Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

Однако ни двух воев, ни бочек на сходне не было.

Через борт по сходне шагнул высокий старик в длинном белом плаще, остановился на миг, окидывая взглядом берег и вымол, а заодно и городские стены. Длинная седая борода, с которой сливались такие же усы, седые волосы, выбившись из-под шапки, падали на плечи. Несмеян отчётливо различал потемнелую от старости в коричневых пятнах кожу рук старика, но пальцы с узловатыми суставами цепко, совсем не по-стариковски держали тяжёлый резной дубец.

Несмеян на мгновение встретился со стариком глазами, и гридня пробрал мороз – из глаз волхва (а это был волхв, вестимо) смотрела какая-то древняя предвечная сила, та, что иной раз осеняла своим присутствием и полоцкого князя (и в такие мгновения полоцкие гридни и вои благоговейно замирали, не зная, чего ждать от своего господина).

В следующий миг волхв двинулся вниз по сходне, а навстречь ему уже спешил владыка Славимир. Впрочем, в походке витебского волхва не было ни малейшего подобострастия – младший встречал старшего, только и всего. Князь Всеслав шёл к сходням следом за волхвом, почти рядом с ним, отставая на полшага, на четверть шага даже – послы приехали всё-таки не совсем к нему, скорее к Славимиру.

Над Двиной висел промозглый холодный весенний вечер. Мальчишки возились около прибрежного шалаша, сложенного ещё в прошлом году. За зиму листья на ветках, из которых они сложили шалаш, повяли и опали, и в настиле тут и там просвечивали немаленькие дыры.

Старший из мальчишек несколько времени рассматривал месиво из голых веток и остатков прошлогодней листвы, которое ещё год назад было шалашом, потом вздохнул и поворотился к младшим (они растерянно глядели на него, не зная, что сказать):

– Ну чего встали? Хотите ночевать в тепле – схватили топоры и пошли рубить лапник. Ночь будет холодной.

Младшие мгновенно воспряли (нашлось дело – и растерянность прошла) и, схватив один – топор, другой – нож, пошли к ближнему ельнику, подталкивая друг друга, чтоб не показалось, что они боятся, и старший друг не начал их презирать. А он, проводив их насмешливым взглядом, принялся обрывать с шалаша гнилые листья и выгребать мусор, увеличивая дыры ещё больше.

Младшие воротились скоро, приволокли груду нарубленного лапника, тут же бросились помогать, и скоро шалаш опять выглядел красиво, там и сям зеленея свежими заплатами. Настелили лапник и на землю – ночи и ещё впрямь холодные, хоть уже и начало травеня.

– А не рановато мы на рыбалку пошли, Завид? – дрогнувшим голосом спросил один, видимо представив, как будет дрожать и ёжиться от холода ночью. Поймал свирепый взгляд Завида и тут же торопливо добавил. – Рыба-то наверное плохо клюёт ещё…

– Рыба хорошо клюёт круглый год, – насмешливо отверг Завид, и младший съёжился. Второй откровенно зубоскалил над ним. – Ты бы, Полюде, чем болтать, лучше костёр развёл. А то холодновато что-то.

Ну конечно, старшему-то можно и признать, что холодно! Попробовал бы он, Полюд, вякнуть, что холодно. Или Ярко. Им бы такое «холодно» было, что в жизни бы никогда никакого «холодно» больше не сказали.

Ворча таким образом, Полюд драл берёсту, помогая себе ножом, и слыша как рядом Ярко ломает сушняк. Что за их спинами делал в это время Завид, они не видели.

Клевало и впрямь хорошо.

Лески из конского волоса, можжевеловые, обожжённые на костре, и костяные крючки, хлебная наживка. Клевало хорошо. Окунь, плотва и лещ. Густера и голавль. Чехонь, жерех и карась. Мальчишки молча и сосредоточенно таскали рыбу, то и дело ревниво косясь друг на друга. Когда начало смеркаться, Завид первым смотал удочку и поднялся.

