Всю жизнь я верил только в электричество

– Никак нет! – звонко сказал Шурик и мы поехали на «Москвиче» с ощутимой скоростью на мост, а после Затоболовки выскочили на Семиозерскую трассу.

– А если наши владимировские его раньше найдут, как мы узнаем? – спросил я просто так. Я точно знал, что найдем или мы, или милиция. Потому, что нам больше всех это надо. А милиции по службе могут благодарность объявить. Значит, будут стараться.

Ездили мы весь день. Допилили до райцентра, до МТМ. Узнали, что он был, запчасти получил. Показали роспись в накладной и в журнале. Мы проехали ещё сто километров обратно и начали бороздить все улицы Кустаная. Заехали к нам домой. Бабушка во дворе кормила кур. Она очень расстроилась, но помочь не могла ничем. Только советом.

– Ищите там, где его не могло быть. Проверьте объездные дороги, запасные, грейдерные старые. Далеко до въезда в город, от кольца, где все пять дорог сходятся, раньше были узкие асфальтные дороги, которые срезали путь. С трассы на трассу можно было перепрыгнуть, не доезжая до развилки общей. Он вполне мог сократить себе дорогу, а там сломаться. По ним ездит мало машин. Только старые шофера. Поэтому, может, и не с кем ему передать весточку. Никто ещё мимо не проезжал.

– Ты откуда это всё знаешь, бабуля? – изумился я искренне.

– Так почтальоном же сколько лет работала, – баба Стюра вздохнула. – Сколько народа видела всякого, сколько разговоров слышала. Просто помню всё, что надо и не надо.

Мы выпили по кружке кваса и поехали кружить дальше.

– Нет, Васька по закоулкам не поедет, – Шурик задумался. – Нет. Вряд ли. Рессоры бить на колдобинах да покрышки драть, зачем ему?

А время бежало. Бежало вместе с нашим «москвичом» и добрались мы с ним вместе до вечера. Устали порядком и вернулись во Владимировку.

Дяди Васи не было. Когда стемнело, стали съезжаться и добровольные помощники. Тоже без хороших известий. Валя уже не плакала. Вошла в ступор. Сидела возле Паньки. Молчала, а иногда что-то шептала. Молитвы, наверное. Глядела-то всё время на иконы. К детям её каждый час ходила бабушка Фрося, кормила, болтала с ними и говорила, что папа скоро приедет. Дети, конечно, верили.

Спать легли мы с Шуриком и Панька. А бабушка села на скамейку рядом с Валентиной, обняла её и в том же состоянии мы обнаружили их утром, когда проснулись и поняли, что дяди Васи нет.

– Две ночи уже. И полтора дня. Уехал он сразу после обеда позавчера, – Шурик помрачнел. – Ерунда какая-то. Не провалился же он. Сейчас я сгоняю на МТС, заправлюсь, канистру бензина в запас возьму. Да их поспрашиваю. Может, слышали чего.

Вернулся он расстроенный и злой.

– Мы сейчас все тоже искать поедем! – передразнил он начальника МТС. – А я ему говорю, что не надо. Не нарушайте трудовой ритм. Сами найдем.

– Найдем. Куда он денется! – подтвердил я. Хотелось курить. А у меня за кадушками в огородчике заныкано было ещё две самокрутки. И я под уважительным предлогом – сгонять срочно в сортир побежал и одну цыгарку высмолил за пять минут.

– Будешь и дальше курить, мастером спорта не станешь, – Шурик развернул меня за плечи и уколол глаза мои своим острым как шило взглядом. – Хочешь Мастера выполнить? Тогда завязывай с табаком.

Я, каюсь, завязать не смог. Но Мастером спорта всё равно стал. Просто повезло, наверное. И постаревший Шурик, Александр Павлович, полковник милиции, незадолго до смерти съехидничал как-то:

– Вот не курил бы – заслуженным мастером мог стать.

