Ватерлиния (сборник)

Я глупею, подумал Шабан. Вот вопрос: откуда на нашем ярусе взялся Живоглот? А? Вот откуда: он вышел из комнаты, и это комната Штуцера. Та самая дверь, ошибки нет. А вот это уже интересно: какие такие дела у Живоглота со Штуцером? Почему Живоглот, который сроду ни к кому не ходил просто в гости, ходит к Штуцеру? Покрыто мраком. Любопытный, оказывается, тип этот Штуцер. Вроде бы кутит, тихо и благопристойно, как любой служащий, не желающий неприятностей, только это не кутеж. Это что-то совсем другое, какая-то осторожная подземная возня. Прав Менигон: что-то будет. Чего-то они ждут, к чему-то готовятся, но молчат. Теперь многие молчат, и не то чтобы боятся, а просто молчат на всякий случай. Всякому известно, что всякий случай может случиться со всяким. Вот и молчат.

Он вернулся к себе. Лиза ждала, не выходя из комнаты, на оконном экране была непроглядная ночь, и вообще пора было спать, но сначала было бы неплохо помыться. Кивнув привставшей с кровати Лизе, Шабан содрал с себя одежду и, отцепив значок, впихнул комбинезон в приемный лоток прачечной. Раздался всхлипывающий звук, комбинезон был втянут и заскользил куда-то вниз, в бездонное чрево Порт-Бьюно. Через полчаса он вернется назад выстиранным, выглаженным и спрыснутым чем-то ароматическим – если, конечно, на том конце не перепутают адрес. Нижнее белье Шабан прачечной не доверял – его стирала Лиза.

Отмывшись, он еще пофыркал под душем, потом с сожалением выключил воду, обсох под струями горячего воздуха и надел свежее белье. Спать, как назло, уже не хотелось. Он лег на край кровати, потеснив Лизу и недовольно пробурчал, когда она попыталась придвинуться:

– Спи.

– Мне не нужно спать, – сказала Лиза. – Ты же знаешь.

– Всякий человек должен уметь спать, – сказал Шабан, глядя в потолок. – Следовательно, и ты должна уметь спать, поскольку ты человек.

– Я твоя жена, – сказала Лиза.

– Это не меняет дела. Попробуй уснуть. Мне сейчас нужно, чтобы ты уснула.

– Хорошо, – согласилась Лиза. – Ты знаешь, я ведь умею спать, у меня уже получалось. Только я не понимаю, зачем это нужно – спать. Ничего не видеть, не слышать… Мне только интересно, как это бывает, когда снится сон. Это как по правде или как-то иначе? А еще я слышала, что бывают страшные сны.

– От кого ты это слышала? – с подозрением спросил Шабан и приподнялся на локте.

– От тебя. Сделай так, чтобы мне что-нибудь приснилось. Только что-нибудь хорошее, ладно? Я не хочу плохого.

– Конечно, – сказал Шабан и сглотнул комок. – Ты спи. Тебе обязательно приснится что-нибудь хорошее. Что-нибудь очень доброе. И пусть это будет как сказка…

Минут десять он лежал, закинув руки за голову и стараясь не шевелиться, потом осторожно перевернулся на бок и стал смотреть на оконный экран. Лиза размеренно дышала – не то спала, не то делала вид, что спит. На экране, включенном на обзор в южном направлении, над невидимым в кромешной тьме хребтом висел Терей – маленькая, неправильной формы луна Прокны, похожая на редьку без ботвы, с диковинной остроугольной скалой-хвостиком, выпирающим на половину радиуса. Редька заметно для глаз ползла по черноте хвостом вниз, не вращаясь и не меняя яркости, словно в самом деле была нормальным спутником нормальной планеты, а не захваченным по случайности астероидом. Как человек, лениво подумал Шабан. Тоже пыжится, полагает себя аборигеном. А вон та яркая звезда – это Пузырь, гигантская газовая планета, сейчас она в афелии и не страшна, но каждые шестнадцать лет она проходит перигелий, и тогда Прокну начинает корчить землетрясениями. А вон та тусклая звездочка – это ближайший сосед, оранжевый карлик Ликтор, там тоже есть заселенная планета, давний член Лиги. Интересно, одни мы такие уроды или и там есть модели?

