bannerbanner
Ватерлиния (сборник)
Ватерлиния (сборник)

Полная версия

Ватерлиния (сборник)

Язык: Русский
Год издания: 2008
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
9 из 18

– Живоглот? – спросил Шабан.

Менигон пренебрежительно махнул рукой.

– Если бы только он. Ну, конечно, и Живоглот тоже, ему и по должности полагается. По-моему, Лахвиц и сам бы не прочь выяснить, у кого еще есть свои «блохи», кроме него, Председателя и кое-кого из Совета. Ты думаешь, он спит ночью? Он «блох» ловит. И метит. Дело ответственное, не всякому холую такое доверишь, да и ловят их не руками, естественно, а… В общем, неважно. Ее же не просто поймать нужно, а суметь отключить так, чтобы ничего не успела передать, чтобы не получила команду на самоликвидацию, а пометив, следить, куда поползет. Это наука. Только всех «блох» не выловить даже Живоглоту, а про остальных и говорить нечего.

– «Блохи», – задумчиво сказал Шабан. Его передернуло. – Значит, и Поздняков тоже?

– А ты соображаешь, – похвалил Менигон, – хотя и медленно. Впрочем, ты и раньше не блистал…

– В моей комнате их две, – упрямо сказал Шабан, – а может, не две, а три или даже больше. Так? Допустим, одна из них поздняковская, а остальные? Мне что, не доверяют?

Менигон хмыкнул.

– Либо не доверяют, либо собираются двинуть в начальство. И в том, и в другом случае – побереги плешь. Не то сейчас время, чтобы делать карьеру, ты меня понял?

– Нет.

– И не надо. Но запомни, что я тебе сказал, очень прошу. Что-то будет, или я ничего не понимаю. Что-то надвигается, это как волдырь, который должен лопнуть. Когда он лопнет, будет плохо, и тоннель только ускорил дело. Ты не можешь этому помешать, я не могу, никто не может, потому что случится то, что должно случиться. Будет страшно. Обещаешь мне сидеть тихо и не высовываться?

– Почему это мне не высовываться? – спросил Шабан, хмурясь.

– Потому что, если высунешься, мне тебя будет очень не хватать, – задушевно сказал Менигон. – Мой тебе совет: на ближайшие дни напросись в разведку – подольше и подальше. Уяснил?

Нет, подумал Шабан. Чепуха какая-то. У Менигона – и вдруг таланты Кассандры. Это смешно. Чушь это. Бред грибного нюхателя.

– Ты меня за этим вызвал? – спросил он. – Что еще нового?

– Да что нового… – Менигон подвигал морщинами. – Тоннель, как ты уже, наверное, знаешь, додолбили. Радости полные штаны. Правительственный Совет от избытка чувств объявил три дня праздника. Они, дураки, не понимают, что за три дня многое может измениться… Что? Да провались ты со своей заумью, я тебе о главном, а ты о ерунде. Не было там твоих этих… составных мозгов или как их там, в сельву, должно быть, сплыли, если ты их не выдумал. Птиц там каких-то видели, говорят, с во-от такими носами, подстрелили их парочку на радостях. Вот тебе и все, а людей там тоже не было. Да, что еще? Башилаву-Носача из отдела Массового Досуга погнали в шею за некомпетентность и моральное разложение, а на его место прочат не то Пирсона, не то Ахилла Дремова, но это тебе, полагаю, неинтересно…

Это действительно было неинтересно. Но главное Менигон все же сказал: вариадонты не стали ждать, когда их накроет последним, прорвавшимся наружу взрывом. Они живы, они ушли в лес! Что-то сработало, разум ли, инстинкт ли самосохранения – какая разница! И теперь этот новый, неведомый нам нечеловеческий разум прячется в сельве, в гиблых зеленых топях, мучается страхом, потому что инстинкта самосохранения без страха не бывает и не всякий разум подавит страх, – сжимается от близкого шороха какого-нибудь безмозглого гада и спасается бегством от всякого шагающего баньяна. Потом они выползут из сельвы, потому что могут нормально существовать только вблизи выхода радиоактивного горизонта (после взрыва, когда пыль осядет в сельву, недостатка в радиации не будет, но это не то), вернутся – и будут встречены всей нашей мощью технологической цивилизации. Мы их не примем, для нас они не носители разума, а неопрятные кучи с дурным запахом. Гони их! А вот мы их разрядом… Да быстрее ты, уходят же!.. И они снова уйдут в сельву, извергнувшую их и готовую поглотить вновь, потому что ничего другого сельва делать не умеет. А как бы хотелось думать наоборот: разум – хозяин сельвы, организующее, так сказать, начало, и сельва, кишащая зверьем, послушна его приказам… Вряд ли. Очень приятно так думать, но это, к сожалению, неправда. А от неправды надо избавляться. Надо, даже если очень этого не хочется…

– Это все? – спросил Шабан.

