Полная версия
Распни Его
Николай Александрович сел напротив отца. Сердце у него стучало и прыгало. Он был угнетен, прибит, подавлен. Он еще не знал, о чем будет говорить с ним отец, но чувствовал душевный трепет и тот разлившийся, дрожащий внутренний холод, который томит и грозит человеку предчувствием бед. Впервые у него как бы раскрылись глаза, и он увидел отца в страшном предсмертном состоянии и понял, что тут, незримо где-то, у порога, стоит ангел смерти. В комнате вместе с ним была только одна мать.
– Николай, я скоро умру и потому хочу поговорить с тобою, – начал отец. Он не назвал, как всегда, «Ники», но «Николай», как будто хотел этим подчеркнуть важность разговора и то, что Ники скоро станет Николаем II. – Вероятно, это будет наша последняя беседа. Моя сдача и твой прием. На часах России, у русского знамени, станешь ты. Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы, так же, как нес его я и как несли наши предки.
– Папá, дорогой папá, ты должен жить, – сказал Николай Александрович и захлебнулся. В груди сперло, захватило дыхание. Он припал к отцовской руке и поцеловал ее рыдая.
– Ники, жизнь наша в воле Божией. Это от нас не зависит. Совесть моя перед Богом и перед моим народом чиста. Я могу отойти спокойно. Я делал то, что, по моему разумению, могло принести пользу России. Может быть, были недовольные моим правлением, но они принадлежат к особому сорту людей, у которых утрачено национальное чувство.
Я передаю тебе царство, Богом мне врученное. Я принял его тринадцать лет назад от истекавшего кровью отца… Твой дед с высоты трона дал русскому народу гражданские и политические права: он освободил крестьян от крепостной зависимости; ввел новый, свободный, скорый и правый суд; дал новый порядок жизни. Кроме того, он освободил от турецкого ига славянские народы. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть…
В тот трагический день передо мною встал вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую толкало так называемое передовое общество, зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший, священный долг Государя и моя совесть. Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным…
Наши устремления были разные. Их влекли политические завоевания, с парламентской трибуной, с борьбой партий и с той лукавой, порочной и лживой говорильней, на которых построена демократическая система правления. Я отверг политику во имя других ценностей – духовных и материальных. Я считал, что счастье человека заключается не в том, что он будет обладать правом в какой-то момент выбирать в парламент некоторых шумливых, нахальных политических честолюбцев, а в том, чтобы он был богат, сыт, одет и благоустроен.
Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Но либеральные демагоги пытались и пытаются опорочить установленную мною систему. Они утверждают, что только они могут дать свободу и счастье народу. Эти господа проявляют сектантскую нетерпимость и тупость, не желая понять, что русский Царь не есть деспот и тиран…
Государь замолчал. Ему трудно было говорить. Тяжелое, неровное дыхание прерывалось частым мучительным кашлем. Отдохнув немного, он продолжал:
– Политические умники кричат, что мы самая отсталая нация, что самодержавный строй есть анахронизм, что мы не шагаем в ногу с веком и задерживаем рост страны. Эти господа не знают России, не знают жизни, не знают истории. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Сила России в единении Царя с народом, вся жизнь которого слагалась с самодержавием и вне которого нет русской истории. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц.
Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при этом, что ты несешь ответственность за судьбы твоих подданных перед Престолом Всевышнего. Заботься неустанно о мирном преуспеянии, о процветании и благоденствии Отечества и не щади трудов для блага общего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести.
Жизнь сложна и разнообразна. Для государственного управления огромной империей необходимо иметь определенные принципы, как вехи при дороге. Надо твердо знать, чего ты хочешь, и этому следовать неуклонно…
В политике внешней – держись независимой позиции. Помни: у России нет друзей. Нашей огромности боятся, и потому все готовы утопить нас в ложке воды. Не строй себе иллюзий, не надейся ни на чью дружбу. Избегай войн, щади жизнь твоих подданных и не стремись проливать чужую кровь.
