Улица убитых

– Мы принесли салат и вино.

– Это просто замечательно. У меня как раз нет ни того, ни другого, – он открыл шире дверь. – Проходите, проходите.

В динамиках Фрэнк Синатра нараспев просился войти, но женщина, певшая с ним в паре, не пускала. Виктор поставил на стол вино и салат. На нем были серые мешковатые брюки и коричневый джемпер. Старики вечно мерзнут. Мужчина снял фетровую шляпу и повесил на стоящую у двери вешалку. Сьюзен замешкалась у входа, вцепившись в старомодный черный клатч. Будто старик мог его вырвать. Мальчик взял ее за руку и подвел к столу.

Посуда была новой и дорогой. На керамике не было ни одной царапины, какие обычно с пронзительным визгом оставляют ножи и вилки. Сьюзен видела этот набор в магазине "Все для дома" на прошлой неделе. В красивой бежевой коробке с пергаментной прокладкой нежно-голубого цвета. В магазине коробку с набором повязывают красивой атласной лентой, чтобы все вокруг знали, в ней находится нечто очень ценное и невероятно красивое.

За эту неделю она трижды представляла, как выходит из магазина "Все для дома" с бежевой коробкой в руке. На ней солнцезащитные очки и широкополая шляпа. Продавцы открывают перед ней дверь, а она легко кивает им в ответ. Муж подхватывает покупку и легко ставит на заднее сидение автомобиля. Пусть даже того самого Паккарда. Так даже смешнее. Но он непременно должен быть вычищен от грязи и ржавчины, а во время хода не издавать хлопков и едкого запаха машинного масла.

И зачем старику, живущему одному, дорогая посуда? Ответить на этот вопрос она не могла. А вот множество книг в открытых деревянных стеллажах вполне вписывалось в образ одинокого необщительного старика. Женщина прищурилась, настраивая падающее зрение. На полках соседствовали Джейн Остин и Луиза Мэй Олкотт, которых она знала хорошо, и Вальтер Скотт с Джеком Лондоном, о которых она где-то слышала, Мольер и Шекспир, которых она всегда хотела прочитать, и Шопенгауэр с Ницше, о которых она никогда и не слышала. Самая настоящая библиотека на дому. Издания были в отличном состоянии. Они были одного размера и выглядели, как самая настоящая букинистическая коллекция. Вот бы ей такую!

Стол освещала изящная стеклянная люстра. Она висела ровно над круглым обеденным столом. Кухня огорожена стеной (фальш-стеной, точно подметил Бен, кое-что смысливший в строительстве) и легкой деревянной дверью. В динамиках Фрэнк Синатра затянул "Пусть идет снег" и в комнате повеяло Рождеством. Как на открытках, где счастливая семья в одинаковых шерстяных свитерах обменивается подарками. Сьюзен, кажется, почувствовала запах запеченного гуся и на мгновенье вернулась в беззаботное детство. Надо же, как одна песня может вызвать в тебе столь сильные чувства, подумала она. Начинаешь ощущать запахи. Да к тому же так явно, что сводит желудок.

Из окна напротив, над верхушками хвойных деревьев, был виден холм. Солнце клонилось к закату. Мужчина сидел напротив и курил, не спросив разрешения хозяина дома. Просто по привычке. Достал крепкую сигарету из мягкой пачки и зажег. Мальчик сел спиной к кухне. Как обычно, когда обедал у Виктора. Он уперся руками в колени. На лице читалась некоторая нервозность, но прочесть ее было некому. Взрослые были слишком увлечены своей игрой. В ревность и безразличие.

Виктор показался из кухни с большим подносом, на котором красовался запеченный гусь. Точь-в-точь такой, какой Сьюзен представляла на рождественских открытках. Крупный, с поджаристой корочкой. Ему было самое место посредине стола. Когда Виктор пошел за следующими блюдами (это был овощной салат и картофельное пюре) мужчина посмотрел на жену и подмигнул. Та (на этот раз) искренне улыбнулась в ответ. Возможно, прийти сюда было не такой уж и плохой идеей.

Она поправила подол легкого голубого платья и сдернула со стола салфетку. Мужчина откупорил вино штопором, который нашел на столе, рядом с хлебницей. Налил три бокала до половины, как по пути на ужин его учила Сьюзен, и один глоток для Летуна. Это был экспромт, который женщина не оценила, но вида не подала.