– Это не все, – сказал Менигон. – Теперь ты. О разведке. И подробнее.

Шабан пожал плечами.

– Ну что разведка… Разведка как разведка, обыкновенная. Гончих вот встретили. А так – ничего.

– Врешь, – Менигон погрозил желтым пальцем. – Говори дяде правду.

Правду ему? Ну, черт с ним, пусть слушает. Менигон слушал внимательно, и лишь когда Шабан добрался до боя с гончими и темного облака, вовремя скрывшего второй вездеход чужаков, засмеялся, коротко и зло.

– Опять щитоносцы, – сказал он с отвращением. – Верховные существа. Надоело.

– Что надоело? – спросил Шабан.

– Все надоело, – заявил Менигон. – Бардак в кубрике. Это по-нашему. Ты бы у них спросил: они молитвы только вместе с жертвами принимают или, может быть, можно всухую?

– С какими еще жертвами?

– С человеческими. Установим на крыше куба алтарь, что там еще полагается? Позднякова – верховным жрецом, из него хороший шаман получится. А что? Это можно поставить на поток. А ну, у кого значок пятой степени? Шаг вперед. И – по жребию, раз в полнолуние. Или наоборот, в новолуние. Под барабанный бой. Мы к этому давно готовы, можешь не сомневаться. Дело за малым: официально щитоносцы еще не признаны. Значит, будут пока подпольные секты, будут гонения. Инквизиция будет, подозреваемых в сектантстве – на шельф.

– Трепло ты, – сказал Шабан. – Щитоносцы существуют, это факт. Я их корабли сам видел.

– Я тоже видел, – сказал Менигон. – Да все видели. Это-то и интересно. Сожрали четыре ракеты. Так нельзя. Это колебание устоев. Последние триста лет человечество живет с убеждением, что в обозримой Вселенной нет иного разума, кроме его собственного…

– Уже есть, – перебил Шабан. – Вариадонты.

Менигон насупился, и стало видно, как ему хочется изложить свое мнение о собеседнике и о его манере прерывать его, Менигона, свободное излияние речи, однако он сдержался и потребовал рассказывать дальше. Услыхав про дым в ущелье, он стал очень серьезен.

– Похоже, ребят накрыли, – сказал он после раздумья. – Хорошо, если только с воздуха, тогда у них еще есть шанс. Но если наши орлы высадили десант – тогда худо. Перебьют как дичь, это им в удовольствие, защитничкам… Стой! – Менигон сощурился. – Если там были солдаты, то они могли видеть и тебя, и гончих, что тебя гоняли, а значит, обязаны были вмешаться. Однако не вмешались. Значит, либо там была задействована не армейская часть, а охрана, либо там никого и не было. Правильно я говорю? Надо попытаться узнать… Погоди, погоди, в какое время ты видел дым?

– Не помню. Что-нибудь около шестнадцати по местному, я думаю.

– Ага, – сказал Менигон. – Иначе говоря, информация должна быть в спецархиве уже сейчас, а если сделать поправку на праздник и разгильдяйство, то самое позднее завтра к утру. У тебя есть допуск?

– Откуда? Нет, конечно.

– И правильно. У меня тоже нет. Не знаешь, у кого можно одолжить значок первой степени?

Шабан заморгал. Сейчас что-то случится, механически подумал он. От таких слов может упасть потолок. И это спрашивает Менигон, обычно сверхосторожный, несмотря на вечную свою хулу на начальство! Но хула имеет право на существование и начальство ее терпит, полагая необходимой разрядкой, зато передача личного значка в чужие руки дело рискованнейшее, и виновный (вернее, оба виновных, если, конечно, значок не был выкраден) никак не имеют шанса отделаться всего лишь шельфом. Даже не хочется думать, чем это может кончиться.

