Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

– Спаси боги за честь, славница.

Мураш за его спиной весело хохотнул.

– Что, вой, понравилась девка?

– Кто такова? – тихо спросил Несмеян, глядя вслед Моховичке – коса тяжёлой золотой змеёй падала до самого пояса. – Ишь, краса писаная.

– Дочка моя, – довольно ответил Мураш. – Гордяна. Сватай, если по нраву.

– Женат я, – с неуловимым, едва заметным сожалением ответил Несмеян. – Да и не в моём возрасте женихаться, мне уж на четвёртый десяток давно поворотило, а ей, небось, пятнадцать?

– Семнадцать будет через месяц, – всё так же довольно ответил Мураш. – Женат он, глянь-ка… Ты же не христианин, тебе можно, и достатка хватит двух жён прокормить. Эвон отец мой – троих жён держал.

Старый обычай многожёнства отмирал средь кривичей медленно, теснило его христианство, толкало и отталкивало, да только вытеснить до конца не могло.

А когда стемнело совсем, по ручью поплыл огонь. Плыли венки с горящими на них огоньками, а на берегу девушки сжимались от ожидания – тот ли парень выловит венок, которому обещалась, или не тот.

Ловили венки с берега, кто рукой, а кто досягая палкой или жердью – загодя, верно, наготовили. А и то не всем везло. Иной парень, не сумев дотянуться до желанного венка, бросался в воду в чём был и настигал его в два-три взмаха рук. Девчонки бежали вдоль берега с весёлыми перекликами и насмешками над непроворыми парнями. Там трое схватили один венок да и разорвали его натрое – быть теперь потехе, кулачному бою быть, да и девке выбрать после – кто из троих ей мил покажется. А то и вовсе никто – вот позубоскалят над неудачниками после остальные невесты.

Несмеян и Купава стояли посторонь, у самого поворота реки, глядя на веселье молодёжи, вспоминая себя. И каждый, взглядывая друг на друга, словно молча говорил – а помнишь?

Помнили.

Волна плеснула, выбрасывая к ногам Несмеяна венок – уже почти потухли огоньки на нём, намокшем и мало не распавшимся от воды. Видно, никто не поймал…

С треском раздвинулись ракиты, выбежали три девушки и Несмеян онемел – впереди бежала Моховичка Гордяна, дочка Мураша. Уж не её ли венок?

Будь Несмеян молодым неженатым парнем, впору было бы схватить венок с торжеством – лучшая невеста округи. Он же чуть отступил на полшага под взглядом оторопелой жены.

Девушки остановились. Молчали, словно поражённые громом.

Гордяна сделала несколько шагов, подняла с воды венок, выпрямилась. Несколько мгновений смотрела Несмеяну в глаза. Потом чуть поклонилась и отошла обратно к подружкам. Что-то сказала, девчонки весело прыснули, и тут же порскнули посторонь сквозь ракитник – бежали парни. Начиналась новая потеха – поймать девушку да за венок с неё поцелуй стребовать.

А то и не только поцелуй.

Спать себе и мужу Купава постелила на сеновале. Когда Несмеян опустился на шубу рядом с женой, хрустя сеном, она молча поворотилась к нему и обняла нагой рукой. После двух месяцев разлуки была страстная и горячая, ластилась к Несмеяну, выгибалась, кусая губы и сдерживая стоны, царапала плечи. Кружилась вокруг колдовская купальская ночь, плыли в небе облака и звёзды, внизу, в конюшне хрустел сеном конь Несмеяна, шумно чесался под стеной конюшни Серый. А нагие тела в постели стонали, страстно вжимаясь друг в друга, жадно искали губы друг друга, бесстыдно шарили руками по телу.

После, когда они лежали усталые и счастливые, Купава довольно улыбалась в темноте, и Несмеян видел эту улыбку, когда луна на миг выглядывала из-за облаков, и бледный лучик падал на лицо жены через дыру в кровле.

– Хорошо, ладо?

Несмеян молча кивнул, зная, что жена поймёт.

