На выдохе сна

– Ладно, давайте я тоже что-нибудь порежу. Что я, как дурак, без дела сижу.

Саша кивнула.

– Вон там в пакете лук и зелень. Если вы их помоете и порежете, вы меня бесконечно обяжете.

Некоторое время они в тишине резали и ссыпали овощи в большую миску. Наконец, Глеб сменил гнев на милость.

– Ладно, Саша, погорячился я. Ты извини. И давай, что ли, на «ты». Чего уж там.

Саша кивнула, соглашаясь. Когда Алексей спустился вниз, в кухне уже царила атмосфера мира.

Глава 6. Сестра

На улице чуть-чуть распогодилось, и дождь на время затих. Решили перенести еду в беседку и расположиться там. Александра думала было уклониться от совместного поглощения обеда и потихоньку скрыться, но Алексей этому воспротивился.

– Ну уж нет. Хотели вместе пообедать, а ты сбежать собралась. Дудки, так не пойдет. Обещала – и точка.

– Давай с нами, Саша, – неожиданно поддержал друга Глеб.

Саше не оставалось ничего другого, кроме как согласиться.

За обедом друзья вспоминали общих знакомых, Алексей рассказывал Глебу последние новости: кто с кем сошелся, расстался, поступил на работу, уволился, женился, спился, зашился или повесился. Александра удивлялась в душе многообразию и сложности жизненных перипетий их знакомых, однако от комментариев воздерживалась и вопросов не задавала.

Она начала догадываться о причине негативного отношения к ней Глеба. Возможно, это была обида на всех женщин вообще. Как догадалась Саша, супруга Глеба изменила ему во время долгой отлучки мужа и потом вышла замуж за своего любовника. По крайней мере, такие выводы сделала Саша из различных намеков и обмолвок Глеба и Алексея.

Глеб, морщась, выслушал рассказ Алексея, как тот столкнулся с его бывшей женой, и попросил не упоминать ее имени. К этому он присовокупил такие резкие выражения, что морщиться пришлось Алексею. Он покосился на Александру, но та сделала индифферентное лицо.

После нескольких рюмок беседа оживилась, и как любая беседа русских людей, перешла чисто в плоскость жизненной философии. Саша пропустила начало беседы, бегая в кухню за горячим, а когда она вернулась, спор был уже в самом разгаре. Говорил Глеб.

– …Да если бы, брат! Проблема как раз в том, что нормальных, хороших людей мало. Большинство по жизни уроды. Вот, например, у нас на работе. Очень характерный пример. Наверх поднимаются в нашем корпусе четыре лифта. Три от одной кнопки приезжают, и есть еще один, грузовой, больше по размеру. У него отдельная кнопка. Лифты быстро приезжают, ну секунд пять, десять, максимум полминуты, может, подождать. Я грузовой никогда не вызываю и кнопку не включаю. Почему? Да потому что на этом лифте уборщицы с тележками ездят, грузы возят, вообще, люди могут поехать с чем-нибудь объемным, женщина с коляской, наконец. А большинство, как пришло, так сразу на все кнопки – бац – лупить со всей дури. Пускай, дескать, ко мне, любимому, все лифты едут, как на пожар. А вдруг один их них на секунду быстрее другого приедет. Я ж тогда свою жопу на секунду раньше вверх в офис вознесу и в социальных сетях на секунду подольше позависаю. А то, что кому-то может именно этот лифт понадобиться, и в голову не берет. Не говоря уж о том, что лифт зря гоняется по этажам, энергия расходуется. Мне ж на это наплевать, когда о моей жопе речь идет. Вот я и говорю, что в большинстве своем вокруг один сплошной биомусор.

– Это ты погорячился, не все же. Ты, брат, с выводами торопишься. К тому же, не может же быть человек во всем идеален. Может, он и не подумал, что это нехорошо – лифт без пользы гонять. Может, и не догадывается об этом.