– Хорош. Разжигайте костёр. С утра половим ещё.

От костра одуряющее пахло печёной рыбой. Мальчишки глотали слюнки, следя за тем, как доходят на рдеющих углях караси и густера. Тёк обычный для таких случаев разговор.

– А вот я слышал, в городе крючки железные делают, – мечтательно сказал Полюд. – На такой, небось, и ловить-то лучше.

– Ага, я тоже слышал, – Ярко повозился на лапнике, его лицо неровно освещало пламя костра. – Болтают, что где-то на хуторах у кого-то такой крючок есть. Щуку бы на него поймать либо налима…

– Пустое, – холодно бросил Завид, шевеля палкой угли. – Что, рыба на железный крючок сама клюнет, без наживки? И на костяной неплохо поймается.

– Железный бóльшую рыбу выдержит, – не согласился Полюд. – Щука или налим…

– Болтай, – оборвал его Завид, бросая палку. – А ты не помнишь, как я осенью щуку поймал на можжевельник? Без железного крючка обошёлся, вытащил. Ишь, выдумали, оцел на рыболовные крючки переводить. Ещё бы заборы городить из железа взялись!

Завид кипел – видимо, вспомнил, как они с отцом-ковалём каждую весну копали на болотах руду и с какими трудами плавили из неё уклад.

– А если та щука из стада самого Речного Царя? – упрямо спросил Ярко. – Они ж огромные! Такую кость или можжевельник не выдержит.

– Ну разве что, – остывая, пробормотал Завид.

Помолчали несколько мгновений, потом Полюд вдруг спросил:

– А что за лодья с низовьев бежала? Красивая такая, расписная?

– Кто ж его знает, – равнодушно отозвался Завид. – Морская. У нас таких нет, у шелонян тоже. У корси разве что. Но говорили на ней вроде как по-словенски. Может, с Руяна откуда-нибудь либо из Винеты.

От этих названий повеяло чем-то странным – словно бы морем запахло у речного костра, что-то шевельнулось в груди, напоминая о дальних, невиданных странах. Винета, Руян… Аркона. Бирка, Хедебю…

Завид вновь взял палку, шевельнул угли и выкатил из них обуглившегося жереха.

– Доспела рыба, парни, налетай.

В гриднице – холодно. Вечерняя прохлада сочится из-под прикрытых ставней, ползёт по полу, пробирая сквозь порты и рубахи.

Всеслав, как хозяин, сидит в голове стола, опершись на Божью Ладонь локтями и хмуро оглядывая собравшихся. Гридница Гориславля невелика, да и нужна ль она большая в межевом городце, да ещё там, где за межой – дружественные шелоняне? Однако места хватало – благо и народу собралось немного.

Княж пестун, воевода Брень глядит на всех равнодушно, и только иногда начинал хмуриться и щипать седой ус – мало ли чего там волхвы о себе думают. И мало ли чего надумают. Им, вестимо, виднее, да только не всегда им нужно то же, что князю.

Волхв Славимир… кабы не нелюбовь воеводы к громким и красивым словесам, он сказал бы, что Славимир светится. Ну да его можно понять – такие гости в кривскую землю не каждый день бывают.

Волхв Годовит из Арконы, посланец великого волхва Святобора, теребит пальцами резной дубец, то и дело приподымая косматую бровь и взглядывая на князя и воеводу.

Волхв Велемысл из Радигоста, ещё молодой, не старше пятого десятка – для волхва молодой, вестимо, долог срок обучения волхвов. Глядит, усмехаясь, ждёт, задумчиво поигрывая кончиком длинной полуседой бороды.

И чуть в стороне от них – осунувшийся худой середович с полуседыми волосами, усами и бородой и глазами цвета голубого пламени. Свей. Дагфинн-годи из Двора богов в Уппсале.

Такого количества служителей богов полоцкая земля ещё не видела со времён самого Боя. Да и в его времена, наверное, не видела.