– И мне, – она счастливо повозилась, умащиваясь на его плече головой, прикоснулась губами к ключице. Спросила лукаво. – Теперь Моховичку ту меньшицей не возьмёшь?

– Да ты что, Пава? – ошалело спросил Несмеян, чуть приподымаясь на локте. – И в мыслях не было.

– А венок-то к тебе подплыл.

– Ну и что же, – возразил вой, пожимая плечами, и сам не особенно веря в свои слова. – Течением же поднесло. Случайно.

– В купальскую-то ночь – случайно? – хмыкнула жена. – Так не бывает.

Несмеян смолчал.

– А ведь нравится она тебе, – проницательно сказала Купава. – А?

– И что? – не сдержался вой; раздражение прорвалось разом.

Купава тихо засмеялась.

– Ладно, не буду больше… – и снова сказала о прежнем. – Хорошо здесь, Несмеяне. Так бы никуда и не уезжала отсюда.

– Надо, жаль моя, – Несмеян вздохнул. – Ничего не поделаешь, служба. Да и… времена приходят тревожные. Лучше вам в Полоцке быть…

– Что?! – Купава приподнялась на локтях, нагая и прекрасная, выдохнула ему в лицо. – Война, что ли?

– Война, лада моя.

– С кем?

– Да со всеми, – вновь не стал вдаваться в подробности Несмеян. – Ты только про то никому пока…

– Ладно, – Купава откинулась на спину, глядя вверх. – Звери вы, мужики, только бы вам воевать…

– Доля такая, – криво усмехнулся Несмеян. – Вой я…

– Но ведь неведомо ещё, где безопаснее-то будет, – она вновь прижалась к мужу. – Сюда-то, в глушь лесную, если что, вражья рать навряд ли заберётся.

– Как знать, – вздохнул вой грустно. – Тут не угадаешь.

– Ну, тогда и гадать не будем, – тонкие пальцы Купавы почти неслышно прошлись по носу и губам Несмеяна. – Поцелуй меня, ладо…

Рассвет осторожно коснулся розовой дланью верхушек сосен, окрасил небо полупрозрачной лазурью.

Купава счастливо потянулась под длинным тулупом, поворотилась к мужу – и тут же проснулась окончательно. Несмеяна на сеновале уже не было. Женщина грустно усмехнулась – ну чего она ещё ждала от воя, навыкшего вставать с рассветом.

Несмеян нашёлся во дворе. Купава на миг даже замерла в дверях стаи, залюбовалась мужем.

Несмеян танцевал – иного слова не найдёшь. Гибкое поджарое тело стремительно металось по двору, окутанное сияющим вихрем синего оцела, гибельно свистел рассекаемый нагими клинками воздух. На миг Несмеян застывал в каком-то странном положении, неуловимо похожий на огромного паука с двумя жалами, потом вновь срывался с места – и страшный танец продолжался. Два стремительных клинка рубили, резали, кололи. Наконец, вой остановился, тяжело переводя дыхание, кинул оба меча в ножны. И только тут Купава заметила стоящего на пороге избы сына – Невзор смотрел на отца с неприкрытым восхищением. Несмеян тоже заметил сына, улыбнулся и пошёл к колодцу, бросив Невзору:

– Слей мне.

Вой довольно ухал, растирая по плотному загривку холодную воду.

– Понравилось? – весело спросил он сына.

– А то…

– Хочешь так же?

Невзор счастливо кивнул. Несмеян довольно хмыкнул, и ничего больше не сказал.

От крыльца Купава позвала к первой выти.

За столом, уже доедая яичницу с копчёной лосятиной, гридень негромко сказал сыну:

– Собирайся. Завтра отведу тебя в войский дом.

Купава ахнула, схватясь ладонями за щёки.

– Как? Уже?! – метнула встревоженный взгляд на сына, на мужа, на отца. Калина пожал плечами – дело, дескать, ваше. Семейное.

– Надо так, Купава, – каменно-твёрдо сказал Несмеян. – Надо, чтоб Невзор быстрее умелым воином стал.

– Да зачем?! – жена даже чуть приподнялась из-за стола.