– Да, конечно, когда он на улице кого-то подрезал или без очереди со второго ряда влез, он тоже не подумал, что этим такое вот, блин, малюю-ю-юсенькое неудобство другому водителю доставляет. Так, ерунда, плевать на других, зато он влезет без очереди и опять же свою жопу быстрее до офиса домчит. Или до миски с борщом быстрее доедет. Твари конченые.

– Ты прав, конечно, такой человек поступает по-хамски. Но нельзя же на основании этого делать вывод, что этот человек уже полностью тварь и отморозок.

– Да тварь он и отморозок, и быдло к тому же. Он что, думаешь, приехав домой, Бодлера в подлиннике читать будет или лекарство от рака изобретать?

– Ну, этого я не знаю. А вдруг?

– Да вряд ли. Быдло – оно и во всем быдло.

– Послушай, а вот такая ситуация. Подрезал тебя этот человек. Урод, да?

– Урод.

– Ладно, я тоже за подрезание готов в морду дать. Хорошо, предположим другое. Вот выбросил человек мусор из машины. Неправ?

– Да просто быдло.

– Предположим. Но потом ты пришел в поликлинику, а этот человек тебя вылечил. Или что-то другое хорошее для тебя сделал. Как ты тогда его оценивать будешь?

– Не знаю, за помощь и спасение спасибо скажу, а за мусор выскажу. А если подрежет, опять же в морду.

– Хорошо. Предположим, другой и вежливый такой, и мусор в урну бросает, и весь из себя такой образец приличного человека. А квартирку у родственничков-то отжал. А? Как тебе такой типаж?

– Да что ты мне все примеры разные даешь. И этот мразь, и тот. Разницы нет. Если человек порядочен, он во всем порядочен. Он изначально об окружающих думает, а не только о своей жопе. Он тогда и мусор не бросит, чтобы другие в его говне не стояли, и на дороге не подрежет хамски, и уж тем более не будет квартирку отжимать.

– Хорошо, допустим. А ты сам всегда во всем идеален? Всегда был аккуратен, никому не хамил, не подрезал, пусть случайно, просто пропустил поворот и надо повернуть?

– Да что ты мне пургу гонишь! Всегда понятно, ошибся человек или лезет нагло.

– Ладно, хорошо, бог с ним, с подрезанием. А ты всегда был вежлив с родителями, не малодушничал, всегда помогал слабому, бился за несправедливость, в общем, всегда был самый-самый?

Глеб некоторое время молчал.

– Ты прав, я тоже был свиньей, и не раз. Родителям хамил, девушек динамил и вообще…

– Вот! Так и другие так же. Кто-то больший подлец, кто-то меньший, но все мы не идельны. Все иногда что-то неправильно делаем.

– Ну ты сравнил! То есть и этот ребенка изнасиловал – подлец, и другой мусор бросил – тоже подлец. Одинаково, что ли?

– Конечно, нет. Но это полюсы. В обычной жизни мы все грешим примерно одинаково. Так, хамнул пару раз. Или на дороге, или жене, или продавщице в магазине.

– Да не должен нормальный человек никому хамить! Ни жене, ни продавщице, ни соседу в пробке. Поэтому он и зовется порядочным.

– Да где же граница? Вот ты Саше дверь не открыл, когда она выходила из дома.

– Да, блин, это я сплоховал.

– Да ты никому ее, небось, не открываешь. Так что ж, тебя тоже в подлецы записать?

– Слушай, я уже сбился, о чем базар идет. Ты к чему ведешь?

– Да я к тому, что теперь как поступить-то: я открыл дверь – меня в рай, а ты не открыл – тебя в ад?

– Почему?

– А почему нет? Где та граница, по которой разделение овец идет на хороших и паршивых? На ад и рай? На подлец или просто ошибся чуток? Как делить будем, брат?

– Слушай, иди ты уже. Никак делить не будем. А только если человек тварь, это и так понятно. Безо всякой твоей философии. Без овец и баранов.