– О! – воскликнул Виктор, увидев, что и его маленькому помощнику досталось немного. – Все правильно. Так и должно быть. Я помню, как мои родители тоже давали мне немного вина по праздникам. Современные мамы и папы будто свихнулись. Оберегают детей от всего. От солнца, от грязи, от еды. От всего того, что веками было в порядке вещей.

– Да, но вы же не станете спорить с тем, что сегодняшняя медицина шагнула дальше, чем сто или двести лет назад. Разумно предположить, что то, что было в порядке вещей тогда, сегодня неприемлемо.

Мальчик никогда не слышал, чтобы его мать выражалась таким образом. Она говорила будто по писанному и таким тоном, что в пору подавать не гуся на большом подносе, а французские сыры, которые, как он слышал, сплошь покрыты плесенью, изъедены сырными червями и пахнут грязными носками.

– Чистая правда, – ответил Виктор. – По-моему, чрезмерная опека вредит детям. Они ведь должны постигать окружающий мир на собственных ошибках. Как вы и ваш муж, как дети моего поколения. Рано или поздно призрачные знания о том, что нельзя трогать горячий чайник, не подкрепленные собственным опытом, окажутся слабее обстоятельств. И тогда жди беды, – он положил салфетку на колени. – Но ваш парнишка не такой. Этот парень пробует жизнь на зуб, в прямом смысле этого слова.

– Что ж, будем надеяться, что жизнь окажется ему по зубам и он их не обломает.

Виктор был единственным, кто не заметил колкости. Они подняли бокалы – все, в том числе Летун – с переливным звоном коснулись бокалами. Очень осторожно, боясь разбить хрупкую посуду. Старик так нервно улыбается, подумал мужчина, посмотрев на старика, должно быть и сам боится разбить. Стаканы дорогущие. Мальчишка сделал короткий глоток. Вино слегка опалило слизистую и согрело горло. Он бы выпил больше, все разом, но знал, что больше вина он не получит, придется растянуть удовольствие.

Это не первый раз, когда он пробовал алкоголь. Когда-то давно отец давал ему попробовать мутную белую жидкость из банки. Противную, кислую на вкус с запахом сгнившей древесной стружки. Тот глоток он мог сравнить с глотком керосина или машинного масла. Тогда он подумал, что отец над ним пошутил и действительно предложил выпить что-то такое. Так мальчишки предлагают выпить мочу или съесть собачье дерьмо. Летун и сам предлагал это другим ребятам. Но потом он понял, что взрослые мужчины действительно пьют это. Пьют по чуть-чуть, жмурясь и рыча. Потом странно разговаривают и засыпают в странным местах.

Отец Летуна не был из тех, кто часто прикладывался к бутылке. Потому что попросту не мог позволить себе такую роскошь, как тратить вечер сначала на опьянение, а потом утро и день на похмелье. За такую точку зрения он пользовался уважением среди лесорубов. Обычно пропустить рюмку-другую он отправлялся в город. Это происходило не чаще, чем раз в месяц. Мальчишка вспомнил лишь два случая, когда отец пил дома. В первый раз, когда кто-то умер. Летун не понял кто именно, он был слишком маленьким. Помнил только, как мать обняла его за плечи дрожащими руками и сказала, чтобы тот не подходил сегодня к папе, потому что кто-то умер.

Второй раз отец набрался дома (как говорили про своих отцов другие мальчишки) совсем недавно. Это случилось погожим солнечным деньком. Он вернулся из города, а точнее из банка, и объявил, что с сегодняшнего дня это земля принадлежит им. Разумеется, не полностью и не окончательно. Внесен только первый взнос. Платить предстоит еще долго, но уже за свою землю. По этому поводу он достал банку, собиравшую пыль на верхнем шкафчике в кухне, и сделал несколько жадных глотков.

Отец никогда не "распускал руки". Возвращаясь в подпитии из города, он наоборот нежно трепал сына за волосы и почти всегда давал купюру. Мальчик прятал их в картонную коробку под кроватью. Он еще не знал, на что конкретно хочет копить. Новый велосипед он быстро расхотел, да и старый хорошо ездит, а кроссовки, о каких мечтал любой парень в его возрасте, синие теннисные туфли с красными полосками, всего за неделю превратились бы у него в черти что. Так пророчила его мама. С таким же успехом, утверждала она, эти деньги проще сжечь. Это звучало убедительно. Поэтому мальчишка решил, что придумает, на что потратит деньги потом. А пока просто будет складывать купюру к купюре и преумножать свое довольно внушительное для одиннадцатилетнего мальчика состояние.