– У Позднякова первая степень, – сказал Шабан, облизнув губы. Потолок не упал, и это было странно. – Только я к нему с таким вопросом не пойду. Сам иди.

– Спасибо, – сказал Менигон. – А помимо Позднякова?

Шабан подумал.

– У Биртолли должна быть первая степень, – неуверенно сказал он. – Он-то значка не носит, надоело, как видно, что все перед ним в струнку, как перед генералом, он и так не знает, куда от славы деваться.

– Хлыщ этот? А ты с ним знаком?

– Косвенно, – усмехнулся Шабан. – Он обо мне писал в «Курьере». Помнишь?

– Помню. Вот и попробуй.

– Вот и попробую. А ты?

– И я попытаюсь, – сказал Менигон. – До отлета, во всяком случае. А если не успею – тогда ты один. Надеюсь, справишься.

Будто хлестнули по лицу. Значит, ничего не изменилось, значит, Менигон все-таки решил лететь, вернее, бежать во что бы то ни стало. А он-то, дурак, надеялся… на что, спрашивается? Крысы не тонут. Они бегут и, разумеется, очень правильно делают. И все-таки они – крысы.

– Да, вот еще что, – сказал Менигон. – Хотел спросить: ты ту плантацию гриба, надеюсь, гусеницами не давил, а? Согласно инструкции?

Шабан сделал над собой усилие и пожал плечами.

– Нет, конечно. Не пойму: с какой стати мне ее давить?

– Это хорошо, – кивнул Менигон. – Ты молодец. А то у меня там пай, было бы жалко. Ну, что смотришь? Существует старая проверенная истина: не пытается устроиться сам только тот, кого и без того все устраивает, а где ты таких в Редуте видел? Я – не видел. И перестань пялить глаза, эка невидаль – пай… Хочешь, похлопочу и за тебя, если имеешь наличные. Так, мол, и так, есть хороший человек, не болтливый, ценимый начальством, то да се, но в глубине души лопух, потому что считает себя неудачником, надо бы порадеть такому… А?

– Я подумаю, – сказал Шабан. Он не был готов к тому, что снова придется стискивать зубы. Однако пришлось.

Менигон скорчил гримасу.

– Подумаю, подумаю… О чем тут думать? Соглашайся, пока я еще здесь. Поздно же будет.

– Ты все-таки улетаешь? – спросил Шабан.

– Не «все-таки», а именно улетаю. Как только «Юкон» выпустят, так и отчалю. А ты что думал?

– Я думал, в тебе больше совести.

– Я и сам так думал, – сказал Менигон. – Но ошибался.

– Дрянь ты, – выдавил Шабан, уже не сдерживаясь. – Грибник. Шкура.

– Будь осторожнее, – говорил Менигон. Он не слушал и не собирался слушать, и это было оскорбительно. – Держись Позднякова и по возможности не высовывайся. Что-то должно произойти, и очень скоро. Может быть, завтра. Может быть, это уже началось. Будь внимательнее. Уже что-то должно быть заметно, какие-то глубинные токи, ведь никогда не бывало так, чтобы никто ничего не заметил. Отправляйся в разведку, отсидись там. Между нами: держись подальше от Коммуны. Анклаву конец, так им нужно. А на Живоглота плюнь…

– Гад, – сказал Шабан, давя кнопку. – Холуй барский. Эксперт.

