Всю жизнь я верил только в электричество

Я пожал Носу руку. Сказал коротко: – «Спасибо, друг!» Взрослые люди от детей тем и отличаются, что подарки принимают сдержанно, с достоинством, без пацанячей трескотни и подпрыгивания от радости с хлопаньем в ладоши.

Потом мы пошли к Жуку. Он подарил мне свою пневматическую винтовку. Такие точно – в каждом тире. Ему отец в прошлом декабре на Новый год купил. Вместе с винтовкой Жук сунул мне мешочек с пульками. Мешочек весил чуть ли не килограмм.

– Отец сказал, чтобы я подарил тебе винтарь. А он мне потом другой купит. – Жук был доволен. Он увидел как понравилась мне винтовка.

– У меня все и будем теперь стрелять во дворе. Сделаем чучело фашиста из тряпок и фанеры. Будем его расстреливать. Спасибо за такой подарок! – Мы с Жуком обнялись и похлопали друг друга по спине.

– А что, мы со всем вот этим гулять пойдем? – заржал Жердь.– С ружьём! Надо тогда ещё ножи за пояс, кастеты на руки и пиратский флаг с черепом и костями.

Двинулись ко мне домой. Подарки сложить. А дома у меня уж народ стал собираться. Шурик приехал с дядей Васей, баба Фрося и тётя Панна с Генкой, племянником маленьким.

– Ну, мы тебя в три часа поздравим,– Шурик пожал мне руку, потом обхватил меня всего и подбросил вверх.

– А-ах! – испуганным хором вскрикнули все женщины.

Но Шурик поймал меня на вытянутые руки и аккуратно приземлил.

– Крупный стал с сегодняшнего дня, – отметил он, чтобы слышали все. – Возмужал ужасно. Еле подкинул и просто чудом поймал!

Все засмеялись и мы с дружками пошли делать то, что задумали. Вот именно об этом я и не буду писать. Потому, что уже рассказывал раньше о нашем стандартном наборе развлечений при походах в центр города.

Вернулись мы, наполненные газировкой, как заправленный керосином самолет дальнего следования. Набитые до горла сахарной ватой, которая почему-то не лезла наружу из ушей, хотя должна была.

Было как раз три часа. Народа было уже много. Человек десять из Владимировки, включая пахнущего «Русским лесом» и брагой одновременно Гулько Григория Ивановича, вечного тамаду на всех праздниках. Мамина подружка пришла, тётя Рита, диктор областного радио. Ну, отец с мамой, бабушка Стюра, дядя Миша и тётя Оля, соседи Молчуновы и друзья нашего дома Булановы с соседней улицы.

Они как-то не очень празднично и весело, а, чего скрывать? – совсем не весело и почти подавленно сгрудились вокруг бати моего, Шурика и Михалыча. Вся толпа окружила их, сидящих на скамейке возле штакетника дворового палисадника и говорили о чем-то очень уж серьёзном и грустном. Все выглядели озабоченно, озадаченно и тревожно.

– А что, Борис, теперь будет? – спросила тётя Оля, вытирая передником пот со лба, проступивший то ли от волнения, то ли от жаркой печки. Она от неё с утра не отходила. Жарила, варила, пекла разные вкусности вместе с бабушкой моей городской.

-Трудно сказать, – мрачно высказал предположение отец.– Если уж Америка решила напасть на Кубу, то, считай, это они нам, Советскому Союзу, вызов бросили. Куба – наш друг. Даже брат. Точнее, сестра наша кровная. Тоже строит социализм. И Америка понимает, что мы заступимся, если что. Тем более, что Куба попросила у нас поддержки. Это сегодня на митинге говорили.

– А чего им Куба-то помешала? – Удивилась баба Стюра. – Приличные люди там. Танцуют всегда, карнавалы проводят. Бедно живут? Так это, пока социализм не достроили. Мы-то вон как прекрасно живем. У нас человек человеку – друг, товарищ и брат! А в Америке той же? Все друг другу волки. Всё из-за денег проклятых. Все там за ними гоняются, локтями друг дружку пихают. Конечно, позавидуешь тут Кубе. Она же с нас пример берёт. Деньги не главное. Главное мир и дружба народов, стремление к счастью не через деньги, а через взаимоуважение и полное равенство всех людей.

Все повернули головы и стали внимательно разглядывать бабушку. Такой политической грамотности в ней просто никто не предполагал.