– Купава! – зловеще повысил голос вой. – Затем, чтоб тебя оборонить мог, если со мной что…

– Можно бы и вовсе без того дома войского обойтись, – потеряно сказала Купава. – Ты поглянь – кто на Руси туда теперь детей шлёт? Ведь никто почти!

– Не перечь мужу, дочка, – так же холодно и повелительно сказал отец. – От войской науки никому ещё вреда не было.

– Как сказал, так и будет, – непреклонно бросил Несмеян, вставая.

Купава вскочила из-за стола и выбежала прочь.

Несмеян поворотился к сыну – у того в глазах стояла жалость.

– Жалко мать? – спросил вой. – И мне жалко. А только надо так. И ты сырость разводить мне тут не смей.

Невзор опустил глаза.

– В войский дом пойдёшь в тот же самый, где и я был, – голос Несмеяна смягчился, он опустил руку на плечо сына. – Он отсюда совсем недалеко. Сможешь к деду в гости ходить. Если Старые отпустят. Но гляди у меня: сбежишь – домой не пущу! Честь мою не запятнай! По ней и тебе честь пойдёт!

4. Кривская земля. Озеро Нарочь

Лето 1066 года, червень

Собрались спозаранок: долгие проводы – лишние слёзы. Купава ещё спала, когда отец и сын вышли из дома и молчаливо, наступчиво зашагали в сторону леса, к опушке. И только старый Калина молча провожал их одобрительным прищуренным взглядом.

Отец и сын молча шли друг за другом по лесу, шелестя прошлогодней палой листвой в густой траве. Травостой в этом году выдался знатный, и сенокос обещал быть на славу. Впереди рыскал Серый – пёс любил обоих хозяев, и младшего, и старшего (и невесть ещё, которого больше!) и увязался за ними.

Сын первым нарушил тишину.

– Отче, – на ходу спросил он. – Я вот что спросить хочу… А зачем это надо-то?

– Чего? – не оборачиваясь, бросил Несмеян.

– Ну вот это… войский дом этот?

– Чего? – отец аж остановился.

– Да нет, – сморщился Невзор. – Я не про то… Мне-то для чего? Ты что ли меня научить войскому делу не сможешь?

– А… – протянул Несмеян понятливо и двинулся дальше. – Вот что, сынку. Так деды-прадеды наши делали. Так меня мой отец в своё время в войский дом отдал. Мы тогда в городе не жили ещё. Так я отцу моему за то до тех пор благодарен буду, поколе меч замогу таскать. А уж не замогу – так, знать, на сани пора да в вырий.

– Чего так? – несколько подавленно спросил мальчишка.

– Не объяснить мне, сыне, – всё так же не оборачиваясь, ответил вой. – Там ведь не только войскому делу учат. Многому мне тебя и не научить. Да и не всегда ж я дома, чтобы тебя учить.

И зашагал резче.

– А чего так далеко-то? – не унимался Невзор. Его голос невольно дрогнул – мальчишка впервой так далеко и надолго уходил из дому. Будь войский дом поближе к Полоцку – можно было бы хоть изредка дома бывать, а тут… когда ещё от Нарочи в Полоцк оказия будет. – Ведь от Полоцка до Нарочи вёрст, должно быть, двести будет…

– Всего-то сто с небольшим, – коротко отозвался Несмеян, и усталый мальчишка умолк.

И только когда отец и сын вновь остановились отдохнуть, Несмеян, тоже уже усталый, пояснил, глядя на яркое солнце над самыми верхушками леса:

– Ближе к Полоцку, сыне, войских домов просто нет, – он вздохнул. – И потом, меня как раз в этом доме учили, так что… тебе туда прямая дорога.

Он помолчал несколько времени, жуя хлеб с копчёным салом и запивая квасом, потом снова вздохнул:

– Ладно, сыне. Давай костёр разводи. Здесь и заночуем.