– Зато я и по карате мастерский черный пояс получил. – Похвастался я.

– Это тебе Высшие силы аванс выписали. Не отработаешь его – жить станешь трудно и бедно.

Я, видно, до старости аванс тот не отработал, и всё вышло так, как сказал Шурик, которого уж нет на этом свете.

Отвлекся я. Простите.

В общем, позавтракали мы и поехали снова. Позвонили из сельсовета в Кустанай, в милицию. Узнали, что поиски пока и им не дали результата. И снова рванули прямо к развилке. Круг такой за Кустанаем. От него пять дорог уносят людей в разные стороны нашей огромной области, в которую свободно втиснутся Англия, Франция и Дания со Швейцарией.

Остановились мы у основания развилки, заглушили движок. Стали молча думать, что делать дальше. Дядю Васю надо было найти живым или… лучше живым. И я только сейчас понял, что у нас просто-напросто нет никакого другого выхода. Если не найдем, то совесть просто не позволит нам жить дальше так, как жили до этого.

– Чего баба Стюра говорила про старые дороги? – Шурик уложил голову на руки, обнимавшие руль. И смотрел на меня так внимательно, будто сам бабушку не слушал.

– «Проверьте объездные дороги, запасные, грейдерные старые. Далеко до въезда в город, от кольца, где все пять дорог сходятся, раньше были узкие асфальтные дороги, которые срезали путь», – я повторил её слова в точности, будто наизусть учил дня три.

– Значит, километров за десять до развилки должны быть почти незаметные, если ехать на скорости, повороты. Они и травой могли зарасти возле большой асфальтовой, и то ли грунтом они укатаны, то ли плохим пыльным асфальтом. Такие ответвления от трасс в глаза точно не лезут сами. Особенно, повторяю, когда едешь быстро, – Шурик включил двигатель. – А Васька, видать, так и ездит, как все старые шофера. Углы режут, где только можно. За долгие годы надоедает лишние километры накручивать. Точно!

«Москвич» стартанул с места так, как это делают мотоциклы, когда мастер в седле. Передние колеса как бы поднялись слегка, задние завизжали, швыряя из-под себя пыль и мелкую крошку асфальта со щебнем. Рванули так, что меня придавило к креслу и руки с головой стали как гири.

– Рассыплется колымага! – радостно вскрикнул Шурик. – Гляди, какая реактивная тележка!

Я тоже хотел что-то добавить, но рот открывался с таким трудом, как вроде мне пластырем его залепили. Прищлось прожевать эмоционально, но невнятно. Через двадцать секунд стрелка на спидометре обозначала скорость сто километров в час. Потом – сто тридцать! Мы обгоняли всё, что ехало. Причем так легко, будто двигались только мы, а остальные стояли.

– Щас развалится! – ликовал Шурик и глаза его пылали огнём страсти к быстрому перемещению в пространстве. Машину трясло, мотало в стороны, запахло чем-то вроде подгорающего электропровода. И я уже сам почти поверил в то, что мы сейчас либо взорвёмся, либо просто рассыплемся на мелкие кусочки и скорость разнесет их по всей степи.

Наконец проскочили столб с цифрой десять на вершине. Десятка была крупно отштампована через трафарет густой черной краской. Шурик медленно сбросил газ и потихоньку развернулся в противоположную сторону.

– Вот теперь гляди зорко как пограничник. Где-то рядом поворот направо.

– Я высунулся из окна по плечи и так напряженно смотрел на обочину, что перед глазами вместе с травой болтались и плавали маленькие голубые дрожащие круги. И вот сквозь них мелькнула и осталась позади уходящая вбок под острым углом серая полоса. – Стой! Проскочили! Есть дорога!

Шурик очень интеллигентно выматерился. Остановился и стал сдавать назад.