– Ладно. Вопрос закрыт. Я просто хотел сказать, что нельзя огульно человека осуждать. Никто не знает, почему он в этот раз так поступил. И на какой процент он хорош или плох. Нельзя спешить. Вот, считается, что после смерти дела наши будут взвешивать на весах. Какие вниз потянут, туда человек и отправится. Вот тогда и станет окончательно ясно, кто тварь, а кто нет. И кого-то, может, эта кнопочка с подрезанием, ох, как подведет.

– Ладно, давай, Леха, выпьем за то, чтоб наши хорошие дела стократ перевесили наши плохие.

– Давай.

– Я только, знаешь, что думаю?

– Что?

– Я думаю, человеку всегда дается шанс все исправить. И это от него зависит, воспользоваться этим шансом или нет.

– Что исправить? Что тут исправишь, если уже подрезал, или дорогому человеку в душу плюнул, или квартирку отжал?

– Исправить в самом себе. В жизни-то, конечно, уже никогда ничего не исправить. Но можно исправить в самом себе. Через поступки, через мысли, через страдания и через счастье даже. Сделать вывод из своих поступков. И в следующий раз поступить по-другому. Один раз сплоховал, ну что ж, с кем ни бывает. А вот второй раз… Вот тогда и понятно станет до конца, кто ты – тварь конченая или право имеешь. Право на то, чтобы называться порядочным человеком.

– Слушай, ладно, проехали. Ты какой-то озлобленный на весь мир сегодня. Кстати, а чего у тебя стряслось-то? Ты почему вдруг с работы сорвался и примчался сюда?

Глаза Глеба затуманились.

– Да беда у нас в семье, браток. Ты мою сеструху двоюродную, Настюху, помнишь?

– Это малявку такую?

– Хм, уже не малявку. Красивая девка выросла.

– Да, помню ее. Когда тебя в армию провожали, она еще девчонкой была. Ревела, помню, все за тебя цеплялась. «Не уходи, Глебушка, миленький, прошу тебя. Останься, пожалуйста». И смех, и грех.

Глеб помрачнел.

– Из всех родных Настюха мне ближе всех. Хоть и двоюродная сестра. В детстве всегда, помню, как нашкодит, так ко мне бежит. Глаза огромные, испуганные. «Глебушка, не выдавай, миленький». И за меня прячется. Сколько раз ее защищал. Из школы, помню, забирал. Очень она меня любила. Перед друзьями мной гордилась. Как девушкой стала, немного изменилась, конечно. Скрытничать начала. Понятно, своя жизнь, секреты разные девичьи. Но все равно, каждый раз, когда к ним заходил, ужасно мне радовалась.

Глеб замолчал. Александра и Алексей тоже молчали, боясь сказать что-то невпопад. Через некоторое время Глеб продолжил.

– Я помню, как Нинка меня бросила, тошно было – просто ужас. Целыми днями валялся на кровати, пил запоем и жить не хотелось. Так вот, пришла Настюха. А я – вдребадан. И стыдно перед ней, и тошно, и противно. А она ничего. Взяла меня за руку, в ванную притащила – и под душ. В доме все прибрала, еды принесла из магазина. Потом за стол усадила, села рядом. Меня кормит, а сама ласково-ласково гладит то по руке, то по плечу. И стало мне так жалко себя и ее стыдно, что разрыдался, как ребенок. Жаловался ей, на Нинку ругался, всякие поганые слова про жену говорил. Это ей-то, девчонке молоденькой. А Настюха меня все гладит и жалеет, шепчет что-то, все гладит и жалеет. Потом спать уложила и рядом сидела. Как с больным нянчилась. Я этого никогда не забуду.

– Глеб, а что случилось с Настей? – спросила Саша.

Глеб поднял на нее мрачный взгляд.

– В коме Настя. Такие вот дела.

Саша изменилась в лице. «Боже мой, пусть это будет другая Настя, не моя!»