В политике внутренней – прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она – основа всякого государства. Покровительствуй наукам, искусствам и постепенному росту просвещения. Стремись, чтобы все твои подданные были грамотными, но не умножай недоучек, которые всегда будут бродильным началом революции. Способствуй развитию творческих, производительных и ремесленных сил для увеличения общего благосостояния. Страна наша богата, в недрах ее неисчерпаемые ценности, развивай промышленность. Меня называли дворянским царем; ты постарайся стать царем крестьянским. Помоги крестьянству стать зажиточным и независимым; это самая большая национальная задача; я ее не успел выполнить, постарайся сделать ты. Богатый мужик на своей земле – это самый крепкий консерватор…
Государь опять остановился от страшной усталости. На лице его было страдальческое выражение; глаза лихорадочно блестели. Видно было, что он превозмогал себя. Он еще силился что-то вспомнить и что-то сказать.
– Вот тебе, Николай, мое отцовское завещание. Ты вступаешь на тяжелый путь. Это не только почести и первенство, без которых можно легко обойтись, но также и крест. Для многих царствование кончилось мученической кончиной. Тебя будут окружать разные люди; умей разбираться в них. Не обольщайся льстивыми словами. Честные придут только по твоему зову, а лукавые лизоблюды будут сами кружиться. Вот перед тобой мать, поклонись ей, слушайся ее и всегда в важных делах советуйся с ней.
Николай Александрович опустился перед отцом на колени. Император положил на голову сына правую руку и произнес торжественно, медленно и внятно: «Благословляю тебя, мой сын, на служение России и призываю на тебя Божие благословение»…
* * *На дворе стояла чудная, еще достаточно теплая южная ночь. На темном огромном небе мерцали звезды. Их было бесконечно много. Синий бархат был усеян далекими огнями. Звезды везде: куда ни глянь, везде светящиеся искры – большие, маленькие, светлые желтоватые, фосфорические, недвижные, дрожащие вспыхивающие.
Почему они влекут так к себе взор? Почему человек, тонко чувствующий, глядя на небо, испытывает какое-то непонятное, необъяснимое очарование, грусть и притяжение? Почему он с такой любовью поэтизирует эту небесную звездную красоту? Уж не потому ли, что бессознательно чувствует, вспоминает что-то навсегда забытое, какую-то сказку о потерянном рае? Не оттуда ли пришел человек на землю, чтобы здесь трудиться, страдать и томиться, и не потому ли он так страстно тянется к этой вселенской бездне?
А на земле, в окружающих Ливадию сонных садах, стояла безмолвная темень, покой и тишина. Смутно чернели очертания гор, и не сразу можно было понять, что это: тучи, застывшие островами, или вздыбившиеся до неба массивы Яйлы. Среди деревьев пискали какие-то, еще не успевшие заснуть птицы.
Николай Александрович вышел от отца совершенно потрясенный. Он чувствовал боль, отчаяние, ужас. Мысли были бесформенные, тупые, возникали и исчезали тотчас же. Была бессознательная тяга идти куда-то вперед, безразлично куда, в смутном желании убежать от самого себя, от этой страшной боли, которая стиснула его бедное сердце. Сначала шел по пустынной вечером дороге, потом свернул на тропинку, поднимался в гору, цеплялся за какие-то камни, останавливался на маленьких площадках, потом шел снова, забыв о времени и расстоянии.
В груди у него что-то тяжело давило. Он не чувствовал воли к сопротивлению. Несчастье, свалившееся на него, превосходило его моральные силы. «Господи, Господи, да что же это такое. За что же Ты нас так сильно наказываешь?» – произносил он вслух. В безнадежно острые моменты отчаяния по лицу его скатывались слезы; он их не замечал. – «Что за испытание! Ужасно! Одно упование и надежда на милосердного Господа; да будет Его святая воля»…
И чем дальше шел, тем больше утомлялся физически; глуше становилась боль, спокойнее думал, сознательнее рассуждал. Высоко в горах он остановился. Внизу, по скату, как светлячки, горели огни Ялты. В заливе, на рейде, мигали разноцветные фонари: красные, зеленые и желтые. Море покрывала тьма, чернели береговые утесы. Мир видимый жил своей таинственной жизнью. «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит»… И начал он молиться невидимому и неведомому Богу. В душу, потрясенную и смятенную, вливалась тихая, усыпляющая тишина.