Он вспомнил, как еще новичком заказывал модель, как смущался, что вовсе не мешало общему игривому настроению. Стыд, горький стыд… И ничего нельзя изменить, что было, то было. «Так вам, говорите, блондинку? А рост? Очень хорошо, теперь давайте уточним некоторые параметры… Замечательно! Сколько, вы сказали, в талии? Так. У вас хороший вкус, мсье Шарабан. О, извините, я, должно быть, плохо расслышал вашу фамилию. Виноват. Право же, нам не часто заказывают такие изумительные пропорции. Разве что вот здесь… Нет-нет, я понял, вы совершенно правы, это выйдет изящно и, пожалуй, чуть пикантно. Поздравляю вас, вы получите прекрасный экземпляр. Наша служба гарантирует, что вы останетесь довольны… по крайней мере первый месяц. Ха-ха. Это я шучу. Но учтите, что, согласно установлению, вы получите право заменить модель не прежде чем через год, так что я советовал бы вам еще раз взвесить… Нет? Благодарю вас, вы упрощаете нам работу. Теперь хотелось бы уточнить густоту волосяного покрова и расположение зон… На бедрах не надо? Знаете, некоторые любят – мягкая такая шерстка, как у пушного зверька, очень приятно при прикосновении, хотя и не слишком эстетично… Не надо? Ну как знаете, а я бы на вашем месте еще подумал…»

Шабан зарычал в подушку. Вот она где, первая ступень превращения человека в животное – в обустройстве личной жизни новичка. Новичок мямлит, глупо хихикает, не отводит глаз от стереоизображений наиболее удачных образцов – и как же трудно новичку отказаться! Вот и ходят по коридорам, по кишкам Порт-Бьюно грудастые модели, а некоторые, возможно, и с шерсткой на бедрах, и, поскольку заказ новой модели взамен надоевшей возможен лишь спустя год, распространен обмен, хотя официально и запрещенный, но на деле не преследующийся. Процветает сдача моделей внаем, неплохо себя чувствуют посредники. Грязь. Несчастные, с зачатками разума существа, обученные любви и домашним работам, – за что их так? Их не любят, а насилуют, а иногда и бьют, жестоко и с наслаждением, вымещая на них свою обиду на жизнь, какую сами же и сделали. А если модель начнет давать сбои или, упаси боже, научится говорить, то в один прекрасный день ее уведут охранники, потому что формально любая модель – собственность государства и как таковая может быть признана требующей замены. Для них Лиза всего лишь материал, который можно вновь пустить в дело – в начальную стадию длинной биотехнологической цепочки. Что там у них в начальной стадии: дробилка? Или растворяют целиком? Шабан зажмурился. Старая кадетская забава в химической лаборатории: набрать полную колбу мух с оборванными крылышками и плеснуть кислоты. Полшколы сбегалось смотреть, как насекомые отчаянно карабкаются вверх по стеклянным стенкам, как они срываются в кислоту, лезут снова и мало-помалу растворяются, образуя неприятный мутный осадок.

Они могут, злобно подумал Шабан. Они даже живьем могут, ведь самое обычное дело, даже Живоглот не придет посмотреть на процесс, потому что твердо убежден в том, что модель не человек, а значит – неинтересно… И Лиза будет кричать и звать меня на помощь, в то самое время как меня под усиленным конвоем будут препровождать на шельф. Нас слушают и слышат. Сейчас, наверное, запись нашего последнего разговора ложится кому-то на стол. Кому? В любой момент сюда могут ворваться. Ну, пусть кто-нибудь попробует отобрать. Кадык вырву.