– Ерунда это всё, – раздался снизу, прямо с поверхности земли, хрипловатый от плодовоягодного напитка восемнадцати градусов строгий голос дяди Миши безногого. – Не сорок первый год, чай. И тогда фашистов никто не боялся. Просто напали они неожиданно, да мы сами после гражданской войны-то ещё не оклемались. А сегодня – совсем другой коленкор. Сейчас Советский Союз никто не тронет. Столько силы и такого авторитета ни у кого нет в мире. И друзей наших задеть войной, чтобы нас позлить – это очень опасно. Дурь полная. Мы же их сейчас перекусим напополам так быстро, что они и переобуться не успеют в белые тапочки для гробика.

Отец мой усмехнулся и толкнул в бок брата.

– Чего молчишь-то?

Шурик смотрел в небо. Днём не видно было ни звёзд, ни спутников. Но именно их, сотворенных разумом наших конструкторов, он чувствовал. Он ощущал их молниеносное движение в космосе.

– Сколько сейчас спутников летает, не знаем мы точно. Не обо всём нам докладывают. Но вот подумайте все. Станут наши тратить такие деньги просто забавы ради? Мол, запустим-ка ещё один за пару миллиардов рубликов. А пусть тоже полетает. А то им, десятерым, скучновато в космосе.– Шурик посмотрел на отца. – Вот, Боря, скажи, как ты думаешь: что можно затолкать в большой спутник? Атомную бомбу можно засунуть?

– Технически это несложно, – отец расслабился, улыбнулся. – Да никто из нас и не боится никакой Америки. Я сегодня со многими говорил. Даже с людьми из Обкома. Они поболе нас знают секретов. Если Америка нападет войной на Кубу, она будет последней дурой. Сейчас мы можем стереть с лица земли это вонючее государство за десять минут. Шурка прав. В спутниках наверняка и атомные заряды, и фотокамеры. Они всё видят и всегда готовы уничтожить любого, кто поднимет руку на нас или на друзей наших. Никто у нас сейчас никого не боится. Боятся нас. Но временами от злобы и глупости смеют нас дразнить. И когда-нибудь им это боком выйдет. Точно говорю!

Все отцу стали аплодировать, а дядя Вася сказал, когда хлопать перестали: – Кубе, конечно надо помочь. Хорошие они ребята. Фидель Кастро один чего стоит! Орёл! А Че Гевара! Светлые люди. Добра хотят народу своему. Тоже будут строить коммунизм. Ленина уважают. По нашей дороге идут. Таких надо поддерживать. Если мне завтра скажут, где надо: – Собирайся, Василий и езжай на Кубу, помогай, чем сможешь изо всех наших советских сил этому народу! Так я в тот же день поеду! Вива Куба! Это я по радио вчера слышал. Да здравствует Куба!

– Вива Куба! – сказали все разом, будто перед нами стоял дирижер.

– И сколько я сегодня в городе прислушивался к людям – никто не боится Америки. Все считают, что они вот поклацают сейчас зубами, да и заткнутся. – Отец поднялся и поднял вверх два кулака: – Вива Куба! Ни один даже самый наглый идиот-правитель не осмелится развязать бойню на территории друзей СССР. Не говоря уж о том, что на нас додумаются напасть. Наша страна сейчас – грозная великая и могучая сила. Так что, спим спокойно. Всё обойдется. Вот увидите. Подождите недельку ещё и увидите.

Все поднялись и пошли к длинному столу во дворе. Хоть и теплый был октябрь. Но не лето же. Надо было согреться изнутри «Московской» и успокоиться. Продолжать радоваться сегодняшнему маленькому празднику. Не было причин для волнений. Не было боязни ни за себя, ни за друзей наших. С тем настроем и стали праздновать моё персональное замечательное событие – переход в более тяжелую весовую категорию. И праздновали под баян и радиолу до позднего вечера. Разошлись, когда за уличными столами всех не смогла больше согревать могучая и уважаемая московская водочка, лучший друг и соратник нашего оптимистичного народа.