В тот вечер отец не дал сыну купюру, зато дал сделать глоток из банки. Но все же пить алкоголь в присутствие матери – такое было впервые.

– Слышал, вы выкупили землю.

– Выкупим через три-четыре месяца, – ответил Бен. Говорить о ферме он мог часами: о том, какие культуры собирается выращивать и какой породы разведет коров; о том, почему намерен выращивать только овощи, а не фрукты; о том, когда планирует построить "нормальный" дом, а ту "халупу", где они живут сейчас превратит в сарай – "ведь сарай это и есть". Последнее высказывание вызвало у Сьюзен гордость за мужа. И одновременно обиду. С одной стороны, ей нравилась его решимость и непоколебимость. Да и дом действительно больше напоминал подсобное, а не жилое помещение. Как и все остальные рабочие, трудившиеся в лесу или в поле, они строили свой дом, не думая о красоте.

Дом в этих краях должен строиться максимально быстро. Он должен быть сухим и теплым. На большее никто не претендовал. Ведь все, что было нужно работягам – поскорее подзаработать деньжат да уехать из этой глуши. Но у медали две стороны. И с другой – это был их Дом. Она привыкла к нему и даже полюбила. Представить, что в какой-то момент в нем поселятся коровы или овцы было странно, почти невероятно.

– Очень вкусно пахнет, – прервала мужчину Сьюзен. Она знала, что если дать мужу волю, он будет без умолку болтать о ферме и тонкостях работы в поле.

– О, простите, – сказал Виктор. Он подскочил со стула и ловкими движениями отрезал четыре кусочка от запечённого гуся.

Мальчику досталась ножка, женщина настояла на крылышке. Этот гусь настолько большой, что мне этого крыла хватило бы на обед и на ужин, сказала она.

Мужчина предпочел бедро. Если бы не четкие инструкции от жены, он бы попросил оба. Виктор же отрезал тоненький слой мяса со спины.

– Нам старикам много не требуется, – пояснил он. – А вот тебе, – он указал на мальчика, – нужно есть как можно больше, чтобы вырасти здоровым и крепким. – Мальчишка был не против. Он положил себе несколько ложек картофельного пюре и принялся за еду не дожидаясь остальных.

– Виктор, у вас совершенно точно талант, – заметил мужчина. Это не был один из тех комплиментов, что говорят просто так, из вежливости. Мясо таяло во рту, оставляя на кончике языка едва заметный вкус экзотических трав из далеких стран.

– Вы мне льстите, – поскромничал старик. На самом деле он так не думал. Гусь действительно удался на славу.

– Нет, мясо действительно бесподобное, – подхватила женщина. Мальчику это понравилось. Он словно разделял похвалу. – Вы просто обязаны дать мне рецепт. Где вы научились так готовить?

– Здесь нет ничего сложного. Достаточно придерживаться инструкций.

– Каких инструкций?

– По приготовлению, конечно, – старик вышел из-за стола и взял с полки одну из книг. "Поваренная книга хорошей хозяйки" была громоздким изданием. Книга с таким объемом, должно быть, содержала в себе секреты кухонь всего мира, а заодно и все загадки древности. Виктор раскрыл книгу на нужной странице и продемонстрировал женщине. Она пробежалась глазами по рецепту:

– Натереть… извлечь… посыпать… поставить. Хм. И в правду ничего сложного.

– Вот видите. Мясо готовится само. Нужно лишь слегка за ним приглядывать.

– Ну, знаете, это не каждому мужчине под силу. Вы научились готовить по книге?

– По ней. Хотя если бы не моя жена, – Виктор улыбнулся. – Ни одного блюда у меня не вышло бы.

– Она учила вас готовить? – спросил мальчик.

– И сейчас учит. Без ее подсказок гусь точно не вышел бы таким аппетитным. Так что вашу похвалу я должен разделить с ней.

– Ваша жена? – спросил Бен. – Разве она не умерла?

В комнате повисло молчание. Старик понял, что сболтнул лишнего. Ну, какое им дело до того, что пожилой человек слышит, буквально слышит свою покойную жену. Не так, как бывает в дурацких рассказах про дома с привидениями. По-другому. Многие люди говорят сами с собой. То есть ведут с кем-то диалог, бурча вслух собственные реплики. Ведь так? И здесь ровно тот же случай.