– Чего же вы от меня хотите, волхвы? – поднял голову Всеслав. – Ратной помощи? Так у меня война с Ярославичами на носу, вот пути просохнут только – и вот они, тут как тут. Каждый вой на счету будет, куда мне ещё их отсылать за море, в Аркону либо Сигтуну?

– И того не нужно, Всеслав Брячиславич, – отверг Годовит, пристукнув по полу тяжёлым дубцом. – Нет, не нужно. Людей у нас и своих достанет, и злата-серебра вдосыть. И ярости накопилось за годы. И оружие найдётся. От тебя иная помощь нужна!

– И какая же? – князь удивлённо поднял брови.

– Ты – потомок Велеса. За тобой люди пойдут, и здесь, на Руси, и средь литвы даже. И если мы будем знать, что ты – с нами, за нами тоже больше народу пойдёт. Тогда и Наконичи пошатнутся.

– Мне бы вашу уверенность, – буркнул себе под нос Всеслав, так, чтобы волхвы не слышали. Громко же сказал иное. – Вы можете кричать там что угодно, люди либо поверят, либо нет.

– Верно, – вздохнул Велемысл. – Потому мало просто одних слов.

– Нужно твоё знамя, Всеславе, – решительно сказал Годовит. И добавил, помедлив. – И… и твой сын. С небольшой дружиной, полсотни воев вдосыть достанет. У тебя есть что-то… – Годовит помедлил. – Сила какая-то. Ты – владыка.

– Что ж, у вас своих вождей не достанет? – нахмурился Всеслав. – Или у Готшалка-князя родственников нет, которые на вашу сторону бы стали? Я вон тут и от лютичей посла вижу (князь мотнул головой в сторону Велемысла).

– Тебе ль не знать, княже, что у лютичей нет князей, – возразил холодно посланец Радигоста.

– Ну да, – Всеслав скривил губы. – Помню, как же. У одних князей вовсе нет, у других только и мечтают, чтоб германскому императору послужить. И те, и другие готовы друг другу глотку перервать, невесть с кем задружиться лишь бы других утопить. Что, не так?

Волхвы молчали – сказано было не в бровь, а в глаз.

– В этот раз такого не будет, – тяжело сказал, наконец, Годовит. – В этот раз мы не одни, с нами лютичи, ты сам сказал про то. Редаряне и доленчане по слову Радигоста с нами идут.

– Впору мне у вас помощи просить, – хмыкнул Всеслав. – У нас на Руси навыкли в ваших краях, да вон у свеев (князь мотнул головой в сторону угрюмого годи) воев нанимать, чтоб соперника извести. Владимир, прадед, против Ярополка варягов приводил, Ярослав – против Святополка и моего отца. А так, коль вы бучу подымете, а уж тем паче и победите, то ни Мстиславу, ни прочим Ярославичам помощи с Одры не видать как своих ушей. А вот у свеев…

– Конунг Стенкиль при смерти, – быстро говорит годи, горячечно блестя глазами. Он очень хорошо говорит словенской молвью, хотя, по правде-то сказать, его речь больше напоминает варяжскую, чем кривскую. Хотя понять можно, Всеслав, Брень и Славимир понимают, хоть и не каждое слово. Но и того достанет, благо говорит годи о том, что важно для всех, кто сидит сейчас в гриднице. Руки его то и дело начинают перебирать висящие на шее наузы, натыкаются на Торов молоточек, останавливаются на нём и опадают на стол. – Если сейчас ждать, то после его смерти придёт к власти его сын Эрик. И тогда плохо будет.

– Можно подумать, сейчас вам хорошо, – насмешливо бросил лютич Велемысл, вприщур разглядывая свея. – Стенкиль тот мало не весь Вестергётланд ваш крестил. Лишь гляди и вас за хрип возьмёт, Уппсалу вашу.

Борода Дагфинна встала торчком – видно не по нраву пришлись слова Велемысла, сжал зубы годи.