– О! – он ударил обеими ладонями по рулю. Сильно стукнул. Но мы всё же остались с рулем. – И вот сюда спокойненько перепрыгиваем. Видишь, следы свежие. Одни широкие и совсем как новенькие. Другие потоньше и постарше на денёк будут. Остальным следам недели по две минимум. Ну, погнали!

Он постепенно разогнался до семидесяти. Больше машина на этой бывшей дороге стерпеть не смогла бы. Да, собственно, уже и не надо было никуда гнать.

С левой стороны дороги нос к носу, точнее, капот к капоту, слегка накренившись на рассыпающейся от ветхости обочине, стояли две машины. Грузовичок «ГаЗ-51» не первой свежести, который с десяток лет точно возил непомерные тяжести. Борта кузова сверху будто грыз кто-то злой или перепуганный. А вторая машина была дядиным Васиным бензовозом. Капоты оба открыты, на дороге между двух машин большие тряпки на дороге. А на них всякие разные инструменты. От отверток и гаечных ключей до домкратов и монтировок. Там же, на тряпках, лежал развернутый дядин «тормозок» с двумя колясками колбасы и куском подсохшего хлеба. Мы остановились напротив, вышли и попытались с ходу угадать, чьи ноги, торчащие из-под «газона», принадлежали дяде Васе. Шурик подошел к ногам, подумал секунду и не сильно пнул ботинок на рифлёной микропорке.

И не ошибся. Потому что гулкий дядин голос произнёс уместную в этот момент фразу:

-Я.-..– сейчас.-. буду -..-вылезу и по..–.-.настучу! Какого –.-..надо?

– Васёк! – крикнул под днище Шурик, – Это тебе надо и –..-.-. настучать и –..-оторвать к–..-.-.. матери! Ты..–. весь народ дома и во Владимировке –..–.. послал. Там жена уже ..–..– и Панька розги мочит, ждёт тебя! Весь народ –..–..окончательно, а он тут валяется в тенёчке под грузовичком!

Сначала вылез, извиваясь как червяк, сам дядя Вася. А за ним выполз старый мужик лет пятидесяти, Оба они были не похожи на людей. Ну, если и было сходство, то с первобытными. Оба небритые, с масляными, мазутными и пыльными вкраплениями в щетину, в разодранных шкурах-рубашках и глазами, дико сверкающими из-под толстого слоя грязи.

– Потеряли что ли меня? – заржал дядя Вася весело. – Вот вам проверка на вшивость. Два дня..–. дома нет человека, а у вас уже недоверие ко мне с подозрениями на загул или супружескую измену. Вроде я–..-..– поехал, а не работать А?

– Так чего ни с кем не передал, что с тобой всё нормально, что ты поломался и ремонтируешься на дороге?

– А кому передам? Птичкам, чтоб долетели до Валюхи и нащебетали на ухо? Тут же не ездит никто. Два дня стоим – хоть бы один придурок проехал.

– А если самому.–.-.до трассы доехать назад? – Шурик психанул. – Кто тебе так мозги..–.–., что ты не допёр простую вещь сделать?

– Вот у Владимира накрылось рулевое с рейками вместе и кардан слетел передним концом, – Дядя Вася поднялся. – Человек встал напрочь поломанный. В глухой заднице. Тут кроме меня, видать, и не ездит никто. Инструменты есть, а нужных деталей нет. И стоял бы тут до зимы. Я могу человека..–..-. послать и ехать кушать, телевизор смотреть и водку с вами жрать? Ты бы уехал? Честно только!

– Ну… – успокоился Шурик. – Ладно тебе. Разгунделся. Не уехал бы я. Ясное дело. Но на трассу бы сгонял и весточку родным передал с попуткой.

– Да некогда нам было. Думали же, что часа за три сделаем. А пришлось ночевать два раза. Мы эти рейки и крепления карданные из такой..–..слепили! Полезь – глянь сам. Народные умельцы, мля!