– Виктор хочет взять меня с собой в город, – поспешил сменить тему мальчик. Он не подумал о том, что сейчас, возможно, не самый лучший момент спросить разрешение на дальнюю поездку с человеком, беседующим с покойной женой. Мать посмотрела на сына так, будто он признался в чем-то постыдном на центральной площади.

– Да,– сказал Виктор. – Раз в несколько месяцев я бываю в городе, чтобы получить выплаты. Малец, – так старик назвал его в первые, – сказал как-то, что редко бывает в городе. Я предложил ему поехать в следующий раз со мной. Если, конечно, вы не против.

Он смотрел на женщину в ожидании ответа. Ему, также как и остальным присутствующим в комнате, было ясно, подобные решения в семье принимает она.

– Даже не знаю, – ответила Сьюзен. – А как же школа?

– Начинаются каникулы. Мам, летом нет занятий, разве ты не знаешь?

Она знала. Просто сказала первое, что пришло ей на ум. Отпускать сына со странным стариком ей совсем не хотелось. В газетах только и пишут о том, как маленькие мальчики то и дело становятся жертвами сексуального насилия. Угрозу представляют в том числе и старики. Но сказать это вслух она не решилась.

– Я думала, что на каникулах ты будешь помогать мне по хозяйству.

– Но ведь это только один день, мам.

– Ты можешь подождать, пока мы с твоим отцом поедем в город. Мы тоже выезжаем в город раз в месяц.

Они выезжали. Только на увеселительные прогулки эти поездки не были похожи. Чтобы добраться к открытию банка, родители вставали ни свет ни заря, приводили себя в порядок и мчались на старом Паккарде, чтобы успеть занять очередь у еще закрытой двери. Летун, когда они брали его с собой, досыпал в машине и мог проспать до тех пор, пока родители не выйдут из банка и не разбудят сына стуком в стекло, как стучат полицейские, чтобы убедиться, что в припаркованной в лесу машине не происходит ничего незаконного.

Потом они бежали по магазинам. Спешка не подразумевала ни завтрака, ни похода в кино, ни кафе с мороженным. Нужно купить все необходимое – одежду, если старая пришла в негодность, бытовую химию (в местной лавке выбор был невелик), рабочие инструменты или еще что-нибудь. А затем нужно спешить назад, чтобы вернуться к обеду домой. Мальчик ненавидел эти поездки.

Сьюзен посмотрела на мужа в надежде, что он поддержит ее и скажет решительное нет. Но он не сказал.

– А мне кажется, что это отличная идея, – сказал Бен.

– Что?

– А что такого? Мы вечно торопимся. А парню хочется прогуляться по центральным улицам, сходить в кино, насыпать стиральный порошок в фонтан. Или чем они там сейчас занимаются.

– Стиральный порошок в фонтан? – она опешила. Мужчина подался вперед и поднял ладони вверх, пытаясь объяснить ей "на пальцах".

– Парню хочется отдохнуть, а не шататься по магазинам. Покататься на каруселях.

– А в городе очень хорошие карусели, – подметил Виктор.

– Да, хорошие. Но я думала, что мы откладываем деньги на выплату по кредиту.

– Об этом не беспокойтесь. Это я возьму на себя.

– Даже не знаю, – недоверчиво проговорила женщина. – Поездка может выйти дорогостоящей.

– Никаких проблем. Я стар и тратиться мне особенно не на что. Разве, что на новые грабли. Но их я уже приобрел. Поэтому я с удовольствием возьму на себя расходы на поездку.

Только дай им палец, и они оттяпают всю руку, подумала Сьюзен. Она ведь даже не хотела ехать сюда. Решение пойти на ужин к старику стоило ей больших усилий. Мальчик и так без конца тараторит о том, что старик интересный собеседник и великолепно готовит. Прямо, как о будущей жене. Кстати, часть о готовке была чистой правдой, в этом она уже убедилась. Признать этот факт где-то внутри себя требовало ей больших усилий. Ведь он значил, что старик кое в чем лучшее ее.

Именно так. Старик лучше, чем она. Та, которая родила и вырастила этого неблагодарного пацана. Она делала все, чтобы он не голодал, носил чистую одежду, пусть даже не новую и не модную. И теперь он так просто ее предает. Так просто, за стейк и поездку в кафе мороженого.