Утром рано без похмельных стенаний в доме проснулись пять человек. Бабушка, мама, я, тётя Оля и Танька Молчунова. Остальные сползлись к скамеечке перед палисадником к Михалычу. Он выкатился на своей тележке раньше всех, имея в руке бутылку самогона, между культями ног два стакана гранёных, кусок колбасы, нарезанной кружочками и завернутой в магазинную серую бумагу. За спиной у него лежала на боку возле бортика тележки вторая, резервная, бутылка. Отец мой проснулся позже. Поднимался с кровати трудно, неуверенно и так медленно, будто за ночь кто-то его к простыне приклеил. Я даже говорить с ним не стал. Знал, что он ответит. Не впервой же. Отец качнулся в сторону окна, но попал к подоконнику не сразу. Сначала его мотнуло левее и он всем весом ткнулся в бабушкину вышивку крестиком. Она висела в промежутке между кроватью и окном. Со второй попытки бате удалось сесть на подоконник. Он неуверенным взглядом засёк-таки собирающихся к скамеечке соседей, Шурика, гостей из других дворов. Видно, вчера с Михалычем договорились. Он надел какие-то спортивные штаны, фуфайку на майку, сказал в воздух, что хрен он пойдет сегодня на работу и убыл, нечетко перемещаясь в пространстве, вниз, к массам. Мама уже ушла на работу. Бабушка убирала с соседками по дому останки от гулянки во дворе.

А мне одна мысль не давала жизни спокойной со вчерашнего дня. Я и спал плохо. Думал половину, наверное, ночи. О несчастной красавице, сестре родной СССР, преданной нашей стране маленькой Кубе. Мне почему-то казалось, что я не согласен со вчерашними бравыми рассуждениями народа нашего, который пришел на мой день рождения.

– Как-то не стыкуется всё, – думал я с сожалением. – Если американцы приплывут на Кубу на кораблях и солдаты под чьим-то командованием станут давить на Фиделя Кастро, чтобы он не дружил с нами, то на фига нашему правительству сразу стирать с лица земли всю Америку атомными бомбами, от которых и самой Кубы там не останется? Пять бомб в десятки раз мощнее, чем Америка сбросила в Японии, не только всю Америку грохнут, но и Мексику, да все острова вокруг И не только острова. Страны в Латинской Америке тоже. Их же уйма там. Я полез в портфель, достал атлас карт всего мира, приложение к учебнику, нашел Америку. И схватился за голову. Там, вокруг и в середине Карибского моря – куча островов и стран, никаким боком не подтянутых к СССР. Ни плохим, ни хорошим. Живут себе люди на Ямайке, Гаити, на Багамах, в Панаме, Доминикане и Перу, в Гондурасе или в Гватемале. И по фигу им американская зависть к СССР и его друзьям. Ну, там и ещё навалом совсем непричастных к дружбе Кубы и Советского союза государств. Так ведь атомные бомбы наши и их в прах растерзают. Вряд ли наше правительство сможет найти в себе такую дикую ярость, чтобы погубить напрочь полсвета.

Бомбы-то есть. Ракеты есть. Имеем, чем всех запугать и заставить нас бояться. Но атомные и водородные бомбы – это скорее пугалка такая страшная. На самом деле Америку, да, мы не боимся. Никого не боимся, это точно. Но мужики наши вчера палку перегнули насчет атомных бомб, которыми мы будем спасать Кубу от злых американцев. Я пошел к Жуку. У него, я уже рассказывал, имелся дар предвидения.

– Слышь, Жук, – спросил я его пока он открывал коробочку с зубным порошком и макал в порошок мокрую щетку. – А что, наши точно закидают Америку атомными бомбами? Слышал, что наши мужики вчера говорили?

Жук долго чистил зубы, прополаскивал рот прямо из умывальника, висевшего над большим тазом. Ртом толкал вверх клапан-ходунок и вода лилась на зубы. Потом почистил ещё раз, прополоскал рот и тогда только ответил спокойно.

– Вообще ничего там не будет. Поорут все друг на друга, поугрожают страшными страхами, а потом всё заглохнет само по себе. Хотя сейчас вот как раз есть угроза войны. Кубе, конечно, надо помочь. Кроме СССР кто поможет? Никто. Скорее всего, американцы туда своих солдат пошлют, чтобы испугать, а наши своих скинут на Кубу самолётами. И поставят напротив американцев. Тоже попугать. А, может, пару деньков и повоюют. Но Куба от нас не откажется. Так я чую.

– Ладно, – почесал я в затылке. – Без пяти восемь. Пойду в школу. Хорошо тебе учиться в вторую смену.

Я перелез через забор от Жука, быстренько прихватил портфель и ровно по звонку забежал в класс. На первой же перемене я отловил Жердя и без предисловий вогнал его по колено в землю вопросом: – Едешь со мной?