– Как в коме? Да что случилось-то? – спросил Алексей.

– А вот так. Мне тетка позвонила. Оказалось, в последнее время с Настюхой что-то неладное было. То ли крыша поехала, то ли еще чего. Они уж хотели к врачу ее отвести. А потом вдруг слегла, говорят. И то в сон впадет, то лежит и в потолок смотрит. Совсем слабая стала. Врача позвали, а врач ничего и понять не может. Так, говорит, ничего сказать не могу. Надо, говорит, полное обследование сделать, анализы сдать. Как полегче станет, так приходите. Или в больницу кладите. А она вдруг не проснулась. Разбудить не могут. Скорую вызвали, Настюху – в больницу. Короче, лежит без сознания, в коме. Причины врачи не говорят. Сами, видимо, не понимают.

Алексей с сочувствием посмотрел на Глеба. Потом налил две рюмки.

– Выпьем, брат?

– Давай. За Настюху. Чтоб поправилась.

Они выпили.

– Глеб, а в какой больнице Настя лежит? – спросила Саша. Душу скребла мысль об упущенном времени.

– В центральной городской. В первой. В отделении реанимации. Вся бледная такая, куча приборов к ней приверчена. Я как увидел, так жалко мне ее стало, просто до слез.

– А ты когда приехал-то в город, Глебыч? Что ж ты мне сразу не позвонил-то?

– Я два дня назад только и приехал. Как такое дело с Настасьей случилось, сразу все бросил и на перекладных сюда. Два дня с родными был. Тетка убивается. Себя во всем винит. А в чем она виновата-то, скажи на милость. Да и дядя Ваня не в себе. Лица на нем нет, как на работу ходит, даже не знаю. Весь почернел прям.

– Слушай, может, помощь какая нужна, брат? Ты говори, не стесняйся. Деньги, может, нужны, а?

– Да не в этом сейчас дело. Что с Настеной случилось, никто понять не может. Врачи говорят, что все показатели вроде как в норме. А она без сознания. Как ее лечить-то, если непонятно от чего и как?

– Глеб, прости, что вмешиваюсь, – опять спросила Саша, – а кто с Настей сидит в больнице? Или она одна совсем?

– Да нет, мы с ней все по очереди и сидим. Тетка берет отгулы, если получается. Дяде Ване тяжелее. Будет много пропускать – в шею погонят. Он вечером старается заглянуть. После школы Наташка приезжает, с сестрой сидит. А я ночами дежурю. Надо же им немного хоть отоспаться, в себя прийти. А мне многого не надо, я и в палате могу поспать. Мне там раскладушку поставили. Все путем. Хорошо, что главврач – бабушкина знакомая. Она нам очень помогает, сочувствует.

– Да, брат, нелегко тебе, – покачал головой Алексей.

– Да плевать, что нелегко. Как Настюхе помочь, не знаю. Я бы для нее все, что угодно, сделал. А помочь реально ничем не могу. Вот сказали бы мне: «Пойди, мол, туда-то и туда-то, сделай то-то и то-то». Да я бы горы свернул, чтоб ее спасти. А ничего не могу поделать. Врачи утром приходят, какие-то анализы все берут, лица заумные делают, мудреные слова говорят. Ни черта не понимаю, о чем лепечут. Только Настьке, судя по всему, лучше не становится.

Глеб немного помолчал, потом с надрывом продолжил.

– Господи, сколько смертей видел, и как живые люди рядом умирали, видел. Вот сейчас живой был, а через минуту труп. Но Настька… Она же в безопасности была. Я и представить не мог, что вот так, на пустом месте…

– Ну, ты не каркай заранее.

– Да не каркаю я, Леха. Просто, ты не поверишь, вот лежу ночью с Настькой в одной комнате, и прямо кожей ощущаю, что косая где-то рядом вертится. Иногда кажется, что рядом стоит, смотрит на меня и на Настьку и ухмыляется.

– Да ладно тебе.

