оленьей туши, освежёванные и разделанные, тащили свёрнутую в тугой свиток шкуру. Завидев Старых (к Ясю подошёл ещё и Хмель), они разразились восторженными воплями, наперебой стараясь рассказать о том, что с ними было:

– Наставниче, а вот мы…

– А у Незванка голова болит!

– Да нечему там болеть, у него кости одни!

– А мы оленя заполевали!

– Пять лыж сломали!

– Оборотня видели…

– Примерещилось тебе!

– А вот и не примерещилось! Как дам вот!

– Ти-хо! – раздельно перекрыл их крики голос Наставника Хмеля. – Чего разгалделись как стадо гусей?!

Голоса смолкли.

– Задание выполнили?

– Даааа!! – торжествующий хоровой вопль перекрыл отдельные унылые «Нет!» тех, кто не смог оторваться от погони и угодил в засаду.

– Ну где же «да»? – хмуро спросил Наставник Ясь. – А это что? – указал он на стоящих на крыльце Явора, Милюту и Невзора. – Вы ж их пропустили!

– Они засаду обошли, – угрюмо бросил кто-то из толпы.

– Значит, вы хреново её устроили, раз обошли они, – безжалостно процедил Наставник Ясь. – А вы, вместо того, чтоб делом заняться, на охоту пошли!

Из толпы вышел, опираясь на копьё, Незванко – видно было, что идти ему трудно.

– Дозволь сказать, наставниче, – морщась, сказал он.

– Ну, говори.

– Мы оленя встретили уже после того, как всех взяли, опричь них, – он кивнул на Явора, Милюту и Невзора, стараясь не смотреть в их сторону. – Понятно было, что их упустили. Ну и подумали, хоть поохотимся.

Старые смолчали. Незванко несколько мгновений помялся, потом, наконец, сказал:

– Достоит мне получить наказание, наставниче.

В гриднице (хоть в войском доме и не было гридней, опричь Старых, но хоромину всё равно все называли гридницей, и Старые в том никому не прекословили) было полутемно. Дымно горели на стенах жагры и светцы, тянуло от очага жареным, чуть подгорающим мясом – в огне жарилась оленья нога из сегодняшней мальчишечьей добычи. И кому доведётся её разделывать – пока никто из мальчишек не ведал.

Они сидели в два ряда за столом, друг против друга. А с торцов стола – Старые. Равномерно стучали ложки – новики ели похлёбку из кваса, лука и сухарей, то и дело косясь на очаг и сглатывая слюну. Ржаной хлеб на плетёных плоских блюдах, сыр и масло в резных деревянных чашках, глиняные чаши с квасом на столе.

Наконец, Наставник Ясь в голове стола шевельнулся, и кашевары сорвались с места. Быстро пробежались вдоль стола; в глубокие чашки перед каждым новиком падала горячая каша – не успел дохлебать квас – сам виноват, проворней надо быть, теперь кашу с квасом ешь. А потом кашевары вытащили из огня зажарившееся мясо – обугленное поверху и подтекающее сладким кровяным соком из глубины – и бухнули его в блюдо на середину стола. Сели на свои места и замерли в ожидании.

Ждали все.

Ждали высшей чести – кого Старые удостоят правом делить главное блюдо стола.

Ждали трое победителей – Явор, Милюта и Невзор (хотя Невзор понимал, что ему эта честь вряд ли достанется – слишком гладко и легко у него всё прошло).

Ждали те, кто не смог дойти до ворот войского дома. Ждали те, кто не смог задержать Явора, Милюту и Невзора. Ждали те, кто был «убит» во время игры и те, кто «выжил».

– Я доволен вами, – негромко сказал Наставник Ясь (сегодня он сидел во главе стола, а Наставник Хмель только хмуро усмехался в усы с другого конца стола). Средь мальчишек за столом прокатился лёгкий, едва слышный шёпоток, и тут же стих – прервать Старого было всё равно, что плюнуть в бороду самому Велесу. – Вы старались. Одни выполнили задачу, другие не смогли… случается и такое.

Кто-то уронил ложку на стол, пугливо сжался, но никто не обратил внимания – все слушали наставника.

– Но я особо хочу сказать сегодня о двоих… – Наставник Ясь помедлил и назвал первое имя. – Явор, сын Лодыги!

Явор горделиво поднялся. Он такого не ожидал, хотя и не удивился – справился он с приказанием Старых успешно. Глянул на наставника горделиво. Но тут же спохватился:

– Наставниче, я не один пришёл к воротам!

– Не один, – кивнул наставник. – Но я про другое. Явор, сын Лодыги, ты сегодня не просто выполнил задание полностью, ты ещё и помог своему другу Милюте. И другой из вас – Незванко, сын Дражена!

Тут уже по гриднице прокатился гул удивления. Незванко встал, красный от смущения:

– Я не заслужил чести, наставниче! – возразил он, открыто глядя на Наставника Яся. – Я не выполнил задания, поединок проиграл, да ещё и правила нарушил!