Чтобы отвлечься, он дотянулся до полки, выбрал и раскрыл книгу. Страницы вяло осветились и замерцали – видно, иссяк заряд, – и Шабан, шепотом ругнувшись, вернул книгу на полку, взял было другую, но раздумал. Отложенная книга была редким прижизненным изданием Вирджила Баруха, единственного в истории Третьего Нашествия писателя Прокны. В этом издании были даже стихи – того периода, когда Барух еще только пробовал писать и еще не был сумасшедшим. Потом-то он писал совсем другое.

Что ты расхныкался, подумал Шабан. Хлюпик. Все у него в порядке, а он хнычет. Вот кого жизнь молотила не переставая – Баруха. Оказалось, что Прокне, как ни странно, вовсе не требуются писатели. Строители и шахтеры шли нарасхват, в свое время Прокна ненасытно поглощала людские потоки очередной волны экспансии. А вот писатели – нет, художники – извините, просто туристы – пошли вон, не время! Иногда ненадолго задерживались естественнонаучники, не потребные на данную минуту – кроме экологов, которых под разными предлогами всегда гнали в шею и Редут, и Хинаго, и Мелкие Озера, и, возможно, также Коммуна, хотя об анклаве, как о любом отгородившемся государстве, трудно что-либо утверждать наверняка.

Для века штыковой атаки человечества на новые планеты Барух имел полезную специальность: оператор полуавтоматического проходческого щита. Он прибыл сюда «на три года» в расчете подзаработать, как почти все, и привез на Прокну жену – как почти никто. С работой он справлялся, желания спровадить жену на Землю и затребовать модель не проявлял, имел друзей и, вероятно, был свойским парнем, а по ночам, стесняясь, писал неважные стихи, которые нынче не любят печатать, а если печатают, то обязательно оговаривают, что это хотя и Барух, но не тот Барух. Как будто их было двое, хмыкнул Шабан. Даже трое: тот, что кропал стишки, затем настоящий Барух, автор «Сожженных гор» и «По утренним звездам», и еще некое мифическое существо, никогда не писавшее ученических опусов, поскольку от рождения было гениальным, обладало всеми необходимыми навыками и творило, разумеется, в благоговейной тишине и трепете окружающих при благосклонном внимании руководства. Так, во всяком случае, следует из его биографии в предисловии к последнему изданию.

И это правильно, подумал Шабан. Кто не согласен? Кто там вздумал щериться? А ну, сложить всем губы в куриную гузку! Вы как думали, голубчики? Кто сказал, что Барух страдал шизофренией? Вы? Вы соображаете, что говорите? Как ваша фамилия? Шабан? Так и быть, вам объясню: гений может и даже обязан обладать странностями, недоступными пониманию заурядного человека. Теперь поняли? Запомните раз и навсегда: великий писатель, создавший Редуту мировую славу, не мог и не имел права быть сумасшедшим. Уяснили? Кругом марш и выше ногу!