– Хотел епископ Адальвард Двор Богов наш сжечь, было дело, – сузив глаза, бросил он. Взгляд Дагфинна туманился, он то и дело встряхивал головой, словно отгоняя какое-то навязчивое видение или воспоминание, дёргал щекой, проводил рукой по лицу, словно стирая липкую паутину. – Да только конунг не согласился. Пусть у себя в Сигтуне распоряжается епископ. Свеарике ему не Вестергётланд, где его любезных христиан – пруд пруди.

Волхвы молча покивали.

– А вот если Эрик Стенкильссон конунгом станет, то этот и на Двор Богов посягнуть может! – годи сжал кулаки. – Гёты за него стоят, враз его к власти приведут.

– Так опричь него и некому вроде конунгом-то быть, – непонимающе сказал Годовит, глянув на годи из-под косматых седых бровей. – Эрик в семействе Стенкиля старший, ему на престоле и сидеть. Да и другие-то сыновья Стенкиля, я слышал, тоже не особо горят желанием жертвы Одину да Тору приносить – что Хальстен, что Инге, оба христиане истовые, нет?

– Да, – скрепя сердце, признал годи. – Прав ты, Годовит. Но есть то, чего не знает даже твой господин, могущественный и мудрый владыка Святобор. Не в очередь занял престол Стенкиль, не по праву!

– Как это? – вмешался Всеслав, так и подавшись вперёд. – А кто же должен был наследовать Эмунду Старому?! Сын-то его, Анунд, сгиб, отравленной водой опившись?

– Верно, княже, – Дагфинн тоже подался вперёд, как и Всеслав. – А только никто не знал, что у Анунда сын есть!

И князь, и воевода, и волхвы так и впились в годи взглядами. Всеслав сообразил первым.

– Тюборинн, небось? Рабичич? – и все сразу поняли, что он угадал.

– Так что ж с того?! – воскликнул годи. – И Эмунд Старый тюборинном был! Мать-то его, Эдла-венедка, рабыней была!

– Хоть и рабыней, а княжьего роду, – возразил Годовит. – Однако ж прав ты, мудрый годи. В этом случае права этого тюборинна выше прав Стенкиля. Только чего ж?…

– Так не знал же никто! – воскликнул годи. – Вот в прошлом году только узнали. И не тюборинн он, хорнунг!

– И что? – впервой вмешался Славимир. – Он держит вашу сторону?

– Он наш, он не христианин, – подтвердил Дагфинн. – Свеи за него, мы готовы отбить у гётов престол Бьёрна Железнобокого!

– Как его зовут? – Велемысл уже снова обрёл свой прежний, спокойно-насмешливый вид.

– Эрик.

– Тоже Эрик?

– Стало быть, будем ждать смерти Стенкиля? – подытожил Годовит.

– Зачем? – поднял глаза Всеслав. – Зачем её ждать? Если этот ваш Эрик имеет больше прав на престол?

– И то верно, – кивнул годи. – Но нам тоже нужна твоя помощь, конунг Висислейв. Такая же, как и вендам. Только мы не просим отправить к нам твоего сына, нет. Мы просим твою дочь.

– Просим? – непонимающе протянул князь.

– Просим, – повторил годи. – Просим замуж за Эрика.

– Замуж? За рабичича? – выделяя каждое слово, переспросил Всеслав.

– За хорнунга, – поправил годи и добавил, ничуть не смущённо сверля Всеслава неотступным взглядом. – И твой прадед, конунг, тюборинном был, разве нет? А есть ли более надёжный способ скрепить союз? И не просто за хорнунга – за будущего конунга свейского отдаёшь дочь.

Всеслав думал.

Думай, не думай, а годи был кругом прав. И кровь конунгов, пусть даже и разбавленная кровью трэлей (но Эрик – не тюборинн, не рабичич, он – хорнунг!). И красиво выходило – на Варяжьем Поморье будет Рогволод (и чем боги не шутят, не угодит ли на престол Наконичей), в Свеарике Всеславна будет женой конунга. И было ещё одно, о чем не сказал годи, о чём умолчал и Всеслав, но о чём помнили все.