– Еду, – машинально ответил Жердь, потому как мы всюду и так ходили и ездили вместе. – А куда?

– Ну Кубу, бляха-муха! Сейчас такая ситуация. Надо помочь друзьям. Чем больше нас, советских, встанет горой за кубинцев, тем скорее американцы очухаются от сволочных мыслей своих. Увидят, что за Кубу реальные советские люди пришли заступиться. Пока без атомных бомб. И отвяжутся от этой гордой социалистической страны. Думаю, так будет.

– Мысль ядрёная! – восхитился Жердь. – Только как туда доехать, доплыть, долететь? Вот где загогулина. Думать надо. После уроков у меня соберемся. Посидим, покурим. Подумаем. Должны же где-то добровольцев набирать. Проезд бесплатно, еда, обмундирование. Короче, приходи.

После уроков пришел я домой, а в дворе во всю идет продолжение празднования дня рождения моего. Сидят мужики, человек восемь, из которых я знал только троих. Отца, Шурика и Михалыча. Они громко спорили, но о чем – сами потеряли нить красную. По количеству бутылок пустых ясно было, что спор имеет принципиальное значение, но никто не может точно вспомнить с чего начали и понять, куда занесло.

– Па! – тронул я отца за рукав фуфайки. – Не в курсе – что там сейчас на Кубе творится? Наши американцев ещё не бомбили, ракеты не запускали?

– Каких американцев? – батя поглядел на меня искрящимся глазом. Значит, легче ему стало. Отпустило похмелье. – А! Это ты насчёт Кубы? Пойдем в комнату. Я тебе газету дам .Сегодня сходил купил на базаре в киоске. «За рубежом» называется. Там почти вся газета про Карибский кризис. Ну, то есть, про СССР, Кубу и Америку.

Эту газету я знал. Отец её всегда покупал. Толстая, небольшого размера. В ней всегда была вся правда о международном положении. В ней и в журнале «Крокодил» очень сурово ругали проклятых капиталистов-империалистов художники Кукрыниксы и Борис Ефимов. Они рисовали злые карикатуры, увидев которые империалисты, по-хорошему, должны были покаяться перед Богом за своё свинство, а потом срочно повеситься. Такие сердитые были карикатуристы. Мне их рисунки смешными не казались. Наверное, я всё же был маленьким и до понимания высокого их мастерства не дорос.

Я прочел газету от корки до корки и понял только то, что американцы – сволочи. Не дают спокойно жить и развиваться молодой стране социализма. Потому, что им не нравился и сам Фидель Кастро вместе с Че Геварой, а также не нравилось то, что они нравились нам, Советскому Союзу. И американцы начали кубинцев запугивать, применяя при этом всю свою подлость и несправедливость.

С газетой я пошел к Жердю и мы долго читали статьи вслух попеременке на чердаке при свете керосиновой лампы. Выкурили от волнения чуть ли ни всю пачку сигарет «Архар», зная, что даже от половины капли никотина, находившегося в них, могли помереть сразу три лошади. Прочитанное нас впечатлило до потрясения. Это же какими мерзавцами надо быть этим американским буржуям, чтобы маленький островок Кубу гнобить только за то, что кубинцы желали жить счастливо, как народ Советского Союза и быть свободными людьми, строить социализм, никому не мешая.

– Надо письмо написать Фиделю Кастро,– твёрдо сказал я.

– Надо. Обязательно,– Жердь разволновался и снова закурил, хотя уже тошнило обоих.

Мы спустились с чердака и в доме у Жердя стали искать бумагу, конверт и ручку. Не было только бумаги. Вернее, тетрадки имелись, но писать такую серьёзную бумагу, можно сказать, исторический документ на тетрадном листе было просто невозможно.

– У отца моего должна дома быть редакционная бумага. Он статьи на ней пишет. – Я последние слова кричал уже на бегу, поворачивая за угол.

Бумагу нашел сразу. Красивые, почти белые, аккуратные листы. Я бережно взял за кончики пять листов на всякий случай и рванул обратно.

Полезли на чердак, подложили под бумагу фанеру мне на колени и стали думать над текстом. И с ужасом выяснили сразу же, что не знаем его отчества. Вот Жердь – Анатолий Михайлович. Я – Станислав Борисович. А Кастро? Фидель Кастрович? Вряд ли.

Я опять спустился с чердака и побежал домой. Мужики во дворе допивали седьмую бутылку и были в очень хорошем настроении.