Теперь Баруха изучают даже на Земле. В Редуте распространены его портреты, один, как говорят, висит в рабочем кабинете Арбитра. Существует даже шахта имени Баруха – та, в которой он работал и в которой однажды был завален породой, провел несколько суток полупридавленный, в поврежденном скафандре, получил лучевую болезнь в легкой форме, лишился ступни и навсегда потерял способность быть свойским парнем. Когда его откопали, он был уже не в себе и вскоре начал писать удивительные вещи, тщательно, как капитан Ахав, скрывая свое сумасшествие. Конечно, многие догадывались, да и непосредственное его начальство наверняка было в курсе, но помалкивало, не желая расставаться с добросовестным работником. Романы Баруха трудно читать. Разумеется, не правы те, кто, не желая вникнуть, произносит о них обычную похвальную труху, считая в душе вычурной ахинеей. Еще глубже ошибается тот, кто считает Баруха пророком, ищет нечто между строк и, само собой, находит. Барух не пророк, подумал Шабан. Он просто большой художник, прекрасно, между прочим, описавший мышиную возню в Редуте, нужно лишь уметь его читать, а это уже не для мышиных мозгов. И как многие большие художники он плохо кончил: был застрелен каким-то дубиной-охранником за то, что перелез через проволочную изгородь. Позже выяснилось, что Барух, выбравшись после смены из шахты, решил не ждать транспортной платформы, а махнуть напрямик – до лагеря было всего полчаса ходьбы. Охранник крикнул, что туда-де не разрешено, а Барух то ли не понял, то ли не придал значения – просто махнул рукой и пошел в степь. Тогда охранник его застрелил. Охраннику поставили в вину то, что он не сделал предупредительного выстрела, и куда-то перевели, а в трюм очередного пришедшего на Прокну транспортника поверх семнадцати тонн металлического рения погрузили полтора килограмма фарфоровой урны с выгравированной фамилией и инициалами. Почти все хорошо знали, что в урне ничего нет – несчастного Баруха разнесло так, что не осталось даже фрагментов скафандра, – но несли ее бережно и так же бережно пристроили в трюме, обложив с боков, чтобы не упала при маневрах корабля, тяжелыми рениевыми слитками.

И это тоже по-нашему, отметил Шабан. Не в лицо, у кирпичной стенки под лучами прожекторов, и не в затылок, не очередь с вездехода каких-нибудь набежавших гончих, даже не треснувшее крепление в шахте, – а пуля в спину от подлеца-охранника, которому вдруг стало скучно, от какого-нибудь Живоглотова выкормыша… Впрочем, нет, в те времена Живоглота здесь еще не было. До него был кто-то другой и, наверное, тех же достоинств. Преемственность поколений. Девственное было времечко: Порт-Бьюно только начинали строить, люди жили во временных лагерях, а вот охранники и тогда были точно такие же: зажравшиеся скоты, духовные наследники преторианской гвардии. Жаль, нет больше Хромца Гийома, у него можно было бы узнать все подробности того времени, если бы удалось развязать ему язык рюмкой-другой. Пусть даже десятой. Гийом хорошо знал Баруха и восхищался его женой, маленькой энергичной женщиной с быстрой походкой и плотно сжатыми губами, помощницей, предопределившей его взлет, секретарем, сиделкой и всем сразу. Вот кого действительно жалко: все разом рухнуло, жизнь потеряла смысл…

Он перевернулся на другой бок и накрылся одеялом. За окном из темноты проступили горы – с востока подкрадывался рассвет.

– Ты не спишь? – спросила Лиза.

– Теперь сплю, – ответил Шабан. – Разбуди, если что-нибудь случится. Да, а ты почему не спишь?

– Я спала, – ответила Лиза, приподнявшись на локте. – А теперь ты спи, а я побуду рядом. Я правда спала. Ты знаешь, я все ждала, что мне в самом деле приснится что-нибудь очень хорошее. Только мне так ничего и не приснилось.

Глава 5

В нижних ярусах было не продохнуть. По-видимому, здесь намеревались гулять до утра, если не дольше – настоящее веселье только начиналось. Где-то пили и звали пить, где-то пели и требовали подпевать, на столе, вытащенном в коридор, трое мордоворотов насиловали модель, кого-то били мордой о стену, и он мычал, кто-то, завидев Менигона, вдруг завопил диким голосом: «Вот он! Вот он!», и пришлось дать ему по зубам – в общем, жизнь бурлила вовсю. Здесь располагались рабочие ярусы, кровь и пот Порт-Бьюно, его мускулы и глотки. Чужих не было: жителей верхней половины куба сюда было не заманить никакими благами, а охранники даже в более спокойные времена появлялись здесь только группами. Но сейчас охранников не было видно вовсе. Изредка попадались модели с испуганными глазами, боязливо и бессмысленно жмущиеся к стенам, а один раз даже встретился убегун – его куда-то тащили, похлопывая по лысому черепу, и он упирался, комично разевая выдвижной, как у леща, рот.