Глеб усмехнулся.

– Да бред, конечно. Просто, когда лежишь там, в больнице, делать абсолютно нечего, вот и начинаешь себе всякое придумывать.

– Слушай, не накручивай.

– Да уж постараюсь. И так все уже так накрутилось, что и не раскрутить никак. Ладно, ребятки, уже скоро вечер. Хорошо посидели, но пора и честь знать.

– Да посиди еще. Куда торопиться?

– Я в больницу поеду. Надо будет Наташку сменить.

Друзья поднялись на ноги. Глеб сказал, что ему надо отойти на минутку в дом, и оставил Сашу и Алексея одних.

С полминуты Саша собирала тарелки в полном молчании.

– Мне тоже надо будет уехать, Леш, – сказала она наконец, – По делу, как я говорила. Ты сможешь все доубрать?

– Не привыкать. Все сделаю. Езжай.

– Слушай, я, возможно, сегодня найду гостиницу или другое место ночевки.

– Ну снова здорово! – огорчился Алексей.

– Извини, но это не обсуждается. Мне неудобно оставаться у тебя такое длительное время. Это действительно уже переходит все границы приличия.

– Послушай, я все понимаю: тебе неудобно, ты чувствуешь себя обязанной, и это напрягает. Только не пори горячки. Скажи на милость, где ты на ночь глядя будешь мотель сейчас какой-то искать? Давай сделаем так – останься еще на одну ночь, а завтра я тебе помогу.

– Леш, не буду ничего обещать. Сейчас я уезжаю, по ходу дела сориентируюсь, а там позвоню и скажу. Я не хотела бы мешать твоим планам, так что я могла бы забрать сейчас свои вещи.

– Вот еще! Пусть остаются.

– Спасибо тебе огромное, правда, спасибо за все.

– Эй-эй, мы же еще не прощаемся.

– Но ты же понимаешь, что рано или поздно нам придется попрощаться. Я долго в Закрайске не задержусь. По крайней мере, надеюсь на это.

Саша постаралась отвести взгляд, так как ей не хотелось видеть разочарование в глазах Алексея. Молчание продлилось несколько секунд.

– Саша, делай так, как тебе удобно. Ты мне ничем не обязана, не бери в голову, – голос Алексея звучал напряженно.

– Хотелось бы не брать, – грустно улыбнулась Саша, – но не получается. Ты знаешь про японского ондзина?

– Что-то такое слышал. Точно, если честно, не помню.

– «Ондзин» переводится как «человек благодарности». Вот делает один человек другому хорошее, тот ему благодарен. В ответ, соответственно, ему тоже что-то хорошее делает. Тот опять второму. И при этом никто не может быть уверен, что отплатил в равной степени. И кажется им обоим, что отплатил меньше, чем должен был. Короче, возникает этакий порочный круг, в котором каждый испытывает муки невыплаченной до конца благодарности и старается их выплатить. Полная безнадега.

– Ты хочешь сказать, что испытываешь муки?

– Еще какие. Просто Танталовы. И ни капли не могу утолить их. Потому что понимаю, что ничем, ну абсолютно ничем отплатить тебе не могу.

– А мне и не надо ничем отплачивать. И вообще, идиотская система этого ондзинства.

– Я согласна. Не наша система. Я тоже ее не придерживаюсь.

– А какой системы придерживаешься ты?

– А у меня порочный круг шире намного.

– Это как понимать?

– Ну вот сделал ты мне хорошее что-нибудь. Я тебе отплатить не могу. Хоть и испытываю муки неутоленной благодарности. Но я пойду и сделаю что-нибудь хорошее кому-нибудь другому. Скажем, Насте, например, сестре друга твоего.

– А что ты ей сделать можешь?