Вот донесся откуда-то снизу молодой, сильный, звенящий голос:
Горные вершины спят во тьме ночной…Ему ответил другой, женский, мягкий и нежный:
Тихие долины полны свежей мглой…А потом, слившись вместе, зазвенели красивым дрожащим аккордом:
Не пылит дорога, не дрожат листы,Подожди немного, отдохнешь и ты…Николай Александрович прислушался к пению. Может быть, почувствовал русскую стихию, великий простор и русскую душу. Тайным путем пришла в сердце надежда и отодвинула сжимающую тоску. Горят огни! Свет во тьме светит! Много ли надо человеческому сердцу, чтобы его воспламенила искра?.. Он страстно внимал пению. Вот другой голос поплыл в ночной тишине:
Для берегов отчизны дальнойТы покидала край чужой.В час незабвенный, в час печальныйЯ долго плакал пред тобой…Сразу же, мгновенно, в его уме возникла мысль об Аликс. Он почувствовал к ней, родной и близкой, острую жалость. Она круглая сирота, всем чужая, неласково принятая, остается там одна, в тревоге, не зная, что с ним, где он. Захотелось страстно приласкать ее, сказать ей самые нежные слова о своей любви, быть с ней вместе.
Он стал быстро спускаться с горы. Думал о ней. Думал о том, что «прилепится человек к жене своей и будут два в плоть едину». Смутно мелькали мысли, которых он не пытался разрешать. Жизнь сложна, загадочна и непонятна. Вот они встретились, появилось таинственное чувство, которое принесло им счастье. Вот появилось страдание, – почему оно? Разве вся семья отца не стремилась к светлому, хорошему и доброму? За что же ее посетили горе и беды? И опять перед ним проплыл пугающий вопрос о судьбе…
Придя к невесте, он сказал:
– Прости, дорогая Аликс. У меня была на душе нестерпимая боль, и я хотел один, сам, разогнать ее. Я бродил в горах, пока не заглушил в себе гнетущей тоски. Отец умирает; это для меня теперь почти очевидно. Он преподал мне последние советы, как завещание. Нервы мои распустились. Я не справился с собой…
Пока он говорил, она смотрела на него печальными, слегка испуганными глазами. Она хорошо понимала, что событие приняли для всех, и для нее в частности, характер стремительный, к ним никто не был подготовлен. Она сама холодела от робости, одиночества и непривычной обстановки. Но сейчас дорогой для нее человек переживал тяжелую душевную драму; он нуждался в утешении. Она собрала всю силу воли. Она укоризненно улыбнулась ему, обняла, поцеловала и сказала:
– Не падай духом, Ники. Господь ведет тебя по Своим путям. Не бойся испытаний. Где бы ты ни был, повсюду стоит над тобой твой ангел-хранитель. Где ты – там твой Бог; где Бог – там твоя поддержка. Говори мне обо всем. Делись со мной всеми твоими переживаниями. Смотри на меня, как на частицу тебя самого. Пусть твои радости и печали будут моими. Ближе тебя – для меня нет никого на свете…
Она снова обняла его, прижалась к его щеке и, касаясь завитками душистых волос, говорила ему:
– Ты мой единственный, любимый, мое бесценное сокровище. Неси твое бремя со стойким терпением и надеждой. Если сердце разрывается от большого горя, подними свои глаза к небу. Бог даст тебе силы нести твой крест. Богу известны твои слезы, и они Ему приятны…
Сколько убежденности, веры, твердости было в ее словах! Она сама была прекрасна, как ангел. Может быть, на земле не было прекраснее девушки, чем принцесса. Недаром ее называли звездочкой и солнечным лучом. Эти глаза, соболиные брови, розовые щеки с милыми ямочками, полные губы, светящиеся медью волосы, идеальная грудь, плечи и стройное тело – были шедевром природы.
Тоска, терзавшая сердце, как роса под солнцем, испарилась. Радостно было думать, что эта прелестная девушка есть его невеста.