Ярусом ниже было не так шумно. Менигон спустился по пандусу, одолел полутемный коридор, спотыкаясь о чьи-то расслабленные тела, прошел, зажавши нос, сквозь холл, посреди которого некто голозадый развлекал толпу зрителей «салютом из анального ствола» – двенадцать залпов, – переждал ожесточенную драку в предлифтовом тамбуре и спустился еще ниже. Здесь было совсем уже тихо: ярус был нежилым. Старый хрен сидел, как всегда, на своем месте, обнимая табурет на удивление пухлым седалищем, и выглядел трезвым. Менигон постоял, посмотрел на него сверху вниз.

– Открой, дед.

– А? – старик приложил ладонь к уху. – Куда это? Туда? – морщины на его лице поплыли, сворачиваясь в улыбку. – Не-ет, туда нельзя, туда я не открою. Инфекционное отделение, потому и нельзя, так вот получается, потому и на посту я, что инфекционное, а ты кто такой?

– Открывай, – Менигон постучал пальцем по значку. – И быстро.

– Не-ет, – дед заулыбался еще слаще и закачал головой. Он явно наслаждался. – Не-е-ет, этого я никак не могу, запрещено это, и со второй степенью запрещено, и с первой даже не каждому можно, так вот получается, а кого тебе надо?

– Вэнса Гровера, – сказал Менигон, – разведчика. Он там.

– А-а, – протянул дед, – вот кого тебе надо. Так это ты зря пришел, помер он, твой Гровер, позавчера еще помер, так вот получается. Насильственной смертью, стало быть, помер. От болезни.

– Что-о??! – закричал Менигон. – Как это: насильственной от болезни?

– А вот как, – дед облизнулся от удовольствия. – Микроб, значит, над ним насилие учинил, он и с копыт долой. Пятнистая горячка, так вот получается. Только, я вот думаю, одному микробу с таким бугаем не справиться, тут групповое насилие было…

Менигон протянул руку, взял двумя пальцами старика за воротник и поставил на ноги. Кажется, подействовало: старик подавился и округлил глаза.

– Замолкни, – шепотом сказал ему Менигон и с удовольствием добавил: – М-морда! – Особенной морды у старикашки не было, но он усиленно закивал головой. – Где тело? Ну!

– В мертвецкой, – придушенным шепотом проскрипел старик, – где ж еще? Вон т-туда, там не заперто… – Менигон разжал пальцы, и дед звучно упал на табурет, как приклеился. – Не убегут они, потому и не заперто, – сказал он, двигая морщинами. – Так вот получается…

За дверью оказался обыкновенный шлюз. Заквакал сигнал, загорелась надпись: «Индивидуальные фильтры надеть, проверить», заныл какой-то насос. Чавкнули створы. Холодный, с неистребимым запахом воздух ударил в ноздри, скользко пополз в легкие. Менигон мысленно выругался. Черт знает что, нюхай тут… От одного старикашки сколько вони. Настучит, разумеется, тут и разговора нет, знаем мы таких – это у них от любви к творчеству, иначе им жить тошно. Когда человек приходит проститься с телом товарища, да еще в праздник, это, конечно, похвально, но, прямо скажем, нехарактерно, и значит, подозрительно…

Налево была покойницкая, и оттуда тянуло холодом, направо висела табличка: «Патологоанатомическое отделение». Менигон шагнул направо. Там было теплее, но так же мертво, как и налево, на некоторых дверях висели печати, а в дальней комнате оказался прозектор. Он сидел за столом, ждал и посасывал сок плюющей ягоды, сжимая банку коричневыми пальцами. Лысина у него была тоже коричневая, в пятнах – то ли следствие натурализации, то ли профессии. Еще одна банка сока была поставлена для гостя на противоположном краю стола. Мертвецами здесь почти не пахло.