Дочь князя должна выходить замуж за князя. Короля. Конунга. А почти все князья, короли и конунги опричь крещены, и для того, чтобы выйти замуж за равного, любой Всеславне придётся либо креститься (а дети Всеслава, в отличие от него, отвергшегося от креста, крещены не были вовзят), либо искать князя-язычника (а таких слишком мало). А то и вовсе – выдавать их замуж за бояр.

Всеслав думал недолгое время, наконец, коротко кивнул.

– Добро. Быть по сему. Старшая дочь моя, Витонега, за Ходимира, князя вятичей, сговорена, потому вторую дочь даю, Гориславу. Ей шестнадцатый год, так и так пора замуж девке.

Любое важное дело скрепляется жертвой.

Бурый бык из придвинских лесов хрипло ревел, рыл копытом землю, косил налитым кровью глазом в сторону столпившихся у высоких резных столбов на вершине прибрежного холма, но вырвать верёвки из крепких рук княжьих воев не мог.

Волхвы подошли ближе. Славимир успел ухватить мимолётную насмешливую улыбку лютича Велемысла, оглядывавшего капь Велеса – видимо, служителю Сварожича здешнее святилище показалось простоватым. Вестимо, не межевому капищу земли кривичей равняться с богатыми храмами и святыми рощами Радигостя на берегах Доленче! – вскипел про себя Славимир, внешне, впрочем, никак не выказав гнева. Да и Велемысл под укоризненным взглядом Годовита (арконский владыка был более мудр, видно, годы сказывались) тут же без следа стёр ухмылку с губ. Волхвы стали обочь капей, годи Дагфинн чуть посторонился (сейчас не его было дело, не его богам служили) – и вои пустили быка.

Сипато взмыкнув, бык тяжело ринулся к ним. Но мелькнула стремительная тёмная тень впереймы, тускло-багряно блеснул в лучах заходящего солнца рожон тяжёлой рогатины.

Всеслав ударил под левую лопатку, словно на охоте, из-под солнца. Бык споткнулся на бегу, ноги подломились, тяжёлая буро-рыжая туша грянулась оземь. Всеслав рывком оказался около бычьей головы, коротким движением прижал её к земле и перехватил ножом яремную жилу. Тугая струя крови плеснула на подножие Велесовой капи.

Полюд и Ярко уже легли спать, сумерки сгустились, клёв прекратился, и теперь удочки снова в дело пойдут только утром. Завид ещё ворошил палкой угли, дожидаясь, пока погаснут язычки пламени, потом поднялся и отошёл от костра в сторону – от подобравшегося с реки холода приспела нужда.

Мальчишка только взялся за завязку гашника, как еле слышный шорох заставил его поворотить голову в сторону прибрежных кустов. А в следующий миг внезапный всеобъемлющий страх пригвоздил его к месту.

У высокого ольхового куста стоял почти невидимый в сумерках волк. Огромный, мало не с быка ростом, он замер, чуть приподняв лапу, и глядел разгорающимся взглядом (не на меня гляди, не на меня! – немо взмолился про себя Завид) в сторону города, глаза мерцали багряными огоньками. А надо ним, над лесом, в промозглом сыром весеннем воздухе, в тучах внезапно соткались очертания другого громадного волка. Другого, да только того же самого! То же положение тела, та же вздыбленная шерсть, та же чуть приподнятая лапа, та же вздёрнутая верхняя губа, обнажающая клыки. Словно светило что-то невидимое с земли, заставляя волка отбрасывать на облака огромную тень, выше леса стоячего.

И всё же это была не тень! Завид ясно видел на этой «тени» палевые пятна на серой шерсти, едва заметные, сквозь них просвечивали тучи, но они всё равно были видны. Это не тень.

Остолбенение длилось какое-то мгновение. Потом волк (и тот волк, в небе – тоже!) словно унюхал что, довольно оскалился, хрипло рыкнул (в рычании Завиду почудились какие-то неразборчивые человеческие слова) и одним движением скрылся в кустах. И тот, в небе, исчез тоже.