– Милая Аликс, ты очень хорошая женщина. Ты будешь моя бесценная попутчица в жизни. Это огромное счастье иметь тебя как друга, как близкое, родное существо. Есть ветхозаветное предание от времен Соломона. Царица Савская, вернувшись из Палестины, привезла песенку, в которой были такие слова: «Солнце сушит воду; воду побеждают горы; горы извергают огонь; огонь несет горе; горе побеждает любовь; любовь приносит женщина. Женщину ничто не победит: женщина дает жизнь»… Я тебе признаюсь: ты моя жизнь, ты моя любимая и желанная…
* * *Томление духа, которое Великий князь Николай Александрович начал испытывать давно, в последние дни возросло в огромной степени. Он ясно видел, как гасли физические силы отца, как на лице его уже проступала мертвенная бледность и синева. 18 октября, поздно вечером, он записал в свой дневник тревожные строчки. Они были коротки, но в них отразилась вся кроткая, мягкая и любящая душа его:
«Тяжелый, грустный день. Дорогой папá вовсе не спал и почувствовал себя худо утром, так что нас разбудили и позвали наверх. Что за испытание… Около одиннадцати часов у дяди Владимира было совещание докторов – ужасно…»
19 октября Император Александр III, Самодержец Всероссийский, встал с кровати в последний раз. Несколько часов он просидел в кресле. Это опять дало надежду, которую все так жадно хотели иметь. К вечеру он слег.
Последний роковой день Великий князь описал подробно. Кончина отца потрясла его. Он совершенно пал духом. Плакал горькими, неутешными слезами. Порою ему казалось, что это только страшный кошмарный сон, что вот он проснется и все увидит иным, увидит отца здоровым, увидит вокруг себя веселые лица и не будет на душе мучительной тоски, горя и тревоги.
* * *«Боже мой, Боже мой, что за день. Господь отозвал к Себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого папá. Голова кругом идет, верить не хочется, – кажется до того неправдоподобной ужасная действительность. Все утро мы провели наверху, около него. Дыхание его было затруднено, требовалось все время давать ему вдыхать кислород. Около половины третьего он причастился Святых Тайн. Вскоре начались легкие судороги… и конец быстро настал. Отец Иоанн больше часу стоял у изголовья и держал за голову. Это была смерть святого. Господи, помоги нам в эти тяжелые дни. Бедная, дорогая мама. Вечером, в девять с четвертью – была панихида, в той же спальне. Чувствовал себя как убитый».
Это еще не был монарх, умеющий скрывать свои слабости, душевные страдания и волнения. Он был юношески молод, деликатен, чувствителен. Он переживал свое горе точно так же, как переживал бы его всякий человек, простой и не сановный. В то же время он понял, а может быть, только смутно почувствовал, что на плечи его легла огромная тяжесть власти, а вместе с ней и ответственности за судьбы России. Обнимая своего шурина, мужа сестры Ксении, Великого князя Александра Михайловича, сверстника по летам, он воскликнул в слезах:
– Сандро, что я буду делать? Что будет с Россией? Я еще не подготовлен быть Царем. Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро…
В первые дни после смерти отца молодой Государь жил в атмосфере горячки. Тысячи различных неотложных дел, забот и разговоров поглотили его внимание и время. Ему некогда было задуматься серьезно и глубоко над тем превращением, которое с ним произошло. Записи в дневнике пестрели короткими фразами: «Целый день отвечал на телеграммы и занимался делами с последним фельдъегерем»… «Только и делал, что отписывался от туч телеграмм»… «Писал телеграммы без конца»…
Смерть отца накладывала на него траур, печаль и скорбь. Но рядом с этим, умиряя его сыновние страдания, стояла светлая, огромная любовь к Аликс, скорое венчание и совместная жизнь. Идти одной дорогой, бок о бок, чувствовать биение ее сердца, дышать одним воздухом, молиться одному Богу – представлялось ему как самое дорогое, заветное и радостное счастье. Эта волна влекла его к широким синим горизонтам, к таинственным прекрасным берегам. Сила жизни – сильнее преград, сильнее смерти. Перед торжествующей любовью постепенно отступало горе. Уже 21 октября Государь записал в дневник:
«И в глубокой печали Господь дает нам тихую и светлую радость. В 10 часов, в присутствии только семейства, моя милая, дорогая Аликс была миропомазана, и после обедни мы причастились вместе с нею, дорогой мамá и Эллой. Аликс поразительно хороша и внятно прочла свои ответы и молитвы»…
А она – «дорогая душка Аликс», прекрасная, как распустившийся цветок, – ласкала белыми тонкими руками его волосы, ласково смотрела на него чудными голубыми глазами и говорила ему нежные слова:
– Родной мой, бесценный мой, не могу выразить тебе, как я люблю тебя. Быть твоею, отдать тебе всю мою душу и сердце, всю силу моей любви для меня есть величайшее счастье. Это счастье наполняет меня восторгом. Я лечу, как птица к небу. Есть ли что-нибудь выше и чище этой любви. Господи, за что Ты мне послал такую радость…
Трудно было думать и не мог думать в такие минуты молодой Император о том, что кончилась его беззаботная, счастливая молодость. Кончилась невозвратная и неповторимая пора жизни. Перед ним лежала неведомая, дальняя дорога. Он не знал, куда она приведет его, но верил в счастливую звезду, верил в то, что говорила ему умная, рассудительная, солнечно-радостная Аликс:
– Мой милый Ники. Ты Богом поставлен на царство. Твой долг теперь трудиться неустанно для блага подданных. Я хочу, чтобы твое царствование было самым блестящим, самым замечательным. Я хочу, чтобы русский народ тебя любил так сильно, как я тебя люблю; чтобы он благословлял твое имя и гордился тем, что ты его Император…
Трагедия царя
Прошло двадцать два года
Стремительно бегут годы человеческой жизни. Бегут неустанно к последней роковой черте, за которой перестает биться неугомонное, жаждущее жизни сердце. «Земля и в землю отыдеши»… Где-то, на каком-то кладбище, вырастет могильный бугорок, и все. Только одним человеком убавится… Знаем все, что это неизбежно, но не можем примириться с концом. «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть»…
Мы страстно любим жизнь. Она влечет нас, внушает сладкие мечты и обманывает. Нам постоянно кажется, что счастье наше впереди, что вот-вот мы его настигнем, схватим и цепко будем держать в своих руках. И мы бежим, бежим… Часто жалуемся, озлобляемся, негодуем и даже проклинаем. А придет конец, униженно просим: «Смертюшка, помоги нам донести вязанку дров». Мы жить хотим. Нас привлекает голубеющая в тумане земля и земное счастье. Нам безумно жаль путей пройденных, времени невозвратного. Мы готовы примириться с горем, болезнями и старостью, лишь ТОЛЬКО бы ЖИТЬ, лишь только бы пить из чаши бытия.
Быстры, как волны, дни нашей жизни,Что час, то короче к могиле наш путь.НАЛЕЙ, НАЛЕЙ, ТОВАРИЩ, ЗАЗДРАВНУЮ ЧАРУ…Налей, чтобы упиться, чтобы в вине, в соблазнах и страстях человек, венец творения, мог урвать у жизни хотя бы суррогат счастья. Манит человека сладкими переживаниями греховный путь, путь забвения, самообмана, – мираж, ласкающий сердце.
Бог дал человеку трудную жизнь на земле. Соблазненного змием, Он выгнал его из рая. «Ты будешь в трудах и лишениях добывать хлеб насущный», – сказал Он Адаму. «Ты будешь в болезнях рождать чада», – назначил Он Еве. И начал голый человек бороться за тепло, за кусок хлеба и начал плодиться и размножаться. Нам нет никакого дела до того, было так или это только библейский миф. Но миф продолжает осуществляться в жизни. Неустанно человек борется за место под солнцем, за свое животное благополучие. Библия, египетские иероглифы, история позднейших народов, все немые скрижали красноречиво говорят о неустанной борьбе, о жестоких, кровавых делах человеческих. «И по милости Твоей истреби врагов моих и погуби всех, угнетающих душу мою, ибо я Твой раб», – взывал к Богу псалмопевец, царь Давид. «Убей, погуби, истреби» – вот крик человека, его страстный вопль к Богу или к дьяволу.