– Винсент, – констатирующим голосом произнес прозектор. – Вот и вы, мой дорогой. Садитесь. – Менигон сел. – Вы медленно ходите, Винсент. Мне пришлось вас ждать.

– Старость не радость, – сказал Менигон. – Что вы хотите? Мне уже под пятьдесят, а разведчик не должен жить так долго, это противоестественно…

– Поэтому вы и пришли без фильтра? – спросил прозектор.

– Висельники не тонут, – отмахнулся Менигон. – «Блох» нет?

– «Блох» нет. Я вас слушаю.

Менигон не торопясь поднес ко рту банку, отпил глоток. Сок был терпким и кислым, слишком кислым, как только такое пьют? Он поставил банку на стол.

– Я надеюсь, вы понимаете, что явиться сюда меня заставили чрезвычайные обстоятельства, – сказал он, мучаясь оскоминой. Прозектор промолчал. – В свою очередь, я хорошо понимаю, что, настояв на немедленной личной встрече, я подвергаю опасности не только себя, но и вас, и всю нашу работу, – осторожно продолжал Менигон. Прозектор молчал. – Однако я считаю, что в сложившейся ситуации это самое разумное, поскольку ход событий может не оставить нам времени на принятие решения, – прозектор молча наклонил пятнистую лысину, что можно было расценить как кивок, и отпил из банки. – Исходя из этого я рискнул пренебречь традиционными каналами связи и рассчитываю, что важность информации перевесит соображения личной безопасности, – кольнул Менигон напоследок.

– Я вас слушаю, – сказал прозектор.

– Это случится, – сказал Менигон.

Прозектор задумчиво покачал банкой. В банке булькнуло.

– Что еще? – спросил он бесцветным голосом.

– Это случится завтра, – сказал Менигон.

– Вам это точно известно?

– Нет, – сказал Менигон. – К сожалению, мне это точно не известно. Но на восемьдесят процентов это случится завтра.

– Так, – сказал прозектор. – Очень хорошо. А что должно случиться?

От него веяло доброжелательным вниманием. Зар-раза, подумал Менигон. Ведь знает же, рожа деревянная, все знает, и то, что я ему сейчас стану доказывать, тоже, наверно, знает. Молчит, трупорез, ждет. Смотрит в стеклышко на муравейник: как они там бегают?

– Вы знаете, что должно случиться, – сказал Менигон. – Вы это очень хорошо знаете. Я вам докладывал об этом еще три недели назад. Я вам назвал участников. Назвал силу, на которую они опираются. Теперь я называю вам наиболее вероятный срок. Может быть, я зря работаю?

– Нет, мой дорогой, – лениво проговорил прозектор. – Отчего же…

– Послушайте, шеф, – сказал Менигон, – мы работаем вместе не первый год. Наверно, за это время вы изучили меня вдоль и поперек. Скажите мне: был ли хоть один случай, когда вы получали от меня недоброкачественную информацию? – Прозектор медленно поводил головой из стороны в сторону. – Нет? Правильно, такого случая не было. Вы извините, шеф, что я позволяю себе так говорить, – Менигон прижал руки к груди, – но я должен разобраться, что к чему. Если у вас есть сомнения – проверяйте. Я уверен, что вы не раз проверяли и перепроверяли мои сообщения и были абсолютно правы: все-таки перед Землей отвечаете вы. Но сейчас, поймите, у вас нет времени проверять и перепроверять. Вы должны поверить мне на слово.

– Я вам верю, Винсент, – сказал прозектор. – Успокойтесь, мой дорогой. У меня нет никаких оснований вам не верить. Вы оказали Земной федерации неоценимые услуги и, я надеюсь, будете их оказывать и впредь. Вероятно, руководство сочтет возможным лично выразить вам свою признательность. Кстати, когда вы летите?