Костерок уютно потрескивал, разбрасывая искры и разгоняя темноту, подступающую со всех сторон. Мерещилось во тьме разное… Вот из-за дерева высунулась корявая лапа, вот из-за другого выглянули лешачьи глаза, мерцая зелёноватым огнём, мохнатые уши шевелятся, настороженно ловя каждый звук… А только Серый лежит недвижной мохнатой глыбой, спрятав меж лап морду – стало быть, никакой опасности нет.

– Отче… – не выдержал, наконец, Невзор.

– Ну чего? – отозвался Несмеян, не шевелясь тёмной глыбой на свеженарубленном лапнике.

– А расскажи чего-нибудь…

– Про что?

– Ну… хоть вот по дом войский, что ли…

Отец недовольно хмыкнул – рассказывать особенно Несмеян не умел и не любил.

– Ладно. Про Испытание тебе расскажу.

От его слов вдруг дохнуло чем-то древним и могущественным, какой-то седой стариной. Невзор поёжился – казалось, его даже здесь, на этой укромной поляне, нашли чьи-то глаза. Или даже так – Глаза.

Издавна так повелось средь словенского языка – едва достигнет парень двенадцати лет, приходит ему пора первого взрослого испытания. И наречения взрослого имени.

И скоро после того приходит время отроку идти в лесной войский дом, в волчье братство вступать.

На целых три года уйдёшь ты, отрок, из рода. И будут тебя учить наставники всему, что умеют сами – скрадывать дичь и ворога, стрелять из лука и метать копьё, ходить в бой с мечом, топором и ножом, изучать зверьи и птичьи повадки. Жить одному в лесу. Распознавать следы. Бегать на лыжах, плавать нагому и в броне. Прятаться под водой, подолгу сидеть на речном дне с камышинкой во рту.

Будешь ты, отрок, сам по себе, будешь свободен от громоздкого свода родовых правил. Но и заступы тебе никоторой ни от кого не будет. Как себя покажешь, таков и будешь после. Драчлив будешь, сговорятся против тебя и все вместе побьют. Смирён будешь – всегда на посылках тебе у вожаков быть. Выбирай.

А Старые смотрят. Примечают, кто крепок, кто слаб, кто нагл, кто тих, кто честен, кто подл.

И всё на будущее запоминают.

И не раз уже бывало так, что тот, кто был справедливым вожаком «молодых волков» в войском доме, тот становился впоследствии не только княжьим воем, но и гриднем. Знавал таких и Несмеян. Сам таким был.

А потом настанет день Испытания.

Сначала, в первый день, тебя, несмышлёного (ан нет, уж смышлёного! а всё одно рядом со старыми воями сопливого) отрока выведут на широкий двор войского дома, дадут в руки щит и меч и велят отбиваться от девятерых воев с копьями. И откуда только столько воев возьмётся, – дивился иной из отроков, – никогда в войском доме на Нарочи столько воев не бывало. Было два седоусых бритоголовых наставника, которые нещадно учили дюжину мальчишек войскому умению и войской чести. Ещё трое-четверо молодых воев жило при войском доме постоянно. Они тоже учили мальчишек, хоть Старые и ворчали на них постоянно – всё, дескать, не то и не так делаете, косорукие. И всё. Сомнения продолжались до тех пор, пока кто-то из Старых не обронил мимоходом, что вои приедут нарочно для Испытания. И вот тогда-то и стало боязно даже досужим любителям почесать языки – Старые-то, свои наставники, они хоть и строги, а добры, а вот иные…

После, на другой день, а то и через несчитанное число дней, придёт время второго шага испытания. Побежишь ты, отрок, от опушки леса в глубину чащи, а через то время, чтобы как раз не торопясь, сосчитать до трёх сотен, побегут за тобой в лес те же девятеро с луками и тупыми стрелами. И беда тебе, отрок, если дозволишь хоть одной стреле тебя попятнать. А волосы тебе заплетут в четыре косицы, и если ни одной стрелы тебя не заденет, а хоть одна косица расплетётся – не прошёл ты, отрок, испытания.