– Ты заслужил, – усмехнулся наставник. – Первое – ты показал, как нужно стремиться к победе – через правила, через боль, через смерть. Ничто не должно остановить воина! Второе – ты не побоялся признаться в нарушении правил. Честь превыше всего!

Незванко не посмел возразить вторично.

– Подойдите ко мне оба! – Наставник Ясь чуть шевельнулся, меняя положение на лавке. – Вы оба достойны делить оленя.

Наставник Хмель молчал – за столько лет службы в войском доме Старые навыкли понимать друг друга и без слов даже в самых сложных случаях. Нынешний же случай был не из сложных – обычная военная игра, которая закончилась тоже обычно, ничуть не отличаясь от многих прочих. Много лет миновало, много таких игр прошло, много мальчишек прошло перед ними, готовясь стать истинными воями, и каждый раз находился кто-то стремящийся нарушить правила. По негласному закону, один раз в год такое полагалось поощрить, и то с рассмотрением – ради чего нарушены правила. Если как сегодня – ради общего дела, то могли и простить, а если ради лени или чтоб нарочно другого новика подвести (бывало и такое) – пощады и прощения не жди. Виновного ждало внеочередная работа на поварне, мытьё полов, колка дров, чистка конюшен или задка, а то и батоги – в зависимости от тяжести промашки. Нынешний проступок Незванко тянул на трёхдневную чистку конюшен. Батогов же в этом году пока что никому не доставалось.

Никто никогда не знал, когда он наступит, тот самый раз в году. Да и о законе таком тоже из новиков никто не знал, а Старые молчали – ни к чему дразнить лень или нерадивость. Может, кто из мальчишек и догадывался о чём, особенно из тех, кто в войском доме не первый год, да только и они тоже молчали.

4. Кривская земля. Озеро Нарочь. Чёрный камень. Зима 1066 года, сечень

Тропа ныряла меж деревьев и кустов, закуржавелые ветки нависали над утоптанной горбящейся дорожкой. Снег искрился в ярком зимнем солнце, длинные синие тени ползли по снеговой пелене.

Успеть бы до полного темна, – бьётся в голове.

Дома хватятся, – висит в голове неотвязно. Хотя после неудачного Корнилова сватовства от неё дома мало не шарахались – ни во что поставила девка волю рода, отцову волю и материну. Так и до иной, большей беды недалеко – и для всего рода.

В роду молодёжь Медвежьей Невестой дразнит – дескать, жениха отвергла, так теперь за медведя выходи.

Гордяне же вроде как и всё нипочём – собралась и убежала за два дня пути от дому, никому ничего, опричь матери, не сказав. Да и матери-то… что сказала? Надо, мол, и всё тут. Мать смолчала, поджав губы – прекословить дочери она теперь опасалась. Теперь было так: отдельно – род, и отдельно – она, Гордяна. Тем более, что и отца сегодня дома не было – уехал отец в Полоцк. Давно уже. Вроде как и не время для поездок – война. На юге слышно, невесть что творится, Ярославичи кривскую землю зорят, словно чужую. Рассказывали потом знакомые, что отец к полоцкой рати пристал, которая князю на помощь пошла.

Гордяна вдруг почувствовала странное беспокойство, словно кто-то шептал ей что-то зловещее.

Тропа выползла на редколесную верхушку холма. Гордяна остановилась, опёрлась на палки, переводя дух. Невольно загляделась.

Низменный кривский край, нетронутая чаща, изборождённая руслами рек и речек, обнимала берега глубокой котловины Нарочского озера. Кое-где тонкими струйками подымались дымки из печей – выселки да заимки, вёски да починки. Самый ближний дымок стоял у северной оконечности озера. Где-то там, – вспомнила Гордяна, – войский дом, в котором сын Несмеянов… Невзор, вот как…

И тут же кто-то из-за спины жестоко укорил – о том ли возмечтала, девка? У него же сын – мало не твой ровесник!

Упрямо мотнула головой, оттолкнулась палками и заскользила со склона. Свистнул в ушах ветер, бросил в лицо горсть сухого холодного снега, ринулся навстречь чапыжник над тропинкой. Метнулся в кусты зазевавшийся заяц, отвыкший от людского вида и голоса, Гордяна на бегу озорно свистнула, косой заложил уши за спину и дал стрекача, так, что только снег взвихрился из-под задних лап. Плясало в душе что-то весёлое и озорное, грело душу ожидание чего-то нового.

Девушка обогнула высокую разлапистую ель, остановилась. Из-под снега могучей глыбой чернел огромный камень. Потому и место так называлась – Чёрный камень. Гордяна перевела дух и невольно загляделась.

На камень загляделась.

Камень стоял здесь всегда.

Из кощун и басен девушка знала, что кривичи жили здесь не всегда. Родовые предания говорили, что первые кривичи пришли в эти места лет триста тому. Или триста пятьдесят. И сам род насчитывал поколений десять, сама Гордяна была в роду одиннадцатой… стало быть, тоже лет триста – триста пятьдесят.

Камень стоял здесь уже тогда.

Взгляд девушки скользил по бугристой поверхности камня, покрытой трещинами и царапинами, привычно складывая их в узоры и выделяя знакомое…

Вот охотники с луками гонят тура… или зубра.