– Кабы не Василий – Подал наконец голос перепуганный поначалу Володя. – Стоять бы мне тут пока не сдохну. Ни воды, ни еды. В Семиозерку с Боровской трассы подсказали экономный срез на целых двенадцать кэ мэ умники наши в деревне. Я прямо возле Каменск-Уральска живу. В Дмитриевке. Вон рулоны рубероида на свиноферму им везу. Я и пошёл по срезу этому. А дорога – сами видите. А драндулет мой, два года уж как списанный, вот он, оцените! Ну, и не вытерпел он …–..– дорогу эту.

– Ну, ничего, – Шурик остыл окончательно. Бывает. А вы скоро до ума «газон» Володин догоните? А то народ у нас волнуется. Отдельные рыдают. Отдельные вицей хотят мочёной приложиться к спине Васькиной широкой. Ехать надо.

– Так аккурат всё и добили! – стеснительно сказал Володя. – Хотели уже покурить да проверить на ходу.

– Так вы курите на ходу как раз. Приятное с полезным состыкуйте, – посоветовал Шурик. – И потом ты на свиноферму. А мы вот эту радость нашу сопроводим до отцовской хаты. Там и жена ждет. Не спала две ночи, кстати. Так что, Васёк, с тебя кроме извинений и подарок ей дельный ненароком подбрось завтра же. Вроде случайно наткнулся. Понравилась вещь.

– Само-собой! – улыбнулся дядя Вася. – Дурак я, что не сообразил доехать до трассы, да передать, что живой, помогаю шофёру ремонтироваться.

Они оба втиснулись в ГАЗ-51, пару минут настраивались. Потом Володя крутанул стартёр, завелся и тронулся. Они аккуратно доехали до трассы, вернулись на хорошем ходу и лихо затормозили.

– Как в сказке! – закричал Володя. – Ну, Васёк! У тебя руки не золотые даже. Просто бриллиантовые. Тут целому ремонтному цеху на пять дней работёнки было, а Вася за парочку дней почти из ничего мне конфетку сделал. Он пожал руку дяде моему. Потом они дружески обнялись. Похлопали друг друга по спинам и разошлись. Володя помахал нам из кабины и вскоре скрылся в пыли и вдали.

– Давно знаетесь? – спросил Шурик. – Учились вместе на курсах что ли?

– Да не видал я его никогда раньше, – дядя Вася полез в кабину. – Хотя живем за восемьдесят километров всего друг от друга. И ездим по одним дорогам. Ну, что, поехали принимать положенное?

И поехали. Мы с Шуриком счастливые от того, что нашли дядю моего живого. А дядя Вася радовался тому, что он, во-первых, действительно хитро придумал как наладить Володин дрыбодан. А во-вторых, тому, что будет кому за него заступиться.

В таком настроении и подрулили мы почти в обеденный час к панькиному дому, гдё ожидала или дядю моего, или дурную весть о нём, вся наша семья. Как потом оказалось, и отец мой приехал, и брат Володя, да дядя Гриша Гулько с дядей Костей, братом Панькиным.

На пороге неверующий крепкий мужик Короленко Василий перекрестился три раза, пошептал что-то и толкнул дверь в сенцы огромной своей мозолистой ладонью. Приехал жить дальше как жизнь повернётся.

Мы с Шуриком шли сзади и картину возвращения вынужденно блудного сына, мужа, зятя и отца видели в панорамном изображении. Вокруг стола сидели печальные Панька, бабушка Фрося, братья жены Борис и Владимир, дядя Гриша Гулько в меру пьяный, дядя Костя, Панькин брат, и лично жена Валентина с очень изменившейся от горя внешностью. Лицо её от слёз опухло так, будто хороший рой пчёл отдыхал на лице её довольно долго.

Валентина вскочила как пружиной подброшенная и зависла на шее дяди моего, увлажняя слезами его грязную одежду и разрывая громким радостным и горестным одновременно причитанием барабанные перепонки присутствующих.