Винтовой коридор был покинут, и Менигон немедленно начал пошатываться и уцепился за стену. Утвердив себя прямо, он посмотрел на Шабана долгим взглядом, и Шабан понял, что Менигон прощается. И на мгновение ему показалось, что в этих очень правдоподобно осоловевших глазах промелькнуло что-то не совсем обычное, что-то вроде гордости учеником и тоскливого сожаления о чем-то несбывшемся, но промелькнуло только на мгновение – и глаза снова потухли и стали бессмысленными. Нет, показалось. Конечно, показалось. Ладно хоть отстал, и то благо. Сворачивая в свой коридор, Шабан видел, как Менигон, увязавшись за чьей-то семенящей вдоль стены моделью, шатаясь и размахивая руками сильнее прежнего, пытается ее поймать во вратарском броске и бубнит ей: «Цып-цып-цып…» Клоун. А ведь почти национальный герой, человек-легенда, впервые подтвердивший существование радиоактивного горизонта. Из тех, о ком поется: «Славой героев…», чье имя впоследствии войдет в школьные учебники, да так, пожалуй, что будущие дети Прокны вообразят себе серьезного ученого, спокойного и вдумчивого дядю, а не разведчика, потного и пыльного, сплошь и рядом озабоченного тем, как остаться в живых, и только. Он убивал, и его убивали. Он убивал лучше и потому выжил. Это жизнь, в этом обязательное условие существования на Прокне, и дети, повзрослев, поймут. И сделают свои выводы, поэтому из кого-то из них вырастет второй Винсент Менигон, а из кого-то – второй Юстин Мант-Лахвиц. Хорошо, что дети не такие прагматики, как мы, иначе вокруг были бы одни Юстины.

Шабан на ходу потер затылок, размышляя. На пальцах остался клок волос. Вот черт… Лысею. Есть такая легенда: если человек после натурализации лысеет, значит, он хороший человек. Многие верят, особенно лысые… Ладно. Как там было сказано: плюнуть на Живоглота? Интересная мысль. Это на человека, который непонятно почему до сих пор не подмял под себя Правительственный Совет? Хороша рекомендация, в духе оракула – попробуй истолкуй. Но Менигон зря болтать не станет, хотя его слова могут означать то, до чего не сразу додумаешься. Например, наличие в Редуте кого-то, кто могущественней Живоглота. Вот это страшно. Правда, в такое верится с трудом, но, с другой стороны, все возможно, и Менигон был бы более откровенен, если бы не читающаяся на его лице фатальная уверенность в том, что ему, Шабану, Биртолли и вообще кому угодно в любой час могут подослать «блоху» с крошечным баллончиком, заряженным возбудителем пятнистой горячки…

Ничего не понимаю, подумал Шабан. Какая-то возня, непонятно чья и непонятно зачем. Надо же: «блохи»… «Блохи» разных, должно быть, пород, разного подданства. Кто же хозяева, а? Что-то много получается, откуда только «блох» берут? Не иначе, импорт, здесь-то их не делают. Хотя откуда я могу знать, что здесь делают? Или, может быть, они умеют размножаться? Очень может быть. Может быть, существуют и «блохи»-хищники, уничтожающие чужих «блох»? Не знаю, не знаю… Энт-томологи! Следят, не выпускают из виду. Значит, и про Лизу им известно, вдруг понял Шабан и почувствовал, как по спине побежали мурашки. Значит, известно уже давно, с тех пор как я научил ее произносить первые слова. Они слышали ее первый, совсем детский лепет – Поздняков слышал, Живоглот слышал… кто там еще? Но – молчат: не иначе, Поздняков бережет ценного работника от душевной травмы, а если так, то плевать мне теперь на эту троицу: Штуцер, Оммес и Биртолли… Шабан покусал губы, соображая. Черта с два – плевать. Одно дело знать и помалкивать и совсем другое – письменная докладная, которой Поздняков будет вынужден дать законный ход, да, скорее всего, докладная попадет не к нему, а сразу к Живоглоту – и это конец. Нет, надо идти, упрашивать, клянчить, сулить и прочее… И немедленно.

У Оммеса оказалось заперто: не то он отсутствовал, не то уже спал. Идти к Биртолли было рано. И Шабан пошел к Штуцеру.

Дверь сработала сразу, едва Шабан нажал кнопку вызова. Похоже, здесь его ждали, и Шабан не удивился: Штуцер никогда не упускал своего. За первой дверью неожиданно обнаружилась вторая – настоящая деревянная дверь в резных завитушках, крепкая и массивная, как ворота средневековой крепости, и, кажется, даже из выдержанного дуба или какого-то другого благородного дерева, только не из местных пород. «Живут снабженцы», – мимоходом подумал Шабан и толкнул дверь.