– Да это я так, для примера. Для Насти я, может, ничего сделать и не смогу. Но предположим, что сделала. И тогда Глеб будет мне должен. А он не мне, а кому-нибудь другому сделает что-то хорошее. А третий четвертому, а четвертый пятому. А потом кто-нибудь из них сделает что-то хорошее тебе. Все, круг замкнулся. Но он намного шире. А может, он не замкнется никогда, потому что ему потребуется охватить весь мир. И будет это длиться вечно, пока земной шар кружится вокруг солнца.

– То есть, у меня есть микроскопический шанс дождаться от тебя когда-нибудь ответочки, но она придет от другого человека?

– Да, если когда-нибудь тебя на дороге подвезет девушка на машине и пригласит переночевать у нее дома, а потом еще и накормит вкусно, то считай, что это от меня.

– Ну нет, на некую абстрактную девицу я не согласен.

– Не знаю, а вдруг, и я когда-нибудь смогу для тебя что-нибудь сделать.

– А ты не можешь сделать прямо сейчас?

Алексей посмотрел прямо в глаза Саше. Саша покачала головой грустно и ласково.

– Леш, прости меня. Но боюсь, что ничего не получится.

Несколько секунд длилось молчание. Саша стояла, отвернувшись, и в душе ругала себя, что дала слабину и осталась у Алексея. Теперь она испытывала вину и не знала, как отделаться от этого чувства.

Из дома вышел Глеб.

– Ну все, бывай, брат. Мне пора.

– Звони, если что. Что понадобится, всегда помогу. Может, еще пересечемся? Ты же в городе зависнешь на некоторое время.

– Буду рад. Пока, Саша. Приятно было познакомиться.

Друзья обнялись. Глеб махнул рукой и вышел за калитку.

– Ладно, – с неловкостью сказала Саша, – мне тоже надо идти. Извини.

Она пошла на кухню и посмотрела на приготовленный заранее рюкзак. Потом вздохнула, достала из него ноутбук, переложила в маленький рюкзачок и вышла из дома.

Алексей убирался в беседке. Его напряженное лицо говорило об обиде и уязвленном самолюбии, хотя он и старался изо всех сил этого не показать.

– Леш, я оставлю пока вещи у тебя. Если не возражаешь.

Алексей махнул рукой в знак согласия. Судя по всему, вести с Сашей разговор ему не хотелось.

Саша вздохнула и вышла на улицу. На душе было пасмурно и слякотно.

Глава 7. Партнеры

Пытаясь догнать Глеба, Саша так быстро бежала, что совсем запыхалась. Она догнала его уже на автобусной остановке и едва успела в последний момент вскочить за ним в автобус. Когда она плюхнулась рядом на сиденье и широко улыбнулась ему, Глеб посмотрел на нее, высоко подняв брови.

– Вот те раз! Явление Христа народу. Мы же вроде распрощались.

– Сейчас, Глеб, подожди, отдышусь только и все объясню.

– Ну-ну. А чего объяснять-то? Я ж понимаю: ты влюбилась в меня с первого взгляда, бросила богатого, перспективного и, судя по всему, втрескавшегося в тебя по уши кавалера и бросилась за мной вдогонку в одном неглиже.

– Почти, – улыбнулась Саша.

– Ладно, давай выкладывай, с чем пожаловала, а то я уже беспокоиться за себя начинаю.

– Глеб, у меня действительно есть к тебе серьезный разговор. Не волнуйся, не матримониального свойства, не делай круглые глаза.

– Успокоила, спасибо, а то я уже было за валерьянкой полез.

– Мы могли бы где-нибудь спокойно поговорить? Не в автобусе.

– Ну, я, как бы, спешу в больницу.

– Это важно, Глеб. И, возможно, напрямую связано с Настей.

Глеб бросил на Сашу удивленный взгляд.

– Ладно. В сквере перед больницей пойдет?

– Да где угодно. Только подальше от посторонних ушей.

– Хорошо.

До центра они ехали молча. Говорить не хотелось. Саша в душе не была уверена, что стоит раскрываться перед Глебом. Однако уникальное стечение обстоятельств, которое столкнуло их сразу же, говорило само за себя. «Ладно, была – ни была», – решила она.