2. Словенская земля. Перынь4. Лето 1066 года, изок

В сумерках гулко и разноголосо пели лягушки на берегу Мутной5. Тёплый вечерний воздух приятно обволакивал, тянул речными и городскими запахами – макушка лета, город пахнет застоялой пылью и сухим конским навозом. От Перыни до Новгорода с десяток вёрст, здесь больше речной свежестью пахнет, хоть и сотни людей бывают в Перыни каждый день – древняя святыня словен притягивала людей по-прежнему, хотя после её разорения прошло уже восемь десятков лет.

Несмеян въехал в ворота Перыни, равнодушно скользнул взглядом по чешуе гонта (впрочем, здесь его зовут лемехом) на кровле церкви, срубленной ещё при Добрыне, поворотил коня к большому дому невдалеке от церкви – сруб в лапу, лемех, высокое крыльцо и подклет, длинная коновязь под высокой камышовой кровлей, обнесённая плетёной из ивняка оградой. Он был здесь уже не в первый раз, потому и двигался так уверенно. У коновязи уже стоял чей-то конь – Несмеян даже знал чей именно. Привязал повод к коновязи, коснулся ладонью бока чужого коня. Тот отпрянул, злобно храпя и поджимая уши, но тем и ограничился – зубами Несмеяна ему было не достать, копытами – тоже. Шерсть была суха – значит, тот, другой человек приехал в Перынь довольно давно.

Ждёт.

Несмеян чуть качнул головой и ступил на высокое крыльцо.

Дом в Перыни принадлежал новогородскому боярину Крамарю, тому самому, что приезжал после плесковской войны в Полоцк – искать дружбы князя Всеслава. В Перыни жило мало народу – всего с десяток изб высилось – жили потомки храмовой челяди, тех, кто при святилище издревле ютиться привык. Сжёг Добрыня святилище, а люди остались. С чего крестители их не побили – невестимо; в Новгороде нежностей не разводили. Может, гнева богов побоялся отступник (хотя снявши голову, по волосам не плачут), может ещё с чего.

Все полтора года с позапрошлогодней плесковской неудачи Всеслав и Бронибор Гюрятич ткали паутину заговоров, мотались по кривской земле, наводя тропы и связи, встречались с кривскими боярами, литовскими князьями и даже бывало с деревенскими ведунами.

Один из этих ведунов, самый старый – и самый умный, как показалось Всеславу – долго и пристально глядел князю в глаза, словно искал там что-то ясное только ему. И молчал. Всеслав уже начал было тревожиться – поговорить надо было о многом, но начать говорить раньше убелённого сединами морщинистого старца с ледяным взглядом голубых глаз казалось непристойным даже князю. Он уже решил было начать первым, когда глаза ведуна вдруг вспыхнули, словно он, наконец, что-то в князе нашёл. Старик коротко кивнул, словно соглашаясь с несказанным, склонил голову и встал. Поднялся и князь, оторопело и всё ещё не понимая, но ведун был уже у двери. Несмеян, посторонился, пропуская его; ведун, чуть задержавшись на пороге, истово поклонился князю.

– Жди, господине.

И исчез за скрипнувшей дверью, за которой вдруг мелькнул кусок ярко-синего зимнего неба над снеговым увалом и стоящие в этой сини частые дымы – дело было в большом погосте на самой меже Полоцка и Плескова в общинной избе-беседе.

Дверь со скрипом захлопнулась, князь несколько мгновений ошалело стоял посреди беседы, потом подскочил к порогу, отворил дверь… пусто.

Князь и гридень быстро переглянулись.

Ведуна уже не было.

Исчез, растворился в зимних просторах кривских дебрей. Без следа пропал – даже стража не видела.

И чего ждать – было неясно. Ведь Всеслав не сказал ведуну ничего про задуманное им в разговорах с тысяцким Бронибором.