А после того – третье испытание. Приведут тебя, отрока с завязанными глазами в лес, развяжут глаза и дадут в руки меч. Беги по лесу, куда хочешь, пока не наскочишь на матёрого оружного воя. И уж тут – поединок. Не насмерть – до первой крови. Тут становилось и ещё страшнее – не навычны бывалые вои бить до первой крови, бьют сразу и насмерть: «богатырская рука дважды не сечёт». Да и вряд ли сможет кто из них, молодых, кому-то бывалому кровь отворить. Не совладать.

– А как тогда? – испуганно спросил притихший Невзор.

– Чего – как? – не понял отец, шелестя лапником.

– Ну… если не совладать…

Несмеян тихо засмеялся:

– Не бойся, сыне. Там тебя всему и научат…

– А… так только нас учат, мальчишек? – спросил вдруг Невзор задумчиво. – Или девчонок тоже?

Несмеян коротко хмыкнул – на сей раз довольно.

– Слышал я от Старых, будто были в прежние времена такие дома и у девчонок. Только учили их там, вестимо, совсем иному, не охоте да войне…

– Да уж понятно, – Невзор, не отрываясь, глядел куда-то в глубину огня. – А теперь, что… нету?

– Да уж давно не слышно… и мужские-то братства бы давно сгинули, если бы не постоянные войны, – Несмеян поправил на плече накинутую свиту – ночь, хоть и летняя, в лесу всё одно холодна. – А так – где же князьям воев-то в дружину к себе набирать… Да и то слышно, даже в нашей вот кривской земле, да у вятичей ещё, хоть и больше всех иных старины держатся, а и то войских домов почти не стало. Тем выше для тебя честь, сыне.

– Целых три года, – тихо сказал Невзор.

– Не сумуй, Невзоре, – усмехнулся отец. – Не три. Давно это было. Сейчас в год-два управляются. Измельчал ныне народ, всё стараются скорее да быстрее. Будешь на добром счету у Старых… может, и на то лето уже тебе Испытание устроят.

– У Старых? – Невзор приподнялся, и отблески костра отразились в его глазах. – А они – кто?

– Старые-то? – отец тоже приподнялся, задумался даже слегка. – Старые…

И впрямь, как сказать, кто они таковы? Как расскажешь, что без слова Старых ни одно дело в войском доме не сотворится? Что однажды наставник Ясь обронил в омут – нарочно ли, случайно ли, Велес то ведает – серебряную гривну с шеи, и сразу пятеро отроков ринули следом, и каждый чаял первым достать серебро со дна. Что наставник Хмель велел оплошавшему отроку уйти в лес даже без кремня, огнива и ножа, и тот жил в лесу три месяца, питаясь тем, что поймает лыковыми сильями да с земли подберёт. Что по одному только нахмуренному взгляду кого-нибудь из Старых отроки готовы были пустить сами себе кровь из руки, взять в ладонь раскалённый уголь и смеяться сквозь текущую кровь или запах палёного мяса?

Велика власть вожака над «молодыми волками», но любой вожак покорно должен выполнить даже не высказанную, а только ещё возникшую волю Старого.

– Они… главные наставники? – почти шёпотом спросил Невзор, затая дыхание.

– Ну… да, – сказал Несмеян. – Старые, в общем, они и есть… Старые.

– Понял, – поскучнелым голосом сказал Невзор, поняв, что внятного ответа ему не дождаться.

– Ну, а раз понятно, так спать давай, – отец звучно, с хрустом, зевнул и сказал уже другим голосом – недовольным. – Завтра спозаранок в путь.

Войский дом открылся неожиданно – в неярком свете закатного солнца распласталась по широкой лесной поляне небольшая усадьба – крытый лемехом длинный приземистый дом, столб дыма над дымоходом, три клети, невысокий (от зверья, не от ворога) тын, медвежий череп над воротами скалится зубами в сторону леса.

В воротах их уже встречали – вестимо, пока шли от опушки их заметили. Двое коренастых седоусых мужей, чем-то неуловимо похожих друг на друга, словно братья.

– Гой еси, Старые, – не чинясь, поклонился Несмеян, и сын тут же повторил поклон.