– Па! – снова дернул я отца за фуфайку. – У Фиделя Кастро как отчество будет?

– Какого Федула? – батя очень удивился.

– Фи – де – ля! – сказал я, добавляя сказанное жестами пальцев. Бороду изобразил, усы. – Кастро. Герой Кубы и ихний первый секретарь.

– А! – обрадовался батя, что понял. – Так нет у них отчества. Не принято называть. Там как-то всё длинно. Чуть ли не все родственники вспоминаются. А зачем тебе?

– Письмо ему пишем! – Гордо сказал я. – Поддерживаем и готовы встать в их ряды против американской сволочи.

– Дело хорошее, – отец потрепал меня за короткий волос. – Только не пиши, что мы тут сейчас, когда у них беда, твой день рождения празднуем и пьём водку на радостях, что ты у нас вырос большим и умным. Не пиши, ладно? А то неудобно получится.

Двадцатого числа шестьдесят второго года мы с Жердем создали очень важный документ. Выглядел он так. Я воссоздаю его по памяти. Мы очень много фраз взяли тогда из газеты «За рубежом». Поэтому, думаю, что текст был похож на тот, который вы сейчас прочтёте:

«Дорогой друг нашей советской страны, а, значит, и наш личный друг, Станислава и Анатолия, любимый, уважаемый, смелый, храбрый и справедливый борец за социалистическое счастье своего кубинского народа, герой на все времена, самый замечательный человек мирового значения Фидель Кастро!

Мы уже собрались, чтобы прилететь или приплыть на ваш остров и готовы вместе с Вами и Вашим верным адьютантом и политруком Че Геварой стать в ряды беззаветных защитников вашей прекрасной революционной страны от наглых и несправедливых американских военных, которые совсем страх потеряли, потому что напрасно не боятся вашей революционной силы и нашей поддержки.

Мы уверены, что своим добровольным решением помочь защитить вашу социалистическую Родину, не оскорбим вашей личной доблести и смелости вашего народа. Вышлите, пожалуйста, на адрес кустанайского военкомата телеграмму, чтобы он срочно отправил нас на Кубу в ваше распоряжение. И предупредите американскую военщину, что нам терять нечего и мы все силы отдадим за вашу правду и от имени СССР готовы сражаться с американцами до победы, до последней капли крови. С уважением к Вам лично и с любовью к вашей стране, Станислав и Анатолий. Ждём телеграмму. Моральный дух наш высок, как и ваш! Наше дело правое! Победа будет за нами!

Вива Куба! Вива револьюсион совьетико!»

Мы послюнявили конверт, аккуратно вложили в него письмо, заклеили и написали так, где положено: Латинская Америка. Социалистическая республика Куба. Товарищу Фиделю Кастро. Лично в руки.

Обратный адрес: КазССР. Город Кустанай, ул. Ташкентская, 165, Малозёмову С.Б.

Пошли и аккуратно опустили письмо в синий почтовый ящик между домом Жердя и Садчиковым магазином.

И стали ждать. С учетом прохождения письма по международным правилам, нас должны были вызвать в военкомат через неделю примерно. Ну, числа двадцать восьмого. Ждали мы с огромным нетерпением и волнением. На святое дело шли. Своих защищать.

А двадцать восьмого как раз числа в обед, после уроков, Левитан сообщил

без каких-либо пояснений, что конфликт Карибского кризиса исчерпан и ведутся уже совсем другие, мирные переговоры сторон. Опасность военного конфликта миновала.

Жердь долго смотрел на меня, а я на него. И в глазах друг друга мы прочли, что Фидель Кастро все же вовремя доложил американцам о нашем письме и наших намерениях.

– Только никому об этом, понял? – сказал я Жердю. – Это – операция секретная.

Понял. Не дурак, – Жердь обнял меня, и мы пошли к базару, пересчитывая на ходу мелочь. Надо было отметить наш скромный вклад в урегулирование Карибского кризиса хорошей дозой лимонада и любимыми ливерными пирожками.

Мы три раза стукнулись ладошками. Сверху, снизу и сбоку, соединив в конце руки в двойной кулак.

Хорошо было на душе. И радостно от того что мы и сами счастливо живем и за чужое счастье заступиться можем. И что именно в этом смысл настоящей мужской судьбы.