– Ну, будя тебе… – виновато говорил постоянно дядя мой и гладил жену по макушке. – Шурка, скажи ты им всем, что было-то. Иначе не поверят. Вы что все, схоронили меня уже, небось? Чего сидите как возле гроба открытого?

После этих необдуманных его ассоциаций Валентина взревела сиреной, похожей на проникающий сквозь плоть вой «Скорой помощи» на вызове.

Она повалилась на колени, обняла мужа за ноги и обездвижила его полностью. Он мог только продолжать гладить её по растрёпанному волосу и произносить единственную фразу, какую был в состоянии выговорить.

– Ну, будя тебе ужо!

Тут на арену выступил Шурик. Он прислонился к плечу застывшего в позе каторжника с цепями на ногах Василия Короленко, откашлялся, поднял палец вверх и добился полной тишины. Даже Валентина как-то уловила обстановку и стихла. А как раз в тот момент в коричневых, облагороженных еловыми шишками ходиках на стене пробудилась кукушка, высунулась и в такт маятнику шесть раз сказала «ку-ку», после чего упаковалось обратно и ставни за ней громко захлопнулись.

После первых же трёх-четырёх фраз Шурика я перестал его узнавать и этим был потрясен. Раньше я слышал только о древнем Цицероне из такой же древней Греции. Он красноречием своим беспредельным мог уболтать кого угодно хоть на что. Так убедительно и красиво держал он речь свою. Жил бы он сейчас, то Шурик спокойно мог бы вызвать Цицерона на социалистическое соревнование и получил бы вымпел победителя! Рядом с Шуриком Цицерон этот смотрелся бы косноязычным недоумком.

Дядя мой Александр Павлович первые пятнадцать минут речи отдал красочному освещению моральных, душевных, мужских и общечеловеческих достоинств Василия Короленко, для которого чужая беда равна своей. Который не дал погибающему на брошенной дороге незнакомому шоферу уйти из этого мира, не наладив с помощью Василия автомобиль, чтобы шофер смог ожить и достойно выполнить поставленную перед ним партией и правительством задачу – отвезти на семиозерскую МТМ полный кузов рубероида для обновления крыш свиноферм. И он на отремонтированной совместно машине выполнил свой долг, чем наверняка способствовал приросту массы свиней и помог совхозу выполнить государственный план по сдаче мяса.

Вторую, заключительную половину доклада Шурик посвятил мучительным страданиям Василия по семье своей и родственникам, которых не смог в запарке и нехватке времени, целиком угроханном на ремонтные работы, предупредить о своей драматической пропаже. Описание страданий длилось минут десять и у многих на лицах появились красные пятна волнения крови и слезинки в глазах. В финале речи был и пафос, и чувственность вместе с откровенным призывом поклониться в пояс доброму и благородному простому шофёру бензовоза дяде Васе Короленко. Тут, конечно, все повыскакивали из-за стола и стали обнимать и целовать Василия. Бабушка Фрося воспользовалась суматохой и отодрала с усилием Валентину от туловища мужа. Усадила её на скамейку и дала полную кружку кваса. Успокоила. К обнимающим примкнул и Шурик лично, хотя после долгой эмоциональной речи ослаб маленько, и глаза его потухли.

– Пойду пока в сельсовет, – сказал он Паньке. – Позвоню в милицию. Пусть заявление наше отложат. А завтра я заеду по дороге на работу. Заберу.

Ещё минут через двадцать в доме стало тихо и мирно. Отец, дяди Гриша и Костя, третий сын Паньки Володя налили по стакану водки, отдельно наполнили трехсотграммовую кружку для дяди Васи, ухнули дружно все разом и выпили мировую.

Потом Панька обнял дядю Васю и, пока остальные закусывали, вывел его в сени. Я тихонько за ними выполз и на приступки в сенцах присел.