Здесь было благопристойно. Никто не шумел, не вопил песен и гимнов, не спал под столом в собственной луже и не затевал с моделями игру в «поймай – не отпусти». Собственно, моделей в комнате не оказалось вовсе, зато Штуцер наличествовал полностью и в соответствии с праздником выглядел даже более розовым, чем обычно. Будто ошпаренным. Он был не один, рядом с ним за столом, заставленным полупустыми бутылками и картонными тарелками с недоеденной закуской, по обе стороны от хозяина апартаментов в неестественно прямых позах сидели двое, и Шабан, кивнув всей троице, попытался припомнить, где же он видел этих двоих, и не припомнил. Зато закуска на столе была хороша, особенно заманчиво выглядели местные лангусты, уловленные в Дымящейся реке и, наверное, еще сегодня утром шнырявшие по дну в поисках съестного. За лангустами пламенели нездешние розовые яблоки; на блюде поверх тающего балыка лежало земное чудо: синий, как грыжа, натурализованный баклажан. Шабан заставил себя отвести глаза и непроизвольно сглотнул. С первого же взгляда ему стало ясно, что здесь ждали не его.

– А-а, разведка! – радостно закричал Штуцер. – Что, опять сальники текут? Познакомьтесь, это Шабан из разведки, краса и гордость, так сказать… Орел!

Двое незнакомцев молча наклонили головы. Тот, что сидел анфас, помимо кивка, вынул откуда-то из-за спины руку, механическим движением, как оживший манекен, налил себе рюмку прозрачной, посмотрел сквозь нее на Шабана, беззвучно опрокинул в рот и вяло пожевал губами. Он был похож на второго, и оба они были рослые, крепкие ребята, их можно было бы принять за удачные модели, если бы Шабан не знал, что выпуск мужских и бесполых моделей в отделе «Био» хотя и планируется, но разработка не завершена.

– Ваше здоровье, – пробормотал Шабан. – Я, пожалуй, зайду потом. Попозже.

– Это почему потом? – возмутился Штуцер. – А сейчас? А праздник? Мы еще за тебя не выпили, равно как и за всю разведку, и ты за нас еще не выпил. Налейте-ка ему, ребята.

Лжемодель, сидящая в профиль, потянулась за бутылкой.

– Э, нет, ребята, – сказал Шабан. – Сейчас не могу. Мне сейчас пить нельзя, не то свалюсь. Я прямо с маршрута. И потом… – он конфузливо покосился на рослых «близнецов», – у меня к тебе личное дело. А ты с компанией… Так что потом.

– Это кто компания? – сказал Штуцер. – Это вот эти компания? А вот сейчас они не будут компанией. Эй, ребятки! Посидите-ка пока в той комнате, договорились? Видите, человек пришел, что-то одному мне сказать хочет. Так ведь?

– Ну зачем же так, – пробормотал Шабан. – Так неловко как-то…

Штуцер не обратил на него внимания. «Близнецы», прихватив со стола початую бутылку, безропотно скрылись во внутренней комнате. Дверь, тоже дубовая и похожая на ту, что Шабан уже видел, поехала за ними медленно, словно броневая плита, и беззвучно захлопнулась.

– Хорошо устроился, – сказал Шабан, оглядывая помещение. – Две комнаты у него, двери из настоящего дерева. Лангустов жрет. Так вот куда идут мои денежки, а?

– Может, все-таки выпьешь? – спросил Штуцер. – Хорошее пойло.

Шабан с сомнением посмотрел на желтую бутылку.

– Коньяк?

– Вино, – сказал Штуцер. – А какое – не знаю, убей бог. Завалялось вот. Пей, пока дают.

– Нет уж, я лучше понюхаю, если ты не возражаешь.

– Ради бога, – уверил Штуцер. – Пожалуйста.

После лошадиной дозы, принятой в вездеходе, сушеного гриба осталось мало. Шабан осторожно высыпал на указательный палец немного порошка и, заранее жмурясь, вдохнул. Когда тело вновь стало легким и в голове прояснилось, он открыл глаза и поискал на столе чистую тарелку.

– А ты не боишься, что я сообщу в охрану? – спросил Штуцер. Он смотрел на Шабана изучающе и неприятно щурился.

– Не боюсь, – сказал Шабан, накладывая себе еду. – У кого ты тогда в долг брать будешь? Кто тебе даст?

– Шельф по тебе скучает, – заметил Штуцер и потянулся за лангустом. Шабан, пользуясь случаем, последовал его примеру. Лангуст уже не дымился, как ему было положено, и вообще был холодным и скользким на ощупь, как если бы его подали на стол часа три назад, да так оно, наверно, и было.