– И ты здравствуй, – отозвался тот, что слева, одноглазый, с чёрной повязкой. Помедлил мгновение. – Несмеян, верно? Сын Нечая? Двадцать лет тому?

Несмеян кивнул, довольно улыбаясь – Старый вспомнил его.

– Сын? – коротко спросил второй, с серьгой в правом ухе, стойно князю Святославу. И Невзор вдруг мгновенно поверил, что оба воя (или даже гридня?) были в своё время близки если не к самому Святославу Игоревичу, так хоть к князю Рогволоду.

– Сын, наставниче Ясь, – с лёгкой гордостью ответил Несмеян.

– К нам определить хочешь? – даже не спросил, а почти утвердил одноглазый.

– Хочу, наставниче Хмель.

Старые неуловимо-быстро переглянулись, потом одноглазый Хмель спросил уже у Невзора:

– Зовут как?

– Невзором отец с матерью кликали.

– Что умеешь?

Невзор несколько мгновений помолчал, словно собираясь с силами:

– Из лука стрелять могу хорошо. Нож и топор метать. Следы разбирать. На кулачках биться – и в стенке, и наособицу. На коне скакать – и в седле, и охлябь. На лыжах ходить и бегать. Седмицу без еды протерплю.

Не подумали бы, что хвастаю, – мелькнуло горячечно. Видно, не только у него мелькнуло – Старые вновь переглянулись, на сей раз с едва заметной улыбкой.

– А без воды сколько? – спросил Ясь, привычно чуть тронув серьгу в ухе.

Невзор на миг озадаченно замолк, потом мотнул головой и выпалил:

– Дня четыре.

– А испытаем? – уже с ясной весёлостью в голосе сказал Хмель, но единственный глаз смотрел всё одно сурово.

Невзор сорвал шапку с головы и швырнул под ноги.

– А испытывай!

Тёплый летний ветерок шевелил стриженые в кружок волосы, отец и Старые смотрели одобрительно.

– А ну, – Ясь чуть шевельнул рукой и кто-то из отроков, невесть когда столпившихся за спиной у Старых, тут же подал ему лук и тул. Как же не поглазеть на забаву, не поскалить зубы на то, как осрамят пришлого.

Наставник Ясь взял оружие не глядя, тут же бросил на отроков косой взгляд – они мгновенно порскнули в ворота, разбегаясь кто куда – каждого ждало какое-нибудь войское занятие.

– Возьми, – Ясь протянул Невзору лук. Парень несколько мгновений колебался – а ну как это первой испытание и следует отказаться от чужого оружия. Собственный лук Невзора висел у него за спиной. Парень глянул на отца, но Несмеян смотрел в сторону, опасаясь подсказать сыну – Невзор должен был теперь научиться жить своим умом.

Но лук Невзора – охотничий. А тут – настоящий боевой, многослойный лук с роговыми и жильными накладками, с могучей жильной тетивой.

Рука протянулась за луком сама, и пальцы сами сомкнулись на держаке. Недолгое колебание Невзора тоже не ускользнуло от Старых, и они вновь коротко переглянулись – не понять, довольно или нет. Навыкли бывалые воины за долгие годы прятать от чужих глаз и радость, и горе, и иные чувства.

– Сшиби-ка шишку с той вон сосны, – Хмель чуть повёл головой. Сосна, на которую он указывал, была от него с незрячей стороны, но он ничуть не усомнился, что шишки на ней есть.

Невзор метнул на неё взгляд.

Шишек не было.

Он уже открыл было рот, чтоб об этом сказать, но уловил насмешливо-испытующий взгляд единственного глаза Хмеля и понял. Впился взглядом в сосну.

Шишек не было.

И только уже когда напряг глаза до рези, различил у самой макушки несколько малюсеньких тёмно-зелёных пятнышек. Два или три.

Лук оказался намного туже охотничьего, но Невзор справился и быстро завязал тетиву. Наложил стрелу, вскинул лук, сметил лёгкий ветерок и выстрелил.

Дрогнула ветка, осыпалась пожелтелая прошлогодняя хвоя. Невзор сбегал до сосны и воротился, торжествующий, неся стрелу с насаженной на неё шишкой.