Она уже пошла им на встречу один раз – ему и Бену – когда пришла сюда. И вот опять, двое мужчин, ее мужчин, смотрят ей в глаза и требуют невозможного – позволить старику увезти ее сына. Неужели они не понимают, что старик увезет его… навсегда? Обратно вернется совсем другой ребенок. Да и не ребенок вовсе. Совсем другое существо. Еще не мужчина, но уже не мальчик. Она знала наверняка, он вернется другим.

Ей не хватило сил отказать. Но и произнести "хорошо" у нее тоже не вышло. Сьюзен лишь легко кивнула, будто дала согласие на что-то страшное. Все внутри сжалось в одно мгновение. По внутренностям прокатился огонь. Еще немного, и слезы польются ручьем из глаз.

Летун и Виктор ликовали, подняв руки вверх, словно их любимая команда выиграла тяжелый матч. Так в прочем, оно и было. Отец мальчика был более сдержан. Для радости у него не было особых причин. Просто он доверял Виктору – а человек, которому всю жизнь доверяли чужие деньги, определенно заслуживал его доверия – и считал, что такая поездка будет полезна для мальчика. Когда он был ребенком, родители еле сводили концы с концами, что уж говорить о поездках в город и о кафе-мороженое. Подобных предложений ему не поступало. Бен представил себя на месте одиннадцатилетнего мальчика и четко определил, что навсегда возненавидел бы того, кто встал бы на его пути к каруселям и чертовому колесу.

Бен не мог не заметить, как изменилась в лице Сьюзен. Правильнее всего было не придавать этому никакого значения. Мало ли, какие у женщин могут быть капризы. К тому же, со дня на день ее сына начнут интересовать девочки, он наверняка будет мотаться в город на танцы, пить алкоголь с другими ребятами в туалете вечерних клубов, а потом и оставаться черти-где на ночь, опаздывая на последний автобус.

За окном запели ночные птицы. Их пение успокаивало и говорило о том, что все будет хорошо. Но материнское сердце ему не верило. Оно разгоняло по венам не просто тревогу, а предчувствие страшной беды. Словно яд, отравляющий клетки, одну за одной. Как они – ее муж и сын – не чувствуют того же? Случится что-то страшное. Обязательно случится, стоит ему только сеть в проклятый автобус.

Но ничего не случилось. Днем позже, в пасмурное воскресное утро старик и мальчик уселись в автобус, на сиденья из красного кожзаменителя и покатили прочь от одинокого лысеющего холма, на вершине которого в безмятежной неге пребывал гранитный кенотаф.

5 глава

Коричневый Руссо-Бюир пересек полицейское оцепление и, покинув место взрыва, отправился на запад. Мимо центральной площади и ратуши, затем мимо делового квартала и небоскреба Нагана, прямо в индустриальную часть города, главным украшением которой была заброшенная ткацкая фабрика Ратана. Некогда она была одним из важнейших предприятий Улицы, обеспечивавших работой несколько окрестных кварталов. А потом настали плохие времена. Фабрика захирела и громадное пятиэтажное здание в двадцать метров в высоту превратилось в свалку.

Фабрика находилась в историческом сердце рабочего квартала. И когда это сердце остановилось, все вокруг кануло во мрак. Теперь на экспорт отправлялись товары совсем иного рода – Надежда. За редким исключением, призванным поддерживать жизнедеятельность Улицы, кроме наркотика ничего больше не производилось. Больше Улице Убитых не были нужны заводы и фабрики. Их заменил Парад. Такой порядок вещей установился давно. Задолго до того, как силуэт города преобразил небоскреб Нагана. Сегодня именно внутри его стен контролировался оборот наркотика.

За неприглядным пейзажем района работяг, в котором люди высокого достатка старались не появляться, расположились Зеленые Холмы, где находили покой те, кто переходил на третью ступень бытия, фактически становясь дважды мертвыми. Их окаменевшие останки безмолвно глядели на ныне живущих, понуро бродящих по бесконечным аллеям статуй, дорожки которых уходили за горизонт. Это были могилы тех, чьи родственники не поскупились увековечить своих близких. По иным изваяниям проходились кувалдами. Вот почему вы не найдете ни одного рабочего с фабрики или грузчика из доков здесь, на Зеленых Холмах. Ни живого, ни мертвого. Отбросам здесь не рады.