– Ну что – шельф, – сказал Шабан, осторожно разламывая шипастый панцирь и вгрызаясь в мясо. – Не видел я шельфа, что ли? И на шельфе люди живут. Конечно, когда приливная волна смывает буровую – это неприятно, особенно если ты находишься как раз на той буровой. А так – жизнь как жизнь, терпимо. Скучно, правда.

«А здесь не скучно? – поймал он себя. – Ведь невозможно же, волком же взвоешь… Впрочем, нет, здесь-то по всем параметрам не скучно. Но лучше скука, чем такая жизнь. Там скучно, а здесь скученно, и от этой скученности люди звереют. Нельзя же в самом деле запихнуть шесть тысяч человек в стальной куб с ребром в двести метров и всерьез рассчитывать на то, что им здесь будет хорошо и воцарится тишь да гладь. Бред это, хотя, конечно, мера вынужденная, удобная для управления, невозможно себе представить мало-мальски эффективное управление вне этой скученности и непрерывной малопонятной возни, черт знает что это будет, а не управление. И все же люди должны жить как-то иначе, – подумал Шабан. – Но я не знаю – как. Наверное, нужен маленький домик с видом на горы, тишина, узкий круг приятных и неназойливых соседей, и чтобы на ветру в окно стучали ветви деревьев. Пусть даже не земных деревьев, а местных, не всех же тошнит от их вида, можно подобрать себе соседей, которых не тошнит. И пусть обязательно будет Лиза, пусть она встречает меня, грязного и уставшего, пусть она меня моет и кормит и вообще пусть занимается мною, а потом, когда я немного отдохну, я займусь ею, ее и сейчас нужно учить разговаривать, вдалбливать ей словарный запас, потому что говорит она все-таки плохо. Но у нее все впереди, она лишь полгода назад произнесла первое слово, и значит, можно надеяться на большее. Потом я научу ее читать. Потом – думать, это очень важно. Они говорят – модель. Что они знают о моделях? Немногим больше, чем я, а я – ничего. А у моделей гигантские неиспользованные возможности, я это чувствую. И может быть, Лиза очень скоро заткнет меня за пояс, может быть, я окажусь именно той ступенькой, с которой она рванет… Но до той поры мы будем проводить долгие вечера вдвоем, я стану ее учить и охрипну, потому что знаю, что это такое – учить модель, – и буду счастлив, замечая, что она научилась чему-то новому, а потом за окном стемнеет и Лиза начнет вопросительно поглядывать на постель, проявляя атавистические признаки своего предназначения, а я буду делать вид, что ничего не замечаю, а потом выйду из себя и рявкну. Потому что вот она – постель, потому что впереди ночь, одна на двоих, и сдерживаться, право же, очень трудно…»

Стой, оборвал он себя. Нашел время. Очередная утопия на тему «как было бы хорошо, если бы…». Если бы что? А если Штуцер донесет, даже не из корысти и не из чувства долга, о котором он знать ничего не знает, а просто так, потому, допустим, что ему не нравится моя физиономия? Утопии – это опасно. Они похожи на надгробия, поражающие стройностью линий и потому очень привлекательные на вид. А в глухую защиту не хочешь ли? С головою? Не рассчитывая ни на что и отдавая по куску то, что есть, не хочешь ли? «Ты везунчик, – говаривал Менигон. – Тебя мало били. А надо бы». Сказано: будет страшно. Кому страшно и в каком смысле? Нужно очень постараться, чтобы стало еще страшнее, чем есть. Война, что ли? Что там сказал Менигон про анклав? Война с Коммуной – это смешно. Анклав не Хинаго – прихлопнут убогого и не заметят, как прихлопнули. Да и зачем? Кому он нужен, анклав, со своим натуральным хозяйством и тощими рудами? Никому, и это правильно.

– Ты по делу? – напомнил Штуцер, хрупая лангустом. – По какому?

Лангуст оказался вкусным. Дожевав членистоногое, Шабан нашел свежую салфетку и вытер руки. Со Штуцером не стоило темнить, по части уверток Штуцер был мастером. На всякий случай Шабан прислушался. Было тихо. С подбородка Штуцера капал сок. «Близнецы» сидели во внутренней комнате и не издавали ни звука. Вероятно, подслушивали.