Вот человек в высокой шапке – князь или старейшина – потрясает копьём.

Вот бегут олени, запрокинув ветвистые рога на спину.

Вот косматый индрик с длинным хоботом и тяжёлыми клыками, грозно торчащими изо рта, разгоняет охотников, и двое гибнут под его могучими ногами, сжимая сломанные копья. Ведуны как-то говорили, что и сейчас такое зверьё в жарких странах живёт, только не косматое.

А вот и вовсе неведомый зверь – такой же косматый и почти такой же огромный, только с большим рогом на носу.

Гордяна смотрела, полуприкрыв глаза; сквозь закуржавелые ресницы казалось, что маленькие фигурки движутся по чёрной поверхности огромного камня, древнего, как само мироздание. Она слышала воинственные крики охотников, травящих добычу, топот оленьих копыт и свист стрел, трубный и грозный рёв индрика, вдруг резко переходящий в истошный визг обожжённого огнём зверя. Чувствовала противную вонь палёной шерсти, мешающуюся с запахом жареного мяса. Видела, как приплясывает, крутясь на верхушке камня (почему-то чистого от снега) косматый жрец с бычьим черепом на голове, одетый в шкуры и увешанный костяными оберегами, потрясает резным посохом из цельного клыка неведомого зверя – уж не индрика ли?

И почти въяве почувствовала устремлённый на неё откуда-то с небес невероятно грозный взгляд высшего существа, могучего властелина. Взгляд, казалось, спрашивал – не впусте ли ты идёшь, дева… не тревожишь ли моих людей пустяками?

Гордяна подняла голову, запрокинула лицо к небу, глянула сквозь внезапно нахлынувшие слёзы. Сквозь небесную синеву, особенно густую в ясный зимний день, сквозь белые клубы облаков тонко проступало огромное лицо в густой бороде и с кривыми рогами, глядело сурово и строго.

И что она может ответить?! Она, потревожившая покой Чёрного камня ради собственной капризной любви, ради нарушения родовых запретов?

А может, Владыка прямо сейчас заберёт её к себе… и не в том ли его воля? И может не зря в роду дразнят? Владыка-то тоже медведь.

Гордяна упрямо стиснула зубы.

Нет!

Она не отступит!

Лицо Властелина дрогнуло и растаяло, медленно исчезло в облаках. А вместо него возникло иное лицо – женское. Прекрасное вечно юной красотой и вместе с тем умудрённое годами и даже веками жизни.

Великая Мать, вечно единая в трёх ликах – юной девы, зрелой женщины и мудрой старухи.

Девушке даже показалось, что женский лик чуть подмигивает – держись, девушка.

Борись за свою любовь!

– Мати-Лада… – прошептала девушка, прижимая руки к груди. Лик медленно растаял, точно так же, как и Велесов до того.

Гордяна вздрогнула и очнулась.

Руки закоченели, на ресницах замёрзли слёзы.

Сколько времени она стоит здесь, у этого камня, видока долгих веков, а то и тысячелетий?

Девушка решительно всхлипнула, утёрла глаза рукавицей и обогнула камень. Пересекла утоптанную дорожку из волчьих следов. Тропинка, спрямляясь, пересекла широкую заснеженную поляну и упёрлась в низкие ворота. Из-за чуть покосившегося тына виднелась укрытая снеговым сугробом высокая кровля, а с перекладины над воротами зловеще скалился крупными жёлтыми зубами конский череп – пугал лесную нечисть.

Гордяна несколько времени передохнула, сотворила вокруг головы обережный круг и решительно двинулась к воротам.

Ворота были чуть приоткрыты.

Посреди широкого двора стоял чуть кривоватая большая изба без единого окна, зато по причелинам, полотенцами и балясинами высокого крыльца тянулась нарядная резьба – тут и солнце, и молния, и огонь, и всевозможное зверьё. Гордяна усмехнулась, сделала шаг от ворот, и тут со скрипом отворилась дверь. На крыльце возникла высокая седая старуха в едва накинутом на плечи пожелтелом от старости полушубке, костлявая потемнелая рука крепко сжимала тяжёлый резной дубец, более приличный мужчине в годах – дородному родовому старосте или ведуну, а то и старому князю, будь такой в кривской земле. Пронзительно и внимательно глянула на девушку, несколько мгновений её молча разглядывала, потом сделала короткий приглашающий знак рукой – входи, мол. Поворотилась и ушла в избу, оставив дверь отворённой.

Надо было входить.

Изба ведуньи тоже была всегда.

Всегда сколько помнила Гордяна. И всегда, сколько знали её родители.

И ведунью Гордяна знала тоже. Всю жизнь.

Старая Летава жила здесь всегда.

Мало того, она была из их рода!

Когда-то давно, может лет двадцать тому, а может и сто лет жила в роду девушка Летава. Песенница и хохотунья, плясунья и затейница, собирала как-то девушка грибы. И дорожка вывела её сюда… к камню. Неведомо уж, что она видела или там слышала… а только воротилась домой молчаливая, на себя непохожая.