Уже в первом поколении появился братоубийца Каин. Зависть толкнула его на злодеяние. Потом, вскорости, объявился Хам – мужчина духовно выхолощенный, насмеявшийся над своим отцом, сделавший попытку привлечь к этому и своих братьев и готовый осквернить насмешкой все святое, Божественное и чистое. Напоследок пришел Иуда, предавший на смерть Богочеловека. Зловещие тени остались от этих имен в памяти человечества. Каин, Хам и Иуда – представители смертных грехов на земле, как мифический Вечный жид, продолжают жить среди народов, размножаясь и бессчетное количество раз повторяясь.
Евангелие повествует, как Бог посеял пшеницу, а ночью пришел дьявол и тайком разбросал на поле семена плевел. Выросла пшеница, и выросли плевелы. Все перемешалось. Сорные травы были крепче, упорнее, грубее, с цепкими корнями, и начали они заглушать пшеницу. Если бы они могли говорить, мы бы услышали: «Это поле для нас; только мы имеем право владеть им. Пшеница – неженка, аристократ, она требует за собой ухода, забот, мягкой постели, теплых дождей; право за нами – нас больше»… Эта символическая притча о пшенице и плевелах подразумевает духовно-нравственную борьбу в человеке за его душу и сердце, но она также символична и по отношению к борьбе общественной, государственной и классовой.
Борьба дьявола с Богом началась по Библии с соблазна Адама и Евы. Дьявол внушил им лукавые мысли: «Не верьте Богу. Он запретил вам вкушать плоды с древа познания добра и зла только потому, что, вкусив этих плодов, вы будете сами как боги; вы будете знать, что есть добро и что есть зло»… Как было легко соблазнить доверчивых, еще не знавших греха людей. Вкуси… и все будешь знать. Вкусили – и пали. Совершив грехопадение, устыдились наготы и прикрыли свой стыд фиговыми листьями. Спрятались, как напроказившие дети. А когда позвали к ответу, сваливали с себя вину и оговаривали других. «Жена, которую Ты мне дал, она сорвала яблоко, и я ел». «А меня соблазнил змей; я тоже не виновата», – оправдывалась Ева.
Дьявол был настойчив в своих домогательствах. С упорством и изобретательностью он умножал соблазны и одевал их в красивые одежды. Он разжигал греховные начала плоти и делал человека рабом страстей. Он шептал ему: «Не верь в небесное царство; никто там еще не был и оттуда не возвращался. Умрешь – и кончено. Лови каждый момент твоего бытия, потому что он безвозвратен и неповторим. Рай только здесь, на земле. Вкушай от сладкого древа жизни».
Так, от далеких времен, от Моисея с его скрижалями Завета («Не сотвори себе кумира, не укради, не убий, не прелюбодействуй, не пожелай жены ближнего твоего, ни раба его, ни осла его…»), от времен Христа и до наших дней идет неустанная борьба в человечестве между началом Божеским и дьявольским, между тесным путем к небу и широким – к соблазнам и порокам. Люди ожесточенно борются за блага земные, за власть и силу, за господство над другим человеком. Златой телец с библейских времен играл для многих роль кумира. Дьявольское было милее и сладостнее человеку, чем трудное, суровое воздержание и скудость во имя непостижимого, величественного неба. Между подвижниками и дельцами лежала пропасть. На одной стороне было смирение, целомудрие, терпение и любовь, на другой – гордое самомнение, жажда славы и земных утех. Только смерть неумолимо говорила: «Все тлен, химера и суета сует»…
Шли века. Возникали и исчезали царства, менялись режимы, умирали народы. Один строй управления сменял другой строй. Лилась потоками кровь во внешних завоевательных войнах и в политической и классовой борьбе. Царствовали жестокость, дикость, насилие. Вчерашние господа становились сегодня гонимыми, объектом истребления. Средние века считались самыми темными в истории Европы. Их сменила эпоха Возрождения. Зародились идеи гуманизма – попытка подменить христианские заповеди о любви к ближнему идеалами гражданскими. Пожелали устроить рай на земле без Бога.