– Ты вот что, – решился Шабан. – Ты мне сколько должен?

– Я? – удивился Штуцер и наморщил лоб. – А ведь и верно – должен. А вот сколько? Это ты должен помнить, брал-то я у тебя, не у кого-нибудь.

– У других ты тоже брал, – сказал Шабан. – А мне ты должен триста монет. Теперь припоминаешь?

Штуцер развел руками.

– Должен так должен. Принимаю на веру. И когда это я у тебя брал? Нет, не помню. Триста монет – надо же…

– Считай, что они твои, – сказал Шабан. – И дам еще сто, если будешь держать язык за зубами. Идет?

– Это насчет чего за зубами? – ненатурально удивился Штуцер. – А-а, догадываюсь. Угу. Так это была твоя блондиночка? Хороша киска, не отрицаю, сразу и не скажешь, что модель. Так в чем проблема?

– В твоем языке, – сказал Шабан, сдерживаясь. – Проглоти.

– А как же, – пообещал Штуцер. – За пять сотен проглочу обязательно.

– За сотню, – сказал Шабан. – Ну так и быть, за две. Но не больше.

– Жмот, – сказал Штуцер. – Не я, так другой. Тебе все равно прямая дорога на шельф, зачем тебе там деньги? Ладно, пусть будет двести. Считай, даром. Другой бы на моем месте потребовал бы с тебя твою киску на ночь, но Редла-Штуцер хороший человек. Вот за это давай и выпьем. Тебе какого?

– Никакого, – сказал Шабан. – Сам пей. А я пошел. Деньги завтра. Будь здоров. – Он тяжело поднялся. – А если все-таки сболтнешь… в общем, не советую тебе болтать. Разведчики – люди грубые…

– Э, ты погоди! – последних слов Штуцер будто и не слышал. – А как же праздник?

– Спать иду, – и Шабан поднялся. – А праздник – он и завтра праздник.

– Вот и выпей, чтобы крепче спалось. И за завтрашний праздник выпей. – Штуцер скалился. – И за шельф выпей, шельф ненормальных любит, привет там передашь от Редлы-Штуцера…

Шабан махнул рукой и выпил. Вино оказалось на удивление приятным, Шабан не пробовал такого уже много лет и не подозревал, что на Прокне может существовать такое вино. Ну и ну, ухмыльнулся он про себя, делая прощальный жест. Вот тебе и Редла-Штуцер, тот еще жук полосатый. Снабженец. Апартаменты, как у Арбитра, ест-пьет в свое удовольствие, и крепкие ребята у него на коротком поводке. Вот только модели у него нет. Интересно, почему у него нет модели? При своих талантах мог бы иметь и двух, и трех… Пижон. По сути, обыкновеннейшая сошка, работает с разведчиками, и значок у него всего-то третьей степени – а как пыжится, не хочет быть тварью дрожащей. Другой бы десять раз подумал, прежде чем так зарываться. Или у него свой человек в отделе Контроля? Тогда, конечно, другое дело. Между прочим, вот кто мог бы достать значок первой степени – Штуцер. Пожалуй, тысячи за полторы сделает и даже не станет откладывать до утра. Вернуться, что ли? Шабан сделал несколько шагов от задвинувшейся за ним двери и остановился. А что, пополам с Менигоном, пожалуй, наскребем, пусть Штуцер подавится… Опасно, снабженец ненадежен. Такие обычно очень лояльны и не нарушают основ, а потому попросту берут деньги, ободряюще хлопают по плечу и бегут докладывать Лахвицу, а Лахвиц, должно быть, без лишних слов отбирает половину суммы, если не всю, и улыбается – жмурится, сытая тварь, сужая и без того невеликие глазки в крохотную щель, прежде чем мигнуть кому надо… Лучше, гораздо лучше последовать доброму совету и напроситься в разведку как можно скорее. Завтра же, и постараться, чтоб без Роджера. Выяснить все о том дыме – может быть, с ребятами все в порядке и они даже настолько осмелели, что попросту жгут старый мусор? Какая-то чушь. Или они забыли, что Живоглот очень даже интересуется такими, как они?

На страницу:
9 из 18