Сквер перед больницей был пуст. Огромные древние липы погружали его в полутень. На мокрых после дождя лавочках не было ни души.

– И не сядешь никуда, – с досадой бросил Глеб, – В кафе, что ли, зайти?

– Не надо, мы можем поговорить и стоя. Уже насиделись.

Саша достала телефон и нашла нужную фотку.

– Глеб, это твоя сестра?

Глеб взглянул на фото, потом, нахмурившись, вернул телефон Саше.

– В чем дело? Почему у тебя это? Откуда ты знаешь Настю?

– Дело в том, Глеб, что я и приехала в город из-за Насти. Настя писала мне с месяц назад. Просила о помощи. Скажу откровенно, я не придала ее письму большого значения. Прости. Наверное, я была не права.

Глуб сурово и изучающее смотрел на Сашу.

– Зачем Настя писала тебе? Какая помощь ей требовалась? Она что, не могла мне написать?

– Нет, Глеб, боюсь, ты не смог бы ей помочь. Да и я не уверена до конца, что у меня получится.

– Вот тебе и заявочка! И каким образом это связано с ее болезнью? Ты не могла бы толком объяснить, в чем дело?

– Разумеется, к этому я и веду.

Саша достала ноутбук и нашла Настины письма.

– Глеб, прочти, пожалуйста, только не говори сразу, что это бред.

Глеб с сомнением покосился на ноутбук, но взял его и стал читать, примостившись на краешке скамьи.

Саша ждала. По скверу носился сырой пронизывающий ветер, который раздувал ее куртку и воротник. Обхватив себя руками, она смотрела на здание больницы, высившееся за дорогой. Несколько минут прошло в молчании. Глеб, нахмурившись, читал. Потом он вернул ноутбук Саше.

– Бред сивой кобылы в знойный полдень, – сказал он.

Саша невольно улыбнулась.

– Я так и думала, что ты это скажешь.

– А что еще я должен говорить? Какие-то сны, девичьи грезы, какие-то фантазии Фарятьева. При чем тут это вообще?

– Глеб, я думаю, что странная болезнь Насти связана с этими снами и с тем, что происходило вокруг нее в последнее время.

– Каким образом?

– Этого я пока сказать не могу. Но я начала этим заниматься только сегодня.

– А чем ты вообще занимаешься?

Саша замялась.

– Это не так легко рассказать. Глеб, я могу рассчитывать на полное молчание с твоей стороны?

– Не могу заранее ничего обещать.

– Ты знаешь, я вообще не стала бы тебе ничего рассказывать. Просто я подумала, что это знак свыше – наша встреча.

– Это вопрос спорный – свыше или сниже. Саша, не темни. Объясни нормально, зачем тебе все это надо.

– Глеб, может, это прозвучит странно, но есть люди, которые занимаются случаями, которые выпадают, так сказать, из обоймы обыденности. Вот, например, как у твоей Насти. И помогают людям выпутаться из этой запутанной ситуации.

– Что за люди? Ты что, из полиции?

Саша скорчила гримаску.

– У полиции и так дел невпроворот. Им реальных жизненных случаев вполне хватает: с топорами и дробовиками по пьяни. Где им с чертовщиной дела иметь? К тому же, тут по протоколу не поработаешь. Да и методика работы другая.

– Так у тебя работа такая – чертовщину расследовать?

– Скорее – людей от чертовщины защищать.

– Упаси меня Бог от таких защитничков.

Саша улыбнулась.

– Я понимаю, Глеб, звучит экзотически. Да и аферистов много развелось, которые на человеческом горе наживаются. Так вот, сразу скажу – мне от тебя и твоей семьи ничего не надо. А Насте я все равно постараюсь помочь, даже если ты это в штыки примешь. Я ей обещала. Так что я Насте должна. Помогу или нет – не знаю. Я с таким не сталкивалась.