– Это Шурке спасибо скажи. Заступился, – дед держал толстой как бревно рукой дядю за плечо. – Но от меня лично претензию прими. Положено. Я ж старшак тут. Так вот. Скажу я тебе, Васёк, что..–..– ты стопроцентный. Мог доехать до асфальта, поймать попутку и весточку заслать нам сюды. Дать бы тебе за–.–.– твоё –..-.-.хороших. Наперед уведомляю тебя, что впредь за штучки подобные –..-ты от меня так легонько не отбрешешься. ..–.-. получишь сполна и сверх него. Лично тебя–..–. И высушу. А что человеку помог на дороге, так полное уважение прими моё. ПонЯл?

– А то! – склонил голову дядя Вася. – Ты бы, Панька, за провинность сделанную отходил бы меня вицей для очистки моей души, а! Честно заработал. Хватани с оттяжкой, я прошу. Совесть просит.

– Ну, коли так – ещё раз прими моё уважение. Совесть, она в человеке главное, что жизнью правит. Раз ужо она тебе советует – ослушаться негоже. Становись тут. Да рубаху-то не скидай. Я тебе порву её вицей. Не ходи больше в ней. А в сундук сховай. Через пяток лет достанешь. Глянешь и вспомнишь. Такие житейские царапины надо помнить. Такая память душу крепит. ПонЯл, обратно-таки?

Дядя Вася уперся ладонями в стену, склонил голову. Дед молча вынул гибкую крепкую вицу из большой баклаги с водой, стряхнул воду и лихо, резко, с оттяжкой, по казачьи три раза прошел свистящей в пространстве вицей по большой как шкаф спине дяди моего. Он даже на дрогнул телом ни разу. Только после каждого обжигающего как пламя удара тихо говорил себе под нос: «Ну, ё!»

А потом все разошлись по делам своим. Отец с Володей в город поехали. Шурик побежал в сельсовет звонить, а потом к подружке своей: договариваться на вечер в кино сходить. Дяди Костя и Гриша Гулько остались допивать водку, бабушка к коровам пошла, а я к Шурке Горбачеву. Давно ж не виделись. День целиком. Валентина с дядей моим домой пошли. Обнявшись и целуясь на ходу. В трёх местах рубаха его была как бритвой раскроена на рваные полосы, через которые проступала ещё не запёкшаяся кровь. В общем всё было хорошо, что хорошо закончилось.

А дня через три вечером я увидел возле дома Короленковых тот самый ГаЗ- 51. И пошел к ним. Володя приехал не один. С женой. Привезли подарков всяких. Валентине – отрез на платье. Креп-жоржетовый. Модный. Самому дяде Васе Володя бинокль свой подарил. С очень большим увеличением. А детям навезли конфет и шоколадок всяких – кучу целую. Мне дали здоровенную плитку черного шоколада. Мы потом с Шуркой напополам её съели за кадушками в огороде, когда махру курили.

И пришел прямо из убегающего дня тёплый вечер. Мы с Шуркой Горбачевым грызли семечки на Панькиной завалинке. Они в доме всей гурьбой кроме бабушки приканчивали сегодняшнюю дозу браги с водкой. Бабушка доила коров. В доме дяди Васи играла радиола. В окнах мы видели как танцевали вальс Валя с Володей, а дядя Вася с его женой. С пастбища деревенский пастух вёл по домам красивых белых козочек. Над нами на дереве пищала маленькая птичка с красным клювом. А по дороге рядом с козами из разных домов народ шел на вечерний сеанс в клуб.

– Чё, Славка, нормально покатался тогда на легковушке? – толкнул меня плечом Шурка. Ведь завидовал же гад! Надо было его с собой взять.

Но, к сожалению и к радости, ничего уже нельзя было изменить. Ни плохого, ни хорошего. Все прошло вместе с обычным, в общем-то днём.

Которых было много, а будет ещё больше в моей необыкновенно счастливой жизни.