В этом месте покоились дважды убитые. Прервавшие существование сначала в теле физическом, затем в духовном. Ушедшие из жизни страшным, насильственным способом. Молясь о спасении и моля о пощаде. На Зеленых Холмах нашли свой покой те, кто дважды пережил трагедию быть убитым.

Этот факт забавлял Северина, ведь он опровергал старинную русскую поговорку, гласившую: «Двум смертям не бывать». Именно ее он часто приговаривал в своей прежней жизни и обожал вспоминать в этой. На Улице Убитых она в одночасье возымела новое значение – никто не может гарантировать наличие смерти окончательной. Он уже умер однажды и переродился. Возможно, переродится еще раз. Или два. А значит ему, Борису Северину, нечего бояться забвения. Комиссар смаковал эту мысль. Пробовал ее на вкус. Перекатывал из одного уголка сознания в другой, как шарик на ладони.

Когда Руссо-Бюир, добротно смазанный и наполированный до зеркального блеска (не то, что «Паккард», который, кстати, был намного моложе), остановился возле небольшого синтоистского храма, толпа скорбящих только пребывала. Вокруг было много людей. Почти все азиаты. В строгих черных костюмах и белых накрахмаленных рубашках. Комиссар также был одет в черное. Но его наряд вряд ли кто-нибудь осмелится назвать траурным. Пальто с широким воротником из лисьего меха, солдатские сапоги, черный жилет и старомодный галстук. Борис Северин не носил аксельбантов и орденов, но любил дополнить свой наряд кавалерийской саблей, украшавшей его левый бок.

Сабля была самой обыкновенной, солдатской. Она не шла ни в какое сравнение с изысканным, хотя и вычурным нарядом комиссара. И тем не менее, эта железка имела для него большое значение.

Храм, представляющий собой небольшую пагоду с тремя башнями и воротами, расположился на возвышенности. Бумажные фонари, расставленные вдоль гравийной дорожки, сбивались у ворот в большую стайку, точно мотыльки, налетевшие на источник света.

Северин прошел мимо почтительно поклонившейся охраны, мимо длинной очереди людей, желающих выказать соболезнование семье Нагано и поддержать безутешного патриарха, хотя в этой поддержке он вовсе не нуждался. Таковы были правила. А правилами в консервативном криминальном мире Японии не пренебрегали. Даже на том свете.

Люди стояли безо всякого выражения на лице. У них никогда нет никакого выражения, подумал Северин. Вот поэтому они и проигрывали войны.

Подойдя к входу в храм, комиссар достал из кармана портсигар и вынул тонкую папиросу. Спустя секунду, перед ним появилась миниатюрная девушка, похоронный распорядитель. Она низко поклонилась комиссару и проговорила: «Мистер Нагана просил передать, что ваш разговор состоится через несколько минут в задней комнате», – она снова поклонилась. «Прошу проследовать за мной».

– Значит, отведите меня в заднюю комнату, сказал Северин, состроив жуткую гримасу. Девушка не посмела обидеться. Перед тем, как пойти вслед за миниатюрной японкой, он поднял с земли один из фонариков и подкурил папиросу. Табак зашкворчал и утонул в пламени.

Затянувшись, комиссар поймал на себе несколько кротких взглядов, полных молчаливого неодобрения и скрытого презрения к рослому и грубому русскому.

– Что? – крикнул он и развел руки. В одной папироса, в другой фонарь на тонкой палочке. – Вы же любите благовония.

Ответить никто не решился. Он бросил фонарь и последовал за распорядителем. Свечка внутри фонаря погасла, бумажная форма разорвалась и склеилась вытекшим воском.

Комната, где была назначена встреча, располагалась в восточном крыле. Чтобы попасть в нее, необходимо было обогнуть храм по узкой тропинке, брошенной шелковой лентой вдоль стены.

Девушка в черном кимоно шла по гравию бесшумно. В густой вечерней мгле не слышен был шорох шелковых одежд. В то время как Борис Северин, предпочетший идти по лужайке, громогласно топал, вырывая каблуками солдатских сапог клочья заиндевевшей травы. Мерзлая земля налипала комьями, оставаясь на подошве, пока ее не сменял новый комок.

Он двигался широко шагая, энергично, хотя и слегка неуклюже. Неловкость движений не была связана с неуверенностью или неловкостью комиссара. Наоборот. Это прямое следствие его активной жизненной позиции, если так можно выразиться. За долгие десятилетия на Улице Убитых он получил такое количество ранений, что впору выходить на пенсию.