И вот теперь те же дороги привели Несмеяна в Перынь. Уже одного, без князя.

Дверь, скрипнув, отворилась, гридень шагнул в тёплое и душное жило – из-за стола навстречь ему поднялся высокий, богато одетый парень.

– Гой еси, Крамаре, – весело бросил Несмеян.

– И тебе поздорову, гриде, – отозвался новогородский боярин хмуро.

На дворе уже горласто орали петухи, а на восходе тоненькой розовой полоской занималась заря. Гридень Тренята лениво подошёл к окну, потянулся, сладко, до хруста челюсти, зевнул.

В дверь неуверенно стукнули.

– Ну?! – недовольно крикнул гридень, вприщур разглядывая тёмную и пустую по раннему часу улицу новогородского детинца.

В дверь просунулась голова Птахи – верного дворового холопа.

– Что? – недовольство в голосе Треняты вмиг испарилась.

– Весть из Перыни, – сообщил Птаха довольным шёпотом. – Там полочанин. Он прислан…

– К кому? – разнообразием слов речь гридя не отличалась.

– Крамарь…

– Боярин с Людина?! – в ужасе перебил Тренята. Он, когда посылал Птаху пошарить в городе, вовсе не рассчитывал на большой успех. На столь большой успех.

– Как нашёл?

– Да просто за боярином соследил, – пожал плечами холоп. – Он и не заметил ничего.

– В Перыни, значит? – хрипло спросил Тренята. Рука гридня уже сама по себе искала брошенную перевязь с мечом. Надо было и князю доложить – не хватало ещё оплошать, как в прошлый раз с Лютогостем Басюричем. – Подымай людей!

Птаха кивнул и исчез. А Тренята хищно согнул пальцы, словно собираясь во что-то вцепиться когтями, и мечтательно процедил:

– Ну, Крамаре…

– Я к тебе со словом от князя Всеслава, – гридень без стеснения разглядывал Крамаря. – Как меня кличут, ты знаешь.

– Знаю, как же, – в голосе боярина уже прорезалось любопытство. – И чего мне велел передать Всеслав Брячиславич?

Сидели за столом с глазу на глаз в пустом терему – не было там ни хозяйки, ни прислуги, только одинокий полуглухой старик-тиун (Несмеян слышал, что боярин зовёт его Борз) ютился за печью в бабьем куту. Ни полочанин, ни новогородец его не опасались – слуга должен быть верен господину.

– Князь Всеслав предлагает тебе, боярин Крамарь, принять его сторону…

– … когда полоцкая рать подступит к Новгороду, – закончил за Несмеяна боярин.

– Ну… да, – поколеблясь, согласился гридень.

– Почто именно ко мне? – прямо спросил Крамарь. – Или к другим боярам тож послан?

– Вестимо, и к другим тоже, – не отрицал Несмеян с плохо скрытым раздражением. Он встречался здесь с Крамарём здесь уже в третий раз, и каждый раз начиналось одно и то же – новогородская господа ни мычала, ни телилась. Казалось, они каждый раз исполняют какой-то обряд, словно им воля богов не дозволяла согласиться с первого раза. Возможно, так оно и было, хотя в глубине души Несмеян подозревал, что они просто не хотят договариваться с ним, гриднем, и хотят, чтобы к ним на встречу приехал и сам Всеслав. В прошлый раз он даже выругался непутём, помянув и господина – не мог, что ли, Всеслав Брячиславич, действительно сам поговорить с новгородской господой – не чернь же они, на самом-то деле.

Впрочем, князю виднее, как поступить правильно.

– И к кому ж ты послан ещё?

– К Людину старосте, боярину Басюре.

Сколько можно воду в ступе толочь, – раздражённо подумал гридень. – А то они не знают, к кому я приехал, а то они сами не присылали в Полоцк, а то сам Крамарь не приезжал в Полоцк к князю Всеславу.

Несмеян всё больше ощущал себя внутри какой-то затянувшейся скоморошины. Нет, они точно обряд какой-то разыгрывают.