                    Глава двадцать девятая

Страшные дома везде есть. И не тем ужас они внушают населению, что во дворах свирепые собаки или хозяева с топорами за прохожими носятся. Даже то, что косые они, кривые и мрачные – и это не страшно. Мало ли кто строил. Может вечно пьяная бригада. А вот есть такие домики, от которых за километр какой-то тайной разит. Иногда и не разберешь – злая та тайна или добрая. И в сказках, я читал сам, стоят такие дома на отшибе непременно. Если в городе, то в самом захолустном местечке, где и дороги просёлочные как в деревне, и в магазин за хлебом надо оттуда километра два пилить. А если дом такой в селе большом или крохотном, то ютился он или за околицей вообще, либо был «окаёмным», крайним самым. То есть, аккурат перед околицей.

Но во Владимировке он осел в самом центре деревни. На углу улицы нашей и переулка, ведущего через аллею огромных раскидистых тополей к клубу, сельсовету, почте и магазину сельпо. Летом шестьдесят второго года хозяйке этого загадочного жилища исполнилось восемьдесят четыре года. Она была сгорбленной бабулей, погнутой жизнью, а не болезнями. Бабушка была редкостно здоровой и потому шустрой. Но какие-то злые силы неизвестно когда согнули её под углом в девяносто градусов. Выглядела она как маленький вопросительный знак. Ходила ведьма головой параллельно земле, но видела всё, хотя почти ничего не слышала. Говорила хриплым тонким голосом и экзотично шепелявила. У неё был всего один передний верхний зуб, лицо, исполосованное и сжатое сотнями мелких коротких и глубоких длинных морщин и выдвинутая вперед нижняя челюсть, от чего единственный большой зуб нависал над нижней губой. Всё это вместе напоминало оскал старой змеи и пугало не знакомых с ней заезжих механизаторов, отирающихся в ожидании завоза водки возле сельпо, куда бабушка ходила за солью, свечками и спичками.

Насчет восьмидесяти четырёх лет я сказал со слов бабы Фроси моей, которая сама знала это нетвёрдо и просто предполагала. И говорила как-то она, что страшная бабуля приходилась мне и Шурке прабабушкой. А мамой бабушкиной она не была точно. Потому как дед говорил, что родители его жены – с Украины. Как и у дяди Гриши Гулько.

Это создавало в моей малолетней голове густую кашу, которую размешать я сам не мог ещё, а помочь никто и не собирался. Наверное, у Горбачихи было имя, но сама она его не помнила, отец мой тоже не помнил, вроде бы. Как и баба Фрося. Все звали её бабка Горбачиха. И многочисленные Горбачёвы во Владимировке, Затоболовке и Кустанае короткими или длинными родственными узами были к ней прикованы как цепями. Уважали её все, боялись почти все, а знали толком человек десять, не больше. Родня, в основном. И мы, Малозёмовы, тоже почему-то были Горбачёвым роднёй. Близкой причём. Но кого бы я ни спрашивал, где и на чём связь держится все отмалчивались и отмахивались. Ну, да ладно. Гулько Григорий тоже вон считался ближайшей роднёй, но с какого боку – туман сплошной. И никто его не развеивал. Пропускали вопрос. Ну, я плюнул, да и перестал интересоваться. И без того хорошо было.

Так вот, эта маленькая согнутая вдвое бабка Горбачиха в деревне имела жутковатую по тем временам репутацию ведьмы, колдуньи и прорицательницы. Это сейчас ясновидящие и ведьмы объявились в несметных количествах. Теперь в каждой многоэтажке городской минимально по три ясновидящих и по парочке ведьм. В годы строительства светлого будущего они почему-то редко рождались, а капитализм раскрепостил при зачатии сперматозоиды, заряженные колдовской силой, которой не имелось у сперматозоидов, угнетённых всепроникающей мощью коммунистической машины. А она сурово подавляла свободу слова и раскрепощенность плотской игры противоположных полов. Рождались в основном только строители коммунизма, атеисты и, уже в утробе материнской околдованные ленинской партией, праведники.