Старые вновь переглянулись, на сей раз даже не сумев скрыть одобрения.

– Ну, по крайней мере, в одном точно не соврал, – буркнул наставник Ясь.

– Лук отдай, – бросил наставник Хмель. – Ишь вцепился… силу почуял его?

Почуял.

Невзор не смог бы рассказать словами, что именно он почуял. Да, силу… странную силу, истекающую от настоящего боевого оружия, силу, рождающую уверенность.

Парень с сожалением протянул лук отроку.

Отец глядел с одобрением.

– А когда мне такой дадут? – не сдержался Невзор.

– Не дадут, – качнул головой Ясь. – Сам сделаешь.

– Сам? – поразился парень.

– Сам.

– Ну что, наставниче Хмель? – спросил из-за спины отец, и его голос странно и неуверенно дрогнул.

– Ничего, – прогудел Хмель, и в его голосе послышалось что-то весёлое. – Этот мальчишка нам подойдёт. Хвастать только, похоже, любит… да это дело для воина небольшая беда. Пообтешется, оцел окровавит… через года два, глядишь, и станет настоящим воем.

– Спаси боги за милость вашу, – поклонился Несмеян. Невзор остался стоять с открытым ртом. Это отец-то, который никому, опричь волхвов да князя, не кланялся?

Спохватился и поклонился тоже.

– А ты чего тут стоишь? – тут же обратил на него внимание наставник Хмель. – А ну бегом к отрокам!

Всё верно – раз тебя взяли, так чего тут около настоящих мужей мух ноздрями ловить? Отроку место с отроками, речей не ведущими. Науку ратную постигать.

Невзор метнулся в ворота и, уже нырнув под перекрытие, остановился около вереи и оборотился, словно кто-то шепнул ему. Нашёл взглядом отцово лицо, прикипел к нему глазами. Не на седмицу, не на месяц расстаётесь! И так вдруг стало жалко, что с матерью не простился.

И почти тут же к его ногам припал огромный скулящий косматый ком. Серый!

Пёс умоляюще глядел то на одного хозяина, то на другого. Отец чуть заметно кивнул. И почти так же едва заметно кивнул Наставник Хмель. И рука Невзора словно сама собой опустилась на косматый загривок Серого.

Отец снова ободряюще кивнул, и Невзор, заметив, что наставник Ясь как-то по-особенному неодобрительно оборачивается к нему, снова пустился во двор. Серый ринулся следом, весело крутя хвостом.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ВЛАДЫЧИЦА ОЗЕРА

Варяжье Поморье. Вендская держава. Полабская земля. Зверино-море6. Лето 1066 года

В дубравах шумел ветер.

Рогволод Всеславич покосился на каменное лицо дружинного старшого, гридня Раха, вздохнул и прикусил жидкий ещё, едва начавший отрастать русый ус. Отцову гридню особо прекословить не будешь, а раз Рах Стонежич сказал, что надо спешить, стало быть, так оно и есть. Княжичу смерть как хотелось поохотиться, но на это не было времени – дружина Рогволода и приставшие к ней лютичи и глиняне спешили в Велиград, на общее вече.

Охоту Рогволод любил. Гораздо больше, чем, к примеру, государские заботы или званые пиры в княжьей гриднице (на которые, справедливости ради сказать, его отец начал звать только в последние два года, после сражения на Шелони). А вот сражаться ему понравилось. Рогволод опять вздохнул, вспоминая, как врубился в спутанный строй «мстиславичей» во главе дружины (вспоминая, как в том первом бою его, двенадцатилетнего мальчишку, оберегали с обеих сторон отцовы вои, он неудержимо краснел, но повторял про себя упрямо – врубился! врубился! во главе!). В бою была та же страсть, что и в охоте, то же волнение и бьющая в виски кровь. И кто бы осмелился сказать, что из него, не любящего скучных сидений с боярами и хмельных пиров с дружиной, не выйдет государя? Да и кому те сидения с боярами нравятся в четырнадцать-то лет? То ли дело – охота!