                    Глава двадцать шестая

В самом конце мая шестьдесят первого последний школьный звонок своей финальной трелью провожал нас на заслуженный отдых, на каникулы, не во дворе школьном, как обычно, а в своих классах. Все годы мы выходили под флагшток, на котором сверху вниз расположились два флага – СССР и Казахской ССР, ну, и ещё наш школьный вымпел. Голубой шелковый треугольник с отпечатанной на нём раскрытой книгой. Символом наших скудных знаний. Потом учителя по очереди врали нам о том, что мы старательно изучали все предметы. Чем они, учителя, сильно гордились и нас за это уважали. Мы аплодировали, после чего тётя Таня, глядевшая на последнюю в этом году линейку из открытой двери, бежала на своё рабочее место и включала последний звонок минут сразу на пять. После чего все с радостными лицами разбегались по домам.

В шестьдесят первом традиционное счастливое расставание с учителями и самой обителью знаний под священными флагами и родным вымпелом было сорвано грубо и бесцеремонно бешеным майским ливнем с громом и молниями надо всем городом. Все преподаватели, почти целиком дамский коллектив, вздрагивали в момент кромсающего небо на куски раската громового. Но сначала они зажмуривались, когда расплавленная ломаная струя огня небесного ослепляла и пугала загадочной опасностью.

Поэтому прощание наше с ними и школой до самого сентября прошло в торжественной, но молчаливой атмосфере. Говорить что-либо было бессмысленно. Никто из говорящих сам себя и то не услышал бы. Наконец, классная руководительница Галина Максимовна сделала всем ручкой и разослала во все концы класса воздушные поцелуи. Это и было знаком.

Ученики похлопали в ладоши, девочки вернули учителям воздушные поцелуи и через минуту в помещении школы не осталось ни одного отличника, хорошиста и троечника. Ну, а на двойки сплошные никто у нас и не учился.

Я рванул к дому на предельной скорости, но ливень стоял стеной от неба до дороги и пробиться сквозь стену эту без потерь мне не посчастливилось. Мокрый как тряпка для мытья полов, я влетел в сени, швыряя по сторонам крупные брызги.

– Стоп! – приземлила мой полет внутри большого дождя баба Стюра. – Вот тут на коврике замри и жди. Сейчас сухое принесу. В комнату дождь не заноси!

Я переоделся, выпил чаю с любимыми карамельками «Рио», облитыми какао,

Почитал через страничку новый номер журнала «Юный техник» и затосковал.

Дядя Вася должен был сегодня после обеда заехать и увезти меня во Владимировку. Но хоть и висела у него на бензовозе сзади цепь для заземления, молния все равно могла пронзить бензовоз и сделать из него негаснущий под ливнем страшный факел. А от дяди Васи моего остались бы только фотокарточки в моём альбоме и у него дома. В рамках на стенке рядом с иконами Господа и святых, которые дядю моего не сберегли, хотя это их прямая обязанность.

Обняла меня грусть, обволокла пеленой дремотной и прилег я на свою кровать. Ливень хотел переждать. Проснулся к вечеру. Дождь прошел и в окно открытое дразнящим вкусным эфиром струился озон и мягкая, нежная прохлада. За столом сидели отец с мамой. Он листал журнал «Сельское хозяйство Казахстана», а мама раскладывала по спичечным коробкам разные плакатные перья, которыми весь учебный год писала на ватмане наглядные пособия для своих старшеклассников.

– Ну, всё! – ужаснулся я, не подавая признаков пробуждения. – Накрылась сегодня Владимировка. Пойду тогда к Жердю. Покурим на чердаке, школьный год сгинувший помянем лимонадом. У меня под кроватью заначка была. Две бутылки «Дюшеса». Я сел на кровати и сказал торжественно:

– Мамочка, поздравляю тебя и себя с кончиной учебного года. И тебя, папа, поздравляю. Теперь у вас с мамой будет больше времени, чтобы ходить в музей, в драмтеатр и к тёте Панне в гости пить цейлонский чай. Который она берёт где-то, но не колется, где именно.

Сказал так и полез под кровать. Достал лимонад.

– Идешь пьянствовать? – засмеялся отец. – К Жуку своему?

– Ну, Боря! – пристыдила его мама. – У парня имя есть. Александр.

– К Жердю пойду, – вставил я, обуваясь. – У него тоже имя. Анатолий.

– Ну, ты особо-то не напивайся! – захохотал батя. – Дядя Вася всё равно приедет попозже. Он в Рудном сейчас. Выпили, конфеткой занюхали, папироской всё это поверху испоганили, и домой. Ждать.