– Не знаю, – Менигон пожал плечами. – Да не смотрите вы так, – окрысился он, – я же сказал: не знаю. И не знаю, кто знает. Никто. Как «Юкон» выпустят, так и улечу. Может быть, даже завтра, только завтра «Юкону» вряд ли дадут взлететь… Может быть, послезавтра. Может быть, никогда.

– Ну-ну, – сказал прозектор. – Так уж и никогда. Мне жаль, что вы улетаете, Винсент. Впрочем, на посту эксперта вы будете полезнее даже на Земле. И все-таки, – он покачал головой, – мне искренне жаль вас терять. Более того, скажу откровенно: мне будет трудно найти вам достойную замену.

– Сами виноваты, – буркнул Менигон. – Кто мне советовал соглашаться?

Прозектор улыбнулся – углами рта. Как окатил холодом.

– А если бы я посоветовал вам отклонить предложение? – спросил он. – Собственно, вы можете не отвечать, тут и так все понятно. Удрали бы, мой дорогой, верно? Только не вздумайте изображать оскорбленную невинность, это не по вашей части. Не изображаете? Ну, значит, мне показалось. Выдержка у вас есть, ценю. Другой бы на вашем месте насосался в стельку от радости. А вы молодец.

– Хватит, шеф, – попросил Менигон. – Давайте лучше подумаем, что мы можем предпринять.

– Предпринять? – лицо прозектора выразило вежливое недоумение.

– Да, – раздраженно сказал Менигон. – Предпринять. Именно предпринять. Я же вам докладывал. Уверен, что вы докладывали наверх. Прошу прощения, шеф, если это не в моей компетенции, но я очень хотел бы услышать: Земля намерена этому помешать?

Прозектор пожал плечами:

– А, собственно, почему Земля должна этому мешать? Насколько мне известно – из ваших сообщений, мой дорогой, известно, вы проделали громадную работу, – население Редута в большинстве своем не выступит против м-м… ожидаемых событий. У нас нет никаких оснований препятствовать волеизъявлению народа суверенного государственного образования. Это его внутреннее дело.

– Я так и думал, – сказал Менигон. – Народа, значит. Волеизъявлению. Притчу хотите?

– Что?

– Притчу, спрашиваю, хотите? Есть тут одна, кажется, местного производства. Рассказать?

– Пожалуй, не стоит, – сказал прозектор. – Фольклор. Может быть, в другой раз?

– Нет, послушайте. Трое остановились перед высокой стеной. Один начал соображать, как бы через нее перелезть. Другой стал прикидывать, сколько потребуется времени, чтобы продолбить дыру, если иметь кирку и терпение. А третий сказал: «Зачем все это? Уж раз нам все равно стену не одолеть, давайте-ка лучше покрасим ее в какой-нибудь радостный цвет».

– Интересно, – улыбнулся прозектор. – И что же было дальше?

– А ничего. Прогулка, понимаете ли, кончилась. Пришел надзиратель и развел всех по камерам. Вот и все. Хорошая притча?

– Не смешно.

– А я и не обещал, что будет смешно, – сказал Менигон. – Я только объяснил вам, какое это будет волеизъявление народа. Доходчиво?

Прозектор подтянул банку ко рту, пососал сока. Даже не поморщился.

– А что вы предлагаете? – спросил он. – Допустим на минуту, что вам удастся меня убедить, что весьма сомнительно, допустим даже, что мне удастся убедить руководство, во что я также не верю… Предположим, Земля в самом деле решит оказать помощь существующему режиму – заметьте, режиму, который не просил о помощи и который проявляет недвусмысленное намерение вывести Редут из статуса доминиона, даже откровенно формального, – подсчитайте-ка сами, сколько потребуется времени на один только перелет, пусть это даже будут туннельные корабли. Забудьте об этом, мой дорогой. Они элементарно не успеют.